Ангел в ночи. Забытые дневники

– Есть будешь? – послышался за спиной голос Иришки, и она зашаркала тапочками по перекошенному полу, – Щас кхартошки нажарим. Пиво отличное, жигхулевскхое.

– Садись за стол, – добродушно, не дожидаясь ответа, тихо продолжила уже Инна, – У нас пиво есть и рыба, – она снова толкнула край картошки ножом, и ее черные кудрявые волосы спрятали красивое лицо с тонкими мягкими чертами.

Проучившись, пять лет в институте, Ленка так и не пристрастилась к этой горьковатой на вкус жидкости, поэтому сейчас сидела и давилась пенистым хмелем. Ей от природы «белой вороне» всегда хотелось слиться с окружающей средой, поскольку эта среда никому и никогда не прощала малейшего отрыва. Приведение к общему знаменателю всегда носило у нас массовый характер.

– У нас Иннкха уже целый месяц, кхак замужем, – Иринка жевала картошку и торопливо верещала, – Такх, что скхоро она тю-тю, уедет в Польшу, кх мужу.

– Да, – удивленно произнесла Аленка – А почему в Польшу? У тебя муж поляк?

– Не-ет! У нее муж – прапор, остался служить в Польше после армии. Он ей свадебное платье оттуда привез, все в кхружевах, такхое суперскхое, загхлядение!

– А свадьба где была? – поинтересовалась Аленка, – Неужели вы в Ростов ездили?

– Здесь, – вставила в разговор слово Инна, – Столовую закхазывали, но народу мало было. Он ведь тоже из Ростова. Поэтому с егхо стороны пошти никхого не было.

– А твои родные приезжали? – Аленка положила вилку на стол и взяла толстостенный бокал, отпила маленький глоток и немного поморщилась, прикрывая рот ладонью.

– Родители и братья с сестрами: у нас в семье шестеро детей. Еле-еле всех по общежитию разместила. Девщонки из соседней кхомнаты в кхолхоз уехали, поэтому всю свою родню я затолкала в их кхомнату – по пять человек на кхровать. Кхах они там спали? А шут егхо знает, но вроде не жаловались.

– А платье у тебя красивое было? Оно здесь? Покажи! Так хочется посмотреть польское платье. Я никогда не видела импортных свадебных платьев! – попросила Аленка, от нетерпения подпрыгивая на стуле.

– Я егхо уже продала, – серьезно заявила Инночка, – Ольгхе из пясят пятой за сто восемьдесят рублей. Думаю, что не продешевила. Она в эту субботу замуж выходила. Ты должна была егхо видеть. У них еще машина стояла рядом с кхрыльцом.

– Кажется, я видела ее в твоем платье. Теперь я его вспомнила. Да! Красивое и воздушное! – с чувством перемешанной мечты и зависти произнесла Аленка, – Только ей оно было как козе жилетка! Она же высокая и толстая, а ты маленькая и худенькая, как дюймовочка! – Аленка расставила ладошки в разные стороны, имитируя размеры хозяек платьев, – Как она в него влезла, корова! Она ведь пятидесятый, растянутый! А у тебя сорок второй с напуском! Да, та еще Золушка! Между нами девочками говоря: она в нем была, как гусеница в коконе. Похоже, что она его уже никому не продаст. А жаль, одна паутина от платья осталась, – загрустила Аленка.

– На мне-то оно отлично сидело – все по кхосточкам. Я в нем какх золушкха на балу была, вся егхо родня обалдела от счастья. Честно гховоря: кхакая разница, кахк оно сидело на ней! Гхлавное: я его сбагхрила.

– Я, думаю, такую красоту ты в любом случае продала.

– Хочешь, я тебе свои свадебные фоткхи покхажу?

– Конечно, хочу.

