Здесь перезимует горе

Это всё, что есть и представляет ценность.

Ну и еда: мюсли, глазированные сырки (5шт), детские пюрешки (2шт), хлеб, яблоки (5шт), молоко, две шоколадки, булочки (5шт), яйца, картошка (1кг), котлеты (3шт), печеньки, сушки, вода, бананы. Еле дотащила.

До самой ночи я с мучениями скачиваю пиратские программы, которые мне обычно нужны для работы. Фотошоп и другие программы Adobe, а также всё для черчения и 3д моделирования. Взламывая лицензии, чувствую себя тупым хакером, перетаскивая из папки в папку какие-то ключи.

В час ночи мне приходит в голову мысль, пойти постирать вещи. А, так как сменной одежды у меня нет, приходится идти в одних трусах и пальто. Отчего мысли о проституции и порнофильмах снова и снова лезут мне в голову, заставляя хихикать.

Потом сил хватает только развесить вещи, убрать продукты в холодильник и завалиться спать.

А дальше всю ночь мне снится спокойствие прошлой жизни. Дом. И в итоге я просыпаюсь уничтоженной. Оказавшись на краю той дыры в душе.

У меня не получается заставить себя встать, чтобы умыться и позавтракать. Не удается и пообедать. Получается только смотреть на пустое место, где должна быть вторая кровать и плакать. Вечером я шаг за шагом дохожу до туалета и умываюсь. Какой-то мужчина практически шарахается от меня, когда я на кухне перекусываю бананом. А потом снова засыпаю. На следующий день всё повторяется. Меня тошнит от голода. Трясет, как при ознобе. Но сил что-то делать нет. Я стараюсь думать о жизни, но смерть побеждает. Я вою и захлебываюсь несправедливостью. Мне хочется встать и идти, но тело не шевелится. Всё снова потеряло смысл.

На третий день я добираюсь до телефона, где уже скопились уведомления от моего любимого и ненавистного дворецкого Остина.

“Ваши жизни восстановлены!” – пишет он.

А дальше все взрывается. Бум-бам-бабах. Коктейли и пончики улетают куда-то вниз. Радужки прилетают не туда, куда надо. Бум-бам. Печеньки уничтожаются. Лед, цепи, веревки. Превосходно, восхитительно, прекрасно. Звёзды-звёзды-звёзды. Монеты. Жизни кончаются. Сад и дом строятся. Призы. Бесконечные жизни. Бум-бам-бабах. Огромные бомбы, маленькие бомбы, самолеты. Бам. Всё новые и новые уровни. Всё больше комнат, заваленных хламом. Три в ряд, четыре, пять. Бомба. Заново, заново, заново. Звёзды-звёзды-звёзды. Мед, цветы, пчелы. Монеты. Синий, фиолетовый, красный, желтый, зеленый. Остин.

Ни одной мысли в голове не остается. Благодаря чему получается встать и перекусить. Потом умыться. И даже дойти до кухни, чтобы варить всю картошку.

В десять вечера, первый раз за последнее время, я полноценно ем, пью чай с шоколадкой и возвращаюсь в состояние отрицания. А в одиннадцать вечера я уже уезжаю из города, прихватив с собой чей-то шампунь, синее мыло и полотенце хостела. Как самый настоящий вор.

***

Снова падает снег. Фары подсвечивают снежинки, так что дорогу почти не видно. Я мчусь из этого старого осеннего города на летней резине. Дурацкая лампочка просит залить бензин. Съезжаю на обочину и интересуюсь у Скарлетт, где ближайшая заправка. И тут оказывается, что на выезде из города, я повернула не туда и сейчас еду вдоль озера, а не по трассе, как собиралась. А все заправки остались на трассе.

Ну, будем надеятся, что бензина хватит, потому что разворачиваться мне неохото. Я еду дальше. Очень странно, что не видно воду. Судя по карте, она прямо около меня. Проезжаю еще метров триста и замечаю знак “Ерундово”. Ну и почему в России поселки всегда так странно называются? И почему нигде нет фонарей? После автобусной остановки я чувствую воду. Не вижу озеро, но знаю, что оно тут. И вот, спустя еще пару мгновений я, наконец, вижу. Может даже показаться, что это море. Сворачиваю, выключаю фары и выхожу.

