Симоно-Савловск

Федор с тоской посмотрел в окно. Такси сбавило скорость, стали различимы лица манекенов. Ни один из них не обратил внимание на Федора. Продавцы нацелили их взгляды туда, где еще несколько часов назад малиновым шаром падало за горизонт солнце. Туда, где листья придорожных деревьев хранили последние лучи. Туда, где влажная июньская ночь манила и звала в зеленые коридоры.

Зеленые коридоры рощи выглядят совсем не так, как днем. Куда-то исчезли все целлофановые пакеты, окурки, шприцы, обертки, бутылки. С каждым поворотом мелкого сора становится все меньше, трава растет все гуще, цикады стрекочут все громче. На опушке, прислонившись спиной к осине, стоит восковая дева. На бледной руке замер маленький черный жучок, паутинка прилипла к волосам. Холодное плечо, тонкая летняя накидка.

Рука указывает вдаль. Не на черное в горошек платье ночи, но и не на тысячеокий город. Цель – некая точка между. Дева пристально смотрит в глаза. Шумят ивы у реки. Что-то шуршит в кустах акации. Дева знает нечто важное. Осталось только вспомнить, что именно. Пошарить по карманам, но там пусто. Значит, надо искать. Еще на секунду задержать взгляд на её лице и бежать сквозь заросли. Роща не бесконечна, хрип города слышен отчетливо, гудят машины. И к опушке уже не вернуться, а если и есть к ней путь, то не тот же, что в начале. Спина ноет, но надо искать, пусть под ногами одни камешки, веточки, корешки. Хоть бы колечко найти или цепочку. Природа так не может, только человек. Искусство творить искусственное, единственная доступная магия. Но что-то окурков становится все больше, трава растет все реже, цикады стрекочут все тише. Невидимый город подкрадывается совсем близко.

Федор совсем близко наклонился к стеклу и чуть не стукнулся лбом на очередном «лежачем полицейском». Таксист говорил с кем-то по телефону, находящемуся за пределами видимости. Несмотря на включенную громкую связь, Федор не мог распознать ни слова. Дополнительно бил по ушам какой-то попсовый хит. И неожиданно в плоских и пошлых трех аккордах Феде почудились дивные гармонии. В песне проявился скрытый мотив, который он не улавливал до этого. Разгорелось любопытство: «Что найдется в любимых композициях, если даже в таком навозе выкрученная на максимум эмпатия отыскала жемчуг?» Еще через мгновение мир вокруг стал совсем мутным, трудноуловимым. Как мужчина не пытался собраться с мыслями, они прятались от него в темном лабиринте. От мелькания за окном тошнило, и Федор захотел отвернуться, но тут машина остановилась на перекрестке. Пятиэтажная коробка подмигнула желтым глазом из темноты.

Из темноты выходить опасно. На улице ни души, но от этого не легче. Чувствуется угроза, недоверие к чужаку, заблудившемуся в ночи. Можно решить, что город пуст, вымер давным-давно, если бы не редкие маячки окон. В основном желтые, но есть и зеленые, светло-голубые. Красных нет, что странным образом успокаивает. Чаще всего лампы зажжены в двух-трех квартирах одного дома, но есть и полностью потухшие пятиэтажки. Таких стоит избегать, искать там нечего, кроме проблем.

В ближайшем строении два тусклых окна. Два желтых светлячка, один на втором этаже с правого края, другой на пятом этаже в центральном подъезде. Чутье подсказывает выбрать второй этаж. Тем более, что попасть внутрь проще простого. Лестница полуразрушена, части ступенек не хватает. Перепрыгнуть провал, другой, подтянуться, зацепиться, перемахнуть через перила, подкрасться к приоткрытой двери. Слышен тихий треск, как будто радио пытается нащупать нужную волну. И еще монотонный металлический стук. Из подвала, что ли. Прошмыгнуть внутрь, убедиться, что коридор пуст и зал пуст. В углу стоит радиола, около неё фикус в горшке, лампа с желтым абажуром. Сквозняка нет, но отчего то колышутся занавески из магнитной ленты, скрывающие еще одну комнату, где находится нечто важное. Но там за черной вуалью никого нет, пустая спальня. Только гора книг в углу, стопка пластинок на журнальном столике, приоткрытое окно. На обложке верхней книги рисунки: женщина с оголенной грудью и змеями в руках, коридоры, украшенные топориками, античные статуи, свинцовые воды моря. Конверты винила покрыты названиями групп – надписи на латинице, язык незнаком. Скрипит входная дверь. Схватить одну пластинку, броситься к окну, убедиться, что внизу не асфальт, а трава, спрыгнуть. Не отвлекаться на отбитые пятки, бежать, бежать, бежать. Туда, где кварталы, раскрашены светом множества окон неспящих квартир. Подальше от желтого сияния.