Инночка поспешно встала, быстро бросив на стол вилку и обогнув край стола заторопилась проскальзывая в дверной проем. Иринка вскочила со стула и побежала за ней на ходу глотая плохо пережеванную картошку… Мягко провалившись в железную сетку Иринкиной кровати, девчонки перелистывали небольшой фотографический альбом с белыми корочками разрисованными снежными голубками, золотыми кольцами, кружевами и лентами. Инна, водила пальчиком по страницам:

– Это батя, а это Кхолькха, а это Сашкха, то есть Лешкха. Опять я спуталась… Кхогда мой брат родился, то мы назвали его Сашкхой… А мы живем на хуторе, и чтобы его записать надо ехать в Райцентр. А отцу нашему все лень да лень. Тахк и протянули пока парню два гхода не стукнуло… Приходит какх-то наш батяня домой поддатой, радостный такхой, гховорит записал я вашего Сашкху и матери свидетельство о рождении подсовывает. Мать какх стояла, такх и села… Кхакхой гховорит он тебе Алекхсей, он же Алекхсандр, а батяня гховорит кхакхая разница: чель Сашкха, чель Лешкха… Один гховорит хрен! А маманькха говорит: «Хрен то один, а имени два!», – и кхах треснет батяню по башхке схалхой, – «Пить меньше надо!» – гховорит. А парню-то уже два гхода стукхнуло! Докхажи ему, че он теперь Лешкхой стал! До сих пор сами путаемся: чель он Сашкха, чель он Лешкха.

– И что так двумя именами называете? – переспросила Ленка.

– Когхда какх. Уж здоровый такхой, скхоро сам женится, – уточнила Инночка. Затем немного задумавшись, продолжила, – Надеюсь, он мне шо-нибудь опять привезет. У меня пальта нет. Ехать совсем не в чем, а скоро зима.

– Счастливая ты, Инка, уедешь, а мы тут останемся, – неторопливо произнесла Аленка.

– А, ты, можешь переехать на мое место, кхогхда я, уеду.

И потекли дни, как две капли воды похожие друг на друга, словно великий создатель включил гигантский копировальный станок, тиражируя события, меняя только даты и погоду. Где два рабочих дня на поле, там и десяток, а то и месяц… Дни пролетали незаметно, если не учитывать того, что люди трудились без выходных, и поэтому жутко уставали. Все свои вечера теперь Аленка проводила с новыми подругами, а все рабочее время они проводили втроем на поле. Девчонки обсуждали ребят, которых в отделе было не много. Странная штука жизнь: по статистике мальчиков рождается больше, чем девочек. В школе они еще есть, в ВУЗ-е – уже меньше, а дальше… Где они все? Некоторые тут напоминают, что в армии много. А из армии они приходят? Ах, да! Совсем забыла – Афганистан! В нашей стране хоть одно поколение пропустило вооруженный конфликт. Такое впечатление, что в генеральном штабе бог войны на полставки работает.

Итак: все мысли новой Аленкиной подругой Иринки были поглощены Антошей, одним из сотрудников конструкторского отдела. Никогда не видевшая ранее Антошу Ленка получила о нем полное представление. Теперь она знала, как он одевается, какую длину брюк носит, как ходит, к кому клеится и, что о нем сохнет половина девчонок ОГК.

– И че, ты, в нем нашла? – дразнила Инна Иринку, – Посмотри, кхакх он ходит. У негхо ногхи не разгхибаются, как ходули… Он какх пришел из армии, с тех пор такх и ходит, кхакх цапель по болоту.

– Как так. Не поняла? – переспросила Ленка, – У него что какая-то особая походка или он инвалид? – и она с любопытством поглядела на Иринку.

– Он служил в Кхремле. Поэтому ходит по заводу, какх солдаты на Кхрасной площади, ногхи под прямым ухлом, – и Инночка резко подняла ножку вверх, – Дрессировка скхазывается. Гховорят, что он первое время, когхда пришел из армии, еще хуже ходил. Ща не такх видно, – пояснила Инна.

