Конструкция

Мария Судьбинская

Конструкция

Эффект Придыбайло

Из подъезда пятиэтажной хрущевки, придерживая лямки рюкзака, вышел молодой человек. Его зовут Евгением Рождественским, и вот уже два года он не может вспомнить, на кого он учится.

Рождественский толком не знал, когда именно позабыл название своей специальности, потому что в один момент жизнь его превратилась в туманное маковое поле, бесконечное и неясное. Он даже не пытался ползать или барахтаться в нем – пока что все было не настолько плохо, чтобы предпринимать излишние усилия, а вспоминать, где он учится у него не было ни желания, ни необходимости.

Рождественскому было девятнадцать лет, и он обладал весьма приятной наружностью. У него было длинные, до плеч, мягкие, каштановые, вьющиеся волосы, достаточно острые черты лица и на вид пугливые, но внимательные темно-карие глаза. Его не слишком заботил его внешний вид – носил он что попало, но не забывал расчесываться, потому что знал, что кудри – это его главное достояние, пленяющие, как он надеялся, не только малолетних девочек, но и ровесниц. Женя был слеповат, и потому носил очки.

Ноябрьский ветер пронзал кости и суставы. Рождественский потер ладошки, спрятал руки в карманы и поджал пальцы ног – ему давно стоило достать свою зимнюю обувь и наконец переобуться, но лезть на шкаф, где стояла коробка с его ботинками, каждый раз было очень лениво. Осень во Владивостоке короткая – сначала лето, а потом практически сразу, без всякого предупреждения, наступает зима.

Рождественский внимательно осмотрел опустелый двор, абы кого не встретить. Ему хотелось поскорее добраться до своей гостинки, чтобы в тишине и спокойствии съесть пирожки, которые он нес в рюкзаке. Его любимая бабушка только что пожарила их и с любовью запихала пару штучек в контейнер Жене «в добрый путь» до соседнего дома.

Именно пирожки тревожили Женю – он боялся, что за пределами безопасных территорий, в виде его гостинки и бабушкиной квартиры, они могут исчезнуть. Словно скрываясь, он зашагал в сторону дома. Но позади, как назло, раздался голос:

– Рождественский!

Женя вздрогнул и едва не отскочил на другую сторону двора, как котенок, которого неожиданно ткнули в бок. Он обернулся – позади него стояла высоченная и широченная фигура – это был никто иной, как Паша Придыбайло, его знакомый, человек, обладавший легендарной славой во всем дворе – как-то в седьмом классе ему удалось сделать солнышко на железных качелях, которые оторвались в процессе и вместе с Пашей Придыбайло приземлились на асфальте. К сожалению или к счастью, это единственное, чем Придыбайло был известен, но детская площадка давно опустела, детишки на ней вымерли, уехали либо превратились в особей, подобных Рождественскому, так что чтить авторитет Придыбайло осталось некому.

Паша и сам превратился в «особь постарше». Когда Придыбайло перестал походить на безобидного придурка, а приобрел черты более грубоватые, он казался трижды отсидевшим в колонии строгого режима уголовником, хотя в эмоциональном и интеллектуальном плане он ничуть не изменился с момента инцидента с качелей. После окончания школы Придыбайло пропал с радаров – он чудом поступил в колледж, и где-то за кадром чудом окончил его, а когда ему вручили подставку под кофе в виде диплома, Паша вновь вернулся во двор и вот уже как пару лет ищет «нормальную работу».

На деле безработный Придыбайло фантомом бродит по пустому двору и колупается в разбитых машинах друзей своего отца. Рождественский уже пару месяцев как не видел его. Окна квартиры, где теперь жил Женя, и подъездная дверь его дома выходили на обратную от двора сторону.

Рождественский и Придыбайло крепко пожали друг другу руки.

– Рождественский! – Придыбайло улыбнулся во все свои желтые, как солнце, зубы. – Тысячу лет тебя не видел! Как поживаешь, какие новости?

– Потихоньку. – ответил Рождественский, отводя глаза и стараясь казаться как можно менее интересным. – Учеба, что еще сказать…

– Чего-то я тебе возле дома в последнее время совсем не вижу.

– Так я же переехал.

На лице Придыбайло промелькнуло искреннее удивление.

– Как переехал? – спросил он, явно не веря. – Куда?

