скачать книгу бесплатно
Теперь уж пришел черед детворе диву даваться. Мальчишки и девчонки рты пораскрывали, сидят, не шелохнутся, слово пропустить боятся. И не видят, что время уже позднее, ночь на пороге.
На небе зажглись первые звезды, месяц зевает, покачиваясь в своей темной колыбели. Пар из труб тянется к нему тонкими высокими струйками. В наступившем безмолвии ни лая собак, ни крика птиц. Так хорошо!
Но покой недолог. Со всех сторон слышатся громкие нетерпеливые голоса:
– Эй, Машка, домой!
– Эй, Лушка, ворота закрывай!
– Эй, Гаврюшка, воды натаскай!
– Эй, Ванька, дров наколи, сена наноси!
Ребята нехотя расходятся по дворам. Лишь Холодоша остается один-одинешенек. Ему и идти-то некуда, сидит, понурый, на заборе и надувает огромные сугробы снега.
– Что пригорюнился, Холодоша? – услышал он знакомый голос.
Это Ванька задержался у калитки. Холодоша посмотрел на него внимательно, решает, спросить у него или не спросить.
– А знаешь, Ваня, – наконец произнес он, – я вот об чем все думаю, знать хочу. Кто такая Ляля, девочка в красивой шубке, с салазками резными и с нянькой французской?
– А! Это из Романова села, что ль? Эк, тебя занесло-то. Ну и нашел об ком тужить. Она ведь девчонка да еще и барынька. Не чета нам с тобой…
Он хлопнул Холодошу по плечу. Снежинки так и посыпались с плеча на землю.
– Не бери ты в свою ветряную голову. Слышь, что тебе говорю? А случай будет, и сам с ней познакомишься. А то и не рад будешь. Эх, девчонка…
А случай, и впрямь, вскоре выпал. На Сретенье собрались ребята на завалинке во дворе Ванькиной избенки, прямо подле самой кузни, и Холодоша, конечно, тоже с ними. День выдался добрый, солнечный. Затеплило крышу, затенькали робкие капли с больших сосулек, звонко ударяя о порог. Зачирикал на ветке серый воробышек, забыв, что еще зима на дворе. Пес Вершок с задорным лаем гонял неповоротливых кур по задворью. Из кузницы доносились мелодичные удары звонкого молота, послушного в руках Федора-мастера. По улице прошел парень с гармошкою в руках, распевая на все село зычным голосом:
Моя милая да красивая,
Покажися.
Обниму и приголублю,
Улыбнися.
В окнах изб появились лукавые улыбки, послышались насмешливые девичьи голоса.
И ребятам на завалинке было радостно и волнительно.
– Сегодня Сретенье – зима с весной встретились, – сказал кто-то из них.
– Шуба на кафтан поменялась, – подхватил другой
– Небось, масленица скоро, зиме конец. То-то хорошо будет.
Холодоша слушал, слушал задумчиво и спрашивает:
– А почему хорошо это?
– Как почему? Ведь весна придет – тепло принесет. Неужели в толк не возьмешь?
Холодоша и в самом деле не мог понять, чему радуются ребята. С печальной грустью глядел он куда-то вдаль.
– А давайте лучше загадки загадывать, – нарушила вдруг тишину маленькая Луша. И первая начала своим тоненьким голоском. —
Скатерть бела
Весь свет одела.
– Это Холод Иванович снега рукавами намел, – быстро додумался Холодоша. И опять погрузился в равнодушное уныние.
– А кто мою отгадает, тот селезня поймает, – подхватил Гаврюша. —
Без рук, без топорища
Выстроен мостище.
Крепко призадумались ребята.
– Так это ж Мороз Васильевич льда ногами настучал у нас на речке-то, – опять догадался Холодоша.
Тогда Машка подмигнула Сашке, а Сашка подмигнул Пашке. А тот и говорит:
С заутреней весь день
Стужа да метель,
Вьюга да пороша.
Кто там?
– Холодоша! – вдруг разом ответил хор голосов.
А Холодоша засмущался и неосторожно хлопнул в ладоши. Одна из толстых сосулек оторвалась и со звоном разбилась о крыльцо. Тогда Ванька решительно вышел вперед.
– Это вы все пустячные загадки загадываете, и раздумывать нечего. Вот вам моя потруднее будет:
Стоит дом в двенадцать окон,
В каждом окне по четыре девицы,
У каждой девицы по семь веретен,
У каждого веретена свое имя.