– Ну и че. Потом пройдет. А мне даже нравится, такхой подтянутый, стройный и ходит тюх, тюх, тюх… – и Иринка высоко подняла ногу вверх, с силой опустила ее на землю, затем подняла вверх другую, да так резко, что комья слипшейся грязи соскочили с резинового протектора сапога и полетели в разные стороны.

Она ходила по полю строевым шагом, разбрасывая в стороны чернозем.

– Вы совсем сбрендили, бегхаете за ним всем отделом, какх дуры стопроцентные, а он даже не смотрит в вашу сторону, чель ребят другхих нет, – заметила Инна.

– Тебе-то че! Кгаго гхрябет чужое гхоре! Вон, лучше зырь на своегхо Мишкху! Ты, у нас теперь отрезанный ломоть! – и Иринка зло оттолкнула подружку.

Подъехал самосвал качаясь на темных бороздах чернозема, как большой океанский лайнер и остановился немного просев в грязь передним колесом. За самосвалом узкой очередью неторопливо шагали несколько мужчин в промокших куртках. Иришка вытянула шею и нервно запрыгала на месте, прижимая локотки к талии и лихорадочно тряся ручками.

– Вон – мой пухпсих Антошенькха! – радостно вскрикнула она.

– Где? Где? – оборачиваясь назад, спросила любопытная Аленка, – Покажите, а то все уши прожужжали своим Антошенькой. Такое любопытство разбирает, сил нет.

– Да вон же он, вон в кхоричневой кхуртке, высокхий такхой. Сюда смотрит! У, ты, мой симпатусикх! – Иринка не удержалась от эмоций и стала причмокивать губками, разбрызгивая поцелуйчики.

Да! Мы женщины народ эмоциональный! Вот, скажем, посмотрел какой-нибудь мужчина в нашу сторону, так у нас сразу мысль родилась, что мы его сразили своей неземной красотой, а не потому что колготки «поехали» или шапку задом наперед одели. Так что взгляда вполне хватит, чтобы нам померещились свадебные кольца.

– Не вижу, – с досадой ответила Ленка, – Хотя, если честно, то мне по барабану.

– А что такх, – игриво спросила Иринка, – Мужчинами не интересуесси, – и она лукаво засмеялась.

– Почему это не интересуюсь, – Аленка стала оправдываться. Девчонки дружно расхохотались. Она смутилась и настойчиво продолжила, стараясь не замечать неприятного хохота, – Просто у меня в Самаре остался парень, Вовчиком зовут. Мы с ним переписываемся.

– Ой! Любовь – морковь, лямур-абажур, – не унималась Иринка.

– Да, мы недавно познакомились, – Ленка все оправдывалась, – Он мне пишет письма в эпистолярном жанре. Кто знает: может это – моя судьба!

Дни стояли ласковые, безветренные, подобно легкому перышку, но всему наступает конец, наступил конец и бабьему лету… погода неожиданно испортилась. Погода всегда портится неожиданно. Хотя, если смотреть по календарю, то вроде бы уже и положено… Налетел сильный, холодный ветер, принес с собой мелкий, моросящий дождь, который скользил по одежде и пробирался под пологи курток, затекал в сапоги. Воздух пропитался сыростью, а носы – влагой. Промокшее солнце сникло и укрылось в свинцовой перине, и теперь замерзшее небо застегнулось на все пуговицы. Проселочная дорога под сотней ног, неустанно месивших ее целыми днями, превратилась в жидкий кулеш. Ноги, облепленные вязкой жижей напоминали гусеницы трактора «Т-700» и оторвать их от дороги не представлялось никакой возможности, поэтому приходилось скользить по ней как на лыжах. Работать стало совсем невыносимо. Уставшие, промокшие, замерзшие люди большую часть времени теперь стояли, собравшись в кучки, и прячась, друг за друга от ветра.