Рождественский вздохнул.

– В соседний дом, – ответил он обреченно. – снимаю гостинку. – он запнулся. – У маминой знакомой…

– И давно? – Придыбайло похлопал глазами.

– Два месяца как.

– Ух ты, так ты теперь у нас самостоятельный, ну, это похвально, Рождественский, похвально! А еще новости какие?

Рождественский не заметил, как начал медленно идти, а Придыбайло увязался за ним.

– Какие новости? – ответил Рождественский. – Ночью с друзьями общаюсь, играем. Ничего не происходит, все чем-то заняты. Я на остров каждый день езжу, а Зимовец, зараза, пешочком в университет ходит. Ты сейчас где-нибудь работаешь?

– Неа, меня со склада выгнали месяц назад. Даже рассказывать не буду почему.

– Почему?

– Да я с Каштановым поспорил, что смогу десять огромных ящиков поднять, и я поднял! Только споткнулся, ящики упали, стеллажи повалили, ну и весь склад нахер этим самым, как его… Эффектом бабочки снесло… Ой, нет, эффектом домино! Или не им… Короче, господи, одна полка упала, а за ней и другие упали, Рождественский. Ну и все, уволили меня, зато Каштанов мне пятьсот рублей теперь должен. – Придыбайло самодовольно улыбнулся.

Паше Придыбайло было двадцать два года. По образованию он был повар-кондитер.

– Понятно. – сонно ответил Рождественский, зевнув. – Ну ладно, я домой пойду, раз дошли уже…

Они действительно стояли у подъездной двери дома Рождественского. Вокруг не было никого – пустота и лишь один воющий ветер, однако с пригорка открывался вид на более оживленную улицу – по ней ездили и сигналили машины, бегали люди, постоянно зажигался светофор. Рождественский вгляделся в беспокойный пешеходный переход, по которому ему приходилось ходить каждое утро, вновь развернулся и уже было собрался уходить.

– Эй-эй, ты куда!? – закричал Придыбайло. – Нет, Рождественский, так не пойдет! Значит ты теперь один живешь, а свою холостякскую конуру мне до сих пор не показал! Дай я зайду буквально на пять минут, посмотрю, как ты там устроился!

Рождественский стиснул зубы – ему просто хотелось спрятаться у себя дома, но от Придыбайло уже было не отвязаться. Он осознавал риски. Придыбайло – человек совершенно бесцеремонный и нетактичный, поэтому главное – не показывать ему пирожки, о которых Рождественский мечтал всю дорогу, а не то Паша сожрет все до последнего.

Конура Рождественского была на первом этаже, Женя открыл нужную дверь, и они с Придыбайло вошли в квартиру.

– Слушай, ну неплохо тут у тебя! – восхищенно сказал Придыбайло, едва не забыв разуться. – И компьютер ты, я вижу, перетащил, и холодильник есть, ну так а больше ничего и не надо!

Гостинка, где уже целых два месяца проживал Рождественский, была обернута желтыми узорчатыми обоями. В ней присутствовали кухонная ниша и кровать, а еще кофейный столик и целая табуретка. Здесь выделялось окно с широким подоконником, куда Рождественский поставил компьютер и монитор, сместив кактусовую пальму, жившую здесь задолго до него, в самый угол. Рядом с подоконником стояло игровое кресло, очевидно, неместного происхождения, у шкафа таились три гитары – одна акустическая и две электрические.

Придыбайло вальяжно подошел к холодильнику и распахнул его еще до того, как Рождественский успел возмутиться. Магнитики задрожали, но не попадали.

– Там ничего нет. – заранее сказал Рождественский.

– Как нет? Ты посмотри: тут у тебя сгущенка недоеденная! Господи! Тут даже есть кусок сыра!

– Положи сыр, Придыбайло! – Рождественский одним движением отобрал у Придыбайло сыр. – Я знал, что так будет!

– Как будет?

– Так, что ты придешь и сожрешь последние остатки моей еды! Отошел от холодильника! Быстро! – Рождественский закрыл собой холодильник.

– Да ты бы хоть чаю налил.

– Налью! Ты главное руки не распускай!

