Перевернутое сознание

Я проснулся, не осознавая, где я. В ушах звенело. Рука с порезами пульсировало, ее драло. Меня мутило. Я грохнулся на пол. Смял коленом валявшуюся пустую жестянку. Раздался хруст. Я пополз из комнату, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу большим жирным и склизким потоком. Ползя к туалету, я закричал от боли, когда левую ступню схватила какая-то когтистая лапа и стала разрывать. Я оглянулся. Из пола торчала башка Кунера и лапа со сморщенной и обвисающей кожей. Когти его лапы впились сильнее в мою ступню. Я дернулся, заорав, но мне не удалось высвободиться. Ступню раздирало от боли, и ее наполняло жгучим жаром. Глаза Кунера выпучились и налились дьявольским довольством, изо рта вырвался хриплый смешок. Я стал думать о Нэт, о том, как мы лежали вместе на ее постели и смотрели фильм «Большой папа», пытался вспомнить запах ее волос, какие они на ощупь, но мне ничего не удавалось, мой разум не хотел сосредотачиваться на этих мыслях, которые когда-то согревали меня и придавали спокойствия – теперь они были заблокированы, подобно файлу. Связь была надорвана. Пока не порвана, но все же.

Я дернулся и вырвался. В когтях Кунера осталась часть моего носка. Я дотянулся в конце концов до ручки, слыша за спиной приближающееся хрипящее дыхание Кунера. Заполз в туалет. Когда захлопывал дверь в туалете, то лапа Кунера хватунла меня по верхней части ладони. Прижимая ладонь, из которой капала кровь к груди, я отполз от двери. Глаза у меня были расширены, как у бешеного зайца. Сердце носилось вверх вниз, точно шизанутая гончая.

Как ОНИ меня подловили! Я уж и стал терять бдительность. И вот ОНИ воспользовались моей сонливостью, СРАНЫЕ КОЗЛЫ!

Уши у меня были заложены. Все потемнело перед глазами. Стены из плиточных превратились в обитые чем-то. Я зажмурил глаза и помотал тяжеленной тыквой. Они снова стали плиточными. Раздался стук в дверь. Я расслышал его через гудение, подобное сотне пчел, в моей голове. Я надавил на рану на верхней стороне ладони и приготовился к появлению Кунера.

Смерть – это сон. Когда я засыпаю, то думаю о том, что могу и не проснуться, и по телу пробегает озноб, – мне страшновато. Но все-таки, когда думаешь о том, что уснешь, чтобы не проснуться, становится не по себе, и начинаешь хотеть жить, пусть это скотское рутинное существование и жизнью-то с огромным трудом можно назвать.

Снова стук в дверь. Он был отчетливее. Пелена шума, окутывавшая мои локаторы, частично спала.

«Что там с тобой?!» – Донеслось до меня. Появилось ощущение выпадения из реальности, меня точно запихнули в яму и засыпали землей – похоронили заживо. ВОТ ТВОЙ НОВЫЙ МИКРОМИРОК, УБЛЮДОК!

«Да отпирай ты дверь, какого хрена!».

Я уже едва ли что ощущал. Мое сознание показало мне лицо моей улыбающееся и согревающее мне сердце бабули, а потом день ее похорон (тогда лицо у нее было словно маска – холодное и пугающее, точно ей надели маску), когда привалило много народу, которых при жизни у бабули мне едва ли доводилось видеть, но придти пожрать и нажраться за счет смерти другого эти вонючие придурки, все-таки нашли время в своем сраном занятом графике хрен знает за чем!

«Он заперся изнутри, кретин долбанутый». – Серый нагнулся надо мной и легонько дернул за плечо.

«Весь пол в крови. Что у него со ступней?». – Это был голосок шлюшки, которая недавно каталась на стреляющем штыке Серого. Глаза у меня были полуприкрыты, но я слышал их голоса. Свет давил на глаза.

«Что делать-то, Серый?» – Голос Рика (по тону можно было просечь, что он спрашивает о каком-то пустяке).