– Классный у тебя плащик, – дрожащим голосом заметила Аленка, – Болоньевый. У моей мамы тоже такой где-то в огороде висел на пугале,…кажется еще косынка была, – «Надо будет раздеть пугало и забрать», – думала Ленка: «На следующий год пригодится. Ох, как сейчас хорошо бы мне в нем было и косынку надо забрать тоже». Надо сказать, что, находясь посреди поля под дождем и шквалистым ветром, меньше всего думаешь о высокой моде…

– Я тоже сначала в одной польскхой кхуртке ходила, выпендривалась, – заметила Инна, – А потом надоело и привезла ЕГХО летом из дому, после отпускха. Думаю: че такхая хорошая вещь пропадать будет. Кхрасоты кхонечно никхакхой, зато тепло! – Инночка поежилась от восторга и закружилась на месте.

Подошла Серафима Васильевна. Красная шапочка когда-то подернутая набок, теперь плотно сидела на голове наглухо пришпиленная косынкой из целлофанового пакета. И плечи, и живот Серафимы были плотно упакованы в прозрачный полиэтилен.

– Серафима Васильевна, вы прям, как рождественский подарок, вся в целлофане, – заулыбалась Аленка, – Вам еще бантик на живот, и можно класть под елочку.

– Точно: на страшилу из Изумрудногхо гхорода похожи, – засмеялась Инна.

– Зависть, между прочим – плохое чувство, – Серафима шмыгнула носом, – Посмотри лучше на нашего Тарасика, – и она указала на невысокого «красноармейца», обутого в черные хромовые сапоги и завернутого в плащ-палатку. Он важно расхаживал по полю большими равномерными шагами.

– А Тараса Петровича просто не узнать, – Аленка покачала головой, – Как ему идет этот плащик! Ему бы еще автомат за спину, и был бы полный комплект, – девчонки снова засмеялись, – Да, в таком виде на снегу спать можно…

Частые порывы ветра пронизывали насквозь уже промокшую одежду. Битва за урожай заблокадилась. Если верить стороннему наблюдателю, то картина напоминала полотно «Французы под Москвой».

Глава 4

Пролетел сентябрь, как ветреный, шаловливый малыш, забрызгав весь город дождем и слякотью. За ним уже старший брат октябрь постучался в двери домов, клубов, больниц, высыпал на дороги всю листву и теперь тонкие сучья деревьев впивались в огромный тюк серой ваты. Мгновенно окрасил дома, тротуары, скверы в цвет утреннего тумана и промокшей паутины. Все стало бледным, недовольным, угрюмым. Дворовые собаки, прячась под крыльцо дома, вывозились в серой жиже слякоти. Грязь высохла, взъерепенилась и застыла, превращая дворняжек в жуткие кошмары.

Бесцеремонный ноябрь прервал мучения наших героев, и одним прекрасным осенним утром конструкторский отдел зажужжал, как старый улей, наполнился свежим ветром перемен, гулом включенных приборов, криком сотрудников, хохотом молодых людей, хлопаньем дверей и стуком каблуков. И потекли размеренные рабочие будни Аленки с дежурствами по чайнику, регулярными посиделками с сотрудницами, с чаепитиями с той лишь разницей, что к ним теперь прибавилось посещение соседних отделов.

Дверь шумно закрылась за спиной Петуховой, притянутая большой железной пружиной, невольно подталкивая ее в комнату. Она остановилась на пороге незнакомого отдела, прищурилась и обвела помещение глазами. Хочу немного предупредить читателя. Почти все наши героини щурились из-за близорукости, а контактные линзы в те времена еще не получили достаточного распространения. Ходить в очках промышленного производства для наших дам было низко, поэтому они либо прищуривались, либо оттягивали верхнее веко в бок. Она поморщила носик, и снова забегали ее глазки от одного стеллажа до другого, пока не остановились на маленькой темноволосой девушке с длинными волосами, скрывавшими лицо, оставляя только нос с легкой горбинкой. Аленка радостно вздохнула и уверенно пошла вперед, не сводя глаз со своей цели. Большой зал, заставленный столами, стеллажами, металлическими стойками с приборами, на которых нервно подергивались стрелки, светились крупные цифры, утыканные различными кнопочками, разъемами, ручками. За столами сидели мужчины неподвижно глядя на стрелки или что-то записывали на листах бумаги, некоторые водили паяльником по «слепышам». Аленка на мгновение оробела, но справившись с застенчивостью осторожно проскользнула между столами и гибко как кошка присела на стул рядом с Аней.

