Перевернутое сознание

ДУБЛИКАТ мамаши каким-то магическим образом напялил на свою жопу трусы и встал с толчка, чтобы перебраться в спальню. Перед этим он отведал свое любимое блюдо, запах которого до сих пор стоял в квартире, – жареные яйца.

КАК ЖЕ МЕНЯ ВСЕ ЭТО БЕСИТ!!!

Она когда-то извинялась за свое вонючее поведение, и я как-то старался оправдать ее, но я был совершенно не прав. ЭТА ТВАРЬ, ТО, ЧЕМ ОНА СТАЛА ЛЮБИТ ЛИШЬ СЕБЯ И ЖИВЕТ ЛИШЬ СОБОЙ! Я НЕНАВИЖУ ЕЕ ДАЖЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДУБЛИКАТ ПАПОЧКИ!!!

Почему она так поступает? Почему она хоть относительно ненормальная?

Почему все говно случается лишь со мной? Чтобы я чему-то научился, закалился? Хрен чему научишься из этого? Скоро эта обстановка меня сломает.

Я быстрыми шагами пошел в спальню. Распахнул дверь. Она ботнулась об дверь. Храп ДУБЛИКАТА мамаши это не нарушило. Стиснув кулаки, приблизился к ДУБЛИКАТУ, спящему на спине, положив морду на край подушки. НУ ПРЯМО АНГЕЛОЧЕК, ТВОЮ МАТЬ!

Отец, мой почти друг, все-таки был прав, когда уходил от матери и изменял ей. Он ведь не всегда бил ее. Она начала злоупотреблять еще до этого – ей просто было это в кайф, ходить под мухой и болтаться, как сраная сопля, как нимфоманке нравится, когда ее дерут во все щели. Я не оправдываю его, но жизнь и без того скучная однообразная сука, но когда еще и внутри маленького улья (семьи) херня такая творится, то жизнь хуже суки становится и ищешь выход на стороне, чтобы уйти в сторону от этого говна и частично забыться.

Все я больше не собираюсь писать о ДУБЛИКАТЕ мамаши в своем дневнике, для меня ее больше нет. Этой гадкой лживой твари!

В перевернутом сознании проскочила мысль сделать все, как том странном сне, который мне приснился недавно – взять подушку.

Я закрыл глаза и потряс головой. Развернулся от ДУБЛИКАТА. Долбанул четру раза кулаком по стене. Свез обои. Не беда. ДУБЛИКАТ папочки будет бесится. Или, наверно, он уже послал к черту чистоту. Квартирка и без того свинарник, благодаря главной свинье на кровати!

Боль наполняла мой мозг, и это было приятно, мне хотелось, чтобы ее было больше.

А потом мне захотелось убить эту пьяную суку, храпящую на кровати, эту шлюху, которая пытается играть на руку ДЕМОНУ. Взять стул и долбануть ей по башке, чтобы мозги пошли из ушей. Это решит мои проблемы? Ха, возможно. Это даст мне относительное спокойствие, что хоть этой сраной алкашки больше нет. Но сейчас мне это не поможет. Прежде мне необходимо решить проблемы с этими гандонами, напавшими на нас. Надеюсь, Серый уже все там выяснил. Я был безумно зол. Я готов был рвать. Выдавливать глаза, разшибать мозги, отрывать куски плоти, но с другой стороны я понимал, что это не принесет желаемого успеха, но я лишь все больше разжигался.

Я вышел из спальни, хлопнув дверью.

Я зашел в туалет, чтобы облегчиться по-крупному. Я уж и забыл, когда последний раз ходил размышлять по-большому без каких-либо проблем. Все это время я делал это второпях, точно кролик, который решил перепихнуться с крольчихой на скорый выстрел и бежать кушать морковку. На полу возле стиральной машины валялись трусы ДУБЛИКАТА, чуток скомяшенные и перевернутые, точно эта алкашка хотела покурить эти вонючие сральники. Я взял их кончиками пальцев и забросил в таз с грязным бельем, в котором его уже было хоть отбавляй – наверно, все белье какое имелось в доме. Я подумал, что скоро ДУБЛИКАТ папочки и мамаши начнут носить шмотье по два раза. Хотя насчет ДУБЛИКАТА моего почти друга – это навряд ли. Чересчур много себялюбства – что и хорошо в некоторых случаях, на мой взгляд (но лишь в некоторых).

