Ангел в ночи. Забытые дневники

– Понятно! И, что мы так и не вылезем из этого болота? Неужели так ничего больше и не светит? Неужели на заводе больше никаких модернизаций не было после этой «допотопной» «Волны»?

– Хватит тебе о грустном, – Серафима улыбнулась, – У вас в вашем голодном Поволжье, небось, в магазинах одни пустые полки продавались!

– Что верно, то верно. Заводов много, народа много, заработные платы хорошие, а следовательно денег много, а кушать мало, – Аленка улыбнулась. У меня мама каждую субботу на базар за мясом ходила. Оно у нас по семь рублей за кило.

– Какой ужас. А у нас, зато колбаса есть и мясо. И мясо по два двадцать в магазине, – Серафима Васильевна подняла белесые бровки и покачала головой.

– Нет у вас никакой колбасы и мяса, я была в ваших магазинах. Вы тут тоже пустыми полками торгуете, – Петухова насупилась.

– В Москву надо ездить, вот где продуктов много. Я в те выходные с дочерью ездила. И колбасы купила и мяса и сосиски останкинские, и Лидочке новое платье, – Серафима подняла большой палец вверх, – Вот такое!

К соседнему столу подошел Лизунов и снял телефонную трубку. Покрутив пальцем циферблат, Тарасик положил руку на пояс и развернулся к стене.

– Это профком? Здравствуйте Галина Михайловна, – Тарасик лилейно заулыбался и закачал головой, – Угу, угу…, – он весь превратился в большой елочный шарик, ослепляя наших трудяг, – Вас беспокоит Лизунов Тарас Петрович. До нас дошли слухи, что у нашего директора новая любовница. Это правда? А как же Таисия Михайловна? – немного подождав и наигранно вздохнув, он продолжил, – А то уж мы расстроились за Таисию Михайловну, – довольный ответом Лизунов отошел к соседнему столу, за которым сидела парторг отдела Галина Николаевна Шишкина.

– Ой, Галина Николаевна, – начал Тарасик наигранно расстроенным голоском, – В профком звонил. Представляете, какая неприятная новость: у нашего Генриха Сигизмундовича новая любовница, говорят, что директор шестой городской аптеки. Я сейчас звонил в профком, наведался у Галины Михайловны об этом. Она мне сказала, что все это в прошлом. Они уже помирились с Таисией Михайловной, а директоршу из шестой аптеки он бросил.

– Кто такая Таисия Михайловна? – шепотом спросила Аленка.

– Любовница нашего директора и по совместительству главный экономист завода, – мягко улыбнувшись, тихо, по заговорщицки промолвила Серафима, прижимая голову к стеклу, – Она у него в любовницах со старшей группы детского сада. Он от нее периодически бегает к другим любовницам, но потом снова возвращается, – Серафима махнула рукой, – А, старая история. Правда, говорят, что у него этих любовниц по городу, как… – она мотнула головой и что-то скороговоркой выпалила, – Штук пять или шесть.

– Не директор, а сексуальный маньяк, – Аленка возмутилась.

– Гаремы – привилегия начальства. На то она и власть, чтоб ей злоупотреблять, – Серафима тяжело вздохнула, – Будешь руководством, тоже заведешь себе сераль.

– Похоже, что жизнь заводских «звезд» принадлежит народу, – засмеялась Ленка.

Они сидели и разговаривали, когда дверь отворилась настежь, и на пороге с трубкой в руках появился Горбатько. Медленно оглядев комнату, он направился вдоль прохода.

– У, хрен моржовый, – неожиданно произнесла Серафима, – Вечно только ходит и курит, ходит и курит, а ты работай за него. Тот прибор, что мы с тобою делаем, между прочим – его «рацуха» (рацпредложение). Мы делаем, а он – денежки получит. А нам – шиш! – и Серафима скрутила под столом дулю.

