Перевернутое сознание

Дальше нам все-таки сделали, то о чем мы с такой настойчивостью просили. Рику и мне сделали обследование, в результате которого оказалось, что у меня сломаны три ребра, отбиты почки, а у Рика было сильное сотрясение и тоже пострадали почки (хирург, который потом обрабатывал его фейс и заматывал, сказал, что ему повезло, что он жив после того. Этот хирург удосужился не задать извечно тупой вопрос: «а кто это вас так?» – он и так сам все просек, умный малый). Когда мы выходили из кабинета, то я частично стал самим собой, и мне подумалось, что врачиха, которой мы угрожали уже вызвала легавых, которые как раз должны были подъехать к этому времени, если предположить, что врачиха со своей коллегой, которая от страха аж уронила банку, вызвали этих служителей закона тут же (сорок минут – самое то, чтобы стражи порядка добрались до их больнички), но ничего не произошло. На нас лишь глянуло несколько любопытных глаз и баста! Я был рад. Был рад и чертовски вымотан.

Когда мы выходили из больницы, я сжал руку в кулак и долбанул что было силы по облезлой зеленой стене. Кулак заломило.

«Слышь, Диман, я не сказал тебе самого главного… – Эта пауза, казалось, затянулась навечно. Я вспомнил, как со мной когда-то давным-давно (как же чертовски давно это было!) разговаривала мама о чем-то важном – она начинала разговор тоже таким образом, а потом делала паузу, и в моем мозгу, подобно белке, в колесе начинали крутиться мысли о том, что я сделал что-то не так. И я пытался припомнить то, что могло бы быть мотивировкой к данному разговору. – Я знаю одного из этих гребаных ублюдков, – Рик повернулся ко мне. Лицо его исказила злостная и даже какая-то ехидная ухмылка, – и мы должны отомстить этим ублюдкам. – Я ощутил распирающую Рика реальную злость. Во мне что-то начало тоже подниматься. Оно шло откуда-то изнутри – от сердца – и распространилось по всем внутренностям. По мне даже пробежал озноб.

«Помнишь парня в серых джинсах с заплатками, который потом еще начал махать ногами, точно Жан Клод ван Дамм? – Я моргнул тяжелыми глазами в знак того, что «да, помню». – Это Вурхов. Сраный педик. Он ошивается в компании Нойгирова, а порой и с его крутым братаном».

Потом мы сгоняли (лихо сказано, да?) в Канализационную Берлогу за моим рюкзаком со шматьем. Пока мы шли туда, у меня постоянно возникало ощущение, что я пробираюсь сквозь стену из жидкой трясины. Мне хотелось упасть и больше не вставать. Перед глазами все вертелось, точно я смачно перебрал.

Рик позволил мне остаться на переночевку у него (я уверен, что если бы он не пострадал, как и я, то не в жизнь не согласился бы – мы были в общем дерьме, и это на какое-то время связывало нас).

Как только мы были у Рика, я помыл негнущиеся руки, попрыскал лицу, которое калило и улегся, подобно неподвижному трупы, на старый диван, который стоял напротив шикарной в сравнении с ним кроватью Рика. Но сейчас мне это было по фигу – ведь когда до безумия хочется спать, рад будешь всему, что имеет четыре ножки, на которых есть лежанка, на которую можно завалиться и закемарить во сне подобном приятному прикосновению шелка или же ласковым прикосновениям любимого человека.

Как же я тогда был измотан (хотя сейчас, наверно, больше: ладонь у меня вся липкая от пота и чертовски ноет, но я продолжаю писать затвердевшими пальцами, стискивая зубы от боли, от которой хочется заорать. В тот день я хотя бы не чувствовал в той степени боли, в которой в настоящий момент, – ее закрывала дымка шока и неверия). Врач наложил мне тугую повязку и велел гулять так две с половиной недели, выписал анальгин. Разумеется, кто-то мог подумать, что это давало мне лишний законный раз не ходить в образовательную тюрячку, но я и так спокойно заколю и ничего мне не будет. А если и будет, мне насрать, мне на все теперь плевать, я устал, измотан и зол как черт. Мы разберемся с этими козлами, которые повеселились над нами, потом я решу наши проблемы с ДУБЛИКАТОМ папочки, а потом я наконец-то сделаю то, что так хотят Фрэссеры. Надеюсь это принесет удовлетворение и покой, которые я жажду получить, но не в силах.

НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ УДЕРЖИВАЕТ МЕНЯ ОТ ПОСТУПКА АЛЕКСАНДРА. НЕНАВИЖУ НЕПОЛНОТУ.

ЛЮБОЙ, КТО РЕШИЛСЯ ПЕРЕЙТИ ЧЕРТУ И УЙТИ, ИЩЕТ ЗАВЕРШЕННОСТИ: В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ГЛЯДИТ НА СВОИХ БЛИЗКИХ, КАК БЫ ПРОЩАЕТСЯ С НИМИ И ПОСЛЕ ЭТОГО УХОДИТ.

Я не хотел глядеть на ДУБЛИКАТА папочки, я просто хотел разобраться с ним. Положить нашей войне окончательный конец. Прошло то время, когда я хотел смотреть на него с любовью и делал это, но то время проскользнуло.

Есть люди, которые хотят уйти, даже имея добрых родителей и любящую семью – им чего-то не хватает, они ищут это продолжительное время, пытаются заполнить пустоту, то что им не достает, и не находят, а потом отчаиваются, теряют смысл, опускают парус и решаются…

Что до меня, то я просто-напросто устал. Мне тошно, одиноко и не интересно жить в этом чертом круговом существовании. Вероятно, это основные причины моего решения, к которому меня толкали ОНИ, которых я частенько вижу. А еще вероятнее всего, я все-таки хочу последовать примеру Александра, потому что чувствую внутри постоянную пустоту, чувство панического страха ненужности.

Сил у меня осталось совсем чуть-чуть.

Только на то, что я наметил.

А после я резану себя в последний раз.

Я завершал эти записи уже поздней ночью, когда проснулся от боли во всем теле, которая буквально вгрызалась в меня своими клыками. В общей сложности я завершил описание вчерашнего долбанного дня, похода в больницу и моих с Риком эмоций в три приема. Мне ничего не хотелось писать, но я не отступал. Я включил упорство и ослиное упрямство, которое так бесило мое мать (а не ДУБЛИКАТА), когда я еще действительно учился в школе и хотел разобраться в любой ерунде, какую недопонимал.

15 мая

Я проснулся с раскалывающейся башкой. Ноющим телом и зубами, которые сводило и словно щекотало, как при сильной болезни. Перед глазами до сих пор стояли фрагменты ночного кошмара, в котором я барахтался в огромном стеклянном резервуаре, пытаясь не захлебнуться от потока грязной воды, мощным потоком льющейся из здоровенного проржавевшего крана надо мной. Затем сквозь шум воды и наполовину заложенные уши, я различил голос- это был Вансинн. Я не видел его, но я знал, что это он. Его голос был мне очень знаком, хоть я его до этого и не слышал его ни разу.

Скоро ты будешь не в силах продолжать бороться, и тогда выйду я. Грязная мутная вода поглотит тебя и твое сознание, Версов. – Прозвучал до боли знакомый голос. – Не всегда то, что мы намереваемся делать, мы делаем. Бывает, что мы видим размытые оттенки и выдаем желаемое за действительное.

Хорошо у Рика в холодильнике нашелся пузырек пустырника, я его выдул, ничем не запивая, меня тут же повело, а боль отвалила на задний план и не была такой интенсивной. Я не понятно чему залыбился и мне захотелось быть хорошим и делать все правильно (чувство, схожее с тем, когда я думаю, что мне осталось жить один день, и я начинаю стараться делать все правильно, чтобы когда уйду не чувствовать незавершенности). Перед тем как растянуться на диванчике, который был для меня тогда шикарнее кровати в пятизвездочном отеле, я глянул на время. На будильнике было всего лишь шесть тридцать три. Я проспал до девяти четырнадцати, а потом меня вырвало, и я едва успел добежать до туалета и не наблевать на пол (Рик тогда бы точно меня убил – я и так заблевал ему полотенце).