Я облегчился. Но меня чуть не хватил инфаркт, когда, подтирая задницу, мне показалось, что входная дверь открывается, и раздается вытирание ног ДУБЛИКАТА папочки: Здрасте, я вернулся. Кому здесь башку оторвать к чертям собачим, а?!

Но это была ложная тревога – просто какой-то придурок внизу хлопнул слишком сильно своей дверью, что наша вернулась, и произошел этот иллюзорный эффект, что кто-то приперся.

Я вздохнул с облегчением. Я был так напряжен. Мне бы хотелось расслабиться, но я не мог, в меня точно вбили стержень. Я был взвинчен и походил на неврастеника. Я и в самом деле являлся таковым. Может, этот доктор-психоз из сна прав?

Когда я вышел из квартиры, перед этим пошуршав в кошелке ДУБЛИКАТА матери. Нажива была небольшая, но все-таки лучше, чем ничего. Тридцать один рубль. Десятку бумажную и чуток мелочи я оставил в кошелке для проформы – что типа все так и было, а тридцать один рубль и не жил в этом кошелке. Этих денег хватило бы на полторалитровую бутылку крепкого пива. Сегодня я решил накиряться, чтобы отключиться.

Когда я оделся, то не понятно что, заставило меня заглянуть в спальню. ДУБЛИКАТ скинул частично с себя одеяло почти целиком с одной стороны – точно на ней не было трусов. Ну почему все дерьмо вечно случается со мной?

Я подумал о том, что нужно непременно напиться.

Когда я был на площадке и собирался спускаться вниз, то услышал покашливание, которое узнал бы везде. Это был ДУБЛИКАТ папочки. Мне офигенно везет, черт возьми! Я на цыпочках поднялся на площадку верхнего этажа, прижался к стене. Когда услышал звук вставляемого ключа, то осторожненько выглянул – это был он. Сердце заколотилось, лицо чуток заколоило, точно меня застали за подсматриванием за сношающейся похотливой парочкой: Ах ты, засраниц ты эдакой! Смотришь, как дядя играет с тетей в пыхтелки?! Ну-ка не смотри, ты еще мал, чтобы знать это! Давай-давай.

Из бетонного пола площадки появился на половину Кунер. На его роже сияла радостно-долбанутая ухмылка. Он вытянул в мою сторону одну свою, походившую на жидкий красный мармелад, и поманил. Я отпрянул, тряся головой. Фрэссеры играют со мной. Они изменили тактику, и пока я не могу понять в какую сторону. До этого они появлялись часто, но теперь редко, и в те моменты, когда я этого не ожидаю. Я не знаю наверняка, но может быть потому, что я стал меньше о них думать? Сейчас я больше думаю о тех скотах, которым мы должны отомстить и как пережить ту боль, которую они мне оставили. А также я ощущаю в последнее время растущее недовольство и злость ко всему и безразличие. Может быть, это причина того, что все поменялось.

Начинает смеркаться. Хорошо, когда темнеет не рано. Люблю весну. Это время возвышенных иллюзорных чувств, запаха свежести и наполнение свободой. Я сейчас допишу последние строчки и свалю из Канализационной Берлоги. Зависала, Степан, Верка-услужилка и еще пара телок разгалделись не на шутку. Какой-то дебил к тому же раздобыл лампу керосиновую (она была вся грязная и покарежанная)! Так что эти похотливые трахальщики были при свете и не перепутали бы куда «пробивать дорогу», будучи хорошо накаченными. Раньше в те разы, когда я бывал использовали фонарь, подвешенный к потолку на проволоке, но тот быстро разряжался, и Канализационная Берлога погружалась в полутьму. Лампа же освещала это вонючее место, в котором я снова пребывал по необходимости, намного четче.