Трудно описать эту атмосферу. Что-то пугающее, заманивающее, огромное и какое-то родное. На улице жутко холодно, особенно после тепла машины. Я беру плед, для тепла засовываю ноги прямо в ботинках в сапоги и иду к воде. Пляж огромный. Немного укрыт снегом, отчего контрастно выделяется на фоне черной воды. Спокойная мощь. Я сажусь на песок и долго-долго сижу. Просто сливаюсь с природой.

Странно, я чувствую, что могу найти здесь себя, хотя именно здесь я никогда не бывала. Как будто я где-то там, под водой. Как будто здесь, в темноте, я там, у края ямы, даже в самой яме. И оказывается, что внизу собрано всё, о чем я не могу думать. И это не плохие вещи, а самые радостные воспоминания, от которых разрывается душа. Здесь на дне я могу всё это перебрать, могу побыть настоящей. Но со дна одной не выбраться, поэтому остаюсь сидеть на краю.

Через час или два встаю и бреду к машине. Ощущение, что я осталась одна в мире. Ни машин, ни людей. Залезаю в салон, стягиваю сапоги, нахожу в бардачке листочек с ручкой и начинаю свой список, который будет еще долгое время лежать во внутреннем кармане, в обнимку с другой самой ценной для меня бумагой.

Роза с чашкой

Озеро Ильмень

***

Спустя 15 километров лампочка начинает на меня орать. А до заправки еще минут пять. Этот звук ужасно раздражает, и я начинаю тыкать на все кнопки, которые по моему мнению, могут его заткнуть. Случайно поворачиваю выключатель фар и оказываюсь в полной темноте на скорости 100 км/ч. До мозга доходит ужас ситуации только спустя долгую секунду, отчего на это мгновение возникает прекрасное чувство невесомости в пространстве. Но, как только мозг включается, зачем-то приказывает резко давить на тормоз и машину заносит. Я плыву, как в замедленной съемке. Я спокойна. Включаю фары и сливаюсь с машиной. Выкручиваю руль влево, потом вправо, снова влево. Очень похоже на управление игрушечной машинкой, которая была у меня в детстве. Паша, мой брат, тогда пытался научить меня, но я не понимала, почему поворот работает с запозданием. И вот спустя почти 30 лет у меня получается. Ты можешь мной гордиться брат! Кручу влево, кручу вправо, и вот уже еду прямо. Точнее скольжу. И в этот момент, как обычно “вовремя”, в голове всплывает: “первое правило – не тормозить резко на льду”. Колеса начинают цепляться за асфальт, и я продолжаю движение. Вижу заправку и сворачиваю. Расплатившись, мысленно подсчитываю оставшиеся деньги и иду в туалет. И тут-то меня накрывает адреналин. Я трясусь, руки не слушаются, ноги так сильно дрожат, что приходится сесть на грязный пол. Чувствую, как вся кровь отливает от лица. Потом встаю и умываюсь ледяной водой до тех пор, пока не становится чуть легче. Дышу. Вдох-выдох. Раз, два, три. Вдох-выдох. Выхожу и ловлю на себе недовольный взгляд женщины с ребенком, но мне всё равно. Я испугалась. И мне это понравилось.

Сажусь в машину и еду дальше. Мотор или что-то еще странно гудит, и я решаю больше не заправляться на непонятных заправках.