Федор поморщился от желтого сияния светофора, которое тут же сменилось на красное. Ему хотелось скорее закончить поездку, попасть домой, запереться в туалете. Даже двадцать секунд на перекрестке казались невыносимой пыткой. Тошнота напомнила о себе с новой силой. Мужчина сгорбился, осторожно отодвинул ворот майки. Если и вырвет, то пусть уж не в салон. Можно сделать все тихо, таксист ничего и не заметит. Тем более, того явно увлек разговор по телефону. За ночной дорогой водитель почти не следил, как и за тем, что происходило на заднем сидении.

Федору становилось все хуже. Чтобы отвлечься, он начал мысленно умножать числа. Если организм и удалось обмануть, заняв новой задачей, то ненадолго. Пассажир прекрасно понимал, что запаса сил осталось совсем немного. И Федя попытался сконцентрироваться на происходящем за окном. У далекого перекрестка стояла собака, в ожидании зеленого сигнала. А может и не собака. Все сливалось в отравленном сознании. Предметы теряли форму, фонари обрастали ветвями, остановка медленно сжимала ржавую челюсть, плясали разноцветные огоньки.

Разноцветные огоньки порхают в воздухе. Их вспугивает бродячее животное, и они растворяются в темноте. У животного золотистая шерсть, блестящие глаза, красный язык. Оно лакает из лужи луну. На другом берегу усталая фея. Опустившись на корточки, разглядывает нечто важное в воде, вытирает грязные руки о синие рваные джинсы. Серый дым вытекает из-под земли и течет обратно под землю. Пахнет сваркой, грибами и плесенью, мокрой пылью, сиренью и хлебом.

Кошка бежит за мотыльком, мотылек летит к неоновой вывеске, от вывески к земле спускается паук, серебристая нить возносится к голубю, голубь спешит к хлебным крошкам, выкинутым из открытого окна, в стекле которого отражается зеленый человечек.

Федор с облегчением посмотрел на зеленого человечка, повторяющего одни и те же движения на бесконечной изумрудной дороге. Такси сорвалось с места и покатило дальше. Пара поворотов и вот оно – крыльцо родного дома. Федя даже удивился, что не узнал свой район раньше. Испытание прошло успешно, салон не был осквернен. Пробормотав слова благодарности таксисту, пассажир вышел из машины и нетвердым шагом направился к подъезду. В паре метров от двери Федя ухватился рукой за невысокую оградку, а потом скрючился над урной. Вырвало его бурно и густо. Стало легче, голова гудела, но уже не так сильно. Даже стыд и страх куда-то отступили. Мужчина поглядел на небо, затянутое тучами. Он вспомнил, что надо сделать нечто важное. Достав из куртки телефон, Федя разблокировал аппарат и открыл приложение вызова такси. Немного подумав, ткнул пальцем в экран, заставив загореться четыре золотые звезды. Каждая слепила, игнорируя режим экономии энергии, но вот сразу за ними раскорячилась пятиконечная чернота.

– Заслужил, – тихо сказал Федор.

Затем он спрятал телефон в карман, зашел в подъезд, и тьма поглотила его.

Последние новости (лирическое отступление к окраине)

После третьего тревожного звоночка все расселись по своим местам. Осознали, что к началу не успели, а внутри вертеп и всякое такое. Кто увидел новый темный век, кто всплакнул по веку золотому, кто-то смежил свои веки. Вдалеке вереницей машины посолонь по Омскому кольцу. То ли славят вход и выход, то ли просто заблудились. Да и стены свежевыкрашенных зданий не прочней листа бумаги. Так и есть, и боязно их трогать, смотреть на них, касаться даже мыслью. Не прочней картона, на который небрежным движением бросили внутренности птицы, сложившиеся в новый Генеральный план.

На обочине объездной дороги много смятых банок, пустых пакетов, упаковок из-под продуктов, чьих-то перьев, костей и черепов домашнего скота, следов мужских и женских, старой одежды и обуви, спичек с обгоревшей головой. А внутри кривенькой чашки – океан. Балансируя, заблудшие души здесь гуляют весной-летом-осенью, от снега до снега, убивая ненужное время, подбирая сорные мысли. Над обочиной объездной дороги звезды. Только подпрыгни. Но кому это нужно?

