Конструкция

– Рождественский, раньше я могла издеваться над людьми в интернете, не выходя из дома. Зачем ради этого кататься на остров?

Вскоре и Лера спросила Рождественского о последних новостях. Он выждал момент и рассказал про Придыбайло, сделав вид, что вовсе не горит идеей самодельного карта – вдруг Лера посчитает его дурачком!

Она не сразу вспомнила, кто такой Придыбайло. Сперва Лера спутала его с Прижигайло – другим небезызвестным персонажем, школьным героем, разбившемся на мопеде, будучи под наркотиками.

Но она быстро расставила все по местам и выдала формулировку, пожалуй, наиболее точно описывающую Павла: «Двадцатидвухлетний криптоинвестор, который нигде не учится, нигде не работает и до сих пор живет с родителями».

Рождественский кивнул. Верно – именно Придыбайло предлагал строить карт по туториалу из Ютуба, из тележки, зимой, в гараже его отца… Произнеся это у себя в голове, Женя не был уверен, что не покраснел. Лера глядела на него, как на идиота, и он на мгновение пожалел, что посвятил ее в такую глупость.

– Звучит, как полная ерунда, но я бы хотела с вами. – неожиданно выдала она.

Рождественский с облегчением выдохнул и счастливо улыбнулся.

– Я и не думал, что ты согласишься. Со стороны это все и впрямь звучит печально смешно.

– Да, но в этом, наверное, весь сок. Посмотрю хоть, чем эта белиберда кончится, но у меня уже, конечно, есть парочка подозрений… К тому же – дел у меня не много, а это послужит нам поводом почаще встречаться вне вуза. А Зимовец? Зимовец поучаствует?

– К нашему счастью, да.

Вернувшись с острова, Рождественский зашел к бабушке – покушать. Посидел, поболтал, но про карт не заикнулся. В гостях у бабушки было так уютно – здесь еще жило его милое детство, тут оно скрывалось под половицами и выползало встречать его каждый раз, когда он только стучался в дверь. Здесь на стене висел ковер, а с потолка свисала люстра, заливавшая весь дом желтым приятным светом.

***

Рождественский и Лера обходили знакомые трещины в разбитом асфальте. С этим двором, огороженным пятью домами, было связано много воспоминаний. Когда-то небо было здесь очень ярким, на детской площадке постоянно играли дети, а в каждом из этих домов жили их приятели, к которым в любой момент можно было вломиться в гости, чтобы поиграть в приставку или хотя бы попить воды. А сейчас – все. Пустота.

И холоднее как-то стало, и двор стал гораздо меньше, и почти никто здесь больше не живет. А если кто и живет – к тому в гости лучше не заходить.

Рядом с домами располагались уродливые облезлые гаражи, заклеенные объявлениями о помощи наркозависимым, предвыборными листовками и визитками несчастных людей, пытающихся заработать деньги на починке стиральных машинок. На первый взгляд казалось, что эти гаражи заброшены, однако это было не так. Периодически, чаще летом, рядом с ними можно было наблюдать группу мужиков в рваных шортах, а иногда и вовсе в трусах. Мужики выставляли у ржавых гаражных дверей гриль и жарили шашлыки, весело смеясь и радуя своим интеллигентным смехом жителей ближайших трех-четырех галактик.

Именно в таком гараже Придыбайло и собирался начинать свою карьеру автомеханика, ведь его отец как раз был одним из тех забавных мужиков в трусах, счастливым обладателем гаражной шашлычной. Машины у отца Придыбайло не было с начала прошлого месяца – ему пришлось продать ее по личным обстоятельствам – и поэтому гараж был совершенно свободен.

Они завернули за угол и увидели фигуру, весело махающую рукой из-за красно-оранжевых дверей гаража под номером «3». Придыбайло был в длинном пуховике и почему-то в шортах, хотя на улице была минусовая температура и дул морозный ветерок. Рождественский с Лерой подошли, и Придыбайло с обоими поздоровался за руку, сперва с Рождественским, а потом уже с Лерой.

– Ты ведь Лера, правильно помню? – спросил Придыбайло, сжимая крохотную ладонь Духовенской своей огромной грязной и грубой ручищей.

– Правильно помнишь, я даже польщена. – ответила Лера. – Почему ты в трусах?

– Это вообще-то мои домашние шорты.

– Почему ты в домашних шортах? – Лера от холода потерла ладошки.