Придыбайло поднял руки и отошел в сторону, запнулся об табуретку и, пользуясь случаем, присел на нее. Рождественский поставил чайник, не сводя глаз с гостя и переживая за свои пирожки, таившиеся в рюкзаке, и помидоры черри, которые успешно спрятались от Придыбайло в глубинах холодильника, но в любой момент могли быть запросто им найдены, стоило хозяину на секунду отвлечься.

– Какой-то ты грустный, Жень, – сказал вдруг Придыбайло. – хотя у тебя в холодильнике еще целая сгущенка, ну, точнее, половина… Это из-за острова, да?

Чайник вскипел, и Рождественский нехотя достал сгущенку с хлебом.

– Слушай, Рождественский, – начал вдруг Придыбайло, намазывая сгущенку на хлеб. – А ты в детстве случайно не мечтал на карте покататься?

– На карте? – переспросил Рождественский.

Придыбайло откусил кусок хлеба, измазался сгущенкой и продолжил говорить с набитым ртом:

– Ну да, на гоночном карте. Ну мечтал же, было такое, да?

Рождественский не помнил, чтобы он особенно интересовался картами в детстве, но, наверняка, предложи ему такую авантюру, он бы, как и каждый нормальный мальчик, не отказался.

– Ну предположим. – Ответил он. – А ты что, карт где-то нашел?

Придыбайло махнул рукой:

– Не, я думаю сделать круче. Прикинь собрать карт самим. Это не должно быть так сложно. Нам бы только двигатель от мотоцикла, нет, лучше от квадроцикла, раму спаять… Из тележки магазинной. Ну колеса прикрутить и все, получается… Потом мы бы его покрасили и наклеек бы налепили! И гоняли бы по двору!

Рождественский улыбнулся так, будто бы Придыбайло было пять лет, и он с превеликим энтузиазмом рассказывал, как построит ракету из говна и палок, а на следующий же день – полетит на ней в космос.

– И что у тебя есть из необходимого? – спросил Рождественский.

– Ничего.

– А, ты, наверное, паять умеешь?

– Не умею. Но у меня есть знакомый…

– План супер, а главное надежный. – ответил Женя. – И где ты его собирать будешь? В гараже у отца?

– Да, а где еще?

Рождественский посмеялся.

– Ой, вот только не нужно делать вид, что ты такой умный и серьезный – не хочешь строить со мной карт. – нахмурился Придыбайло. – Это тебе не к лицу.

Рождественский отвернулся к окну. Сперва он не воспринял слова Придыбайло всерьез, но вдруг задумался. Женя знал, что ни одно дело, начатое в этом дворе, не было доведено до конца, а когда дело касается Паши Придыбайло – оно тем более обречено на тяжелую судьбу. Паша не соберет карт – это написано на его лице – но он не побоится потратить время и деньги, чтобы в итоге бросить все на пол пути, как это всегда и бывает.

Справедливости ради, времени у Придыбайло хоть отбавляй.

Серые будни едва не съели Женю, но все эти тупые фразы, сказанные Придыбайло, вдруг будто бы добавили всему окружению красок и расползлись по стенам, по потолку, по всей квартире, ярким акварельным цветком.

– Ладно, хорошо. – сказал Рождественский, убрав волосы за уши. – И где мы будем на этом карте ездить?

Придыбайло услышал в его тоне издевку.

– Не хочешь помогать – не надо. – обиженно ответил он. – Мое дело было предложить. А ты и дальше катайся на автобусе по острову! А мог ведь кататься на карте – по двору! – Придыбайло показал кулак.

– Вообще-то я еще не отказался, просто это очень спонтанно, знаешь… Подожди, блин! Как тебе это в голову пришло? И когда? Минуту назад? И как вообще «строить карт»? Уже вижу, сколько денег мы вложим в драндулет, который скорей всего еще и не поедет.

– Чего бы это он не поехал?

– Хорошо, допустим, он поедет. На первом прокате его у тебя отберут менты.

Придыбайло отвернулся к окну и оперся головой на кулак.

– Да иди ты.

Рождественский молча ждал ответов.

– Короче, – продолжил Придыбайло. – Если хочешь знать – у меня сломалось кресло. А потом мне попалось в ютубе видео, как два типа собирают карт из магазинной тележки, а у них в нем кресло – да точь-в-точь мое! Вот я подумал: а почему бы не собрать карт?

– Жаль, в каком-нибудь ядерном реакторе не пригодится кресло, а то можно было бы собрать и его.