– Смотри, какая красивая девушка! Прямо, как статуэтка! – Сергей аккуратно положил паяльник на подставку, вытер руки о грязную салфетку и провел растопыренными пальцами по каштановой кудрявой челке, пытаясь ее взъерошить. Прижал виски ладошками, не сводя глаз с девчонок.

– Я ее еще на поле заметил. Интересно: кто она? На наших не похожа. Наверное, приезжая. Очередной молодой специалист, – Антон тоже положил паяльник в гнездо и вытер руки об салфетку, – Освоение новых регионов. Из Казахстана что – ли? Теперь их две. Мне, чур, блондинку.

Большой зал шестого отдела был полностью заставлен рядами столов, смежено соприкасавшихся друг с другом. За столами стояло оборудование, стеллажи, полки с книгами и документами, на которых стояли горшки с цветами. Бледно-зеленая листва, покрытая пылью, картинки звезд кино призывали создавать в отделе располагающую к работе обстановку или хотя бы смягчать боль после нахлобучки руководства. Своих соседей старались выбирать осторожно, ибо проводить по девять часов к ряду с человеком, который тебе не симпатичен, все равно, что попасть в карцер, или на гауптвахту. Сергей с Антоном были приятелями, Старшему из них Сергею было около тридцати. Высокий, широкоплечий, мужественный, у него был только один недостаток – он был женат. С Антоном все по-другому. Представьте себе молодого человека в районе двадцати пяти лет. Кожа цвета спелого персика, пристальный оливковый взгляд и белозубая улыбка. Косая сажень в плечах и это при его росте в шесть футов и одном дюйме. Любой парень почувствует себя принцем. К тому же за плечами радиотехнический институт, служба в армии в войсках госбезопасности, перспектива сделать карьеру. Короче я таких красавцев даже на ТВ не видела. Надо признать, что в жизни их больше, чем в телевизоре, наверное, экран искажает. А теперь подумайте: кем он себя может чувствовать в этом застойном девичьем болоте, где одних лягушек перевалило уже за две дюжины. Правильно! Только центром вселенной и ни меньше! Прибавьте самые главные достоинства советского мужчины: отказ от спиртного и табака. Да при таких совершенствах мужчина совсем не обязан ухаживать за дамами, эму бы успеть отмахнуться.

– Знаешь, брюнетка у меня уже есть, – Сергей беззвучно ощерился, – Дома.

– Две брюнетки тоже не плохо, особенно если учесть, что они находятся в разных местах. Мария и Анна… чтобы не перепутать советую тебе про имена забыть и придумать что-нибудь универсальное, например «Любимая» и все, без комментариев.

– А на будущее, советую тебе обойтись без универсального, поскольку слово «Любимая» требует финансовых вложений.

– А ты жук! Бедная Мария Егоровна, если бы она знала, какому пройдохе сердце отдает, думаю, она предпочла бы Ваську. Как он тогда за ней ухаживал… – предположил Антон.

– Машка – не стенка, может и подвинуться, – Сергей небрежно засмеялся, – Ладно, не дрейфь, шутка. Я свою Марию ни на кого не променяю.

– Шутник. Лучше подумай о друге. Сам пристроился, дай другим.

– Что, носки самому стирать надоело, – Коростылев снова засмеялся, – Что-то я сомневаюсь, что ей это по силам. Уж больно она на принцессу похожа. – Серж посмотрел на Аленку.