– Давайте уже зайдем в гараж, там заодно это и обсудите. – предложил Рождественский.

Все трое зашли в гараж. Внутри было очень патриотично – на задней стене висел флаг России, а рядом с ним – портрет президента. Под ними располагались небольшой диванчик и обогреватель, а по всему остальному периметру были развешаны полки с инструментами. С краю стояла тумбочка, на тумбочке – чайник.

– Я в шортах, потому что я живу в соседнем доме, а надевать штаны мне было лень. – Придыбайло недовольно фыркнул. – Ладно, хорош на Путина пялиться, – он указал пальцем в угол гаража. – Вон мое сломанное кресло, это, так сказать, наша отправная точка.

Все трое опустили глаза.

В углу валялось оранжево-черное игровое кресло без крестовины. Оно лежало на боку так, как будто его отпинала стая скинхедов. Придыбайло подошел к нему ближе и перевернул его на спинку.

– Нам надо только эту оторвать… Ну эту, вот эту вот, ну как ее… палку короче. – он показал на газлифт. – Ну и потом нужно еще весь остальной карт построить! Ну мы с Лехой уже примерно придумали, с чего начнем!

Лера пару раз перевела взгляд с кресла на Придыбайло и обратно.

– Отличный старт. – сказала она. – Придыбайло, ты уж извини, конечно, не совсем в тему, но как там продвигается твоя крипта?

– Нормально. – загадочно ответил Придыбайло, отведя глаза в сторону. – Ну только что мне тебе рассказывать, ты все равно ничего не поймешь.

– Куда мне!

Придыбайло поставил чайник. Вдруг раздалась серия стуков по железу, дверь гаража заскрипела и внутрь вошел Алексей Зимовец – последний из волонтеров в этом тяжелом и бессмысленном деле. Зимовец был значительно выше Рождественского, но все еще ниже Придыбайло, был светловолос и коротко стрижен.

Леша любил внезапно исчезать и появляться – он вроде бы близко общался с Рождественским, но нередко мог пропасть на неделю, ни о чем не сказав, а после окончания школы такие случаи особенно участились. Рождественский не знал о нем ничего от слова совсем, кроме того, что он живет в соседней многоэтажке, в двухкомнатной квартире с бабушкой, хотя они вместе просидели за партой не один год.

Зимовец не поступил в университет на острове и был этому безумно рад. Он не скрывал, что ему никогда не хотелось учиться, но попробовать попасть в престижное учебное заведение стоило, чтобы хотя бы испытать фортуну – и он попробовал, но не попал. Теперь же Зимовец учился на электрика в вузе, на вид больше походившем на шарагу – зато до него было каких-то тридцать минут ходьбы.

Зимовец без стеснения ворвался в гараж Придыбайло и пожал всем руки, после чего увидел кресло и скорчил многозначительную физиономию.

– Да что вы все так на него смотрите!? – закричал Придыбайло. – Ну поломалось слегка!

– Не знаю, у него такой страдальческий вид. – ответил Зимовец. – Ладно, ребят, я конфеты принес, птичье молоко! – Зимовец вытащил из кармана куртки, который был глубиной едва ли не с Мариинскую впадину, пачку неоткрытых конфет и поставил их на тумбочку. – Это я на работе урвал, потому что, оказывается, у нас есть день шиномонтажника!

Леша подрабатывал на шиномонтажке, хотя Жене казалось, что еще недавно он имитировал деятельность на автомойке.

Конфеты разобрали сию же секунду.

– Жаль Данил не пришел, и не придет уже никогда. – сказал Зимовец, внимательно рассматривая гаражные полки.

Был у этих троих еще один друг – Данил Шкатулкин, который не совсем вписывался в местную секту, и которого компания нередко вспоминала, зачастую говоря о нем так, будто бы он умер, хотя все они переписывались с ним как минимум раз в неделю, и все указывало на то, что он жив. Еще в средней школе он решил, что станет архитектором и уедет жить в Петербург, город, в котором умер Акакий Акакиевич, Раскольников едва не сошел с ума, а Евгений из Медного всадника – благополучно сошел. Ни Лера, ни Женя, ни Леша не могли понять, как можно променять солнечный Владивосток на Питер, но Данил по ночам тайком рассматривал фотографии Петербурга под одеялом и вздыхал.