«Что с ним?» – Светка (не знаю уж, где она была – да и кого хрена).

«А я знаю?!». – Огрызнулся Рик. – Ну что?».

«Добьем его, а потом расчленим – вот, что Рики. Это наш шанс, избавить мир от такого говноеда». – Серый хмыкнул. Также был слышна и усмешка Рика. Черный пошляцкий юмор (?) имеет свойство передаваться.

«Совсем что ли обалдел, дебил чокнутый. Мелишь какую-то дерьмовщину!» – Резким тоном произнесла Светка.

«Заглохни, я пошутил». – Пробурчал Серый.

Мне понравилась Светка. Она хорошо сказала. Я только недоумевал, что шлюха ничего не сказала. А то я ожидал, что она вякнет типа: «Замочите его, парни, но подождите расчленять, я сначала с ним маленько поразвлекаюсь». Шлюха! Чертова некроманка! Ей же начхать с кем, как и Серому – два чокнутых некромана.

«Со мной все в норме». – Произнес я, приоткрыв глаза. Все имело нечеткие оттенки.

«Давай поднимайся, Диман». – Удружил мне мой псевдо-приятель, который меньше трех минут назад ржал над остроумной шуточкой Серого.

«Кто тебя так? Весь пол в коридоре забрызган кровью. Что я скажу предкам, отец мне все мозги на фиг задолбает!»

«Ничего он тебе не задолбает! Сейчас ототрем, только я ногу чем-нибудь залатаю. Бинт есть?»

«Да».

«И кстати, Серый. Если он начнет тебя доканывать, то можешь с ним проделать то, что собирался со мной».

«Да я ведь».

«Поди к такой-то матери, ублюдок! Что примолкли?! Давайте ржать! Это же смешно! До безумия смешно!».

11 мая

Все движется в неизвестном мне направлении. Мое существование уже не существование – это ускоренная промотка непонятных событий, чувств, кошмаров и идиотских сцен.

Видел на улице ДУБЛИКАТ мамаши. Шла почти, не шатаясь. Она меня не видела. Она проходила неподалеку от металлической улицы, где Зависала и Нойгиров (который теперь уже не такой крутой) занимаются своим супербизнесом.

Сколько она уже меня не видела? Не помню. Да и какая на фиг разница?! Достаточно. И что, она обеспокоена: где мой «любимый сынок», что с ним, бедненьким? Хрена с два!!! Ей главное нажраться и завалиться спать! Мне стало очень зло на нее. Я подумал об убийстве ДУБЛИКАТА мамаши. Дал бы ей по башке как следует. Или нет. Лучше всего: вставил бы в ее сраную изрыгающую блевотину глотку воронку и вливал ей бухло, а потом когда бы она напилась вдоволь этого дерьма, я бы заставил ее жрать курицу и жареные яйца – что она так обожает. Вместо этого я взял камень и швырнул в нее. Промахнулся. Было жаль, что так произошло. Погано, что камень не достиг цели. Я харкнул на землю и решил наведаться на квартирку к шлюхам. Там был лишь Зависала. Он предложил мне «повеселиться» с одной девчонкой, которой было, наверно, лет пятнадцать, но которая намалевалась, чтобы выглядеть хоть на двадцать один. Мне стало противно. Захотелось резануть себя. Что я и сделал при помощи заржавевшего лезвия, которое я нашел в ящичке, который висел над толчком. Долбанул кулаком по стене в ванной (в мозгу представлял лицо ДУБЛИКАТА мамаши и брызг желеобразных мозгов вперемешку с костями).

«Что это такое было?». – Спросил сующий всюду свой нос Зависало.

«Дед сраный Мороз к тебе стучался!» – Огрызнулся я.

«Если дрючить никого не желаешь, может тогда отвиснешь со мной?» – Пропустил мимо своих лопухов мою реплику Зависало.

«А какого хрена. Давай!».