В моей голове постоянно всплывает то чувство невесомости, которое возникло, когда потухли фары. Когда несешься в полной темноте. Через полчаса я выкручиваю шутки с Камеди радио на минимум, убеждаюсь, что рядом нет никаких населенных пунктов, дорога прямая, и что я совершенно одна. Раз, два, три. Сознательно выключаю фары. Это нереально. Главное не тормозить. Чувство свободы, полета. Включаю фары. Снова осматриваюсь и снова выключаю. Жму сильнее на газ. Отчего-то хочется улыбаться и кричать, как в глупых подростковых фильмах. Десять долгих секунд полета. Включаю и еду дальше. По радио играет Металлика, и я делаю звук на полную. На другой станции Вивальди. Потом Роллинг Стоунс с песней Пейнт ит Блэк. Я ору, не попадая в слова и ноты.

“I wanna see it painted, painted, painted, painted black”

Когда она заканчивается, я выключаю радио и выключаю свет. Я на каком-то душевном подъеме, который дарит музыка. Секунда, две, три, четыре… И тут резкий свет слева, силуэт на дороге и… БАМ. Удар, страх, тормоз. Машина, к счастью, без заноса, трясясь на гравии тормозит на обочине.

Глава 2 Очередной ночной кошмар

Как часто мы задумываемся о плохом?

Когда наша пожилая мама долго не берет трубку, в голове сразу куча мыслей. Плохих мыслей. Когда наша сестра, гуляя с собакой вечером, никак возвращается в обычное время, в голове только маньяки и насильники. Когда родные едут на дачу, но спустя уже три часа у них всё еще “аппарат абонента выключен”, перед глазами перевернутая машина и разбитые стекла.

В такие моменты сразу думаешь о плохом.

Мы так устроены, что думаем о плохом, как только нарушается обычный ритм вещей. Но не всерьез. Мы думаем, что вот мы об этом подумаем, но на самом деле такого не случится.

Ведь плохое всегда случается с кем-то другим. Не с нами.

***

Сердце стучит, как сумасшедшее. Мозгом мне совсем не хочется выходить, но ноги сами несут тело на дорогу. От шока и адреналина меня снова всю трясет.

Второй автомобиль, который выезжал с второстепенной дороги, уехал, и я осталась совершенно одна. Я не успела понять, что было на дороге, или кто. О господи, а вдруг это человек? Силуэт был маленький. Что если ребенок?

Я готова потерять сознание, но меня только тошнит. Кое-как я достаю из кармана телефон и включаю фонарик. Это получается не сразу, а теперь свет так яростно прыгает, что только мешает. В голове у меня бьется только одна мысль: пусть это будет не человек, господи, пусть это будет всего лишь собака, только бы это была собака, ну, пожалуйста. Мне страшно осветить, страшно увидеть, что именно я сбила. И первый раз мужества хватает только на мгновение, за которое я убеждаюсь, что на дороге что-то точно лежит. Меня трясет еще сильнее и вдруг становится холодно. У меня начинается истерика, и я незаметно отступаю назад к машине. Я закрываю лицо руками и пытаюсь успокоиться.

– Все хорошо-все хорошо-все хорошо, – повторяю это себе, когда слышу тихий стон.

Я неуверенно бегу, стараясь морально подготовиться к тому, что сейчас увижу. Тело бедного животного лежит в луже крови на разделительной полосе. Собака не издает никаких звуков и, кажется, не дышит. Я матерюсь и рыдаю. Что делать?

“В багажнике есть лопата”, – всплывает в голове непрошенная мысль.

Звук приближающейся встречной машины заставляет меня наклониться и подтащить тело к себе. Проезжая, водитель не останавливается, но зато оглушительно громко сигналит. Однако я даже не вздрагиваю. Снова свечу на тело. На этот раз уже не так страшно смотреть. Но тут я замечаю какое-то движение и матерюсь так, как никогда до этого даже в мыслях не делала. Маленький, кровавый комочек копошился у ее задних лап. Он облеплен чем-то непонятным. Сквозь ужас я тыкаю в щенка, а потом чуть более уверенно снимаю с его морды какую-то склизкую оболочку. Он начинает скулить, и я бегу с ним в машину и кладу на заднее сиденье. Хватаю плед и за мамой. Каждую секунду боюсь, что поедет машина, но никого нет. Только я, страх и запах крови. Я заворачиваю собаку в ткань и, видимо, на адреналине, поднимаю ее. Кое-как доношу до машины. Кладу ее рядом со щенком, который сразу ползет к маме. Мне становится по-настоящему дурно. Тут слишком яркий свет. Все, что я вижу, это красный цвет, заливающий белую шерсть. Я ужасный человек. Быстро липкими от крови руками я ищу на телефоне хоть какой-то населенный пункт рядом. Может, еще удастся спасти других щенят…