«Не сжимай ляхи, фиг ли, как целяха в натуре!» – Пробубнил Степан, держа в одной руке пластиковую бутылку джина с тоником, а другую, стараясь, засунуть под джинсовую юбку девчонки в черных колготках, которые были в каких-то витиеватых узорах вроде лиан.

«Смотрите на этого, дупеля, девки! – Те перестали висеть на Зависале, точно на каком-то турнике и заржали (звонкий раздражающий смех, носителя которого хочется шандарахнуть пару раз башкой обо что-либо, чтобы больше не раздражаться от этого жалкого подобия смеха – хотя, лучше сказать, возгласов ненормальных кретинок).Тот указывал на Степана, который стоял в позе рака, рука уходила под юбку дуры, имя которой я не знал, а другой он продолжал сжимать бутылку, стоящую на вонючем земляном полу. – Пассивный гей в период возбуждения. Вставьте мне!»

«Ты чё, пед! Щас вмочу, сучий выпрь!» – Степашка вскочил, высунув свою клешню из юбки, и развернулся к Зависале. Бутылка опрокинулась, но вылилось совсем немного из нее.

«Ну давай-давай. В репу хочешь, пидор помойный!» – Веселым пьяным голосом проговорил Зависала, запрыгав на месте, точно боксер.

Степашка попялился на него и заржал. Показал ему средний палец сквозь ржач.

«Сосни поглубже, Зависала!» – Сказал он злобно, перестав ржать.

«Подожди, сейчас ты мне покажешь, как это делается. Я Штаники только приспущу. И будь осторожен со своими зубками». – Завсиало и бабы загоготали.

«Урою, падлу!» – Степашка рахзмахнулся ногой и хотел врезать Зависале, но тот уклонился. Степашка прыгнуол на Зависалу, треснул по груди. Тот отшвырнул пьяного и агрессивного Степашку, который закачался, а потом плюхнулся на землю.

«Хватит вам, дебилы эдакие!» – Писклявым голоском сказала одна девчонка, затягиваясь сигаретой и дымя как паровоз (У меня возникла мысль врезать ей по фейсу, чтобы сигарета вылетела у нее из помойного рта и чтобы рожу ей изрядно перекосило).

«Зависала, отстань от него!» – Подала голосок Ритка-услужилка.

«Я-то чё, этот конь сам начал!» – Хрипя ответил Зависала.

«Стё-о-оп. Забей ты на него. Мне уже надоело. Давай живе-е-й!».

«Иду». – Степашка поднялся, отряхиваясь. Он повел своего зайчика-зачесальщика за трубу на матрас совокуплений.

Мне стало чертовски плохо. В башке завертелся вихрь грязи из похотливых извращений, ужасов и крови. Я взял дневник, пиво и выбрался из Канализационной Берлоге через отверстие, которое раньше закрывал люк.

«Куда ты, Диман! А дрючка!». – Я мысленно послал Зависалу куда подальше.

На улице почти стемнело. Было такое чувство, словно я в кинотеатре, и свет уже почти погас. Слышался лай собак от частных домов. На светло-голубом небе была внизу красновато-рыжевато-розовая полоса. Это было очень красиво. Я свалил от Канализациооной берлоге к дубу, который располагался в шагах двенадцати от нее. Посмотрел в сторону шестьдесят третьей школы. Подумал о том, что, наверно, там сейчас кто-то учится. Но, естественно, это было глупо. Никакого там не было, кроме охранника. Который, должно быть, маньяк-убийца, похитивший какую-нибудь телку перед дежурством. Теперь он, подобно пауку, затащил свою жертву в самый дальний кабинет на верхнем этаже и развлекается с ней там. Глупая мысль, я знаю. А вообще-то и нет. В Альпвилле, возможно, многое. Я уже писал это в своем дневничке (запишу еще, ха!). Я даже слышал или читал, что в какой-то школе препод снимал аж детскую порнушку.

Детки, сегодня у нас контрольная работа, которую должны сдать все. Или вы не перейдете в другой класс. Вам нужно раздеться, и я вам пощупаю ваши пиписьки или же вы сами это сделаете. Наверняка, видели, как это делается. Так что же мы ждем. Камера. Мотор.