Ветер густо накрасили свинцом и сурьмой. Тяжелые черные початки рогоза распались на легкие белые перья. Некто поднял с обочины спящую спичку, той снилось как весело было гореть. Засмеялся под ботинками огненный уроборос. И пусть зубы сомкнулись, где дамба и воды Ишима, где словно в тягучей смоле замедляют движенье машины, где страж одинокий плюет через край прямо в вечность – уже ни хера не потушишь.

Осталось две новости: хорошая и плохая. Осталось две новости: плохая и хорошая. От цирка лишь пепел. Представление продолжается.

Направление 2. Сквозь сон

Дача

Кто же заставил его забиться в темный угол, чьи же тяжелые шаги подгоняли его в ночи, кому же принадлежал рокочущий глас? Ответ был очевиден – по пятам шла алгебраичка. Та, что в девятом классе до последнего приберегала тройку, вытягивала радость жизни. Осознание накрыло беглеца. Звонкая напоминалочка, что школа осталась позади, что всё прошло и сгинуло. Так почему же мучительница идет и идет за ним, сурово требуя расплаты? Кончились спасительные коридоры и комнаты, пустые помещения и фантастические ландшафты, воцарилась полутьма подкроватья. И теперь он трясся от ужаса, видя в нескольких метрах от себя толстые щиколотки, растущие из угольно-черных туфель. Взгляд опустился и оказалось, что пол очень и очень знаком. Здесь он впервые понял, что А – это а, что Н – это эн. Именно здесь жизнь огорошила новостью, что он – АНДРЕЙ. И Андрей проснулся…

Дурной сон бросил тень на такое свежее и чистое утро понедельника. Пение птиц за окном звучало фальшиво, от прохладного сквозняка несло чем-то замогильным. Андрей встал и оделся, памятуя о главном утреннем правиле – делать, делать, делать. Не важно, что и в какой последовательности. Любые настоящие, привычные поступки укрепляли порядок дня, отгоняли ночной морок. Юноша подумал, что очень несправедливо устроены сны – хорошие забываются, кошмары остаются надолго.

Дом молчал, все куда-то ушли. Выпив чашку чая, закусив бутербродом, Андрей мысленно вернулся к финалу сновидения. И кровать, и дощатый пол пришли не из ниоткуда. Последним убежищем стала старая дача, на которой Андрей не был уже несколько лет. В детстве его таскали туда родители, приучали к работе, природе, земле. Правда, трудились все больше взрослые, а мальчик валялся на кровати и рисовал в альбоме или читал книжки. Собирать буквы в слова он научился именно там. Пока другие ковырялись на грядках, что-то сажали в рыхлый чернозем, Андрей копался в более тонких материях. И волшебная книга его начиналась с аиста и арбуза, чтобы в конце разродиться спелым яблоком. Мысли о даче натолкнули мальчика на единственно верное решение будничного утра: «Надо наворовать лука».

Лето тянулось бесконечно долго, деньги у Андрея появлялись редко, да и не задерживались как-то в карманах. Простейшим способом заработать служило воровство с огородов. Благо, продать добытое не составляло труда. Стихийный рынок у остановки автобуса пользовался популярностью среди жителей микрорайона. Полтинник за пакет лука, желанная сотня за яблоки осенью, плюс немного денежных знаков за петрушку, чеснок или укроп. Андрей закинул на плечо рюкзак и вышел из дома.

Почти по всему периметру город оброс дачными обществами. Некоторые участки топило весной. Такие дачи стоили меньше всего, никто их особо не охранял, а когда начинал сходить снег, там частенько находили тела бездомных. Но топать до них не хотелось, да и атмосфера в тех краях царила унылая. С южной стороны города росли вширь и вверх настоящие усадьбы. Большинство участков там стоило дороже, чем квартиры в хрущевках. Из минусов, которые выделял Андрей – шлагбаум, сторож, конное патрулирование. Поэтому, как и всегда, он выбрал третий путь – в Новопавловку.

Некогда Новопавловка была самодостаточным поселком, со своим укладом, добрососедством и установленными границами. Но в годы обрастания пятиэтажками, город сделал рывок на север и захватил новые территории. Так скукожился поселок до дачного общества. Сначала на бумаге, а потом и в реальной жизни. Новопавловке, можно сказать, повезло. Потому как, если отъехать от города еще на пяток километров, только березовые колки по правую сторону, а по левую – луга и коровы, да высоченный берег Ишима. К концу двадцатого века из глинистого склона стали вылупляться истлевшие гробы, черепа и кости – следы забытых поселений. Если Новопавловку втянуло в гравитационное поле города, то эти деревушки так и остались молчаливой подземной трухой, скрытой от взгляда исследователя.