Полнейшая тупая боль. Апатия. Я затягивался сигаретой с марихуаной, думая о смерти. Я давно думаю о ней, строю в башке разные способы того, как это можно претворить в жизнь, но никак не могу решиться. Александр решился – а я сраный гребаный слабак, который не может ничего довести до конца, бесполезный недоносок, который приносит лишь разруху, раздражение, дикие ссоры и разочарование.

Фрэссеры психологически одолели меня. Их целая куча.

Я припоминаю, как в каком-то классе даже была тема сочинения: «Один в поле воин». Но ведь это хренотень долбанная. Как бы силен кто ни был, окружение, большинство подомнет его под себя, сделает себе подобным, вылепит из него то, что хочет. Также и ОНИ меняют меня, делают сраным чиканутым уродом, долбанным психом. Нельзя перековать систему. Система (множество) ненавидит тех, кто отличается – и она либо видоизменяет его, делая себе подобным, либо пытается задавить (что ей частенько удается) и в конечном счете убить, так и не сломив.

Меня начало глючить. Перед глазами мельтешили разные уроды. Они трогали меня, тупо лыбясь. Один оторвал у меня левую руку. Я не закричал, вообще никак не отреагировал, будто рука и не крепилась вовсе к моему телу при помощи костей и различных тканей – а была приставлена к плечу, или же приляпана соплями, наподобие тех, что любезно одолжил Рик.

ТРЕТЬЯ ЛИЧНОСТЬ ВАНСИНН Я

Я попытался найти цепочку, или звено, связывающее меня (с Третьей Личностью, обитающей во мне) и Вансинна (мне кажется это какой-то Фрэссер на типа Кунера, но я не уверен), но я потерпел крах.

В башке была полная сумятица и каша, похожая на кишки кота, по которым несколько раз проехались грузовики.

Вансинн

Кто ты есть?

Я проснулся с одубевшей башкой. В ней не было боли – одна только пустота.

Мне захотелось плакать.

Слезы помогают, приносят облегчение.

Но я не заплакал.

Царапнул пальцами свеженькие порезы. Ком отступил.

Я вспомнил сквозь с трудом проницаемую стену одну летнюю ночь в конце июня. Я тогда сидел вечером на скамейке рядом с бабулей, которая прижимала меня с нежностью к своей груди. Она говорила о чем-то с другими бабушками из нашего района, а я, полуприкрыв глаза, давал отдых своим измотанным ногам и слушал. Я знал, что через пару минут, когда им надоест отмахиваться от назойливых летающих вампирят, они пойдут домой. А дома меня ждет прохладная и в то же время уютная и тепленькая постелька, чудесный сон, где я буду летать на ковре из трех листочков, а также знание того, что впереди еще достаточно новых дней, когда можно знать, что рутинная серая школьная городская жизнь наступит не скоро. Бабуля попоит меня чайком, напомнит о том, чтобы я почистил зубы и сполоснул грязные потненькие пятки, на которых полным полно поганых «букашек, поедающие кожу пяток и старающиеся превратить их в нечто эдакое» (говоря это, бабуля показывала свои ноги). Сейчас я понимаю, что то, что она говорила это было вранье, но это было забавное и нравящееся мне вранье. В действительности же ноги у нее были такие от старости. Годы берут свое, и госпожа Старость тянет тебя за собой на крепком лассо.

Я забирался в постель, накрывался чем-нибудь, проверял на месте ли листочки, хотя я знал, что они там, но это было, скорее, для удостоверения, и закрывал глаза. Особенно мне было в кайф лежать так, когда я слышал за окном шикарный летний дождь. Ты лежишь, уставший, но довольный, в сухоте, а там за окном сыро и не слишком-то приятно. Про себя ты произносишь спасибо, что все так отлично получается, и переворачиваешься на другой бок. Пелена сна тебя окружает, ты словно превращаешься в пушинку. А затем это состояние на некоторое разрушает прикосновение суховатых губ бабули, которой шепотом произносит: «Я люблю тебя, Дим». Я вздрагиваю, точно через меня пропускают электрический ток, но когда вижу добрые глаза бабули, то понимаю, что страшится нечего, это всего лишь бабуля. Я потягивался и, причмокивая, говорил: «А я тебя люблю еще больше, бабусь».