Местоположение определяется где-то на границе Псковской и Новгородской области. Радом нет городов. Ближайшая ветеринарка в Пскове, до которого несколько часов. Рядом только какие-то Красные Струги более-менее крупный поселок. Вбиваю маршрут до них, и Скарлетт показывает путь через какой-то непонятный объезд. Два часа…

– Но вот же дорога! Давай через нее покажи маршрут! – кричу я навигатору.

Короче, ладно, без маршрута справлюсь.

Еду. Кровь на руках застывает, и руль перестает скользить, но начинает липнуть. Малыш сзади верещит. В голове у меня крутится матершиная мантра. Минут за десять доезжаю до какой-то дороги с фонарями. Еще через пять, проехав деревню с очередным странным названием “Лудони”, я сворачиваю в темноту. Какая-то петляющая грунтовка. Сажусь, склонившись к стеклу, и пытаюсь хоть что-то разглядеть. Вокруг один только лес. Хочу помыть переднее стекло, но от стресса путаю рычаги и случайно включаю дальний свет.

– Дура!

Становится лучше видно, но зато еще страшнее. Картинка, как в ужастиках. Яркий свет, черные деревья, пустота. Жму на газ, и машину начинает бешено трясти на кочках.

– Мамочка, как я хочу домой.

Смотрю на навигатор, я проезжаю какое-то свиное болото. Развилка. Налево.

Вот черт. Тут железная дорога! Поэтому и вело в объезд? Листаю карту. Вот! Переезд. Революционная улица, затем Виноградова, затем Победы… Названий не видно, еду на интуиции в центр городка. Останавливаюсь и нахожу на карте поликлинику. Улица Победы и с нее направо. Обычный домик. Не поликлиника! По карте тут. Но тут ничего нет! В отчаянии еду дальше. Есть еще больница, но кто меня туда пустит с мертвой собакой?

Впереди замечаю каких-то людей и еду к ним. Поравнявшись, опускаю стекло и окликаю их. Они присвистывают и говорят:

– Ого какая тачка. Хочешь прокатить?

Пятеро молодых ребят с бутылками пива. И чего им не спится в два часа ночи?

Я спрашиваю нет ли у них здесь ветеринарной клиники или чего-то похожего.

– Не, тут нету. Это тебе до города надо.

– А тут точно нет?

– Точнее не придумаешь. А что случилось-то?

Я секунду медлю, а затем опускаю заднее стекло. Они по очереди заглядывают.

– Твою-то мать!

Самая приличная их реакция.

– Она жива?

– Ты чо, дебил?

– Закопайте ее нафиг.

– Это что, щенок?

Поток риторических вопросов заканчивается, и я объясняю им ситуацию.

– Думаете, еще живы?

– Надеюсь.

– Ох ладно, дамочка. Ща достанем.

– Юр, ты того?

– Я в этом не участвую

– Ой, давай вали домой.

Саня открывает дверь и передает мне щенка.

– Подержите, пожалуйста.

Я выхожу к нему. Остальные ребята отходят подальше.

Юра допивает пиво и откидывает бутылку куда-то в кусты. Закатывает рукава и говорит, будто собрался в космос:

– Поехали.

Аккуратно и уверенно этот молодой парень быдловатого вида при свете машинных лампочек достает кровавые комки из тела мертвой собаки. Я лишь в полнейшем ужасе с распахнутыми глазами наблюдаю за этой сюрреалистической картиной, стоя у противоположной двери. Другой тощий парень принимает щенков. Кого-то, где-то за пределами света и внимания, тошнит.