– Что с него взять, с этого Данила…– добавил Рождественский. – Петербург! Я тоже не понимаю, чего все туда так рвутся. Был я в этом вашем Петербурге, ничего интересного там нет. Центр красивый, ну так и у нас центр красивый, от города отъезжаешь – божий страх, ну так и у нас божий страх! Только вот у нас солнце светит, и сумасшедших поменьше встречается. Ой, в Петербурге ведь еще и этот проклятый Сновидцев учится!

– Это сын подруги твоей мамы? – спросил Зимовец.

– Да, наверное, так можно сказать. Он учится в медицинском и, как говорят, не нарадуется. Иными словами – я его не знаю, но иногда мне хочется разбить ему…

– Как вы надоели. – перебил Придыбайло. – Все про учебу.

– Хорошо, давайте обсудим карт. – сказал Зимовец. – Только сначала мы сделаем селфи с этим креслом и отправим его Данилу. – он подошел к креслу и поманил всех к себе. – Давайте сюда, Придыбайло, ты тоже обязательно!

Они сделали фотографию раза с четвертого, потому что никак не могли поместиться в кадр. В конечном итоге, получился очередной рыбий глаз, где у всех были огромные лбы и дурацкие лица. Ни одной нормальной фотографии ни у одного из них в галерее не было, поэтому, когда они состарятся, их внукам, если таковые появятся на свет, придется лицезреть уникальный фотографический жанр двадцатых годов. И они никогда не узнают, как их бабушки и дедушки выглядели в молодости. Или, что еще хуже – подумают, что эти фотографии совершенно правдивы, как многие нынешние дети думают, что в Советском Союзе все было черно-белым.

– Предлагаю теперь обсудить бюджет. – Зимовец важно сел на табуретку и скрестил пальцы рук. – По нашим с Придыбайло расчетам, нам предстоит потратить около… – он задумался. – Блин, я забыл, сейчас найду в заметках… Короче, двигатель мы уже нашли. Нужно только списаться с продавцом и забрать его…

– Подождите. – перебила Лера. – Вот только давайте не как всегда! Считать деньги вы умеете, я знаю, только вот зачастую, потратив миллионы на какую-нибудь хрень, мы даже не приступаем к реализации замысла, потому что всем резко становиться лень…

Рождественский отвел глаза.

– …Чтобы убедиться в серьезности намерений Придыбайло – продолжала Лера, – я предлагаю сперва раздобыть тележку, а то мы сейчас как обычно купим двигатель, бросим все через день, потом через месяца три об этом двигателе вспомним, а Придыбайло его уже пропил. Лучше он пусть тележку пропивает.

– Да почему же сразу пропивает? – возмутился Придыбайло.

– Что ж, тогда нужно выбрать день. – сказал Рождественский. – И откуда мы будем тележку укатывать? Из Реми?

– Тележки. – поправил Зимовец. – Умоляю, давайте две. Раз уж такое затеяли, давайте пойдем во все тяжкие. Сделаем корпус побольше.

– Можно хоть десять. – иронично ответил Придыбайло, показав большой палец. – Укатывать можно из Реми. А можно из Самбери, как хотите, и так и так придется катить в гору. Выбирайте любой день, я могу хоть завтра!

– Кто бы сомневался. – Лера махнула рукой. – Хорошо, что ты нашел пустое местечко в плотно забитом графике криптоинвестора.

– Боже, главное успеть до ледяного дождя! – воскликнул Зимовец.

– С чего вы вообще взяли, что ледяной дождь будет? – Придыбайло подошел к коробке с конфетами, взял одну наугад и закинул себе в рот. – О, желтая! – восторженно промямлил он, пережевывая конфету.

– Да успеем мы до ледяного дождя, – ответил Рождественский. – Я понимаю, что ледяной дождь оставлял после себя не лучшие воспоминания, но…

– Он оставил мне перелом ребра. – поправил Зимовец. – Ай, никогда не забуду двадцатый год. То было начало зимы? Или конец ноября, точно не помню. Зато я хорошо помню, как я летел с горы кубарем по этой ледяной корке. Еще и чертовы провода тогда отвалились, света не было, отопления не было… Ничего, блин, не было!

Ледяной дождь косою смерти проходился по Владивостоку уже несколько лет подряд, и местные жители боялись его куда сильнее, чем крещенских морозов. Лед обволакивал собой все, превращая город в один большой хрустальный сервиз, обладающий обворожительной, но обманчивой красотой. Ветки деревьев ломались из-за слишком большого веса, провода рвались, падали вышки. Люди оставались без отопления, без света и прятались под жесткими шерстяными одеялами, даже без возможности нагреть чайник. Город выходил из строя как минимум на неделю, но ледяная корка не сползала с затемненных мест до самой весны.