Добраться же до Новопавловки труда не составляло. Вот уже и Мещанский лес встал стеной справа. Вот и высокие сосны Борков поприветствовали пешехода слева. С каждым годом бора становилось все меньше. То тут, то там, вместо деревьев возникали строения. Как будто ненасытное небо впитало слишком много города, и пролило его частичку на беззащитные Борки. Затем дорожка шла чуть в горку, чтобы скакнуть вниз около первых дач и могилок. Андрей смотрел на свежевыкрашенные оградки кладбища, но не узнавал их. Здесь допускалось делать новые захоронения, и горожане активно пользовались этим правом. Андрей еще помнил, что когда-то по правую сторону от дороги до самого горизонта была лишь трава. Из холмиков торчали колышками любопытные суслики, а не кресты. Сейчас же ветер сносил мусор с дороги прямо на кладбище. Андрей допил воду, взятую из дома и, подумав, бросил бутылку на обочину.

Долгий путь не успел утомить. Андрей хорошо рассчитал свои силы. Поворот с трассы, по длинной насыпи, одесную погост, слева заросли. Тропинка петляет, утопает в разнотравье, чтобы вновь выскочить серой змейкой. Потому и бросили родители дачу, что не купит никто. Вторая линия от кладбища. Андрей же шел к линии первой. Удивительно, но несколько участков тут не сдалось на волю запустения. Андрей сел в поле под дичкой-яблонькой и стал ждать. Тянулись ленивые, летние минуты. Ветер тревожил белизну одуванчиков, та просыпалась, возносилась, и убедившись, что вокруг ни души, ложилась обратно в пыль. Убедился в своем одиночестве и Андрей. Значит, пришла пора набить рюкзак.

Мальчик перелез через тупозубый забор ближайшей дачи, чтобы сразу же вытащить из его черных десен немного укропа. Зелень помещалась в специальный боковой кармашек, и не теряла товарный вид. А вот чеснок еще не созрел, иначе точно полетел бы на дно основного отдела. Зато лук успел напитаться подземными соками, разбухнуть, обзавестись загадочной сотней одежек. Андрей вытаскивал очередную золотистую комету за зеленый хвост, слегка отряхивал её, кидал в рюкзак. Мысленно он прикидывал, что сможет купить на вырученные деньги. И превращалась добыча из банки пива в свежий номер спортивной газеты, из длиннохвостых наушников в синие китайские кеды. Наконец, рюкзак наполнился. Мальчик метнул молнию от одного его края к другому, закинул ношу на плечо. Заходить в домик Андрей не стал. Он знал, что найдет там: старые вилки-ложки, пластмассовую кружку, а может кружку алюминиевую, поношенный пиджак или куртку, ботинки в конечной фазе распада, обмылок, соль, свечку, газету с разгаданным сканвордом, черный от копоти чайник и прочие не имеющие цены артефакты. Поэтому, он вышел на дорогу, чтобы вернуться к трассе по ней, а не через поле. Посреди дороги кто-то стоял.

Женщина в грязных желтых сапогах, женщина в черной юбке, женщина в серой кофте, женщина в зеленой вязаной шапочке стояла в нескольких метрах от Андрея и мусолила губами огрызок карандаша, зажатый в левой руке. В правой белел маленький блокнотик. Возраста незнакомка казалась неопределенного, предпенсионного. Вполне могла быть хозяйкой дачи. Но оставался еще шанс на поворот к лесу и неспешный, горделивый отход.

– Пять лет, – женщина обратилась к Андрею и шанс исчез.

– Что, простите? – спросил мальчик, не двигаясь с места.

– Пять лет, говорю, ей осталось, – кивнула на дачу женщина и занесла пометку в блокнот.

– Вы из отдела какого-то, – догадался Андрей.

– Нет там никаких отделов, – рука с карандашом описала дугу и указала на соседнюю дачу. – Четыре года.

– А вы откуда знаете?

– Побудь с моё, не то узнаешь.

Андрей замялся, не решаясь что-то сказать. Потом на него накатило нечто похожее на стыд, и рюкзак особенно сильно впился в плечо.

– А я тут лук собираю, – в доказательство мальчик спешно достал одну из золотых комет и протянул на ладони, демонстрируя честность.

