Симоно-Савловск

– Чехов. Антон Павлович, – зашевелил губами Аркадий, разглядывая обложку. – И что ж это значит, Антон Павлович?

Кривоватая подпись классика раньше напоминала ему не то кардиограмму, не то гимнастическую ленту. Но теперь проявились в ней какие-то тайные смыслы. Аркадий поспешил в коридор, достал из кармана пальто бумажник, пересчитал деньги. Наличности оказалось сорок пять тысяч шестьсот тенге. Чуть подумав, мужчина отложил пять тысяч шестьсот в карман брюк, постучал бумажником по ладони, спрятал его обратно в пальто.

Погода за окном стояла чудесная. Весна брала квартиру штурмом, поливала солнечными лучами бархатистые листья герани, лезла назойливой зеленой мухой по гардине. И Аркадий сдался. Второпях одевшись, поспешил на улицу. Грязь уже подсохла, сквозь черную землю пробивалась трава, дети грелись на трубах, отопление еще не отключили. Ворковали о чем-то старушки на лавочке у подъезда. Аркадий с ними поздоровался, чего обычно не делал. Но теперь он чувствовал в себе такую силу, что благосклонно и щедро даровал толику внимания окружающим. Он не просто гулял, не тратил впустую время жизни, у него была конкретная цель – ближайшая букмекерская контора.

В офисе девушка лет двадцати осоловело смотрела на страницу с кроссвордом, катая по столу карандаш.

– Подскажите, какой сегодня на «Барсу» коэффициент? – поинтересовался Аркадий.

Девушка, не отрываясь от кроссворда, пододвинула к нему распечатку на листе А4. Жест показался мужчине несколько пренебрежительным. Обычно, он обижался на такие вещи, но приобретенная утром броня самоуверенности защитила эго. Ну и что? Ну и пусть. Коэффициент оказался невысоким – два и два. При удачном стечении обстоятельств, можно было забрать восемьдесят восемь тысяч. А о том, как стекутся обстоятельства, Аркадию сообщили. Сообщила? Сообщил? Мужчина отогнал дурацкую мысль и сделал ставку. Драгоценная квитанция легла в нагрудный карман, поближе к сердцу.

До начала матча оставалась прорва времени, и Аркадий не нашел причин возвращаться в однушку. Его распирало от чувства неожиданной причастности к чему-то удивительному, скрытому до поры. Он остановился на перекрестке, прикинул все возможные варианты путешествия. Дорога направо вела к улице Мира, связующей большинство районов города. Но Аркадию не хотелось ни в какие районы. Теперь тенистые дворы казались столь же тесными, как и родная квартира. Выбрав прямой путь, мужчина дошел бы до того участка, где улица Набережная ныряла вниз к Ишиму, превращалась в дамбу, перетекала в объездную. Представив всю ту апрельскую грязь, что успел стряхнуть очнувшийся от зимней спячки город, Аркадий отказался и от второго варианта. Оставался поворот налево – к Парку Победы. Туда, окрыленный утренним откровением путник, и отправился. Шаг за шагом, изредка бросая взгляд на металлическую звезду, вознесшуюся над деревьями и забором.

Сложно представить Парк Победы без стелы, о каком бы городе не шла речь. Типовой памятник Аркадий помнил еще по диким и темным девяностым. Парк тогда стоял заброшенным, топорщился кустами, из шрамов на асфальте тянулась к небу трава. В один из тех странных дней Аркаша возжелал бегать. И на следующее утро отправился к стеле, решив, что это – отличная стартовая точка. Желание бегать испарилось, как только он подошел к её белому обшарпанному телу. Бледно-розовая полоска на горизонте едва тлела. Надо всем нависала ночь. Загадочно мерцали созвездия в морозном воздухе. Встав спиной к холодной каменной поверхности, Аркаша поднял взгляд. Стела казалась исполинской стрелой, замершей в полете. Древняя, безмолвная, вечная – такой осталась она в его памяти. И ни одной души вокруг, только стрекотание насекомых и черные кусты.

Воспоминание растворилось, как только мужчина миновал большие ворота. Все-таки с годами парк облагородили, поставили аттракционы. Памятник одели в багровую плитку со строительного рынка. Рядом воткнули «стакан», чтобы полиция могла круглыми сутками следить за объектом. Никакого желания подходить к обновленной стеле у Аркадия не возникло. Он быстрым шагом миновал площадь. Аттракционы ждали детей, солнце отражалось в глянцевой улыбке исполинской гусенички, готовой ползти по рельсам в горку. Грязная дворняга лежала на лужайке, прикрыв глаза, подставив морду легкому ветру.