Мучительное непонимание появилось на лицах у ребят. Так никто и не смекнул, что это был за дом и что за девицы в нем.
– Эх, вы! Неужто не распознаете? Ведь все просто. Мне загадку ту отец Петр сказывал. Это целый круглый год, как он есть: прежде шел декабрь-студень, давеча январь-просинец, нынче февраль-сечень, за ним март-протальник – снег потает, а там уж и апрель с маем, а там…
– Не может быть! – воскликнул Холодоша. – Как такое бывает? А куда ж зима девается, и снег, и мороз…
Он растерянно смотрел по сторонам, а ребята, глядя на него, весело улыбались.
– Эх, темнота! Так ведь там-то другие гости пожалуют – весна ясная да лето красное, а зима-то твоя и кончится.
– А я?.. А меня?..
Что-то горькое и жгучее заполнило трепетную ледяную душу маленького Холодоши. Ребята молчали и с любопытством смотрели в его грустные глаза.
– А и впрямь. Куды ж ты деваешься? – недоумевал Ванька.
Холодоша ничего не мог ответить. Он знал, что, когда отступали морозы, на него находила непреодолимая тоска и дремота, и он забирался в глубокую расщелину под скалою, где бился беспрестанно ледяной родник, закрывал свои прозрачные глаза и засыпал надолго-предолго. Но теперь, когда с ним так много хороших друзей, с которыми так весело, так радостно, он и думать не хотел о скором исходе зимней сказки.
Ребята тоже молчали, не зная, чем помочь. Тягостное раздумье прервал внезапный перезвон бубенцов.
– Никак, барская карета, – догадался кто-то. – Чего бы ей здесь делать?
И впрямь, ко двору Ванькиной избенки от самого конца кривой немощеной улицы неслись дрожки, запряженные тройкой разудалых гнедых.
– Тпру-у! – крикнул кучер, когда кибитка поравнялась с кузницей. Кучер, в красном армяке, с кнутом, заткнутом за кушак, с важным видом соскочил с козел и направился к дому.
– Эй, ребята! Где бы мне хозяина кузни разыскать, ась? – обратился он к детворе.
Все наперебой стали громко кричать ему. На поднявшийся шум выбежал кузнец – отец Ваньки, с длинной курчавой бородой, в большом черном фартуке, в рукавицах и с молотом в руке.
– Чем могу быть полезный? – первым спросил он.
– Да вот, у коренной лошадки на заднем-то копыте подковка отлетела начисто. Да и кибитку посмотреть надобноть. Чтой-то шатает ейную во все стороны дюже лихо. Кабы не развалилась вовсе. Справишься ли, добр человек?
– Поглядим, – буркнул в бороду Федор и, засучив рукава, пошел следом за хлопочущим кучером.
Мальчишки и девчонки, все, как по команде, замерли на месте и стали следить за происходящим. Не каждый день такое случается.
Меж тем кузнец начал осматривать господскую лошадь, а кучер, тяжело переваливаясь, степенно подошел к карете и открыл дверцу с позолоченной ручкой. Из кареты вышел высокий красивый господин в длинном черном пальто, в черной шляпе, в кожаных перчатках и с тросточкой в руках.
Ребята смотрели, не моргая, боясь хоть что-то пропустить.
– Чего изволите-с? – низко кланяясь, осведомился извозчик. – Не желаете-с в избу пройти? Я мужика кликну…
– Нет, нет, голубчик, не беспокойся. Я вот только с дочуркою прогуляюсь по улице.
Барин вытащил из кармана толстую сигару и, закурив, обернулся к карете:
– Эй, Ляля, Лялечка! Выйди-ка, посмотри, сколько ребят здесь.
Из кибитки, не торопясь, вышла хорошенькая девочка. Холодоша не сразу узнал ее. Это была та самая маленькая барышня, которую он видел когда-то в селе Романово вместе с няней. Сейчас она казалась еще красивее, еще румянее. На ней была теперь другая, более изящная, затейливая шубка, маленькая пушистая муфточка, новенькие блестящие сапожки. А в руках… в руках была зависть всех зимушкинских девчонок – самая настоящая кукла, фарфоровая, с глазками, в нарядном шелковом платьице и с атласной лентой в волосах. Жадные взоры детей были прикованы к игрушечному чуду. Ляля крепче прижала к себе куклу и робко придвинулась к отцу.
– Ну, ну… Чего ты боишься? – ласково подбодрил он.
Тут ее взгляд встретился с ясными, светлыми глазами Холодоши. Она вдруг осмелела, шагнула вперед и улыбнулась тихой доброй улыбкой.