– Так все! – возмутился Придыбайло. – Я доедаю твою сгущенку и ухожу!

– Да стой ты! Я еще не отказался!

– Тогда зачем ты реагируешь так, будто я несу херню!?

Рождественский постучал пальцами по столу. Хотя он и был воодушевлен, он не мог так легко согласится. Все-таки – он уже второкурсник, взрослый, самостоятельный и рациональный человек. Ему нужно заняться делом, нужно чего-то добиться, а не строить карт из магазинной тележки в гараже безработного знакомого. Классе в десятом он бы без раздумий согласился, и он бы без раздумий согласился и сейчас, если бы все его окружение не твердило ему он том, что он уже вырос.

И все же, согласиться хотелось.

– Ладно, давай построим карт. – Не выдержал Рождественский.

– Ого, ты и впрямь согласен?

– Но только если мы будем работать над ним еще с кем-нибудь, и я не один буду тратить на него деньги. – он поправил очки и улыбнулся. – И все-таки вопросик: где мы все же собираемся на нем кататься? Во дворе? – Рождественский встал, подошел окну и рукой приподнял штору. – Подожди, Придыбайло, сейчас же почти зима! Скоро еще ледяной дождь будет, и весь двор превратиться в каток! Какой карт, ты совсем дурак?

– Рождественский, мы еще даже не начали, а ты уже истеришь! Во-первых, ты думал мы по щелчку пальцев все сделаем? Да мы народ только к зиме успеем собрать! А потом нам еще двигатель найти, купить, в конце концов – заработать на него… Научиться паять!

– Ты же сказал, у тебя есть знакомый…

– Так я-то откуда знаю, захочет ли он строить карт! Я с ним с начала осени не общался. Может он вообще уже в армии! Это неважно, Рождественский! А во-вторых, мы будем кататься на трассе за городом. Или можно на Соловье-Ключе… У твоих родственников вокруг дачи! В любом случае, это случится тогда, когда после ледяного дождя все уже успеет оттаять, как обычно, где-то в марте… Вот так вот! Ты тоже друзей своих зови. А про карт я тебе видео прямо сейчас скину – увидишь, как там все просто.

– Хорошо, – Рождественский протянул Придыбайло руку. – Значит мы строим карт.

Придыбайло ушел. Воодушевленный Рождественский чуток постоял у двери и внезапно вспомнил о пирожках. Он бережно достал их из рюкзака, переложил их из пластикового контейнера в глубокую тарелку и снова налил себе чай. Пирожки были еще теплые. Рождественский любил жаренные пирожки, у бабушки они были самые лучшие – такие блестящие и нежные, откусишь – и масло аж стекает по губам.

Он взял телефон, установил его горизонтально, подперев тарелкой, и включил видео, которое отправил ему Придыбайло, после чего наконец потянулся рукой к позолоченным пирожкам. Но вдруг раздался стук в дверь. Рождественский, словно кот, от неожиданности едва не отлетел в другую часть гостинки, но тут же поднялся, накинул на пирожки полотенце и в растерянности замотал головой по сторонам.

Из-за двери послышался голос Придыбайло:

– Эй, Рождественский! Открой, я у тебя телефон оставил!

Рождественский зачем-то схватил пирожки, так, что телефон упал на стол, и в панике спрятал их в буфет.

– Сейчас! – крикнул он, ища у себя в поле зрения телефон. Первым, попавшемся ему на глаза, конечно, стал его собственный, на котором шло видео, где двое мужчин варили карт из магазинной тележки. Рождественский совсем потерялся в пространстве – еще чуть-чуть и у него бы случилась сенсорная перегрузка.

– Ну где ты там!?

Рождественский заметался по комнате и спустя пару секунд отыскал несчастный телефон Придыбайло. Он подошел к двери, быстро протянул его приятелю и также быстро закрыл дверь, чуть не придавив Придыбайло пальцы.

Не успел Рождественский повернуться, как снова раздался стук в дверь.

– Мне показалось, или у тебя пирожками пахло. – послышалось из-за двери.

– Да иди ты уже! Не дам!

– Ах, ты! Ну я тебе припомню это, Рождественский, припомню!

Придыбайло ушел. Рождественский перемотал видео на начало и наконец укусил пирожок.