С дальнего края Парк Победы не был огорожен, естественной преградой служила рощица из осин и акаций. Снег среди деревьев не спешил таять, держался до последнего. Аркадий посмотрел на белый покров, стараясь представить, что за тайны скрыты под ним. Роща хранила молчание. А в каких-то нескольких метрах за посадками путнику открылся вид на Ишим, Заречный поселок, купола церкви далекой Подгоры. Высокий берег из года в год понемногу обваливался, проигрывал неравный бой с ветром, водой, временем. Аркадий приложил ладонь ко лбу и всмотрелся вдаль. По реке плыли серые льдины, стремясь в сторону дамбы. В голову лезли странные мысли. О том, что любая мелочь может оказаться частью мозаики; о том, что ответы есть, просто они прячутся; о том, что под каждым камушком ключ, за каждым деревом – дверь.

– Вот, к примеру, Двадцатый, – бросил Аркадий слова на ветер.

В городе среди названий микрорайонов было лишь два числительных – Девятнадцатый и Двадцатый. И теперь мужчине ясно виделось, что остальные восемнадцать зон просто скрыты от взгляда обывателя. И, чем черт не шутит, может ему доводилось бывать там, но он этого не понял.

Часы пролетели незаметно. Аркадий медленно брел по берегу Ишима, любуясь метаморфозами ледяного крошева. Скелеты ЛЭП тускнели в малиновом киселе апрельского вечера. Ничего не гудело, не звенело, не постукивало. Только треск льда, крики птиц, шепот ветра. Автомобили ползли серыми жучками, замедляясь перед дамбой, и ускоряясь, попав на другую сторону. Вслед за темнотой пришел голод. Мысль, как шарик в пинбольном аппарате, заметалась между пиццей, бургером и шашлыком. Только теперь Аркадий задумался о том, куда же стоит потратить выигрыш. В лицо ударило холодом. Пришла пора возвращаться домой.

Дорога до знакомого двора заняла не больше получаса. На небе уже вовсю светила луна, под ней сиротливо остывала лавочка, желтизна из заоконья падала на травинки, те трепетали. Мир становился все загадочнее и загадочнее. Аркадий вошел в подъезд, поднялся по лестнице на пятый этаж, открыл обитую дерматином дверь, включил свет в коридоре, и ощутил страшную слабость. Хотелось одновременно есть, спать, лежать в теплой ванне. Но до начала матча оставалось всего ничего, и мужчина поспешил закрыть дверь, разуться, метнуться в зал, включить телевизор, найти нужный канал, попятиться к дивану, упасть на него, сделать звук погромче. Тут же появилась идея сходить на кухню, соорудить хотя бы бутерброд, но следом подоспело осознание, что последние крошки хлеба еще в пятницу были скормлены голубям.

Сквозь бежевую рябь виднелось зеленое поле, на котором взошли беленькие и фиолетовые цветочки. Их стоимость огласили комментаторы, чьи голоса будто пытались пробиться сквозь толщу воды. Прозвучал свисток, цветочки закачались, как от порыва ветра. Глаза слипались. Мозг пытался фиксировать происходящее – Пуйоль катил мяч на Бускетса, Бускетс делал передачу на Месси, но стоило моргнуть и не было в кадре никакого Месси, а несся по левой бровке кудрявый Марсело, размахивал флажком боковой арбитр, суетились зрители на трибунах. Белый покров «Сантьяго Бернабеу» скрывал нечто интересное – одна из зрительниц напомнила Аркадию одноклассницу. Девочку, которая ему нравилась, и цвет глаз которой никак не хотел проявляться в памяти. Совершенно потеряв интерес к игре, мужчина погрузился в круговорот фантазий обо всех несбывшихся отношениях.

– Пять. Пять. Их было ровно пять, – комментатор подсчитал количество шагов, отмеренных Криштиану Роналду перед пробитием штрафного удара.

Аркадий встрепенулся, посмотрел не изменился ли счет пока он витал в облаках. Однако никто не отличился. Не загорелась единичка и после мощного, но неточного выстрела португальца. Оказалось, что игра идет вовсе не в одни мадридские ворота, как предполагали эксперты до матча. Аркадий ухмыльнулся. Обладание тайным знанием грело его, наполняло душу светом, заставляло усмехаться над наивными комментаторами, нашедшими какой-то нерв в противостоянии.