По мере приближения Вадима Дмитриевича к столу, губы Серафимы начинали растягиваться в стороны, бровки поползли на лоб… и в тот момент, когда он поравнялся с ними, ослепительная улыбка уже заиграла на лице, как отполированная нержавейка.

– Серафима Васильевна, Вы уже «печать» сделали? Там все проходит? – надменно пробубнил он, не вынимая изо рта трубку.

– Да. Вадим Дмитриевич, – Серафима засветилась еще сильнее, – Алена уже сделала, – услужливо ответила она, и вся как-то запереливалась, демонстрируя зубы не хуже, чем у Анджелы Девис, – А как ваши детки? Как сынок учится? В каком он сейчас классе?

– Сын – моя гордость! – надменно начал Горбатько, получивший за глаза прозвище «Горбатый», – Закончил шестой. Он ведь у меня моделированием занимается. Все соревнования выигрывает. Прошлый раз в Туле особый приз от ЦК ВЛКСМ выиграли всей своей командой, – он снова затянулся и пробубнил, – Тогда отдавайте технологам «печать», пусть «фотооригинал» сделают. И в цех, – с этими словами он так же медленно удалился.

В комнату неожиданно вбежала Александра Тимофеевна и прокричала: «Во дворе заводоуправления стоит ахвтобус с хлюрогхрафией. Всем пройти хлюрогхрафию в течение трех дней», – снова исчезла в дверях.

Через несколько минут дверь опять открылась и через небольшую щель, оставленную между створками пролезла голова Иринки. Она прищурилась и оглядела комнату, затем, остановив свой взгляд на Аленке, крикнула: «Ленкха, пошли на хлюрогхрафию. Мы тебя ждем в кхоридоре».

Солнце повисло на ветках и по-осеннему разбросало озорные зайчики по клумбам, на которых торчали тонкие засохшие былинки выцветших флоксов. Тонкими лучиками пробежалось по скамейкам с ободранной краской, дорожкам с пожухлой листвой, яркими бликами заиграло в окнах, растревожило стайку воробьев, бойко чирикающих, на соседней скамейке. Заводской скверик неожиданно ожил, радуясь последним погожим денькам. Белый автофургон с прицепом с плотно задвинутыми занавесками стоял на заводской площади, осажденный плотным кольцом заводчан, которое бурлило, весело урчало, нарушая привычный заводской гул громким смехом.

– Слухай сюды, девчонкхи, мы пойдем вшестером, а у вас шестым будет Антон, – Иринка засмеялась, указывая на Анечку.

– Еще чего! Лучше пусть он с вами идет, заодно и Витю возьмите, а то стоит на отшибе, как бедный родственник, – перебила ее Танечка.

– Давайте, мы сделаем один гхрупповой снимокх, что за зря пленкху тратить, – рассмеялась Инна, – А тебе, Иринкха, надо с Антоном вдвоем идти. Сделаете семейный снимокх, че теряешьси. Может мне егхо спросить?

– Не, Иннкха, все-таки ты с гхоловой не дружишь, – Иришка резко потрясла голову и посмотрела на обидчицу с укором.

– Все смеетесь и смеетесь, а с подругой меня не познакомите, – подойдя поближе, промолвил он.

Девчонки мгновенно затихли и теперь стояли и робко переглядывались. Раньше всех опомнилась Иринка. Она подскочила к Антону, положив руки на бедра и заглянула ему прямо в глаза.

– А защем тебе это надо? – она хитро прищурила глаза.

– Хочу познакомиться с новой девушкой. Не удобно общаться с человеком, не зная его имени, – не сдавался Антон.

– Вы, на негхо погхляньте, кхакхой прыткхий нашелся. Общаца ему надо. Тебе уже нас мало стало, – не унималась Иринка.

– Нет, вас мне очень много, – улыбнулся Антон, – Так, вы мне не сказали, как ее зовут?

– Алена, – не решительно произнесла наша героиня, совершенно смущенная этим спором.