– Ну что там Даник? Хоть один живой есть?

– Ну парочка дергаются. Я без понятия.

– Надо их к твоей бабке.

– Ну, нет.

– Дамочка, садитесь.

Я послушно сажусь за руль. Самый разговорчивый, Юрец, запихивает тощего паренька на переднее сиденье, а сам забирается назад. Остальные топчутся и не хотят залезать.

– Чо, хотите в багажник? – спрашивает Юра.

– Юрец, мы лучше пешочком.

– А я лучше домой.

Юра хлопает дверью и говорит:

– Поехали. Даник, покажи дорогу.

– Бабушка меня прибьет! – ноет Даниил.

– Не ссы.

Мальчик себя пересиливает и произносит:

– Ну, тут близко, сначала будет церковь, а потом два раза направо.

Доезжаем мы минуты за три.

– Вот этот синий. Подождите тут, я пойду разбужу бабушку.

Но, как оказывается, бабушка не спит. Стоит Даниле выйти из машины, как дверь дома открывается и показывается низкий, грозный силуэт. Парень идет в дом, и начинаются переговоры.

– Ща она его ушатает, – тактично произносит Юрчик.

Еще пара минут и они вдвоем идут к машине. Я выхожу навстречу.

– Здравствуйте, извините за беспокойство… – начинаю я, но женщина перебивает меня и сразу просит показать животных.

– Здрасьте, приехали, – по ее лицу я понимаю, что всё плохо, но посмотрев на меня своими жесткими глазами, она приказывает, – несите в дом.

Юра берет собаку и несет вслед за бабкой.

– Данёк, не тупи, щенков возьми.

Мне остается только пойти за ними.

Дома тепло и очень уютно. Мы разуваемся и проходим на кухню. Женщина очень быстро освобождает круглый стол, подстилает какую-то тряпку и движением показывает класть собак на стол. Всё это напоминает русский сериал со второго канала, и я начинаю нервно подхихикивать.

– Когда это случилось?

– Э… – собираюсь с мыслями я. – Минут 40 назад.

Она хмурится и начинает ощупывать живот. Потом осматривает комочки.

– Щенки-то как, сами вышли?

– Только первый, остальных я достал.

– Господи, помилуй. Данечка, принеси ведро воды. А ты, – она тычет в Юру, – еще раз вытащишь его ночью, прибью!

– Нин Алексевна, так он сам.

– Я тебе дам!

Она начинает бродить по кухне, доставая какие-то вещи, а я всё время оказываюсь у нее на пути.

– Доченька, тебе бы умыться.

Я ловлю свое отражение в зеркале и понимаю, что она права. Аккуратно пробираюсь к умывальнику и стараюсь, как можно тщательней, смыть кровь с рук. Дребезжащий, железный звук деревенского рукомойника превращает меня в маленькую, провинившуюся девочку, которая изо всех сил старается сдержать слезы. Но на этот раз я совершила не мелкий проступок, за который положено несколько часов стоять в углу, а нечто ужасно непоправимое.

– Зовут-то тебя как?

– Женя.

– Евгения, красивое имя. А я Нина Алексеевна. Пойди-ка в ту комнату, посиди. Только куртку свою сыми, – она указывает на моё окончально испорченное светло-бежевое пальто. – А вы мальчики останьтесь, поможете.

Я рада, что она меня выгнала.

Соседняя комната, это на самом деле продолжение кухни. Отделена она только шкафами и занавеской. Тут сразу и общая комната, и отдельные комнатки, где помещаются только кровати. Они отделены перегородками, не доходящими до потолка, и занавесками, чтобы сохранялось тепло от печи. Точно так же у моего деда в деревне. Это так успокаивает.