Через несколько минут сонливость снова начала брать верх. Паутина в углу комнаты колыхалась, дрожал лунный блик на поверхности старого серванта. Башня из книг, возведенная на полу еще месяц назад, грозилась простоять столетия. Веки сомкнулись.

– Все равно, за гранью моего понимания заключается ответ на вопрос: «Чего лежать то было?»

Аркадий не стал открывать глаза и смотреть, что же удивило комментатора. Мужчина медленно провалился в дрему, прощаясь со счетом времени и счетом на табло.

– Мы прожили этот день совершенно замечательной, полнокровной жизнью, – гремел чей-то глас. – Сегодня происходило то, чего так не хватает нашим зрителям. Здесь настолько очаровательная весна, она уже до такой степени наступила, широко шагая, что кажется – не хотеть играть в футбол сегодня просто невозможно.

Каруселью закружились образы – Богоматерь стояла около мраморной статуи, скорбно глядя на фигуру Давида; дьявол, лукаво улыбаясь, поливал карту Испании кровью; апостол Петр грустно уходил куда-то в пустыню, но вместо Павла на его позицию вставал какой-то Ибрагим.

– Пенальти! И удалять надо! – истошный крик разбил на осколки мир грез.

Пузатый экранчик равнодушно сообщал Аркадию, что до конца матча осталось десять минут, «Барселона» уже успела повести в счете, но «Реал» только что получил право на удар с одиннадцати метров. Игрок с семеркой на спине стоял подбоченившись. Черная цифра напоминала бумеранг. Разбег, удар – на плашке в углу экрана нолик сменился на единичку.

Аркадий встал с дивана. Следующие несколько минут в его голове царствовали мысли о выросшем коэффициенте на победу «Барселоны». Потом их сместило ощущение нереальности происходящего. Игра шла без центра поля, опасные удары возникали то у одних, то у других ворот. Напряжение росло. А потом матч закончился.

– Боже мой, свисток. Как это всё невовремя, – подтвердил очевидное комментатор.

Пинбольный шарик беззвучно провалился в темноту. В животе забурлило, мужчина понял, что так и не съел ничего за день. Но голод волновал его меньше всего. Экран погас по щелчку, пульт с глухим стуком упал на ковер. Квартира погрузилась во мрак.

Аркадий медленно вытянул руку и показал потолку средний палец. Потом повторил тот же жест полу. Следом продемонстрировал его всем остальным сторонам света, поочередно. Диван притянул к себе, заставил лечь. Гнева Аркадий, почему-то, больше не испытывал. Наоборот, на лице его расплылась улыбка. И пока тьма отступала перед внутренним светом, пока первое сновидение пыталось обрести очертания, он думал. Думал о превращениях весеннего льда; о том, что же скрыто под белым покровом в осиновой роще; о том, как отыскать оставшиеся восемнадцать районов; о том, чего не заметил, а должен был; о том, почему на берегу реки совсем другие звуки; о том, что «Барселона» все же велика; о том, куда улетела стрела; о том, что уже воскресенье; о том, какое его тайное…

Квайдан

Глухо кашляя и содрогаясь на каждой неровности, старый гроб на колесах катил к центру города. Вечер, разлепив багровый глаз заката, шарил по заметенным снегом улицам. Смущенно сощурившись, Стеклов отвернулся от окна, словно его застукали за каким-то непотребством. А ведь он всего-то ехал через чужой город к дому по указанному адресу, чтобы встретиться с неизвестным человеком и передать ему очень важные бумаги.

– Командировка, говоришь? – спросил таксист.

Стеклову не понравилось, что водитель обратился к нему на «ты». Щуплый и весь какой-то скособоченный парнишка явно годился ему в сыновья.

– Угу, – буркнул пассажир, крепче сжав в руках портфель.

– А чего такой неразговорчивый? – водитель осклабился, и Стеклову, увидевшему это в зеркале, стало не по себе.

– Устал, – мужчина снова повернулся к расплавленному миру-морю, раскинувшемуся до горизонта.

Выходить из машины совсем не хотелось, даже несмотря на раздражающего таксиста. Казалось, что весь город – это лава, как пол в детской игре. К счастью, остаток пути прошел в относительной тишине. Машина с визгом подпрыгивала на кочках, и пассажир начал находить в металлической ругани какое-то подобие ритма. То ли коварные проектировщики специально задумали дорогу так, чтобы родились синкопы. А может, всё вокруг распадалось в такт чему-то. Стеклова пробил озноб от мысли, что с какого-то момента он начал ощущать нитевидный пульс города. В самом умении не было ничего страшного, пугала неизвестность того, какую именно черту и в какой момент он перешел.