Я прижался к нему, кряхтя, как девяностолетний старик. Я такой разваленной себя ощущал, что это даже трудно передать на бумаге. Я ощущал внутренний холод. Мне пробирала дрожь. Хотелось согреться. Я прижал к себе ноги, посидел некоторое время, обняв себя руками и дожидаясь, пока это состояние пройдет.

Отхлебнул из бутылки. Почувствовал во рту кисловатый, согревающий вкус. Приятный. Он отогнал чуть-чуть гнетущие мысли. Мысли о слезах. Мысли о тоске и одиночестве. Мысли о желании найти кого-то, кому я не безразличен и от кого можно ощутить тепло. Я различил сквозь дальние крики и лай собак стрекотание «травяных певцов» – кузнечиков. Это навело меня на мысли о деревне, о нашем дежурстве с дедом, о моей бабуле.

Я отхлебнул из бутылки. Это не помогло. Мысли, только что отступившие, завертелись снова. Сердце у меня сдавила горькая боль.

Моя нижняя челюсть дернулась. Я сдавил зубы, но все это не помогло. Из глаз побежали слезы.

Мне стало легче. На короткое время мне стало легче. А потом я снова ощутил тупую рвущуюся наружу боль. Я залил ее пивом. И она притупилась. Я сложил руки на груди, ощущая в голове кружение и снова думая о смерти, о мести скотам, благодаря которым мои гребаные ребра замотаны, и о том, как бы было хорошо отомстить ДУБЛИКАТУ папочки, которые меня бесил по-страшному.

17 мая

Собирали с нас деньги на похороны Нины Соколовой. На первом этаже даже повесили ее фотографию. Директриса приперлась к нам на урок и с раскрасневшимся лицом говрила о том, как вообще такое могло произойти, что невинную девочку убил какой-то старшеклассник-максималист-шизофренник. Говрила, что сожалеет и скорбит всем сердцем.

Лень. Злость. Болели чертовски ребра. Я почти содрал тугую повязку (до того боль была сильной).

Видел белую сирень. Она, должно быть, приятно пахнет. Я к ней не подошел. Не решился, наверное. В ней есть нечто успокаивающее и нежное. Жаль, что я не подошел к ней, чтобы понюхать. Идиот.

Серый сказал, что выяснил, где обитает Вурхин. Он сказал, что вскоре, когда, как он сказал, соберет крутой авангард, мы нагрянем к нему и повеселимся. Серый говорил это с такой злобой и бешеным воодушевлением, словно избили не нас с Риком, а его.

«Пригласим поучаствовать в этом Молчаливого Франкенштейна!» – Сказал он, лапая Юльку.

Молчаливым Франкенштейном звали Илью Мерпина. Он напоминал великана, под правым глазом у него был бордовый рубец почти до самой верхушки переносицы, он был умственно отсталым и почти всегда якшался с парнями лет тринадцати. Когда самому Молчаливому Франкенштейну было шестнадцать лет (но выглядел он на все двадцать с лишним). Жил он неподалеку от пятнадцатого дома по Металлической улице, где ублюдок-Нойгиров и Зависала содержали своих шлюх. Говаривали, что Молчаливый Франкенштенйн ловит котов и трахает их (по мне так это были сраные досужие домысли, вроде тех, когда у нас в школе, когда я сидел в классе восьмом, прошел слух, что Цифроед и Бочонок находятся в союзе педов – не знаю, кто там был пассив, а кто – актив). Также трепали, что Молчаливый Франкенштейн до жути любят жрать козюли. Жрет аж смак стоит, говорил мне кто-то. Хотя кто именно, я припомнить не могу. Ощущение, словно я это знал всегда, точно это аксиома, подтверждение или доказательство, которой не требовалось.

Я не имел понятия, для чего Серый хочет заарканить Франкенштейна в наш план мщения, но ничего не стал говорить.

По телу пробежал приятный холодок от осознания близости минуты мщения. Уж я-то позабавлюсь, суки сраные!