– А зря! Нет в тебе веры в чудо! – Антон саркастически ухмыльнулся, – Любовь может творить чудеса, и под платьем принцессы окажется замарашка золушка!

– Не знаю, не знаю… – Коростылев решил подразнить Антона, – По-моему, жена должна быть крепкой, работящей, что б и за детьми присмотрела и борщ сварила. А эта – конечно красивая, но больно уж хрупкая, как китайская ваза в музее, на которой висит табличка: «Руками не трогать». Или балерина, а на них можно только смотреть… с хозяйством не справится. Я думаю, в жены не годится, разве что в любовницы.

– Вот ты куда клонишь, кабель. Все-таки бедная Мария Егоровна. Значит согласно твоей идеологии: жениться нужно на одной, а спать с другой.

– Почему бы и нет. На свете столько женщин, что «свет клином» на одной ни сошелся.

– Может и сошелся, – Антон задумчиво смотрел на девушку. Потом встрепенулся и небрежно произнес, – Если тебе по барабану Мария Егоровна, то подумай о детях.

– Жестко! Знаешь ты на чем поддеть, – Сергей многозначно потряс головой, – Ты не как влюбился! Ты даешь! Осторожней надо с молодыми специалистами, сколько их тут было? И где они теперь? А Машка осталась.

Пока мужчины беседуют без вреда для карьеры и премиального вознаграждения, наша героиня, исчерпав, отведенные ей пятнадцать минут, ибо только такое количество времени можно было прослоняться по заводу, пока тебя не хватились в отделе, торопливо бежит по лестнице, вверх перепрыгивая через две ступеньки. Устремимся вслед за ней на четвертый этаж.

Перенесемся в наш восьмой отдел, где Серафима Васильевна уже в который раз поставила чашку на стол и упорно перемалывала острыми зубами домашний бутерброд. Она снова подняла бокал, сделала отрывистый глоток и опять зажевала, когда к ней подсела Аленка.

– Серафима Васильевна, – Ленка умоляюще посмотрела на наставницу, – Может плату проверим? Ой, так неохота. Самое гадкое в нашей работе – это проверка плат.

– То ли еще будет, – Серафима саркастически засмеялась, – Это не самое страшное. Концерт начнется, когда ты свои чертежи с технологами начнешь согласовывать, а потом в цехе запустят опытную партию… Вот где набегаешься! Поверь мне – это только начало. Хотя: если честно, то я тоже не люблю проверять платы… Ладно пошли на сдиралку.

Они встали и неторопливо пошли в угол комнаты, где на самом почетном месте в отделе стояло сооружение, издали напоминавшее теплицу. Представьте себе оконную раму, лежавшую под углом пятнадцать градусов, на четырех ножках, наподобие стола, выкрашенную половой краской грязно-желтого цвета. Под прозрачной крышкой стола горели люминесцентные лампы. Главная достопримечательность местного прогресса называлась «сдиралкой».

– Знаешь, Аленка, я ведь не всегда здесь работала, – Серафима Васильевна нажала на кнопку сбоку. Сдиралка загудела и, с легким потрескиванием, загорелись несколько ламп. Серафима сжала кулачок и резко ударила им по боковой стенке, затем снова и снова. Стол подпрыгнул, – Вечно она заедает, – Конструкция загудела и вспыхнула, глаза заломило от яркого света.

– А где, вы, раньше работали? – Аленка разложила на стекле плату и схему.

– Раньше я работала в КБ «Спектр». Мы там спецуху (спец. Техника) разрабатывали для оборонки. Там такие требования, такие разработки! Не то, что здесь!

– А как вас сюда занесло? Вам там не нравилось?