– На следующих выходных никаких ледяных дождей не планируется. – сказала Лера. – Все могут на следующих выходных? Только давайте в воскресенье, в субботу я не могу – у меня конференция.

– Конференция? – переспросил Зимовец.

– Да так, опять вляпалась в кое-что по глупости…

Синдром Рождественского

Рождественский проснулся к одиннадцати часам и потянулся на кровати, совершенно счастливый. Весь вчерашний день и половину сегодняшней ночи он прокрутился на стуле, клацая по клавиатуре на пару с Зимовцом, который клацал по клавиатуре у себя дома. Они неплохо поиграли, да и в кои-то веки – нормально пообщались. Сегодня им предстояло красть тележки, и Рождественский был немного взволнован, но взволнован в хорошем смысле этого слова. Последние несколько дней он только и думал об этих тележках, рисовал себе самые разные сценарии и представлял уже готовый карт.

День начался хорошо – ни одна тварь не разбудила его нежданным телефонным звонком, он проснулся, когда захотел, и в кои-то веки чувствовал себя отдохнувшим и выспавшимся. Рождественский вообще считал, что восьмичасовой сон – сказка, выдумка, всемирная шутка. Проспи он восемь часов, десять или двенадцать – он все равно не выспится, если его разбудит будильник. Даже если Рождественский ложился и засыпал в десять вечера – на утро он все равно просыпался вымотанным и совершенно неотдохнувшим, поэтому соблюдать режим сна он не видел смысла. Женя отсыпался на выходных.

Погода на улице была замечательная – температура держалась на нуле, а на небе не было ни облачка. Лучше дня для кражи магазинных тележек было и не придумать. Разбой века был запланирован на вечер – Зимовец по выходным тоже отсыпался – так что у Жени оставалось еще куча свободного времени, чтобы провести его в кровати и за компьютером.

У Придыбайло были другие планы. Он пообещал отправиться на «охоту за металлом». Под этими словами он имел в виду выпрашивание стальных листов и прочих материалов по скидке у знакомого. Сообщить о своих успехах он пообещал к вечеру – как раз тогда, когда тележки уже должны будут стоять у дверей его гаража.

Рождественский нащупал телефон, с полуприкрытыми глазами полистал ленту и вновь уснул. В следующий раз он проснулся в середине дня, когда спать стало уже крайне неприлично.

Прежде, чем воровать тележку, он должен был навестить маму – она позвала его в гости, заманила яблочных пирогом, и Женя купился. Он причесался, оделся, вышел из дома и потопал в соседний, куда в прошлый раз заходил к бабушке. И мама, и бабушка Жени жили в доме напротив, но в разных подъездах.

В этой квартире Рождественский прожил все свое детство. Тут до сих пор остались все его вещи, вся его мебель. Расчет был на то, что он в любой момент мог сюда вернуться, если вдруг самостоятельное существование окажется для него непосильным.

Пирог был волшебный, ничуть не хуже, чем готовила бабушка. Такой мягкий и сладкий, нежный, приготовленный только для него. Рождественский посидел с мамой на кухне, поболтал о всяком. О карте все также ни слова.

Матушка Рождественского была очень милой, но чрезвычайно тревожной и пугливой женщиной. Своего единственного сына она очень любила и из-за всех сил оберегала, боясь, что с ним что-нибудь да случиться. И хотя Рождественскому уже было девятнадцать лет, она до сих пор переживала за него, как за маленького, и поэтому Женя местами чувствовал себя скованно.

– Вот, кстати, мам, я принес тебе все контейнеры. – Рождественский выложил контейнеры для еды на стол. – Ну ладно, я уже пойду, наверное…

– Стой, куда собрался? Мы же на день рождения к тете Люде едем сегодня, Жень.

Глаза Рождественского стали как блюдца, и в сердце проснулась тревога – какое-то очень неприятное ощущение из детства он сейчас почувствовал с новой силой.

– Подожди, – сказал он робко. – Какой день рождения? Ты мне ничего не говорила.

Матушка повернулась к Жене лицом и посмотрела ему в глаза.

– Как это не говорила? – с непониманием сказала она. – Говорила, точно говорила.

– Не говорила.