– Антон. Ну, вот и познакомились, – решительно сказал он, больше не проронил ни слова и отошел в сторону.

Всю дорогу обратно Аленка, молча, шла, вспоминая эту реплику. Ее новый знакомый заставил затрепетать ее маленькое сердечко, и оно защемило, всколыхнулось и треснуло, причиняя приятную боль. Она чувствовала, что нравится ему, и это приводило ее в неописуемый восторг. Аленка шла по аллее трудовой славы, носками туфелек поддевая несносную стружку, походка сбивалась, когда она проваливалась в дырявый асфальт, а она перебирала ножками часто-часто, пытаясь не отстать от подружек. Девчонки щебетали, как воробьи на скамейке, а ее мысли уносили в другую сторону: куда-то за облака, за звезды… Девушка повернула голову и столкнулась взглядом с Иришкой, рассеянная улыбка сползла с лица Аленки, как маска. Она вдруг почувствовала, что раскололось не только ее сердечко, но и их дружба и невольно похолодела…

Вы скажите, вот: опять любовный треугольник. А вот и не угадали! Это отечественная суровая действительность! Треугольники чертят только за бугром, а в нашей отчизне более сложные фигуры, поскольку мы и сами сложнее сложного. Так вот представьте себе многоугольник, я бы даже сказала многогранник, граней этак на двадцать, тридцать…

Глава 5

Конструкторский отдел существует с самого начала создания завода, и традиций в нем поднакопилось. Одной из любимых традиций отдела были различные переезды. Время от времени в нем все начинали переставлять: соединять или разделять бюро, переводить в другие отделы людей, менять направления промышленных разработок. В общем: все движется вперед, все бурлит, не желая даже приостановиться. Последней идеей руководства восьмого отдела была очередная перестановка кадров и перевод бюро Маршакова из конструкторской комнаты, где размещались почти все женщины в соседний кабинет, где работали одни мужчины. Переезд длился полгода.. из-за того, что, в четыреста одиннадцатой сидел любимый Гольденберг, и наши квалифицированные специалисты не спешили работать с ним бок о бок. Первым переехал Маршаков, стремясь, подать пример подчиненным, затем, уцелевшие в его бюро, две женщины, давая понять, что ничего в этом страшного нет. Переезд же оставшейся группы мужчин затянулся на месяцы.

Аленка встала из-за стола, взяла небольшую чашечку с тонкими фарфоровыми стенками и направилась между столами. Она медленно шла и вздыхала, качая чашку, как маятник. Дойдя до последнего кульмана, она остановилась и наклонилась над столом, прогнув спину и вытянув вперед руки. Ленка облокотилась на стол, все также раскачивая уже в ладонях чашку и повернув голову почти столкнулась лицом с Любочкой. Красивые вьющимися каштановыми волосы Любы падали на лицо, оставляя только очки. Она оторвала взгляд от лежащего на столе чертежа.

– Слышь, Люб, – Аленка подперла щеку ладонью, – Не хочешь чаю попить? А то что-то работать надоело, уже чертики перед глазами.

– Давай попьем, – Любочка отодвинула чертеж и опустила руку в последний ящик стола, доставая пузатый бокал с синими разводами и немного отбитой ручкой, – Мы выпить чаю всегда рады, нас уговаривать не надо, просить и напоминать тоже.

Аленка с готовностью поставила свою чашку рядом и придвинула к Любочке маленькую баночку.

– У тебя хлеб есть? – Аленка присела на стул и поглядела в проем между досками на входную дверь.

– Что это, ты принесла? – Люба покрутила баночку в руках и с интересом прочитала, – Детское питание. Говядина, – она повернула голову в сторону и обратилась к Константиновой, – Слышь, Люд, дай консервный нож.

Девчонки намазывали бутерброды, когда зазвонил местный телефон (местным телефоном в отделе называли внутреннюю заводскую телефонную связь).

– Можно пригласить Маршакова к телефону, – послышалось в трубке.