Была контрольная по предмету Бочонка. По разным произведениям. Этот лох читал описание или реплику какого-нибудь герою, и нужно было назвать его. В общем тоска смертная, а самое главное это тупее некуда! Но любимица Бочонка перина с умным видом что-то писала на своем дрипанном листочке, постоянно таким миленьким взглядом пялясь на Бочонка, но тот на нее что-то не смотрел (вероятно, натешился?), а вылупился на Серого и меня (у меня чертовски ныло тело и ломило бошку). Когда я хотел списать, то Бочонок засек, и начал меня стыдить. Мне было, конечно, насрать, но этот вонючий гад знал, как поцарапать душу.

«Постоянно списываете, Версов. Все время!»

«Всегда то есть. Я понял». – Кто-то хохотнул. Должно быть, Марков Ванос.

«Не умничай. Ни к чему. Продолжим, Версов, так уж и быть, закрою глаза и дам тебе возможность списать, ты ведь только и можешь что-то жить на подсказках. Не очень-то хочется видеть твою физиономию еще целый год».

«А мне вашу тем более». –Зло ответил я.

«В чем-то у нас вкусы совпадают, Версов».

Дальше я не списывал. Я на своем листке после последнего ответа большими буквами написал по середине:

ИДИ ТЫ!!!

А внизу подпись обычным почерком: беги скорее к директрисе Дубоноске – ведь у тебя есть чем апеллировать, трус!

Дальше больное воображение подкинуло мне черную гадкую идейку. Серый и Рик (у которого «родимое пятнышко» на лице чуток спало; кстати, из-за этого «пятнышка», как сказал мне Рик, Светка не захотела дать ему; мне противно и страшно, вякнула она. Тогда я съездил ей для профилактики по харе, перевернул на живот, содрал черные брюки, которые аж затрещали, и поимел ее сзади, уткнув мордальником в покрывало, так что слышалось лишь ее приглушенное мычание, сказал мне Рик) меня поддержали. Они ржали, как полные психи-весельчаки.

Мы все это приводили в действие после седьмого урока. Два урока мы просидели в сортире, тягая «травку», которую притащил Серый. Потом Серый, забалдев, расстегнул ширинку и вывалил свой вонючий огурец.

«Зырь, Диман, на этого смельчака с палочкой, – ржа в кулак, проговорил Рик. – Убери на фиг его назад, зайдет еще кто. Чё ты его выволок-то?»

«Не помню. Кажись. Отлить думал».

«Дебил чокнутый». – Произнес я, делая затяжку и передавая сигарету Рику. Меня тоже начало забирать. По телу пробежал холодок. Появилось, что мне угрожает опасность. А потом я увидел обезображенные рожи на стене и высовывающиеся из нее ошметки и части тел, которые точно оторвал грубый и жестокий зверь и впихнул их в нее. Затем воображение начало посылать грязные порно сцены (на вроде той, которую мы видели на кассете у Серого – изнасилование различными способами и отрубка башки, которую потом этот бугай в маске тоже изнасиловал). Далее мне представилось, как я долбаю Серого мордой об грязный, покрытый пеплом подоконник, пока черепушка у него не трескает, словно переспелый арбуз, и дальше я выбрасываю его тело в окно, стекло с треском разбивается.

«Ха-ха. Да уж, сиськи у нее, ничего были. Как она давала-то раньше всем, внчале то, помнишь?»

«А то. Потом только стала кочевряжиться».

«Сейчас она может доставить наслаждение лишь некрофилу. Может, Кобрину, а?».

«О ком вы, придурки долбанные?» – Я поморщился от боли в голове. Там было ощущение, что ее чем-то наполняют, как какой-нибудь сраный сосуд.

«О Далыгиной и мальчике-тыкальщике пуза, на закопки которого собирали по двадцатке!».

«И что с того?!»

«А то! Уж лучше банку пивка или пачку хороших сигарет купить, чем отдавать их за какого-то придурка чокнутого, потому что видете ли ему не поставили пять. Мама, видите ли, член ему кухонным ножом отрежет и зажарит на чугунной грязной сковородке: Кушай, сынок, и получай в следующий раз пятерку!