Женщина подошла, молча взяла луковицу, впилась в неё мелкими зубками. Затем положила огрызок в карман, криво пришитый к юбке. Андрей ошалело смотрел на частички почвы, оставшиеся в уголках губ. По облипшему паутиной подолу носилась кругами сороконожка. Андрею захотелось вырвать из земли подорожник, плюнуть на листья и залепить глаза. Непонятно, как бы это помогло, но что-то же стоило предпринять.

– Не с той ноги встал, – то ли озвучила диагноз, то ли огласила обвинение женщина.

Вдалеке завыла собака. Тетка порылась во втором кармане и достала оттуда что-то голубенькое.

– На, – протянула она угощение подростку. – «Взлётная».

Андрей осторожно взял леденец. Тот оказался на удивление чистым, без обертки, но и без прилипшего мусора. Хотелось спрятать подарок в рюкзак, чтобы потом выкинуть, но женщина смотрела пристально. Андрей выдохнул, решительно забросил леденец в рот. Мятная слюна вернула ощущение реальности.

– А вы зачем считаете? – осмелел мальчик.

– М-м-мэ, – женщина пожала плечами и сделала неопределенный знак рукой.

Повисла тяжелая тишина, которая с каждой секундой давила на плечи Андрея все сильнее.

– А ты зачем лук таскаешь?

Андрей немного опешил от того, что незнакомка перехватила инициативу.

– Продаю.

– Кому?

– Ну, как… Всем. Людям.

– Нет никаких «всех людей». Есть отдельные личности. И эти отдельные личности чего-то оборзели, – теперь тетка смотрела сурово.

– Это наша дача, – смутился Андрей.

Женщина удивленно приподняла бровь и указала куда-то в сторону леса. Андрей понял, что как раз где-то там находится его законная дача, и нервно сглотнул.

– Так, ладно, мне идти надо, – протараторил он и сделал шаг, но тетка жестом остановила попытку побега.

– А показания? – хищный прищур не предвещал ничего хорошего.

– К-к-акие? – выдохнул подросток.

– Точные. Садись-ка, вон, где сидел и начинай рассказывать.

– Что рассказывать?

– Правду.

Андрей дошел до яблони, сел на землю, прислонился к стволу. Сначала он хотел вернуться к моменту преодоления забора, потом решил описать ход утра, следом в голову пришли подробности сна, затем события прошлой недели. Андрей понял, что так доберется до совсем уж незначительных вещей и притормозил. Тетка терпеливо ждала на дороге, продолжала слюнявить карандаш. Подросток напряженно смотрел на заросли бурьяна. Те поймали его внимание и не отпускали, как смоляная лужа, как зыбучие пески, как гравитационное поле. Между двух стеблей на ветру дрожала паутина. Сухой трупик мухи качался в серой колыбели. Разноголосье тысячи жизней лилось-разливалось сквозь поле. Клекотали птицы в лесу, выла далекая трасса, шелестела листьями яблоня, жужжали пчелы, стараясь не уронить на землю солнечную эссенцию. Жук ползал по красной крышечке от газировки. Круг за кругом, стремясь познать непознаваемое. Колонна муравьев огибала кусок зеленого стекла. Пунктирной линией границы делила пространство на царство человека и царство всего остального. Зловещей скалой, угрожающей небесам, выглядывал из травы кусок шифера. Неумолимо сгущался вечер.

– Хватит, – тетка прекратила писать и спрятала блокнотик в карман, топорщащийся от огрызка луковицы.

Андрей запустил пятерню в волосы, стряхнул мелкий сор. Потом встал и потянулся. Захрустели косточки. Можно было идти домой.

– Погодь, – кажется, женщина догадалась о его намерениях, – Твоей год остался, если что.

Андрей открыл было рот, но так ничего и не сказал. Просто кивнул и зашагал в сторону второй линии, тянущейся из леса. Дорогу до дачи он помнил прекрасно. Мимо недостроенного коттеджика, зеленого забора участка пенсионерки-татарки, желтого забора участка пенсионерки-украинки, в обход горы щебня и вечной лужи из протекающей трубы. И вот, рука уже трогала знакомые красно-коричневые доски. Ключ обычно висел на обратной стороне одной из них, на секретном гвоздике. И гвоздик пальцы обнаружили быстро, но вот ключика не оказалось. Пришлось второй раз за день проникать на дачу постыдным способом. Спрыгнув на землю, Андрей бросил рюкзак около ворот, пошел налегке к домику. За несколько лет тот совсем обветшал, дверь не закрывалась, шаталась на хлипких петлях. Из дыры в крыше вылетела птица.