– Вы знаете, он весь вышел, – вежливо произнесла Люба – А, что ему передать?

– Передайте ему пять рублей, которые я ему должен, – голос невозмутимо оборвался, перейдя в монотонные гудки.

Она смеялась и смеялась и не могла остановиться, а крошки хлеба все летели и летели, падая на чертежи, комплекты документов, телефон… Входная дверь с силой закрылась, сотрясая стену, и на пороге показался высокий, представительный мужчина сорока двух лет с черной наброшенной на глаза челкой прикрывающей очки. Девчонки мгновенно прильнули к заветной щели между кульманами.

– ЛЮБОВЬ! – громко произнес он, чеканя каждую букву. Он всегда как-то особенно произносил ее имя, вкладывая в него явный подтекст, – Что тебя так развеселило? Тебя даже в коридоре слышно! Поделись со мной радостью, и она умножится на двоих, – он медленно шел вдоль прохода, чеканя не только каждую букву, но и каждый шаг. Темно-синий костюм, в мелкую полоску, раздвинулся в стороны, и рубашка натянулась на плотном животе. Олег заложил руки в карманы брюк и развел локти в стороны.

– Ой, Олег Павлович, вечно Вы со своими шуточками. Вам звонили, просили передать пять рублей, которые должны, – смеясь ответила Люба.

– Так, отдай мои пять рублей. Я жду! – невозмутимо добавил он.

– Вот еще, чего придумали, – смеясь, произнесла Люба, – Для меня пять рублей – деньги!

– Ладно, будем считать, что ты мне должна эту сумму, когда будут ДЕНЬГИ отдашь, я подожду, я терпеливый, – спокойно произнес Олег Павлович и отошел к своему оставшемуся коллективу.

– Что архаровцы, вы думаете переселяться? – обратился он к Понкратову.

– Олег, может, мы здесь лучше останемся, – произнес Сережа, невысокий упитанный мужчина безнадежным голосом, – Все равно там места – мало. А мы здесь посидим, кому мы мешаем.

– С вами все ясно: вам там места мало… Худеть надо! Понкратов, – задумчиво произнес Маршаков, – Гольденберг так не думает. Он уверен, что в его присутствии производительность вашего труда непременно возрастет. И вы таки доработаете этот злосчастный блок питания для «ЭРС-у три».

– Нечего вам тут сидеть, в женском коллективе, переселяйтесь в соседнюю комнату к ребятам. А то сидите здесь и чужие разговоры слушаете. Делать вам нечего, – неожиданно вступила в разговор Константинова, стоявшая рядом со столом Любы, – Переезжайте, переезжайте, – улыбаясь, добавила она.

Завидев Константинову, Олег Павлович развернулся и снова направился вдоль прохода.

– Людмила Станиславовна! – восторженно произнес он, забыв об архаровцах, – Вы, как всегда очаровательны! Гхляжу я на нибо, дай думку гхадаю, чему я ни сокил, чему не лэтаю, – и он наклонился к ней, нашептывая что-то на ушко. Константинова громко рассмеялась.

– Нечего им тут делать, – уже обращаясь к девчонкам, продолжила она, – Им там, видите ли, с Феликсом работать не охота. Надо выставить их отсюда. А то: ни поправиться, ни накраситься, ни волосы завить.

– Надоели, хуже керосину. Вечно от них спиртом воняет, – Любочка возмутилась.

– Это ни от нас спиртом воняет, а от наших плат, – поправил ее Гайкин, – Мы спирт по платам распыляем тонким слоем, – он набрал в рот какую-то жидкость из банки и дунул, – Вот так. По инструкции положено.

– ЛЮБОВЬ! – Олег снова поглядел на Любочку, – Ты, все калории потребляешь, – Смотри, разнесет тебя, как заводской котел в том году. До сих пор отремонтировать не могут. Как зимой обогревать завод будут одним котлом?…Кстати о котлах, – он повернул голову к Людмиле, – Как там обстоят дела с «ФЭУ»? Комплектующие все пришли?