– Мне там все нравилось. Но жизнь такая штука, что всегда чего-то не хватает. Одним словом бес попутал, Феликс переманил. Наобещал хорошие премии, но когда я пришла на завод, так премии сразу же прекратились… Судьба, – Серафима грустно заулыбалась, – Да! После «Спектра» я была в ужасе от уровня производства. Завод выпускал радиаторы различной конфигурации и габаритов с пятьдесят седьмого года и вдруг решили наладить выпуск приборной продукции: ни соответствующего оборудования, ни технологии, ни специалистов! Если бы ты знала через что пришлось пройти! Сейчас, хоть купили «Волну» для автоматической пайки печатных плат, а то ведь все платы паялись вручную! На коленках приборы собирали, все с нуля начинали.

– Да! И это когда космические корабли бороздят просторы вселенной! – съязвила Ленка.

– Ленка! Не смейся! Видишь какие приборы стали выпускать!

– Самые большие приборы в мире! – засмеялась Ленка, – Не знаю, не знаю, Серафима Васильевна. Вот у нас практика в Тольятти проходила. Мы целых два месяца на ВАЗе были! Вот – это завод! Сто сорок тысяч человек работает. Цехи автоматы и полуавтоматы. В цехе чистота и ни одного человека не видно. Все только: тюк, тюк, тюк. Само отливается и в ящики – падает.

– Еще скажи, что само запаковывается, и само транспортируется, – Серафима заулыбалась.

– А почему план мы не выполняем? – Аленка водила по листам карандашом.

– Здесь еще хитрее. Видишь ли, у нас план по валу спускается в тонах. Госплану все равно, что мы тут делаем: микропусенькие приборы или компрессоры для укладки асфальта, поэтому нашу продукцию все нормальные заводы отказываются делать. Слишком малогабаритные и малотоннажные! Представляешь сколько надо сделать приборов, чтобы выполнить план! А у нас одних наименований полторы тысячи! Приборы почти что поштучные, одним словом: ручная работа, да и только! Гораздо проще сделать какой-нибудь станок, комбайн, или тот же компрессор для укладки асфальта. А если учесть, что мы делаем уровнемеры почти на все, то представляешь, сколько у нас исполнений: морское, тропическое, я уже не говорю, про общепром., рассчитанный на разную температуру. Приборы стоят копейки, так как сама понимаешь – вещь малогабаритная, металла на нее идет мало – значит стоит тоже мало, поэтому денег на модернизацию производства у нас нет и в долг нам никто не дает, а государству на нас чихать с высокой колокольни… А приборы стране нужны, так как опять же: кроме нас, их никто не делает. И с балласта мы их снять не можем и план выполнить не можем. Вот так и живем: сами разрабатываем и сами изготовляем. Одним словом – болото.

– Понятно: премий нет, потому что план не выполняем, а план не выполняем, потому что оборудование старое, а оборудование старое, потому что денег – нет, а денег – нет, потому что план не выполняем! А раньше ведь премии были?

– Что ты хочешь: прежде директором завода был Демин. А он мужик деловой! Завод гремел на весь город. Здесь были самые большие премии. А Демин здесь дневал и ночевал, но план делал: работали в три смены. А потом его перевели на отстающее предприятие, чтобы его поднять, а сюда прислали Утюгова Генриха Сигизмундовича. И теперь уже отстающее предприятие гремит на весь город, как победитель соцсоревнования и лучшее предприятие приборостроения. А наш завод сидит в такой непролазной трясине, что выбраться отсюда нет никаких возможностей. Да! Сидим теперь в заднице отечественного приборостроения.

– А почему его не снимут, если мы план не выполняем? – наивно спросила Ленка.

Серафима безнадежно махнула рукой.

– Ты, скажешь! Его снять! – Серафима покрутила пальцем у виска, – Говорят, у него «там» в Госплане, – Серафима показала на потолок и многозначительно покачала головой, – «Волосатая лапа», – в полголоса произнесла она, – Так, что снять его никак нельзя, он – номенклатура! Его перебрасывают с одного предприятия на другой, как балласт. Раньше он на Керамике директором был, – Серафима тяжело вздохнула, – Теперь вот мы мучаемся.