Потом Рик звякнул Серому с сотового (я уж не знаю, когда Рик успел приобрести эту металлическую игрушку) и рассказал ему все, что учинил с нами Вурхов и его дружки. Как мне потом сказал Рик, Серого завелся, да так, словно бы и его избили. Серый сказал, что в какой-то степени это могло быть подстроено, потому что по Альпвиллю ходили слухи, что это мы прикольнулись над Илюшей Нойгировым. Лично я так не думал. По мне это было лишь дело случая. Неверное место, неверное время. Как передал мне Рик суть их разговора с Серым, Серый намеревался позвонить Лому и узнать у него адрес Вурхова.

Тело у меня ломит. Рик в холодильнике нашел аспирин. Я проглотил сразу несколько таблеток. Боль чуток поотступила, но все равно было чувство, что на меня надели тяжеленный скафандр. Ладони потели. Голова кружилась. Мне было жутко страшно. Один раз показалось, что квартира Рика населена Фрэссерами и Рик – один из них. Предметы перед глазами расплывались и казались далекими и неясными, точно погруженными в туман. Я сказал Рику, что пойду еще покемарю на диванчике и после обеда свалю. Он молча кивнул, продолжвая смотреть что-то по ящику. Я не понимал, как у него хватало сил на это. Синева на лице у него уже была с некоторой желтизной. Его родимое пятнышко в пол-фейса приняло другой оттенок.

Я долго не мог погрузиться в глубокий сон, передо мной словно вырастала стена, препятствующая моему прохождению в спокойную обитель сна, когда хоть ненадолго можно бы было забыть о боли. Кстати забыл записать тот факт, что у меня после встречи с ИГРУШКАМИ ДЬЯВОЛА стало на один зуб меньше. Эти скоты выбили мне к тому же и зуб. Я проспал почти до трех. Мне приснился славный сон. Приснился отец, мой почти друг. В этом сне мы копали картошку. Были начальные числа сентября. День выдался отличный – и не холодный (или склизкий) и не чересчур жаркий. Нам оставалось докопать около двух боровков, которые были достаточно длинными, так что казалось они уходят за самое небо (лично мне казалось так в моем сне, из которого меня вывела безумная боль в сломанных ребрах). Мой почти друг подозвал меня, говоря, что хочет показать мне кое-что интересное. Этим интересным оказалась саранча. Зеленые лапки, которые, казалось, даже блестели; овальная и чуток приплюснутая башень с двумя глазами цвета драконьих; сабля изящно загибающаяся вверх. Затем мой папа посадил нежно и аккуратно его мне на ладонь (я немного боялся), но ничего страшного не случилось. Лапки были шероховатые, а потом бравый зеленый красавец улетел. Было слышно шелестение его крыльев.

Мы закончили выкапывать картофель, небо было голубовато-багряным. Воздух был наполнен свежестью. Мы отправились с моим папой, моим почти другом, искупаться. Хоть и был сентябрь, мы это сделали. Папа рассказывал мне о своем детстве, которое он провел тоже в деревне, как он целыми днями летом пропадал на улице; как он с его двумя друзьями купались вопреки запретам; как он спас своего друга, который засмотрелся в маске под водой на обрывок старой газеты и, не рассчитав дыхания, стал захлебываться (видно, была интересная статейка!). Я слушал его, и в этом было что-то умиротворяющее, сближающее нас. Мне казалось тогда, что у нас подобные открытые разговоры были всегда. Это было отличнейшее чувство.

Когда человек делится с тобой своими чувствами, открывает тебе то, что у него на сердце, – нет ничего приятнее. Это значит, что он тебе верит, доверяет. Значит, что он увидел в тебе хорошего и понимающего слушателя.