– Да вроде все нормально, – Людмила Станиславовна подняла брови вверх и удивленно посмотрела на Маршакова, – А что? Что-то случилось?

Олег вынул руку из кармана брюк и занес ее над головой. Затем сморщился и почесал макушку, от чего волосы на голове взъерепенились, очки съехали на лоб. Он медленно опустил руку, поправил очки и снова положил ее в карман пиджака, затем отодвинул ногу в сторону и нехотя произнес:

– Машина приехала из Астрахани, рефрижератор, – он снова почесал затылок, – Им ФЭУ нужны, позарез… Умоляют, просят, «наличку» привезли. Говорят, хоть сколько-нибудь дайте приборов, – он снова положил руку в карман, – Если бы мы работали при капитализме: мы либо разорились, либо озолотились, а тут! – и он махнул рукой, уходя вдоль прохода между кульманами.

Людмила Станиславовна снова повернула голову и неторопливо обвела глазами вышеупомянутую троицу. Оставшиеся члены бюро представляли собой весьма странный альянс. Кроме Понкратова, здесь еще находились двое: низенький и толстенький Витя Гайкин и Анатолий Петрович Лапша, который требует особого внимания. Толя был просто уникум. Высокого роста, на вид – лет сорок пять, ему всегда было сорок пять, он словно замерз на этом возрасте… Вместо волос у Толи торчали в разные стороны спутанные, засаленные пряди, напоминая моток ржавой проволоки. Костюм, никогда не видавший утюга, с разорванными швами на рукавах, брюках, и карманах из которых торчало нижнее белье, самого смелого цвета. Все замечания по этому поводу Петрович игнорировал, и сотрудники отстали от него, безнадежно махнув рукой. Ребята по этому поводу шутили, говоря, что Толя такой после ОРЗ. Что означало: Очень Резко Завязал, после очередного запоя. Да так резко прекратил излишнее возлияние спиртного, что у него не выдержала соображалка, и она куда-то завернулась. Нет, на работу его хватало, но дальше ни-ни. Вследствие чего бомжовый вид у него сохранился, как напоминание о бурной молодости.

Девчонки грустно смотрели на мужчин, не замечая как к столу подошла шатенка среднего роста в красивом платье темно-кирпичного цвета. Она прижалась плечом к кульману и как-то жалобно посмотрела на Аленку. Светлана Владимировна Николаева была неотразима. Ее темные волосы рыжеватого оттенка были красиво уложены. Смуглая кожа, карие глаза и пухлый, яркий ротик. Светка была почти неземной красоты. Она ласково улыбнулась и слегка, дотронувшись до Ленкиного плеча, спросила.

– Будешь с нами играть в дни рождения?

– Буду – уверенно произнесла Аленка – А что это такое?

– Тогда я тебя запишу. Скажи дату своего дня рождения, – и она положила на стол помятую тетрадь в бледно-голубой обложке.

– Третьего июня.

Светлана наклонилась над столом и стала выводить буквы и цифры красивым подчерком.

– Мы сбрасываемся по пять рублей на каждый день рождения, и дарим подарок, или отдаем деньгами. Кому, как нравится, – мягко произнесла она, – А почему у тебя такое странное имя?

– Я родилась в «Аленин день», в этот день на Руси раньше лен сеяли, и моя бабушка настояла, если меня Аленкой не назовут, то она со мной няньчиться не будет. Родителям пришлось согласиться. У меня с тех пор полно проблем с моим именем. Кто Леной называет, кто Аллой.

– Следующий день рождения у нас, у Зиночки, так что, давай, пять рублей – закончила она.