– Даже если не говорила, ты мог бы и сам вспомнить!

– Мам! Я не могу сегодня, у меня дела! Почему мне обязательно ехать на день рождения к тете Люде? Что-то не помню, чтобы мы в прошлом году туда ездили.

– Алена приезжает из Хабаровска, сестра твоя! Там будет вся семья. И отец твой там будут. Женя, нет! Ты едешь! И это не обговаривается!

Рождественский застыл как вкопанный.

– Мам! Я не могу, я друзьям обещал сегодня встретиться!

– В другой раз встретитесь, ничего страшного. Еще вся жизнь впереди.

– Нет, в другой не получится, нам нужно сегодня!

– Так что ж ты до вечера сидел? Тем более, нечего под ночь где-то шляться!

– Да мама, господи, ну мне же уже не десять лет! Почему я не могу отказаться? Разве я уже не в праве решать, ехать ли мне на день рождение к тете Люде или нет?

Матушка Рождественского слегка изменилась в лице. Ее глаза приняли более пугающий вид. От нее Рождественский унаследовал эту суперспособность: иногда и его глаза сами по себе закатывались таким образом, что становилась видна верхняя часть склеры. Этот взгляд никогда не получалось сделать намеренно, и в этом и заключалась вся его зловещесть.

– Взрослый уже? – холодно проговорила матушка. – Тогда иди на работу и сам снимай себе жилье.

– Ты мне не разрешаешь.

– Да потому что ты бы не смог!

Женя сложил руки на груди, уткнувшись в пол. Он бы смог – в том, чтобы работать, нет ничего сложного. Это просто она не хочет отпускать его, прикрывая это ложной заботой и обвиняя его в несамостоятельности. Рождественский злился: может, ей уже стоило оставить его, найти себе нового мужа и пожить для себя? Да, он ее единственный сын, но разве это должно отбирать у него право решать?

Ему всегда было стыдно за это перед Лерой и Лешей. На их фоне он ощущал себя совершенным ребенком. Ну как, как он сейчас напишет им, что все отменяется? Отменяется потому, что мама, черт возьми, внезапно забрала его на день рождения тети Люды, а он не может отказаться, словно ему пять.

– Ты даже пуговицу пришить не можешь. – продолжала мама. – А он просится жить один! Скажи спасибо, что я вообще отпустила тебя хотя бы в соседний дом!

– Я могу пришить пуговицу. – ответил Рождественский. – Мне просто никогда не приходилось.

– Замолчи уже, а! Хватит донимать меня, я тебе уже все сказала!

Рождественский ушел в свою старую комнату, закрыл дверь и смиренно принялся ждать – больше ему ничего не оставалось. Он сел на кровать, взял телефон, и стал думать, как бы помягче сказать друзьям, что все переносится минимум на неделю. Стоило ему написать два сообщения, как переписка обернулась километровым срачом, чего и стоило ожидать.

Женя отбросил телефон на другую часть кровати, тот отскочил в стену и упал на пол. Рождественский лег лицом в подушку и прорычал в нее что-то очень некультурное.

***

Отец Рождественского был дважды женат. Первый раз – на маме Жени, второй – на другой женщине, с которой ему удалось ужиться получше. Он даже взял ее фамилию, и поэтому Женя, единственный в своем роде, остался обладателем фамилии «Рождественский».

Мама Жени сохраняла с бывшим супругом дружеские отношения, в особенности потому, что она хорошо общалась с его сестрой – тетей Людой. А отец Жени имел от второго брака троих детей, двое из которых были его родными, а его старшая дочь, Алена, была его падчерицей. Алена была на несколько лет старше своего сводного брата – в этом году ей исполнилось двадцать четыре, она жила в Хабаровске и работала дизайнером – вполне себе успешно.

Младшего сына отца Рождественского звали Слава, ему было девять, старшего – Миша, ему, кажется, недавно исполнилось двенадцать. Они, конечно, тоже присутствовали на семейном празднике. Слава и Миша неиронично были любимыми внуками их с Женей общей бабушки, той, что жила на Соловье Ключе, где на каждый новый год обычно собирались все родственники, кроме самого Жени и его мамы.

Очень часто у Жени закрадывались мысли о том, что он в этой семье лишний, но он тут же старался их отгонять – все-таки его отец не плохой человек, они с ним даже иногда видятся и проводят вместе время. Но трудно было не замечать, что бабушка его почему-то не любила. Казалось, что даже Алену она любила больше, чем его.