ХОРОШЕЕ, НАПОЛНЯЮЩЕЕ СЕРДЦЕ ТЕПЛОМ, СПОКОЙСТВИЕМ И РАДОСТЬЮ ОБЩЕНИЕ, – ЭТО ЦЕЛОЕ ИСКУССТВО, ТАКЖЕ КАК И УМЕНИЕ СЛУШАТЬ. И ЧТО САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ – В ЭТОМ МОЖНО СОВЕРШЕНСТВОВАТЬСЯ ПОСТОЯННО И ЭТО НИКОГДА НЕНАДОЕСТ, КАК, К ПРИМЕРУ, КАКОЙ-НИБУДЬ ШКОЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ ТЕБЕ ХОТЯТ НАВЯЗАТЬ НАСИЛЬНО, НЕЗАВИСИМО ОТ ТВОЕГО ЖЕЛАНИЯ.

Время и обстоятельство сделали меня тем, что я есть. И я не виню их. Раньше винил, но теперь я отношусь к этому спокойно. Зачем тратить силы на то, что изменить все равно не в силах? Нужно просто идти дальше и стараться изменить хоть что-то. Я старался изменить. Я просил мать, чтобы она перестала, но она не послушала меня. Из-за этого, наверно, я ненавижу ее ДУБЛИКАТ сейчас (не ее, а именно его), меня бесит то существо, которое заняло ее место!

Наверно, во всем этом больше моей вины. Я не знаю. Наверно, это так.

Открыв глаза, дрожа и приходя в себя после сна, я не чувствовал бешеной агонизирующей злобы к ДУБЛИКАТУ папочки и матери, я чувствовал умиротворенность и спокойствие, но в то же самое время где-то рядом с этим я чувствовал себя виноватым, грязным и тем, кто все непоправимо испоганил. Мне хотелось быть правильным, все исправить. Это чувство было похоже на то, когда я хочу все сделать правильно, все завершить перед уходом, но при этом чувстве покончить с собой я не желал – я желал жить… быть любимым и покончить со страхом и одиночеством.

Во сне, который я видел, часть была правда. Папа и в самом деле показывал мне кузнечика, а затем говорил со мной о своем детстве, делился со мной как со взрослым, как с другом. Разумеется, мой разум что-то поменял, но суть того, что я пережил в детстве, была сохранена. Я не помню, где я слышал или читал (когда-то я много читал, это сейчас я опустился), что сны – это возможность снова пережить то, что было с нами, а также прочувствовать то, что мы хотели бы, чтобы у нас было с нашими близкими: путешествие, общение, дружба. Основу снов составляет то, что мы когда-то видели, и если ты слеп от рождения, то снов у тебя, к величайшему сожалению, быть не может. Этот сон был превосходным напоминанием мне, тем, что и хорошее делал для меня папа, а не только плохое, как мне кажется очень часто.

Потом наступило самого вонючее чувство. Заломило по-страшному ребра, меня подмывало снять повязку, в которую меня затянул слуга Гиппократа, но несмотря на жгучее желание я этого не сделал – кривобоким я не жаждал стать, хоть и планировал в очень скором времени отправиться в страну вечного сна. А потом я лежал у дивана, на котором только что видел сон, и молил о том, чтобы боль прошла. Говорил про себя, что сделаю все, только б эта боль прошла; буду хорошим и т.д. – в общем пустой треп, который думают или говорят те, кому хреново.

Любой крутой и отъявленный садюга при боли и страдании – обкакавшийся и хнычущий сопляк.

16 мая

Вторник.

Чувствую полную разбитость. Все мышцы ломит. Голова гудит.

Рик предлагал мне вчера остаться еще на день, но я отказался. Меня бесит мысль о том, что я от кого-то завишу, что я не могу быть самостоятельным. Поэтому, наверно, я и ушел. Как еще, бывало, говаривал ДУБЛИКАТ папочки, когда у нас с ним заходило до схватки: «ГОВНА И ГОРДОСТИ У ТЕБЯ СЛИШКОМ МНОГО!» Он говорил это, когда я нарушал какое-нибудь его правило (забывал выключать свет, грязнил что-нибудь или же съедал какую-нибудь вкуснятину, не оставив ему и ДУБЛИКАТУ матери), а потом начинал пытаться оправдаться. Он был прав, но он с таким апломбом и язвой это произносил, что я лишь больше злился, ненавидел его и хотел делать все наперекор. Если бы он сказал: «Понимаешь, Дим, ты должен не забывать выключать свет, потому что за него нужно платить ведь все-таки; а если ты будешь аккуратен и не оставлять грязи на подлокотниках кресел и еще где-нибудь, то тебе это будет самому даже приятно, понимаешь?», я бы сделал, как бы попросил меня моей бывший почти друг. Но я слышал лишь яростные упреки и оскорбления. Он начинал зудеть, зудеть, зудеть, так что вскоре, слушая его упреки, я уж и забывал, с чего все началось. И если я пытался уйти, хлопнуть дверью, то ДУБЛИКАТ следовал за мной и продолжал изливать на меня словесный понос. Наконец я срывался и орал. Вначале ДУБЛИКАТ лишь заглушал меня ответным ором, но потом стал использовать другой способ, который не требует напряжение голосовых связок.

