скачать книгу бесплатно
– Ой, Зайцев, уволь! Ты разве хочешь проехаться за чужой счет?
– Нет.
– Ну вот, а чего тогда говоришь? Ты не выжига, ты зануда, тебе в необыкновенной мере присуще обыкновенное русское занудство.
– Ну, слава Богу, я уж подумал, что ты заподозрил меня в святости.
– Ха-ха-ха! И в святости тоже!
– И Дерябу возьмем с собой… – предложил я (Дерябой Иру стал называть Шалтоносов).
– Нет, Дерябу не надо.
– Да ладно, давай возьмем.
– Нет, Деряба нам с тобой сегодня не нужна.
– Ты что, ревнуешь что ли? – спросил я простодушно.
– У-у-у!.. – округлил глаза Шалтоносов. Рассмеялся, вскочил и вылетел из аудитории.
Я побежал за ним. Догнал только на лестнице.
– Митя! Ну прости! Всё забудется…
– Время лечит, – уточнил гневно Шалтоносов и бросился по ступенькам вниз.
Настигать получалось бессмысленно. Я вернулся. В аудитории оставалось человека три, Дерябина всё сидела на своем месте.
– Ты должна ехать к нему, – сказал я, сев рядом с ней.
– Вот еще, – с презрением ответила она.
Я похолодел. Неужели я одной нелепой фразой разрушил выстроенную нами сообща и втайне друг от друга осень?
– Как ты, Ирина, не понимаешь…
– Вот еще, буду я за ним бегать. Он поступил глупо.
– Да, он поступил глупо. И тем более надо за ним бежать.
– А чего ты так беспокоишься, милый? – пристально глянула она.
– Хорошо, поехали вместе, – решил я.
– Вместе? Ну если тебе так приперло, то поехали.
Дурное предчувствие глодало меня в метро, я мечтал развернуться и укатить домой. Но – надо, надо. Шалтоносов жил в Измайлове, ехать через весь город. Вышли из метро. Снег усилился, мы встали под навес остановки. Ира исподтишка льнула ко мне, я ее обнял. Снежинки таяли у нее на щеках, она смотрела на меня, полуприкрыв слишком красивые глаза и улыбаясь. Я всегда боялся ее улыбки.
– Такое ощущение, как будто мы наоборот всё только начинаем, – с непонятной целью сказал я.
– Может, так оно и есть, – ответила Ира.
– Всё, конечно, может быть в этом лучшем из миров, – пожал я плечами, но целовать ее не стал.
Быстро смеркалось. Шалтоносов с готовностью впустил нас.
– Я знал, что вы приедете, – сказал.
У Шалтоносова была тесная двухкомнатная квартирка на первом этаже, темная, окнами, наверное, на северную сторону. По коридору иногда пробежит кошка, Шалтоносов то ли держал нескольких своих кошек, то ли привечал дворовых, сам с точностью не мог определить, первый этаж все-таки, а форточка всегда открыта. За стекло книжного шкафа вставлен карандашный портрет Шалтоносова, на нем Шалтоносов получился краше, чем в жизни.
Шалтоносов купил-таки водки, литровую бутылку «Кремлевской». Мы сели. Так что-то стало уютно, я забыл свои предчувствия.
– Почему ты такой умный, Шалтоносов? – спросил я.
– Много били, – ответил Митя.
– И что, ты ко всей этой своей революции относишься серьезно?
– Нет.
– А какого ляда ты ею занимаешься?
– Без революции я пустое место.
– Почему – пустое? Твое существование во всяком случае знаменательно.
– Ха-ха, не так глупо.
– А тебя не беспокоит, что вдруг ты живешь в выдуманном мире?
– А вот это уже глупо, Царь. Все живут в выдуманном мире.
– Да, это глупо. И какая у тебя цель в жизни? Мировая революция?
– Ха-ха. Ну да. Но есть и более конкретные цели. Например, мое обучение в институте почти бессмысленно. Но зато по окончании его я брошу гранату в «Макдональдс».
– Я надеюсь, ночью?
– Я тоже надеюсь.
– Это у тебя такая мечта?
– Да, мечта более подходящее слово.
Деряба сидела удрученная.
Я вышел позвонить. Умышленно я не торопился. Когда я положил трубку и осторожно заглянул в комнату, Деряба сидела на коленях у Шалтоносова. «Надо сваливать, – подумал я, – самое время. Сейчас еще рюмку выпью и вперед».
Но за рюмкой подмигнула другая рюмка, я опять рассиделся. Мы слушали Doors, и Шалтоносов, отдавая все-таки дань своей юности (ему только исполнилось восемнадцать), говорил, что, хоть он и учил немецкий, а не English, ему понятно всё, о чем поет Моррисон. И «Гражданскую оборону» слушали, подпевали Летову: «Амнезия, амнезия, всё позабыл. И мне не страшно, мне теперь не страшно».
Дерябина клевала носом. У нее в подпитии раньше нее самой пьянела полная широкая грудь, но теперь и грудь, обтянутая теплым зимним сарафаном в мелкую черно-белую клетку, была тверезая и сонная, как сама Деряба. Она попросилась спать, мы с Димой перешли в другую комнату.
Вечер закруглился бы безмятежно здорово, если б Шалтоносов не засобирался к кому-то неподалеку в гости, хоть и обещал вернуться мигом.