Глава 6

Антон сидел за столом и осторожно водил паяльником по макету новой печатной платы. Со дня его знакомства с Аленкой уже прошло несколько дней, а она так и не появилась в отделе, и это настораживало и пугало. За время его работы на заводе, а это без малого лет пять, он впервые видел девушку, которая так странно себя вела, более того Алена его избегала. А это уж никуда не годилось, ибо окончательно подрывало сложившийся авторитет Воронцова в его же собственных глазах, и теперь он сидел в своем рабочем кресле, безнадежно устремив взгляд на входную дверь.

Жесткие дверные пружины растянулись. Антон вытянул шею и замер с паяльником в руке, и только легкая ниточка дыма медленно направилась к потолку с грязно-рыжими разводами. Глаза Антона остановились и впились в вошедшую девушку. Она прищурилась и оглядела помещение, медленно продвигаясь вдоль столов, совершенно не обращая внимания на пару светлых глаз прикованных к ее хрупкой персоне, подошла к Анечке и села. Антон все сидел с паяльником в руке, пытаясь поймать ее взгляд. Но, тщетно. Его сердце нервически затикало, как счетчик в таксомоторе, лихорадочно отсчитывая секунды. Он торопливо стал перебирать все возможные варианты, чтобы завязать разговор. Воронцов вспомнил все кинофильмы, литературу, советы друзей и специалистов. Ничего не лезло в голову. Не скажешь ведь: «Эй, девушка!»

Она неторопливо встала и отодвинула ногой стул, который противно скрипнул, пропуская ее вперед, опустила глаза и, пытаясь что-то рассмотреть на плинтусах, медленно шла вдоль прохода глубоко погруженная в самое себя, причем так глубоко, что чей-то прозвучавший рядом голос, показался ей ударом с небес. Она встрепенулась и в один миг очнулась от своих значительных раздумий, остановилась, пытаясь глазами отыскать нарушителя своего спокойствия.

– Привет. Проходишь мимо и даже не здороваешься. Нет, чтобы подойти, поговорить. А то все с Аней, да с Аней, – с ходу начал он разговор.

– Ой, – Аленка нежно улыбнулась и смущенно опустила глазки, – Привет. Извини, я тебя не заметила. У вас так заставлено помещение, что тебя из-за стойки не видно, – робко начала она. Да! Если женщина Вас не видит, значит у нее что-то со зрением. Будь, Вы, скажем, размером со слона, то она примет вас за шкаф, а ежели, вы будете поменьше слона, то она примет вас за стойку.

– А у кого ты работаешь? – Антон положил на стол паяльник, встал и подошел к ней.

– У Гольденберга, в восьмом, – пролепетала она, неловко пятясь в сторону.

– Значит, сидишь на четвертом, в четыреста одиннадцатой? – Антон сложил руки на груди.

– Нет. У Лизунова Тараса Петровича, в четыреста двенадцатой. Заходи в гости. Пока, пока, а то я исчерпала лимит безделья. Меня, наверное, Лизунов уже собаками разыскивает по заводу, – и с этими словами она легко, как лань исчезла в дверном проеме.

Не что так не распыляет мужчину, как женская неприступность, даже если она и показная. Вот сейчас она поговорила с ним, такая вежливая, холодная, непонятная, не сказала: ни нет, ни да, но оставила в сердце слабую надежду, и она как маленький, но такой настырный росток стала прорастать в нем, сильными корнями уверенно цепляясь за каждый едва заметный повод.

Аленка поднималась по ступенькам и медленно размышляла: «Похоже, он действительно положил на меня глаз, а как же Вовчик?» – ее всю словно передернуло. Она остановилась, посмотрела на дверь, словно за ней кто-то прятался, глубоко вздохнула и снова занесла ногу на ступень: «Антон – такая лапонька!» – Аленка опять вздохнула: «И Вовчик – лапонька…» – она грустно покачала головой, и сердце снова забилось: «Интересно знать, как отреагирует Иринка, если узнает про Антона: голову она мне сразу оторвет, или не сразу?» – Аленка медленно поднялась еще на одну ступень: «Нет, надо скрывать от нее, как можно дольше, а то – секир башка…» – она остановилась и посмотрела вниз между лестниц. Оторвавшаяся штукатурка соскользнула со ступени и устремилась в глубину лестничной шахты, рассыпаясь на мелкие бесчисленные пылинки и исчезая в таинственном сумраке подвала, откуда доносилось монотонное рычание станков. Сердечко снова защемило: «И вообще, какое ей дело – он ведь ничей!» – и она решительно зашагала вверх по лестнице.