– Сука, завтра растает и по гололеду работать, – выругался на снегопад таксист.

Стеклов подумал, что обрадовался бы гололёду сегодня. Чтобы машина не смогла остановиться и катила всё дальше и дальше, пока за спиной не погаснут окна последнего дома окраинного микрорайона. Но такси всё же затормозило около панельной девятиэтажки. Стеклов молча положил деньги на протянутую ладонь, открыл дверцу и вышел.

Давя ботинками беззащитный мокрый снег, прошелся до угла дома. От черной цифры на металлическом прямоугольнике ничего не осталось, равно как и от белой эмали. Подняв ворот пальто и зажав в правой руке портфель, Стеклов поковылял до следующего здания. На нем удалось различить следы синей краски. Они складывались в число двадцать три.

– Извините, – Стеклов окликнул помятого мужичка, сидящего на лавочке. – А вон тот дом – двадцать пятый?

– Двадцать седьмой, – мужчина выкашлял ответ в замерзшие кулаки.

Курьер отметил, что во всей фигуре обитателя двора было что-то от шахматного коня. Ответ же его не устроил вовсе.

– Но вот же двадцать третий, – Стеклов ткнул пальцем в сторону синей закорючины. – Если за ним двадцать седьмой, то где тогда двадцать пятый?

«Конь» пожал плечами и еще сильнее наклонил голову, почти к коленям. Курьер поежился и решил пройтись вокруг дома номер двадцать семь. Смесь из снега и грязи хлюпала, пытаясь затянуть в свои глубины. Но бездонности той налетело всего лишь сантиметра полтора. И провода насмешливо звенели, покачиваясь в свете окон. Стеклов дошел до дальнего угла дома и обескураженно замер. Потом сделал еще пару шагов и оказался на куске асфальта меж двух девятиэтажек. Дальше лежал лишь пустырь. Одинокая брошенная ЛЭП, наполовину разобранная, напоминала японские ворота. Стеклов подумал, что в полночь она могла бы послужить отличным стулом для огромного чёрта. Почему-то картина задумчивого демона, уткнувшего взгляд в далекие угасающие окна, ярко предстала перед Стекловым. На плечи чёрта ложился мягкий снежок, раскосые его глаза с непониманием смотрели на серые коробки, в которых копошилась жизнь, красно-коричневая кожа дымилась в ночи, заставляя деревья растворяться в тумане.

Мужчина выдохнул облако пара и поспешил к освещенной части улицы. Ждать прохожего пришлось довольно долго, и наконец чернильная пасть аллеи изрыгнула серое пятно. Приближаясь к Стеклову, пятно обрело форму, превратившись в женщину неопределенного возраста. Маленькие обсидиановые глазки блестели на сером сморщенном лице.

– Не подскажете, где тут Ленина, двадцать пять? – курьер постарался обратиться как можно вежливее.

– Чего?

– Вот двадцать третий дом, а тот – двадцать седьмой.

– Ну.

– А где тогда Ленина, двадцать пять?

– Чья? – женщина непонимающе смотрела куда-то сквозь курьера.

– Ленина, – тихо выдохнул тот.

– Не знаю такой, – прохожая сильнее завернулась в шаль и засеменила в темноту, отдаляясь от Стеклова.

Мужчина не окликнул вредную тетку. Что за чушь?! Он мог допустить, что улицу Ленина в этом городе давно переименовали. Но ведь когда-то же она точно существовала. И наверняка не валялась на окраине сжимающимся от страха дождевым червем, впервые познавшим небо. Нет, улица Ленина уж точно тянулась долго, соединяла рваные края микрорайонов. И прохожие прошивали проклятый город насквозь, как иглы, стежками шагов прирастая к его холодным и грязным лоскутам.

– Всё ты знаешь, – крикнул Стеклов в ночь. – Сука!

Легче почему-то не стало. Зато пришел стыд: и за то, что выругался на незнакомую женщину, и за то, что позволил себе запаниковать.

– Так, соберись, – курьер присел на покосившуюся оградку из труб. – Двадцать пятого дома нет. Улицы Ленина нет. А что тогда есть?