Я не знаю, смог ли бы я сейчас произнести эти слова, если бы бабушка была жива. Наверно, я бы сказал: «И я тебя (люблю)». Пустая ни о чем не говорящая фраза, которая суха как полено.

Отличие меня маленького от настоящего заключается в том, что тогда я не боялся, не был закомплексован и умел выражать свои чувства по-настоящему, а не использовать лишь что-то вроде картонных фраз, которыми хочешь сказать что-то, но в действительности не говоришь ничего, а только делаешь то, что как бы обязан.

Ребенок еще не теряет открытости и прямоты, к подростковому же возрасту ты уже обрастаешь достаточным количеством паутины и железа, чтобы стать полутрупом. Я полутруп, но во мне пока не умерла моя фантазия, которая также в какой-то степени удерживает меня от…

Также я вспоминаю и моменты, когда я вел себя по-скотски. Один раз это произошло, когда бабушка не разрешила мне идти с моими деревенскими друганами в очередной поход в лес (запеченная картошка, самогон, страшные байки на типа как про людоеда, за которого нам – в смысле Гене – досталось). Она сказала, что я должен помочь деду с поливкой, а потом помочь уложить дрова, которые он переколол. Тогда была жарища страшная. Утром температура достигала почти сорока градусов, а вечером была где-то двадцать пять. Особенно было классно купаться вечером в этой теплой, точно парное молоко воде, принимающей тебя в свои объятия. Искупаешься и ощущаешь некое успокоение и завершенность. А представьте, каково все это, когда ты среди своих одногодок, кажется, что взрослых нет, а ты самостоятельный и можешь сам решать, что делать. Я тогда сильно разозлился на бабушку и даже назвал ее «противной вредкой». Ее это сильно огорчило. Тогда мне казалось, что я прав, а она поступает несправедливо.

ВРЕМЯ ИЗМЕНЕЯТ МЫШЛЕНИЕ И ВЗГЛЯДЫ

«Как ты думаешь, Дим, бабушке не больно?» – Спросил меня дед как бы невзначай, когда мы закончили укладывать поленицу. Было уже немного похолоднее – было начало восьмого. Все, казалось, замолкало, становилось каким-то отдаленным, словно отправлялось на отдых.

«Не знаю я». – Сказал я, опустив взгляд на примятую траву, на которой валялись щепки от дров.

Дед вздохнул, отхлебнул пива и, поставив бутылку на землю рядом с собой, вытащил из кармана пачку с раковыми палочками.

«Ты расстроился, что бабушка не пустила тебя с твоими друзьями, а вместо этого заставила помогать мне?»

«Да нет… просто».

«Что?»

«Да ничего».

«Когда-нибудь ты поймешь, Дим, что в этой суровой жизни не все происходит так, как мы того хотим. И порой мы можем делать и говорить то, о чем впоследствии будем жалеть, поэтому нужно всегда думать. У нас же нет устройства, позволяющего исправлять наши действия и поступки, правильно?» – Дедушка выпустил клубу дыма и легонько щекотнул меня своими длинными пальцами по боку.

«Правильно». – Хохотнув, ответил я.

«Главное запомни одно: что-то ты теряешь, но что-то ты обязательно и приобретаешь. Надо только учиться замечать это, быть внимательным. Понимаешь?» – Дед выбросил окурок и отхлебнул пива из бутылки.

«Не совсем, деда».

«Ничего. Поймешь в свое время. Или же забудешь болтовню своего деда». – Дед засмеялся по-старчески. Потом смех перешел в сухой кашель.

«Не болтовню, дед. Не болтовню». – Настроение у меня изменилось. Я был рад, что я не с Геной и другими моими деревенскими приятелями. Дедушка говорил не часто, но если он говорил, то мне нравилось то, что он говорил. Пусть я что-то не понимал, но все же старался запомнить. И вот спустя почти десять лет, я начинаю понимать, что он пытался тогда сказать. Естественно, спустя почти десять лет я не помнил точно наш разговор, но в моем мозгу осталась суть, и я постарался ее передать.