Мужчины из видео спустя тринадцать минут уже имели при себе готовый карт. Рождественский уловил основную суть, и хотя видео было на английском, который он очень слабо понимал, основной план действий успешно структурировался у него в сознании. Так, словно по волшебству, происходило всегда, будто это был один из жизненных законов: когда ты ищешь действительно нужную информацию, тебе неважно, что она на английском, но когда это школьный урок и ты сидишь за учебником, неизвестного происхождения буквы прямо расплываются у тебя перед лицом.

Шашлычная

Признаться, интрига Придыбайло разрядила околозимнюю тоску. Ровно в тот же вечер Рождественский написал своему другу – Леше Зимовцу, быстро уговорил его помогать с картом и даже поручил ему задание – списаться с Пашей и обсудить все детали.

Мысли об авантюре подняли Жене настроение, а в последнее время Рождественский только и делал, что плевал в потолок, будучи не в состоянии настроиться ни на учебу, ни на работу. Девятнадцать лет прогремели как гром среди ясного неба, и что хуже всего – это ничего не значило. Казалось бы, он стал старше, но перемен никаких. Он никак не чувствовал себя взрослым.

Учеба его раздражала, что было ожидаемо, ведь в своей специальности он успел в тайне разочароваться еще до того, как поступил в университет. Выросший на сериале «Универ» Рождественский был разбит, когда узнал, что все это время ему вешали лапшу на уши. Все кругом твердили, что он привыкнет, и это просто «смена обстановки», и Рождественский хотел надеяться на лучшее, но к середине второго курса он только больше запутался в жизни.

Наверное, учеба – это не его. То ли от того, что он просто глупый, хотя оценки у него неплохие, то ли от чего другого, то ли от того, что с учебой в целом что-то не так. А может быть просто не стоило строить университет на острове, добираться куда приходилось, без всякой иронии, «через моря и океаны», что уничтожало последние крупицы его желания посещать учебное заведение в принципе.

Вставать рано, съедать на завтрак окаменевший сухарь, доставшийся ему в наследство от дяди Плюшкина, натягивать рейтузы, сначала одну штанину, а потом, минут через десять, другую, выходить из дома на улицу, обдуваемую семью Владивостокскими ветрами, и ковылять до остановки, пересекая родимые очкуры – все это было лишь прелюдией к «студенческой жизни», которая совершенно себя не оправдывала. Обучение на факультете происходило так интенсивно, что Рождественский, как и половина его однокурсников, вообще забыл на кого он учится. Изучить всю философию с девятого по двадцатый век, переписав пару предложений с презентации – раз плюнуть – студенты справлялись с этим на раз два! Только вот об оставшейся в голове каше не пишут в красивых рекламных брошюрах.

Самым удивительным в этой белиберде Рождественский находил то, что среди университетских обывателей встречались и те, кто брал от жизни «все»: участвовал в конкурсах и соревнованиях, пел, танцевал, держал баннеры, в минуту молчания молчал как можно громче, знал президента через одно-два рукопожатия и имел выдающиеся достижения в «учебе». Жене давно стало понятно, что самые душевные и умные в вузе люди – это ребята с печальными физиономиями, забитые по углам или кучкующиеся мелкими компаниями – они понимали, что тратят время впустую, но не могли уйти. Самое страшное – Рождественский никогда не считал себя гением, более того – всю жизнь ему твердили, что он дурак и лентяй, но даже он сходил с ума от безделья, даже он понимал, что никакой «учебы» здесь нет.

И все же кто-то брал от учебы «все».

Рождественский ненавидел таких людей. Они готовы были танцевать с бубном, лишь бы не учить закон Ома на втором курсе технической специальности. А когда дело касалось профессиональных дисциплин – они, даже не пытаясь вникнуть, играли в Subway Serf, зная, что как-нибудь выкрутятся. Рождественский вникал – но практически все, от чем говорили на парах, он итак уже знал.

Все, что когда-то взрослые говорили о высшем образовании, вспоминая студенческие годы со слезами счастья, оказалось ложью – но взрослым не объяснишь. Казалось, что университет должен отсеивать ниочемных, ведь высшее образование необязательно, но каждый второй студент не мог объяснить, зачем он ходит на пары. Наихудшая обстановка была, пожалуй, на гумманитарке – там, где проходной балл на бюджет колебался в районе двухсот девяносто пяти баллов, бюджетных мест было от силы пять штук, а на платное брали всех, кто умел держать ручку в руках. Часто случалось так, что вполне себе умный студент, недобравший до проходного на бюджет два балла, был вынужден платить пол миллиона рублей ровно также, как был вынужден платить студент, набравший за три предмета меньше, чем он за один. Но плакаться о несправедливости самого поступления не было смысла.