– Ну, все, барин. Кажись, и готово, – прервал молчание Федор. – Подкову подбил, а у кареты вашей, как есть, спица поизношенная вся. Я-то ее, родимую, закрепил, как мог. Да она, стало быть, долго не протянет. Менять ведь надобно. Так-то.
– Спасибо тебе и на том, голубчик, – сказал барин и сунул ему в руку пятак.
А кучер торопился снова запрячь коней и уже подсаживал господ в кибитку.
– Иди, не толкайся тута. Вишь, господа ехать желают, – резко прикрикнул он на Федора.
А тот стоял, неловко сминая шапку, и долго кланялся вслед уезжающей карете с бубенцами.
Досадно стало ребятам, что все так быстро закончилось. А у Холодоши острый ком подкатил к горлу, и необъятная грусть охватила его ледяное сердце. Из маленького окошка кареты глянуло на него ласковое лицо Ляли с мягкой доброй улыбкой. Ляля помахала рукой ребятам, но Холодоше показалось, что она помахала именно ему.
Вскоре тройка вовсе скрылась из вида, унеся с собою звон бубенцов, а Холодоша все стоял посреди дороги и глядел в бесприютную даль длинной неровной дороги.
Медленно и тоскливо потянулись дни. Все больше пригревало солнышко, все шире растекались лужи, в них капали тяжелыми слезами толстые сосульки с крыш, все ниже проседал старый пожухлый снег.
Грустными сделались и Холод Иванович с Морозом Васильевичем. Они часто охали и все жаловались:
– Уходит наше время.
А Холодоша целыми днями молчал, был угрюм и задумчив. Ему уже не хотелось бегать в деревню к ребятам, забыл он про свои прежние шалости и забавы. Как старичок, вяло бродил он по лесам, низко опустив голову и едва поспевая за своими наставниками.
А однажды он и вовсе не заметил, как отстал от стариков где-то на лесных перепутьях. Глядит, а перед ним широкая поляна. А посреди поляны зайчишка сидит, глаза раскосые, одно ухо длиннее другого. Трусишка прижал ушки, дрожит, моргает от страха. Ему бы убежать, да некуда – справа канава, слева бугор, а позади ручей журчит, вода в нем звонкая бежит.
Холодоша тихо улыбнулся:
– Не бойся, косой, я тебя не трону, я помогу тебе.
И Холодоша стал хлопать в ладоши, чтобы ветер направить, зайку на тот берег перегнать. Хлопнул он раз, хлопнул два… Но вышел только глухой мягкий шелест, будто встрепенулись тонкие воробьиные крылышки. Холодоша глянул на свои ручки, а они-то будто не его – теплые, розовые, с капельками воды, стекающими на землю.
Зайчик с удивлением посмотрел косыми глазками на него и, набравшись смелости, прыгнул через широкий ручей. Однако беляку не повезло, и он угодил всеми четырьмя лапами прямо в студеную воду. Но тут же выскочил, отряхнулся и дал деру.
А Холодоша остался один на поляне.
– Кап, кап, кап… – звенело все кругом.
Становилось нестерпимо тепло, стало трудно дышать. Холодоша почувствовал, что весь горит.
«Неужели я заболел,» – только и успел подумать он и упал на подтаявший снег.
Он не помнил, сколько пролежал так. Сквозь забытье до него доносилось тонкое теньканье птиц, радостный плеск ручейка и звон бубенцов проезжающей тройки. Потом где-то совсем рядом послышались тяжелые неторопливые шаги.
– Маленькую барышню из Романово в город повезли на это… как его там будет… на представление, значит, – прохрипел над самой Холодошиной головой знакомый стариковский голос. – В хоромине, стало быть, действо давать будут.
Голос, без всякого сомнения, принадлежал не кому-нибудь, а Холоду Ивановичу.
– Да не в хоромине, а в теятре, в самом что ни на есть настоящем, с актрисками и музыками. Так-то вот. Ох, забавно как будет! – это говорил уже другой знакомый старик – Мороз Васильевич.
Старики, вероятно, не заметили лежащего на снегу маленького Холодошу. А он попытался раскрыть глаза, да не мог, хотел вскочить на ноги, закричать во все горло, но голос не слушался его, и ноги будто онемели. Невероятная тяжесть навалилась на него глухой дремотой, и он уже ничего не помнил. Лишь ускользающий звон колокольчиков все звучал в его голове бесконечной непрерывной песней.