Ворона проскакала по краю мусорного бака и, склонив голову, посмотрела на Стеклова. Издала странный короткий крик, в котором отчетливо слышались насмешливые нотки, и взлетела практически вертикально вверх. Стеклов впервые видел, чтобы птицы так летали, но почему-то совсем не удивился. Встав с заборчика и переложив портфель в другую руку, он быстрым шагом направился туда, где мерцало несколько огней.

Пока он шел через спальный район, ночные шорохи все больше становились похожи на шум океана. Правда, курьер никогда не видел океан вживую, а стало быть, и не слышал. Но ощущение, что бесконечная толща воды со странными созданиями внутри издает именно такие звуки, лишь нарастало с каждым пройденным кварталом. И теперь желтые огни фонарей уже не так радовали, напоминая об уродливых удильщиках, вечно пребывающих на дне в состоянии полусна. Зато темнота, наоборот, обрела определенную притягательность. Стеклов подумал, что в её холодных просторах очень просто спрятаться. Да так, что, может быть, уже никто и никогда не найдет.

– А где машины? – неожиданно выпалил Стеклов и сам испугался своего голоса, который разошелся кругами, заставив мир вздрогнуть.

Действительно, в серый шум сливалось множество едва различимых звуков, но гула автомобилей среди них точно не было.

Дорога вела куда-то вверх, насмехаясь над тем фактом, что город покоился не на холмах, а на ровной болотистой местности. Ветер бил колючим мелким снегом по щекам, манекены за стёклами витрин отрешенно смотрели на одинокого путника, розовая неоновая вывеска дрожала где-то вдали, служа единственным ориентиром. Стеклов шагал, тяжело дыша и не смотря по сторонам.

– До розового дойду и разберусь, – шептал он. – Сейчас дойду и разберусь.

Когда до неонового маяка оставалось несколько десятков метров, свет погас. Мужчине показалось, что произошло это не мгновенно, а как будто в замедленной съемке: неуловимым рывком нежно-вишневое пятно рванулось в сторону и затерялось-растворилось в пурге. Остался лишь серый скелет из трубок, по которым не текло электричество. Стеклов все же дошел до здания, оказавшимся галантереей. Только теперь он увидел, что всё не так уж и плохо, – у дальнего угла был еще один вход, и рабочий в оранжевом жилете сгребал лопатой снег с крыльца. Курьер поспешил к нему, собирая мысли в кучу: «Спросить про транспорт, узнать адрес, попросить помощи. Сначала про Ленина. Да, про чёртову улицу Ленина…»

– Извините, – Стеклов положил руку на плечо рабочему. – Вы не подскажете, где улица Ленина?

– Чья?

Незнакомец обернулся, но лучше бы он этого не делал. Из глубин оранжевого капюшона на Стеклова смотрела тьма. Точнее, миллионы дрожащих частичек сажи, среди которых то и дело вспыхивали еле заметные голубые искорки. Взвизгнув, курьер побежал к освещенному участку тротуара. Портфель выпал из-под мышки. Мужчина затормозил, развернулся, чуть не свалился в грязь. Стараясь не поднимать взгляд, схватил драгоценный груз и вновь ринулся к спасительному островку света. Там обнял холодный позвоночник фонаря и тут же совершил рывок к следующему. Такими короткими перебежками он достиг перекрестка и замер, как рептилия в террариуме, которой резко понизили температуру. Стоило повернуться и посмотреть, не гонятся ли за ним, но Стеклов не решился. Тем более что загоревшийся зеленый сигнал светофора произвел неожиданный успокаивающий эффект на беглеца. Перейдя дорогу, Стеклов быстро повернул направо и зашагал дальше в гору. Внутренний навигатор говорил, что страшный магазин остался за пределами видимости и, раз шума преследования нет, то можно чуть расслабиться. Курьер присел на низкий металлический заборчик и прикрыл лицо руками. Снежинки, уже не колючие, а мягкие и легкие, сыпались на шею, тут же таяли, собирались в капли, скатывались за шиворот, оставляя мокрые дорожки. Сердце стучало ровно и неотвратимо, как барабан тайко. Стеклов встал и пошел в гору.