Лучше бы Рождественский действительно стал морячком – в казарме хотя бы учили чистить картошку. «Учеба на острове – престиж!» – говорили они, – «слово «остров» уже давно не ассоциируется с каторгой!»

Выбор, куда пойти после школы, как выяснилось, для Рождественского и всех его друзей оказался во много раз проще, чем выбор пачки чипсов в ларьке, однако, к чему бы он ни приводил – он в любом случае сопровождался горькими слезами или хотя бы унылой меланхолией. Никто толком ничего и не выбирал. Щелчок! – и все они уже где-то.

А что касается друзей Рождественского, начнем с того, что слово «друг» было уж слишком возвышенным, и часто вводило Женю в растерянность. Каждый человек, живущий на планете, под словом «друг» подразумевает что-то свое, а потому настоящая дружба возможна лишь в очень редких случаях. Кто-то с кем-то познакомились в трамвае – и они уже друзья навеки, а кто-то с кем-то общается уже десять лет, но до сих пор ни одному из них неясно, друзья они или все еще знакомые.

Рождественский так и не разобрался, что он считает дружбой, точнее – он запутался в этом понятии, как только отдалился от школьных друзей.

В школьные годы, когда он был еще полон сил и энергии и не позволял себе бухать в одиночестве, Рождественский общался со всеми. Гулял и играл – тоже со всеми. Но настоящих друзей у него было трое – Лера Духовенская, Леша Зимовец, и Данил Шкатулкин.

Духовенская тоже училась на острове, и это было чуть ли не единственным, что спасло Рождественского от одинокой гибели на злосчастном куске земли в океане. Лера училась на лингвистическом, но только первый год, в прошлом году она училась на филфаке, где особенно не ужилась с одногруппницами – они постоянно пытались ее сглазить, но, увы, но сглазить Леру было невозможно – у нее у самой была ведьминская родинка на носу.

Лера была достаточно замкнута и с трудом устанавливала контакты, но всегда говорила, что проблем с коммуникаций не имеет и просто не хочет поддерживать общение с большинством окружающих ее людей. Так что в университете друзей у нее не было. Она училась на лингвистике, куда сбежала с филфака, а коллектив как раз стал одной из причин ее перевода.

Лера выглядела младше своего возраста. Она была худенькой, низенькой и чаще всего заплетала свои длинные черные волосы в две косички, придавших ее лицу еще более детские черты. У Леры были большие светло-голубые глаза и выразительные брови, которые она без стеснения хмурила в оборонительных или нападательных социальных ситуациях.

Когда закончились пары, Рождественский побежал до автобуса. Зайдя в автобус, Женя тут же увидел Леру, у которой тоже кончились пары. Он бросил ей приветливый взгляд и подсел к ней на задние сидения, а она помахала в ответ.

– Рождественский! – сказала она, заулыбавшись. – Ну привет!

– Привет, Лера. – Он посмотрел ей в глаза, и, как это обычно бывает, когда глядишь в глаза близкому другу, тоже расплылся в улыбке. – Как идут дела?

Лера быстро переменилась в лице и поделилась с Рождественским последними новостями: как оказалось, ее отношения с однокурсницами вновь обострились, но не сказать, что ее это слишком заботило. На носу был научный студенческий форум, участвовать в котором Леру склоняла одна из преподавательниц, но та отказывалась, поскольку считала его бессмысленной показушной чепухой. К тому же, что в форуме собирались участвовать многие ребята из ее группы – количество заявок вовсе не было катастрофически мало, и потенциальное участие Леры не несло существенных изменений. И все же преподаватели хотели видеть Духовенскую на форуме – у нее были неплохие шансы занять призовое место. Лере было плевать, но сегодняшний день перевернул все с ног на голову. На фоне очередной ссоры с одной из одногруппниц, продавшей заявку на участие и очень надеющейся победить, Лера тоже подалась в участники ей назло.

– По крайней мере, у тебя на факультете происходит хоть что-то забавное…