НЕКОТОРЫЕ МОМЕНТЫ ЖИЗНИ НАДОЛГО ЗАПЕЧАТЫВАЮТСЯ В ТВОЕМ МОЗГОВОМ ФАЙЛЕ, ТАК ЧТО ТЕБЕ КАЖЕТСЯ, ЭТО БЫЛО ВСЕГО ЛИШЬ ВЧЕРА

«Отлично, если не болтовню. – Дедушка похлопал меня по спине. – Просто отлично. Глотнешь пива?» – Дед с лукавством на меня посмотрел.

Я кивнул.

«Только с бабушкой уж в засос не целуйся, ладно?».

Я закивал в знак согласия. Дед протянул мне бутылку с пивом.

На следующий день после нашего с дедом разговора, я извинился перед бабушкой.

14 мая

Сегодня воскресение. Вчера на нас напали. Их было шестеро. Время тогда уже было к одиннадцати. Мы с Риком чуток бухенькие возвращались с футбольного уличного матча. Один пацан, похожий на шкаф и с кудрявыми рыжими волосами, спросил заплетающимся языком, есть ли у нас сотовый. Мы с Риком ответили, что нет. Остальная свора (из пяти человек) стояла молча, осматривая нас, точно пришли на ярмарку, сраные козлы! В этот момент во мне все напряглось, чувства обострились, в тыкве скользнула ледяная струя.

«НУ-КА ГОНИ СОТОВЫЙ, СУКА!» – Проорал парень-шкаф. Его мотнуло. Глаза его выпучились, точно вот-вот выпрыгнут из орбит. Он хорошенько к тому же нюхнул чего-то.

Другой пацан в серых джинсах с заплатками, стоящий за «шкафом» хмыкнул. Как мне позднее скажет Рик, это был Антон Вурхин, который ошивался в компании Илюши Нойгирова и иногда его можно было видеть с парнями его братка, но это было очень редко, он в основном ошивался независимо.

«У нас его нет. Мы уже сказали». – Сказал я твердо (одновременно боковым зрением, посматривая вокруг – фиг знает, что эта свора обколотых наркышей задумать может. Возьмет и долбанет тебе камнем по башке – все может быть, им же до лампочки. Кругом смеркается, они под кайфом – а значит храбрые и им на все глубоко насрать).

«Ты лжешь, говно!» – Проговорил «шкаф», глядя на Рика.

Внутри у меня все клокотало. Я попал в ловушку Фрэссеров. Это точно. В воображении у меня возник образ, как я бью парня-шкафа с волосами цвета дристни об решетку сада, у которого они нас стопорнули. Бью, пока мозги не разлетаются сплошным потоком. Я мотнул головой. Зажмурил и раскрыл глаза. У меня начали возникать кровавые галлюцинации. В каком-то смысле я выпадал из реальности.

«Въе… им, Ромыч!» – Подал голос Вурхин, а потом начал размахивать ногами, точно каратист передо мной. Я не хотел ввязываться в драку. Всегда ведь нужно проигрывать обстановку, играть наперед – и если вас двое, а ублюдков шестеро, то лучше избежать столкновения. Но, к сожалению, его не удалось избежать. Эти пьяные говнюки хотели просто избить кого-то. Причины их не особо волновали.

«БЕГИ-И-И!!!» – Проорал я во все горло Рику, когда вся свора стала на нас напирать, следом за размахивающим ногами Вурхиным. Рик стоял чуток в стороне у ограды садика, так что ему можно было проскочить.

Рик толкнул двоих, один из которых грохнулся. Другой зашатался, но не упал. Я поймал момент, когда Вурхин снова махнул ногой с разворота и треснул, что было силы ему по морде, а затем поддых. Он, глухо застонав грохнулся на землю. Меня окружили двое (парень-шкаф и другой с пирсингом в ушах и футболке, на которой было написано «Cannibal Corpse» и нарисовано туловище мертвеца, у которого из того места, где должны были быть ноги, торчали кишки); двое других понеслись за Риком.