Снег скрипел под ногами скорее насмешливо, чем страдальчески. Курьера просто несло куда-то наверх. Дышать становилось все тяжелее, но Стеклов не останавливался, а лишь упрямо совершал шаг за шагом, оставляя за спиной темные безлюдные кварталы. Опустив голову, он летел к вершине, пока внезапно мокрая грязь асфальта не исчезла. Стеклов не успел затормозить и по колено залез в сугроб. Дорога кончилась, снежный пик вершины окончательно закрепился на темной фотопленке неба. Но дойти до него не представлялось возможным. Стеклов в отчаянии обернулся вокруг своей оси, стараясь найти выход. И выход нашелся…

Тротуар, вильнув у огромного дерева, повел к одинокой девятиэтажке. Курьер не стал искать указатель с адресом, а просто нырнул в пасть подъезда и понесся по лестнице вверх. Портфель дважды чуть не выпал в тьму пролета, но Стеклов не замедлил хода, перепрыгивая через ступеньки. Свет в подъезде не горел, лифт не скрипел в потаенных пространствах за стеной, ни один глазок на двери не подмигивал желтым. Стеклов поднимался всё выше и выше – пролетел шестой этаж и этаж седьмой. Добравшись до последнего, мужчина зажал портфель в зубах и полез на чердак. К счастью, люк легко поддался и впустил в загаженное голубями пространство технического этажа. Темнота дышала прело и затхло.

Вслепую пробираясь через сети проводов и хитросплетения труб, Стеклов шел, положившись на чутье. Еле заметная волна свежего морозного воздуха брала своё начало где-то на северо-востоке. По крайней мере, мужчина для себя определил то направление как север-восток И вправду, там его ждал выход на крышу.

Вершина горы сияла вдалеке так ярко, что Стеклов прищурился. Миллионы снежинок отражали неведомый свет то ли луны, то ли тайной звезды, то ли прожектора, скрытого от всех на земле. Ветер дул особенно сильно. Мужчина, шатаясь, пошел к черному пятну, что находилось у самого края крыши. Сначала Стеклову показалось, что это ворох вещей или мусорный пакет, но с каждым следующим шагом крепло ощущение, что пятно живое. Так и оказалось: опершись локтями на парапет, вниз смотрел некто в черном пуховике с башлыком. Ног существа курьер не мог разглядеть, но вот из рукавов пуховика что-то торчало. Подойдя поближе, мужчина понял, что это сухие ветки деревьев, похожие на руки. Видимо, незнакомец сжимал их внутри рукавов.

– На что похоже? – тихо, но отчетливо спросил черный человек.

Стеклов осторожно подошел к обрыву и посмотрел вниз. Город лежал перед ним как на ладони, как будто странник забрался не на девятиэтажку, а на телевизионную вышку. То тут, то там вспыхивали розовые, голубые, оранжевые искорки. Дома дрожали в морозном ночном воздухе, словно миражи. Стеклов присмотрелся к сплетению дорог и задумался.

– Сосуды?

– А что ты меня спрашиваешь? – ответил чёрный. – Сосуды так сосуды. Пожалуй, что и они. Алхимические, прозрачные, тонкие. И в них вызревает новый человек. Новый виток эволюции. Семя улиц, гомункулус города. Холодное и разбитое порождает живое и теплое. Диалектика.

Мужчина поежился и завороженно вгляделся вдаль. Улицы пульсировали, поток искорок несся по невообразимым векторам.

– А вы случайно курьера не ждёте? – спросил Стеклов.

– Не, – отмахнулся чёрный рукой-веткой. – Это тебе к нему.

Снежный смерч где-то далеко внизу, в закоулках спального района, набрался сил, разросся, завыл. Стеклов не мог видеть деталей, но ярко представил, как вихрь вбирает в себя окурки и обрывки газет, грязный снег и еще не успевшие опуститься на асфальт снежинки, свет фонарей и бензиновый пар луж. Воронка всё расширялась и расширялась, становясь похожей на раскрытую пасть. Чёрный ритмично постукивал веткой по парапету, качая в такт головой. И Стеклов рассмеялся дико и хрипло. В смехе его смешались все тревоги, все страхи, все переживания. Размахнувшись изо всех сил, курьер швырнул портфель в пасть города. А потом учтиво поклонился существу в пуховике, забрался на парапет и сделал шаг…

Некто вышел из переулка. Настороженно, припадая на четвереньки, подкрался к углу дома, привстал и, приложив ладонь ко лбу, устремил взор вдаль. Снежинки падали на его горячее тело, превращаясь в пар. Человек прищурился и заметил темную точку на высоте девятого этажа. Она медленно кружилась, опускаясь всё ниже и ниже. Уверенными рывками, как зверь, от мусорного бака до гаража, от гаража до подворотни, некто достиг нужной точки. Пнул ногой ворох одежды. Убедившись в безопасности, присел на корточки и выбрал из кучи необходимое. Ногам в ботинках стало теплее, телу в пальто стало еще жарче…