Подросток бегло осмотрел родные четыре с половиной сотки. Ряды малины, казалось, и не заметили, что стали сиротами. К концу лета, наверняка, заплодоносят мелкой бледно-красной ягодой. Две яблоньки-уралки пышно зеленели. Там, где некогда толстели кабачки, стояла трава в пояс. На перевернутой лейке грелась серая ящерка. Воробей перескакивал с одной ветки облепихи на другую. Меж белых кирпичей еще темнели головешки давнего лета. Тропинка до сарая и уборной совсем заросла.

Андрей переступил порог и зашел в домик. Старая одежда висела на крючочке. На полу валялись горелые спички. За посеревшей занавеской, на полочке лежали обмылок, алюминиевая вилка, пластмассовая кружка. На обрывке газеты покоилась пустая солонка. В основной комнате пол совсем прогнил, доски прогибались от тяжести шагов. Мальчик увидел множество обгорелых веток, черное прожженное пятно. Он слышал, что в холода на дачах собирались бездомные, согревались, как могли. Случалось и так, что по весне владельцы не находили домика, лишь пепелище. Андрей порылся в тумбочке, где обычно лежали газеты и книжки. Ничего не осталось, видимо, все пошло на растопку зимой. Одиноко лежала страничка. Подняв ее, Андрей понял, что это из сказки про зайца, нашедшего ружье. А вот некоторые картинки на стенах уцелели. Старые вырезки из журналов – черный лебедь, нахохлившаяся сова, скворец с червячком в клюве. Матрац на пружинистой кровати покрылся нездоровым румянцем. То ли кровь, то ли вино. Андрей лег на него и свернулся калачиком. В разбитое окно постукивала веткой калина. Всплыло воспоминание, каким надежным барьером казалось стекло во времена ночевок, когда по нему барабанил дождь. Угрожающе грохотал гром, вспыхивали молнии, но вход в домик был им заказан. В нем при тусклой свечке читал книжку про зайца маленький мальчик. А сейчас он лежал на матраце, глаза его медленно слипались.

И выгоревшая фотография обретала цвет, оживала. Проявлялись из темноты знакомые образы. И не было там ни школы, ни работы, ни страшных преследователей. Только робкий желтый свет, только черная птица, плывущая по далекому озеру, только легкая ветка калины – колыбель для звездного неба.

Тайное

В год седьмой от победы сборной Греции на чемпионате Европы по футболу довелось человеку по имени Аркадий узреть еще одно чудо. Жил он на северной окраине города – в Двадцатом микрорайоне. Однокомнатная квартира осталась ему от родителей. Работал он репетитором по русскому языку и литературе, не шиковал, но и на черный день не откладывал. Любил гулять вокруг своего дома, читать газеты, кормить голубей хлебом, но больше всего – смотреть футбол по пузатому телевизору. Кинескоп функционировал странно, сильно желтил, искажал цвета, но Аркадия все устраивало. В общем, жилось тихо и спокойно. И вот как-то пришел апрель, и вот как-то наступила суббота, и вот как-то случилось утро.

Аркадий резко вскочил с дивана, стараясь войти в день с правой ноги. Предвкушение переполняло, предвкушение Эль-Класико. Ближе к ночи на стадионе «Сантьяго Бернабеу» должны были сыграть «Барселона» и мадридский «Реал». Тридцатидвухлетний человек быстро почистил тридцать два зуба, думая только о тридцать втором туре чемпионата Испании по футболу. Аркадий не представлял, чем себя занять до вечера. В итоге, сделал зарядку, полистал подшивку старых спортивных газет, включил телевизор, пощелкал кнопкой смены канала. Кто-то с кем-то воевал, львы гнали по саванне испуганную антилопу, черно-белые солдаты сурово поднимали оружие, что-то аппетитное бурлило в кастрюле, полуголый абориген пристально смотрел сквозь время и пространство прямо в душу. Аркадий выключил телевизор.

Немного походив по залу, он подошел к книжной полке, взял наугад томик, раскрыл его, зажмурился, ткнул пальцем в страницу. Открыв глаза, мужчина увидел, что испачканный зубной пастой ноготь задевает сразу два слова: «Барцелона велика». Аркадий чуть не уронил зеленую книжку на пол. Несколько раз перечитал очевидное, посмотрел по сторонам, снова вернулся к страничке.