«Заткнись, пока не схлопотал. Ты понял?!» – Прошипел я в злобе, долбанув по стене кулаком, глядя на Серого, глаза которого расширились.

«А что я сказал-то?»

«Да ни хрена хорошего!» – Я харкнул на толчок и направился вон.

Мы подошли к кабинету Бочонка. Рик дернул дверь, чтобы убедиться, что она заперта. Мне захотелось заржать на всю рекреацию, но я сдержался. В голове промелькнула сцена бугая с тесаком (странно, почему?).

«Снимай свои портки и делай это?» – произнес я. Хотя, казалось, что все это делает кто-то другой, а я лишь наблюдатель, который смотрит через решетку и не может, как либо повлиять.

Думай, что хочешь. Тешь себя пока иллюзией. Пока есть время. Скоро вторая половина возобладает над тобой, и тебя не станет, мой мальчик. На войне как на войне. Двух хозяев в доме не бывает.

То, чем я был (я – это я!! Я – это й-а-а-а!!! Это просто сраный сон. Который не хрена ничего не значит. Гребаный сон!!!), долбануло по стене. Боль принесла приятное чувство довольства. На костяшках выступили капельки крови.

«Снимай штаны и сри, сука! Понял? Или мне заставить тебя? Я сделаю это. Только не знаю, хочешь ли ты этого, чмо поганое?» – Мягкий педантичный голосок, в роде того, которым говорил доктор-психоз во сне.

«Псих недоделанный». – Проговорил чуть слышно Серый и начал спускать штаны.

«Мы посмотрим, чтобы кто ненароком не приперся сюда, да, Рик?»

«Да, парень. А ты тужься сильнее, мужик, а мы отойдем в сторонку, вдруг тебя разорвет». – Мы заржали. По рекреации разнеслось эхо нашего смеха. Мы тут же прикрыли варежки.

Тут ко мне пришла еще тупая мысль, о которой я частенько размышлял. Мне просто нравилось думать о том, как я бы стал действовать, поэтапно продумывая каждый шаг, – я думал о том, как бы стал действовать, чтобы уйти незамеченным, если бы совершил убийство в школе. Труп бы затащил в туалет. Через парадный выход этой долбанной тюряги я бы не пошел, потому что в итоге все равно бы на кого-нибудь наткнулся, и когда бы нашли труп, то первым делом бы подумали на меня. Поэтому необходимо было бы выбираться через окно второго этажа. Если повиснуть, схватившись за нижнюю раму, то тогда до земли было бы немного.

Это по-идиотски! Меня бы поймали, я знаю!

ОДНА ХЕРНЯ ЛЕЗЕТ МНЕ В БАШКУ! ОДНА ХЕРНЯ!

ВСЕ ПРЕДУГАДАТЬ НЕЛЬЗЯ! МОЖНО ЛИШЬ ПРЕДВИДЕТЬ БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ВЕЩЕЙ, ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ И НЕОБХОДИМЫЕ ВАРИАНТЫ ПОВЕДЕНИЯ ПРИ НИХ!

«Выдристался?» – Спросил Рик, приложив ладонь ко рту. Мы снова захахились с ним.

«Руки помой прежде и не трогай нас». – Я демонстративно от него отстранился.

«Идите вы, уроды!» – Послал нас Серый.

«Пойдем посмотрим, что он там выжал». – Предложил Рик.

«Да ты, видать, мало каши ел, что это за жалкое подобие?» – С усмешкой спросил я.

«Иди на…, Диман. Делай это сам, уверен у тебя целая куча этого шоколада».

«А вонючее-то какое. Фу! – Рик помахал перед носом. – Бочонку эту доставит…»

«Заткнись! – Резко сказал я. – Кажись, кто идет». – Я отскочил от двери кабинета литературы и русского, около которой остался «коричневый сюрприз», и, осторожно ступая, зашагал к стене, от которой начинался проход, ведущий на лестничную площадку. Серый и Рик устремились за мной. Сердце у меня забилось сильнее. Захотелось сделать то, что только что проделал Серый. У своего уха я различил горячее и чуток пованивающее чем-то дыхание Рика (так, вероятно, он дышал, а то и хлеще, над ухом Светки, подумал я в тот момент).