Я спал в Канализационной Берлоге. Со мной еще там был Зависало и еще человек пять – в общем что-то вроде тюремной камеры. Одной девчонке там было всего двенадцать, но она вела себя так, что что-то из себя представляла. Она и другая телка, тянувшая от силы лет на пятнадцать, напоролись и обкурились, а затем Зависало, который матерился как слон, и держался еле на ногах, устроил с парнями, которые были не в лучшем состоянии, массовое опыление. Когда Зависало и еще какие-то парни устроили оргию, я в этом не участвовал. Я лежал в углу за трубой на матрасе, на котором имели Ритку-давалку. Перенесся мысленно в деревню, в страну моих воспоминаний, в которых бабуля, мой настоящий единственный друг, который понимал меня, был жив.

Все, что там происходило, напоминало Содом и Гоморру, о которых нам рассказывали в младших классах во время чтения детской Библии. Тогда я не понимал, почему Бог уничтожил эти города огнем и серой. Я понял это лишь спустя пару лет. Учительница рассказывала таким тоном, словно Бог уничтожил этих «мирных» жителей не за что, ему просто так захотелось. Из-за этого я и не просекал. Если бы она сказала, что жители Содома и Гоморры были уничтожены, потому что стали даже хуже животных и трахаются кто с кем, убивают, потеряли все человеческое, то я бы сразу понял, и у меня не появился светящаяся вывеска в башке: ПО КАКОЙ ПРИЧИНЕ. В общем вчера я был частью второго Содома, пусть я и не участвовал, но я был частью системы второго Содома – и это так погано и отвратительно.

Я жалкий грязный ублюдок!!! Я один, потерян и напуган!!! Я чертовски устал. И мне холодно!!! НЕВЫНОСИМО ХОЛОДНО!!!

ВСЯ ЖИЗНЬ В АЛЬПВИЛЛЕ – ЭТО СОДОМ

Где-то это меньше, где-то поменьше, но это есть. Некоторые лишь заставляют себя не видеть это и надеются, что придет добрый человечек и починит, и поможет всем и вся. Но ведь доброму человечку надо прежде позаботиться о своем не маленьком кармашке. Да и вообще насрать ему больно на все. Говно приятнее! ХА-ХА-ХА!!!

Мой рюкзак весь грязный и порван сбоку. Я наполовину бомж. Сегодня я решил отправиться в педагогическую тюрячку. Я и так там давненько не был. Там уже народ, наверно, писал вовсю всякие сраные контрольные и все такое. Я оказался прав. Я попал на контрольную по обществознанию. Училка ехидно глянула на меня, но вякать ничего не стала. Вероятно, испугалась меня – видок у меня был не ахти какой, да еще я был вымотан готов сорваться в любую минуту. Всю контрольную Ванек Марков и я согнали. Думаю, что на трояк там будет достаточно. Ведь главное хоть что-то чиркануть, чтобы поставили трояк, и тогда все будет зер, черт возьми, гут. Ведь трояк значит нормалек.

На третьем уроке (был урок Цифроеда) в класс ворвалась Раиска-эволюционистка и начала орать на меня на весь класс:

«ТЫ ЧТО, ВЕРСОВ, СОВСЕМ ОБНАГЛЕЛ! ПРАВИЛА ДЛЯ ТЕБЯ НЕ ПИСАНЫ?! МОЖЕШЬ ПРОГУЛИВАТЬ, СКОЛЬКО ВЛЕЗЕТ, А? У НАС ЧТО ШКОЛА СВОБОДНОГО ПОСЕЩЕНИЯ?!»