– Слушай, Шалтоносов, у тебя тут нет в округе каких-нибудь хороших девок? Привел бы мне одну, – попросил я.
– Ха-ха-ха. Такие девки, что у меня есть, тебе не подойдут.
– Они некрасивые?
– Почему? Есть красивые.
– Тогда вполне подойдут.
– Нет, Царь…
– Можно, я с тобой?
– Да нет, я один.
Зачем он ушел? Не понимаю. Проснулась Деряба. Вышла, взлохмаченная коротким сном, села в кресло.
Шалтоносов вернулся действительно очень скоро, через полчаса. Сразу направился из прихожей в комнату. С глупой улыбкой я преградил ему путь.
– О-о-о… – протянул Шалтоносов. – Понятно. Так. Бери девушку и сваливай отсюда.
– Митя…
– Всё, – отвернувшись, сделал отрицательный жест рукой Шалтоносов. – Уезжайте, я хочу остаться один.
Я разрыдался. Я что-то лепетал, о том, что я подлец, что всё погибло, что, в то же время, ничего толком не было, не успело произойти, и опять – что я мерзавец. Дерябина смотрела на меня с отвращением.
Мы с Дерябиной вышли на улицу. Снегу навалило хорошо, – словно уж неделю как снег. Мы пошли через лес по обочине пустой, без единой машины, проезжей части. Заходили в лес. Потом поймали какой-то порожний обледенелый катафалк, сговорились до моего дома.
Понятно, ничего у нас с Ирой не возобновилось, потому что нечему было возобновляться. Шалтоносова на следующий день в институт не явился.
Пришел он только через три дня. Я подошел к нему. Стал опять что-то лепетать, очень уж мне не хотелось терять его. Но он был неприступен. Сказал только мне со всей серьезностью: «Ты просто очень хороший человек…». Я сам люблю парадоксы, но не до такой же степени.
Через месяц Деряба, как фея, спустилась к Шалтоносову, больному гриппом, в изголовье. Говоря простым языком: навестила его и осталась навсегда.
Я вечерял у Мимозовых. Пил водку, заедал вареньем. После случая с Дерябой я переполнился кристальными побуждениями, больше не строил между дела куры жене Мимозова, был тихим и прозрачным, скромно сидел и скромно пил рюмку за рюмкой.
Мимозову стало плохо. Мы с Мимозихой раздели его. Я взялся огромного, распаренного, покрытого черными волосами Мимозова массировать, приговаривая: «Ничего, Алешенька, сейчас всё станет хорошо».
Проговорился
За две сотни в месяц я убирал снег перед ее ларьком. Сначала Надя наблюдала за моей работой презрительно, потом ей стало не хватать меня: столько покупателей, а кого-то не хватает. Она, что называется, испугалась своего чувства. Я успокоил ее.
Заламывая шапку, притоптывая замерзшими ногами в резиновых сапогах, я сказал, что женюсь на ней, если она пустит меня в ларек погреться. Во всем виноват мороз, он научил меня так сказать. Надя не пустила, но сразу успокоилась, и сама, когда я складывал после работы изъеденные солью рукавицы, прибежала в дворницкую с бутылкой темного пива, самым крепким напитком в ее ларьке.
Мы со смехом распили эту бутылку, я стал бодро жаловаться на плотный график: дежурство по мусорным камерам, общественные работы, то есть благотворительность в пользу директора РЭУ, женщины нервной, требующей внимания, – вообще, зима на диво снежная, следовательно, уборка два раза на дню. Надя слушала меня и, не вдаваясь в подробности, прощала мне весь этот вздор, а, прощая, уже начинала восхищаться мной.
– Поехали в Царицыно, – сказал я ей как-то.
– Зачем? – спросила Надя.
– Погуляем, там нам никто не будет мешать.
– Нам и здесь никто не мешает.
– Это верно, но все же свежий воздух рождает свежие мысли.
Она промолчала, что я расценил как согласие, это оно и было. Ждать от нее слов согласия не приходилось. Точнее, я не умел так поставить вопрос, чтобы она впрямую согласилась, приходилось угадывать.
За час, проведенный нами в метро, сильно стемнело, но Царицынский дворец стоял без огней. «Вот оно! – подумалось мне. – Сладкий сердцу холод кирпича, эта земля в ухабах и мертвая болотная трава, торчащая из прибрежного снега». Я прибавил шагу.
– Куда ты так припустил? – спросила Надя.
– Раньше здесь была неподалеку живодерня, – сказал я.
– И что?
– Так, ничего.
Мы вошли через арку галереи, соединяющей Хлебный дом и казаковский дворец.
– Говорят, здесь эпицентр нечистой силы, – сообщил я радостно, – все забито нечистью, приведениями и русалками.
– Это же страшно, что ты говоришь, – поняла Надя.
– Да нет, – ответил я, – Полезли в Хлебный дом.
– Куда?
– Вот этот дом называется Хлебный.
– Да, ничего себе домик. Полезли.
Я забрался через оконный проем, втащил за собой Надю. Мы пошли по долгим темным анфиладам. Мы шли, и я постепенно проникался неврастенией.
– Тебе страшно? – спросил я с надеждой.
– Нет, – ответила Надя.
– Тебе не скучно?
– Нет.