Мозг у меня не функционировал в тот момент, завис, точно компьютер. Я подумал лишь в какую-то секунду о ДУБЛИКАТЕ папочки, которого когда-то я любил и который был моим почти другом, но который потом со временем стал ДУБЛИКАТОМ и помощником Фрэссеров. Теперь ты порадуешься, говно, в самый смак, когда найдешь меня с разбитой башкой. Детки ночи сделают работу за тебя.

«Я тебе раз…у тыкву счас, скотина!» – Проговорил железным голосом, одурманенного злостью и желанием увидеть кровь маньяка-психопата, шкаф.

«Ну так действуй, тварь ночная!» – Крикнул я. В начале сердце билось как угорелое, но потом оно точно обросло проволокой. Я знал, что мне с ними не справится. Шкаф превосходил меня по весу да еще с ним был хмырь в футболке «Cannibal Corpse». Я отступал из-под тусклого света фонарного столба в саду в тьму.

Про себя я решил, что прежде чем ДЕТКИ ТЬМЫ меня свалят, я хорошенько врежу кому-нибудь из них. Постараюсь как следует тряхнуть их черепушки или внутренности. Внутренний голос побуждал меня бежать, но так было бы еще хуже. Они бы догнали тут же меня, повали в лицом и запинали бы. Я бы остался еще в большем проигрыше, не наподдав никому из ДЕТОК ДЬЯВОЛА.

Поднялся каратист Вурхин. Я отлично наподдал ему. Встав, он еще мотался. На виске у него была ссадина и посинение, рожа была в грязи. Перед глазами цвета у меня плавали.

Дальше они меня окружили. Шкафу удалось очутиться каким-то образом сзади и схватить меня (наверно, этот ублюдок сделал это пока я был занят хмырем в футболке «Cannibal Corpse»). Шкаф обхватил меня за пояс, перед этим треснув по боку с правой стороны. Дыхание у меня перехватило, закололо где-то в животе (скорее всего в желудке), захотелось блевануть.

«Ну теперь тебе крандец, говноед!» – Вурхин, покусывая от удовольствия губы, что сейчас сможет поупражняться на том, кто е может дать сдачи приблизился почти вплотную ко мне. Я дернулся.

«Не дергайся дорогуша! А то отхерачим тебя намного сильнее за сопротивление!» – Прорычал злобно шаф, стиснув руки-клещи.

В башке у меня запульсировало. Но мне удалось все-таки собрать последние силы в один тугой комок ненависти и злобы и дернуться. Ногой я пнул Вурхина по тормозам. Вышло отлично, потому что эта сволочь застонала, рухнув на сетку сада. Раздалось потрескивание металлической сетки.

Потом я упал. Все завертелось. Шкаф ударил меня сзади по затылку.

«Что, жирная паскуда, будешь еще от нас бегать, а?!» – Доплыло сквозь пелену до меня.

Когда все трое пинали меня, скрючившегося на земле неподалеку от металлической сетки сада, то я старался сквозь лень, бессилие и смертельное безразличие прикрывать голову. Эти ИГРУШКИ САТАНЫ могли пнуть мне по виску, и неизвестно, кем бы я мог стать. Стал бы сраным «овощем». Я и так на хрен кому нужен, а представьте, что было бы со мной, если бы я стал неподвижным, хлопающим зеньками трупом?! Еще я думал о том, что лучше бы они запинали меня – и я уснул навсегда. Но ничего такого не произошло. ИГРУШКИ НОЧИ испинали меня, а потом один (кажется, Вурхин) обшманал меня. Он нашел лишь десятку с мелочью. Я был не богат, если брать для сравнения тот день, когда мы напали на Люду Герасимову, эту богатую бесстрашную лягушку-путешественницу. Затем шкаф, видно, для прикола (или ему дал команду голосок в его пьяной и обкуренной башке, я не знаю) стащил с меня футболку в крови, джинсы и кроссовки. При этом он ворочал меня, словно тушу. Я чувствовал боль, но не мог вскрикнуть, словно я наполовину умер, как чуваки, которые кажутся мертвыми, но на самом деле еще живы. Вроде бы такое состояние зовется летаргическим сном.