Тут же весь ор, который до этого доканывал мою больную и уставшую голову, прекратился. Все заткнулись и дышали, как долбанные мышки, боясь пернуть: «А вдруг мы пропустим что-нибудь интересненькое? Здесь же вправляют мозги самому Версову, как он поведет себя, ну-ка зыркнем!».

«А вы только узнали?» – Я произнес это уставшим голосом старика, которому все осточертело.

«ХВАТИТ УМНИЧАТЬ ТУТ, ОСТРЯК! ИДЕМ СО МНОЙ, ЖИВО!» – Эволюционистка орала как никогда прежде. Я никогда не видел ее такой. Ей точно засунули швабру в задницу и заставили ходить с ней весь, от того она так и бесится.

Я спокойно поднялся, бросив беглый безразличный взгляд по классу (Серый мне едва заметно кивнул: не дрейфь, парень, все будет тип-топ; Нэт на меня не обратила никакого внимания – для нее я словно уже умер), и направился ленивой походкой из класса. В тот момент мной обладало полное мертвенное безразличие. Я был готов на что угодно… даже на совершение самоубийства (выпрыгнул бы вниз башкой из окна и проверил бы на себе, действует ли сила притяжения), но я, естественно, этого не сделал – еще было не время.

«Я звонила тебе домой, – произнесла классная, располагая свою задницу в кресле кабинета завуча (она вертелась на этом стуле, подобно маме-клуше, которое никак не может найти подходящее положение для своей жопы), – каждый раз, как там снимали наконец трубку после, в лучшем случае восьмого звонка, грубый голос отвечал, что здесь такой, т.е. ты, не живет и не жил никогда».

Повисла пауза. Эволюционистка пялилась на меня, подложив под морду одну руку (долбанный мудрец в процессе медитации), я с безразличными и тупыми бельмами на нее. Я не ощущал вообще ничего, ни страха перед Фрэссерами в тот момент, ни злобы к ДУБЛИКАТУ папочки, которые вычеркнул меня из жизни еще пока существующего, ни нервозности – я был живым мертвецом пока внутри, но снаружи еще как бы живым.

«У тебя, Дим, какие-нибудь проблемы в семье? – Эволюционистка вздохнула (это не был вздох усталости или облегчения – это был вздох человека, который сочувствует и который понимает, что мир – это не та розовая дырочка, как ты думал или тебя заставляли думать, но это темная сырая пещера, населенная демонами). – Если что-то есть, то ты скажи, я постараюсь помочь. Ты много пропустил. А по математике, как мне говорили так ты вообще отстаешь. Ты можешь с такими результатами и не закончить школу в этом году. Тебе этого хочется? Думаешь, напишешь ЕГЭ?».

«Не вы же пойдете его за меня писать? – Колко спросил я. Эволюционистка действительно старалась помочь мне, но она меня сильно бесила, и поэтому я пошел на перерез. Мне не сильно-то хотелось получать помощь от курицы, решившей поиграть роль матери Терезы. – Как-нибудь напишу. На дополнительный год в вашей тюрьме я задерживаться, не намерен, да даже если бы и задержался, я бы не выстоял весь срок, – я заткнулся. Незаметно для меня самого меня повело снова к теме смерти. – Не дрейфьте, дамочка, верующая в сказки про обезьянок, вы видите меня последние дни, ЯСНО?! – Заорал я. – А теперь мне пора на урок математики заполнять свою свихнувшуюся башку чертовой математической ахинеи, вы не против?!» – Третья Личность вышла, хлопнув средне дверью. На встречу мне попалась географичка, у которой, вероятно, было окно, и она решила пойти пожрать да протереть свои запотевшие от усиленного сдерживания пердежа очки. Третья Личность глянула на нее злобно, прямо в глаза. Она отвернулась первая. В тот момент я был рад до безумия приходу Третьей Личности, которая когда-то почти убила Зависалу и не оказалась по ту сторону кривого зеркала.