У самой Люды тоже была дочь – шестилетняя Юлька, двоюродная сестра Рождественского. А еще у Люды была подруга, которую в семье принимали, как родную. Ею была Анна Сновидцева – дама, которая чуть ли не всегда присутствовала на всех семейных мероприятиях, вытесняя маму Жени. Такая была у них дружба втроем: Люда, ее подружка Аня, и ее чуть менее известная подружка – матушка Рождественского.

У Анны было двое детей – старший Саша, мамина радость и гордость, и младшая – Кристина. Саша был ровесником Рождественского, но, в отличии от Жени, по рассказам своей матери, был как раз из тех людей, которые в свои девятнадцать уже успели пожать руку президенту. Анна рассказывала, что Александр всегда был гениальным ребенком – пока другие дети били крапиву палками, Саша уже наизусть знал таблицу Менделеева и умел решать квадратные уравнения. Сновидцев был лучом просветления, человеком, чье предназначение явно заключалось в чем-то большем. По крайней мере, такой он был на словах его мамы, но Рождественский не один раз встречался со Сновидцевым на семейных мероприятиях – он действительно производил впечатление умного ребенка, а когда родственники просили Сашу рассказать об очередной выигранное им олимпиаде, Рождественскому хотелось провалиться под землю.

Складывалось ощущение, что даже этого ребенка бабушка любила больше, чем Женю.

В прошлом году Сновидцев пробил потолок – он написал ЕГЭ по химии на сто баллов и улетел учиться в Петербург в медицинский. По крайней мере, разговоров о нем с этих пор стало чуточку меньше, но в душе Рождественский так и продолжал его тайком ненавидеть – что-то заставляло его думать, что Сновидцев делает это все с надменным лицом, делает это намеренно, чтобы опустить и без того недолюбленного Женю в глазах его родственников.

Сегодня на этом дурацком семейном празднике собрались все вышеперечисленные лица, кроме Александра Сновидцева, и даже некоторые другие люди, которых Рождественский совсем не знал, но которые по определению тоже были для него родственниками. Отец Жени со своей женой и Аленой, сама тетя Люда и ее мерзкий муж, ее подруга Аня и бабушка Рождественского образовывали так называемое «взрослое общество», в которое, к несчастью, входили и Женя с мамой.

В «детское общество» попадали все недорослики семьи – у них была отдельная тусовка, как и подобает на семейных праздниках. В их комнате гораздо тише, чем в зале.

Рождественский сжался на своей табуретке – теперь он слишком взрослый, чтобы уйти в детскую. Теперь он должен сидеть здесь до конца, слушать семейные сплетни, смотреть на пьяные рожи родственников и слушать их советы, до которых ему нет никакого дела. Каждый из них знает, что существует единственное верное понимание жизни, каждый из них уверен в собственной правоте. Диалог за столом был Рождественскому неприятен. За столом обсуждался его выбор в обучении. Название его факультета, его будущей профессии отзывались в его голове белым шумом. Весь диалог – сплошной белый шум.

– Да сейчас этих *** бесчисленное множество. Никому он после выпуска будет не нужен! Лучше бы вообще тогда в университет не поступал!

Рождественский слабо чувствовал под собой пол.

– Как же не поступал бы? И в армию бы его забрали!

– Так а в армию всяко надо! Не служил – не мужик.

– Нужно было идти в медицинский. – добавила тетя Люда, покосившись на подругу. – Вон, как твой Сашка! Ему же нравится, вон! А врачи всегда востребованы, и зарплаты у них высокие.

– Да! – гордо выкрикнула Анна. – А самое главное – это очень престижно! Работу всегда найти можно, здесь ты, Люда, права! И как аристократично звучит «Я – врач», понимаете? Понимаешь? – она обращалась к матери Рождественского. – Сказать в кругу знакомых: «Мой сын – врач!». Это же настоящий билет в свет!

– Ну что вы, поступил уже и поступил… – робко выдала матушка Жени. – К тому же второй год уже учится, да, Женечка?

Рождественский совсем заблудился в тумане. Сейчас бы широко открыть глаза и оказаться в другой вселенной – стать эльфом-травником или дварфом-охотником на монстров, полуросликом-бардом или даже остаться человеком и просто гулять глубоко в лесу. Голыми лодыжками задевать мокрую траву. Лечь и уснуть в маковом поле.