Аленка открыла дверь и наткнулась на тесное сборище сослуживцев, которые в одночасье заполнили правый угол кабинета. Легкий смех перемежался с веселыми криками. Зиночка прищурилась и, метнув острый взгляд, довольно заулыбалась. Она стояла и крутилась вокруг своей оси, как это делают все дети, когда их поощряют, или поздравляют. Вся она была словно тоненькая тростиночка: хрупкая и гибкая, грациозная и подвижная. Темные волосы струями падали на плечи, а дальше! О! Это надо было видеть! На ней было платье цвета перебродившего вина, которое все сияло и переливалось, как новогодний серпантин: с какими-то рюшками, пряжками, бантами, защипками и ультрамодным декольте.

Лизунов осторожно взял Зиночку за локоть и вывел в центр комнаты, как именинный пирог. Его лицо снова засветилось. Он обвел глазами комнату и растянул губы:

– Зинаида Васильевна! – Тарасик почти закричал, – В этот праздничный день, разреши тебя поздравить с Днем рождения! Пожелать тебе здоровья, счастья, чтобы ты оставалась такой же красивой… – во время этой поздравительной речи Лизунов потихоньку приблизился к Зиночке вплотную и наклонился к ее щеке. Он встал на цыпочки и вытянул как гусак свою короткую шею. Глаза Тараса Петровича тоже приподнялись и как-то неестественно выпучились, приобретая форму бильярдных шаров, намереваясь запрыгнуть в «лузу» Зиночкиного декольте, – Всегда будь веселой и прими это от нас! – он впихнул Зинке в руки небольшую коробочку и лилейно заулыбался. Народ загудел и захлопал в ладоши, требуя дополнительного поздравления. Тарасик опустил глаза и снова приблизился к Зине. Он приподнялся на цыпочки, снова вытянул шею и чмокнул ее в щеку. Зинка засмущалась, а сослуживцы одобрительно захлопали и заулюлюкали.

– Большое спасибо, товарищи! – выкрикнула Зиночка и засветилась не меньше Лизунова, – А сейчас давайте пить кофе. Прошу всех к столу, – Зина вытянула руку вперед по направлению прохода, – Я привезла из Москвы торт «Птичье молоко». Девчонки разрежьте его.

– Кто сегодня дежурный по «чайнику»? Воду принесли? – спросила Людмила Станиславовна. Это выражение «дежурный по чайнику», некогда появившееся в отделе, как шутка, прочно вошло в общий словарный запас, и теперь к нему относились вполне серьезно. Составлялся список дежурных, который приклеивался с обратной стороны кульмана, согласно которому каждое утро две сотрудницы приносили в отдел ведро воды литров на восемь и ставили электрический чайник.

– Ой, Зиночка, – заискивающе начала разговор Людмила Станиславовна, – Балуешь ты нас все же. Каждый год привозишь торт «Птичье молоко». Где ты его берешь? Сама ведь могла бы съесть такую вкуснятину. Все-таки дефицит.

– Бог велел делиться, Людмила Станиславовна, – Зиночка засмеялась, – Где беру, где беру, – она неожиданно стала серьезной, – В Елисеевском в очереди стояла, в Москве беру!

– Зиночка, какое у тебя красивое платье, – заметила Люба, – Ты заказывала его, или готовое брала?

– В Москве покупала. Целый час в очереди в «Московском» стояла. Сто восемьдесят рублей отдала! Всю зарплату! Сестра еще добавляла, – гордо заявила Зиночка, – Оно японское!