«Кто это может быть?» – Услышал я вопрос, который словно родился в моей башке. Его произнес Серый.

Я провернулся к нему, приложил палец ко рту и на цыпочках двинулся к месту, где стена заканчивалась и поворачивала. Осторожно выглянул, ощущая холодок во рту и сухость, за поворот стены. Тут же убрал голову назад. Дальше по коридору в начале следующего крыла стоял охранник. На кой черт он поднялся? Наверное, услышал наше ржание. Сердце опустилось, сжалось и заколотилось сильнее. Само собой ясно, что если он запалит нас здесь, то вызовет милицию – то, что мы оставили у двери кабинета зовется хулиганством.

«Что там?» – Кивнул мне Серый.

«Охрана» – Одними губами произнес я, глянув через окно (Как же было бы круто быть сейчас там. Какого фига я здесь делаю?).

«Чё буэм делать?» – Это был Рик.

«Хрен его знает».

«Где он?»

«В противоположном крыле».

«Если пойдет сюда, придется долбануть его». – Сказал уверенным тоном Серый.

«Никого мы не станем долбать». – Сурово сказал я.

«А ты хочешь, чтобы он тебя застукал?» – Серый ткнул меня в бок.

«Лапы не распускай, гнида!»

Когда я высунулся вновь, чуток присев, чтобы не засекли мой фейс, то охранник стоял перед началом нашего крыла, видимо, уже проверив противоположное крыло. Потом он медленно, словно зная, что мы здесь и наслаждаясь игрой на наших нервах, пошуровал по нашему проходу.

«Идт сда». – Выдавил я, вместо «идет сюда». Тишина стояла такая, что казалось, слышно было наше дыхание вперемешку со звуками шагов охранника.

«Отвли я его щас, жахну по морде». – Выпер вперед Серый, задев меня своей поганой пятерней.

«Не думай!».

«Завянь». – Серый дернул рылом, точно свинья, от удовольствия, что нашла хорошую вонючую лужу.

Я замолчал, потому что шаги были все ближе, или мне просто так казалось от адреналина, брызжущего чуть ли не из ушей?

В тот момент, когда, как мне казалось, все было кончено. В моей голове пронеслось много образов. Я подумал, естественно, о бабуле, о деде, о деревне; о том, как, наверно, бабуля была бы расстроена, узнай она, до чего я докатился (но она этого не узнает, она, вероятно, уж совсем разложилась в земле и осталась жить только в моих воспоминаниях, единственном месте, ее жизни). Промелькнули мысли о матери, которая перестала бороться, и ДУБЛИКАТ окончательно ею завладел и заставляет пить, не просыхая. Вспомнил моего почти ДРУГА, которым завладел также ДУБЛИКАТ, сделав его настоящим монстром. Что же не так со мной? – задал я себе вопрос. – Все ведь, наверняка, могло быть по-иному?

И тут внизу раздался сильный хлопок парадной двери этой долбанной исправительной тюряги. Он нас и спас. Мы прождали, замерев около минуты, которая была самой длинной и гнетущей на свете. Потом я кое-как сдвинулся с места, проскользнул через Серого, который стоял, приняв какое-то жалкое подобие боксерской позы, и выглянул за поворот.

Охранника там не было. Видимо, он посчитал, что у него есть дела поважнее, чем это крыло, – проверить того, кто хлопанул дверью. И этот кто-то появился как нельзя кстати. Если бы не он, наши задницы были бы изрядны подпалены. Ой, как изрядно!

«А я уж намеревался фигануть его кулаком по шее». – Расбахвалился боров-оплодотворитель.

«Умолкни в хлам». – Осек Серго Рик.

Я засмеялся чуть придурковатым смехом, но тут ж спохватился и прикрыл свою галделку: вдруг это чудо в армейской форме еще вернется.