«Портки-то стянешь?» – Голос Вурхина.

«Может, сам, а? Долбай фигов! И отъе… его!»

«Иди на х…!»

«Придурки долбанутые. Валим посмотрим, что парни с толстым дружком его учинили» – Вмешался парень с в футболке «Cannibal Corpse».

В итоге мне улыбнулась добрая госпожа удача, которая большей частью лыбится на меня лишь своей ухмылкой гиены с острыми как бритва зубами, с которых капает кровь, и меня не оголили полностью.

На последок кто-то из троих поганых ублюдков пнул меня с разбегу по ребрам. Я почувствовал какой-то хруст внутри, но что удивительно, не почувствовал боли.

Не знаю точно, что заставило меня открыть глаза и вернуться в этот жестокий одинокий долбаный рутинный мир: холодок, пробежавший подобно искре по моему телу, или же тыканье в меня палкой старухой.

«Эй, молодой человек, вы живы? Молодой челове-ек?» – Протянула зловредная карга, тыча в меня палкой (черт, как на зло, она все тыкала в те места, где было особенно больно; мне приходилось стискивать зубы, хотелось заверещать, но что-то словно мне мешало. И еще мне не хотелось выходить из того сонно-мутного состояния забытья, в которое меня любезно ввели ДЕТКМ ДЬЯВОЛА).

«Да плюнь ты на него. Какой-нибудь наркоманишка, должно быть, или вообще какой-нибудь безумец. Идем». – Сказал второй старушечий голос. Этот голосок в отличие от первого шепелявил и драндычал быстрее (создавалось ощущение, что вторая старуха, товарка той тыкальщицы, играет в игру под названием «произнеси как можно больше слов»).

«Но как же? Ему нужна помощь. Молодой человек. – Произнесла более настойчиво тыкальщица и снова ткнула меня палкой под ребра (эта Фрэссериха брезговала до меня дотрагаиваться и вот тыкала в меня концом палки, точно маленький ребенок, нашедший смачное свеженькое собачье или какое-нибудь иное дерьмо, и вот ковыряется в нем, изучает, так сказать – а вдруг внутри говна есть что-нибудь эдакое, какая-нибудь изюминка). – Его, наверно, избили. Гляди, Маш, ведь он в одних трусах, в крови и синяках».

«А тебе это надо? Помощь?! – Язвительно сказала вторая старушенция. – Думаешь, он увидь тебя лежащей в луже шобственной крови после того, как его же одногодки поигрались бы ш тобой, помог бы тебе? Шас! Шильно сомневаюсь!».

«Ну я все-таки сейчас позвоню в милицию, чтобы у меня совесть была чистой».

«Делать им больше нечего да и те – тоже. К шередине дня может заберут, хм!» – Хмыкнула вторая старуха.

Дальше я отключился еще на некоторое время, которое мне показалось целой вечностью. Я припоминаю, как мы с дедом в конце лета дежурили на картофельниках (на которых дежурила почти вся деревня по очереди), потому что там завелась некая крысятина, которая тырила ее. Так вот в тот раз я решил не спать всю ночь, доказать себе, что я на это способен, а еще увидеть восход. И тогда у меня было некое подобное ощущение (уже ближе к восходу), я точно окунался в чашу сна на долю секунду, но потом тут же просыпался, тряся изо всех сил головой, точно бык, и мне казалось после этого, что прошла вечность, и я уже не сплю очень давно. Хотя ведь я погрузился в сковывающее владение сна на пару секунд и тут же вернулся, как если нырнуть в холодноватую реку и вынырнуть.