Потом Третья Личность ушла, и я ощутил запах и холодок смерти, снова вернулся я. Это чувство не напугало меня – просто поставило на свое место. Дало понять то, что я ничто, и что в любой момент все может поменяться и произойти то, о чем бы никогда не подумал.

Приближаясь к двери кабинета, я расслышал крики, доносящиеся из кабинета математики и плач. Первой моей мыслью (идиотской), что Фрэссер-Цифроед наконец-то перестал сдерживать себя и открыл истинное свое личико – безжалостного пожирателя плоти и психа-насильника. Сейчас открываю дверь, а у прохода лежит труп какой-нибудь девчонки или парня (скажем, Ванька Маркова. Кто знает, может, Цифроеда тянет и на пареньков?), а сам Цифроед, уперев какую-нибудь хнычащую девчонку (скажем, Башарину), дерет ее, приговаривая: «Я давно сохну по тебе, дорогуша, машинка ты математическая. Сейчас я тебе покажу, как мой колун запрыгивает под углом сто восемьдесят градусов – плюс-минус не беда». Или же Цифроед играется с мертвой Башариной, засовывая ей указку куда не следует, как любил это проделывать Альберт де Сальва (только этот пихал не указки, а швабры), а весь класс, как стадо баранов пялится, боясь шевельнуться.

Я действительно психопат и шизик, у которого больное перевернутое воображение, сказал я себя, открывая дверь. То, что я увидел, привело меня в шок. Меня словно сжали огромные холодные объятия.

Никита Кобров стоял у окна кабинета. Лицо его было красным. Очки чуть сползли. Он прижимал к себе одной рукой Нинку Соколову, у которой почти вся блузка была в крови, а в другой руке у него была нож (как мне показалось охотничий). У шкафа, чуть поодаль от доски, тяжело дыша, сидел Цифроед. Голову он прислонил к стене. Глаза он закатил. Ему досталось намного больше, и как я потом узнаю, Кобров пырнул его ножом восемь раз. На полу, где был Цифроед, виднелась темная кровь, от которой меня замутило.

«НЕ ПОДХОДИ, КОЗЁ-О-Л!!!» – Заорал Кобров, когда Серый сделал движение в его сторону.

«Успокойся, Никит,– произнес спокойным голосом Серый, – не будет у тебя пятерки по геометрии в аттестате и что с того?».

«Ты не понимаешь, – теперь уже визгливым голосом произнес Никита Кобрин. Он шмыгнул носом и провел под носом рукой. – Она убьет меня. Она то и дело повторяет, что я должен окончить школу с отличием, что я должен, должен, должен, а если у меня не получается, то она орет на меня и наказывает!»

«Кто она, Никит?» – Спросил я Никиту, глаза у которого бегали как у затравленного хорька и было учащенное дыхание.

Глядя на Кобрина и обмякшую в его руках Соколову, я все никак не мог поверить, что Кобрин способен на такое, на что он пошел сегодня. Все эти годы он был таким тихим мальчиком, который старался никуда не ввязываться, почти никогда не реагировал, когда его дразнили (так что в итоге мы и бросили попытки как-то достать его), говорил вежливые слова. А теперь он просто сорвался.

«МОЯ МА-А-А-ТЬ!!! – Кобрин захныкал. Опустил голову. Я подумал, что у Серого, стоящего почти у самого стола Цифроеда, был шанс обезоружить его, но Серый этого не сделал. – Она скажет, что я разочаровал ей, что я бесполезный и-и-и…– Никита Кобрин начал заикаться. Это, скорее всего, было из-за эмоций, которые им завладели. – Ж-ж-алкий. Что я вечно все поручу и расстраиваю ее. ЭТО ВСЕ ИЗ-ЗА НЕГО! – Внезапно сорвался на бешенный крик Кобрин, указав рукой с ножом, на лезвии которого запеклась кровь, на чуть дышавшего Цифроеда. – Это твоя вина! Ты вечно придирался ко мне. Я старался, но ты не видел! Только и видел эту сучку, которую постоянно вызывал к доске!» – Как я догадался Кобрин имел ввиду нашу математическую машину убийцу – Башарину.