Я снимаю пальто и присаживаюсь на кресло в углу. Какой же длинный день… Пытаюсь проиграть его целиком в своей голове, но в итоге просто засыпаю. Сплю я как-то напряженно. Таким сном, который только еще сильнее утомляет. Я стараюсь выкинуть все мысли из головы, не думать всерьез, глубоко. Но, когда часы бьют пять утра, не выдерживаю и иду на кухню. Здесь очень резкий запах спирта и крови. В коробке на полу, рядом со входом копошатся и пищат четверо маленьких светленьких щенят. А рядом лежит их мама, аккуратно завернутая в окровавленную тряпку, и два крохотных ужасающе неподвижных свертка.

Нина Алексеевна стоит у раковины и что-то моет. Стол чистый и снова уставлен посудой. На полу кое-где видна кровь и осенняя грязь. Мне не очень понятно, что она делала с бедной собакой, но и спрашивать я не хочу.

– Могу я помочь?

Женщина вздрагивает и молча протягивает мне тряпку. Я начинаю мыть, окрашенный в охру, деревянный пол, а мысли мои уносятся к лопате в багажнике и правилам компьютерной игры. Горло перехватывает, и я чувствую, что вот-вот разрыдаюсь. Тру доски очень тщательно и трижды мою тряпку в ведре с холодной водой.

– Да уже чисто. Подымайся. Тряпку туда. Мальчиков я спать отправила… Бери стул и пошли на терраску, чай попьем. Ну, что за неделя…

Я выполняю все ее приказания, мою руки и с табуреткой иду на террасу. Вообще-то, это веранда, так как она застеклена, но это не важно.

Больше часа мы неторопливо разговариваем и пьем чай. Она рассказывает про то, как три дня назад ей пришлось спасать их собаку. Она теряла сознание от боли и никак не могла родить.

– За 40 лет работы с животными всего раз собака не могла родить. А тут две за неделю, – она молчит какое-то время и потом продолжает, – Видела, светленькую? Последней ее достала, а живая. Два кабеля не выжили, а их-то вы раньше достали. Этот мне умелец… Все-таки девчонки живучей.

Она немного рассказывает о себе, в грубовато резкой манере. Кратко делится со мной своими переживаниями из-за проблем с алкоголем у своей единственной дочери, а я в ответ выдаю ей вымышленную историю своей жизни. В этот раз я живу в Пскове, еду в командировку на пару недель. Не замужем, без детей. Архитектор. Машину дали на работе, для поездки в Великий Новгород. Стыдно отвечать на искренность обманом, особенно тому, кто помог, но на другое я сейчас не способна. Несмотря на то, что я лгу у нас получается очень душевный разговор. Женщина сама предлагает оставить щенков у них. Все-таки в доме есть кормящая собака, и потом, она сможет пристроить их через ветклинику, в которой работала. Я соглашаюсь, и, как можно увереннее, протягиваю ей пять тысяч на щенков и за помощь. Я никогда не умела давать деньги людям не смущаясь, вот моя мама другое дело. Но, к моему удивлению, Нина Алексеевна принимает деньги спокойно, благодарит, так что сцена выглядит максимально естественно.

На кухне я сначала иду к четверке пищащих комочков. Пока глажу их отмечаю какие они крошечные. Одинаковые, с малюсенькими ушками, розовыми носами и крысиным хвостиком. Самый светлый щенок пристраивается сосать мой палец. Как они без мамы?

Всё, на что я способна для их мамы и их братьев: извиниться и попрощаться. Наверное, это ужасно с моей стороны, но я не могу копать им могилу.

От Нины Алексеевны я выхожу в 9 утра, как раз начинается рассвет. Я еще раз благодарю ее и прошу от меня попрощаться с ребятами, которые спят наверху. Напоследок она вручает мне ярко-розовую теплую пуховку.

– Бери. Дочь всё равно не возьмет.

И я беру.

Захожу в церковь и прошу какую-то женщину поставить четыре свечки за упокой души. Одна человеку и три собакам. Можно ли так делать? Не знаю. Я никогда не была верующей.

Юрец, Даник, Нина Алексеевна и собаки

Глава 3 Легкое помешательство

Правда ли, что "мы" – это тело, разум и душа?

Куда денется душа, когда ее оболочка испортится? Что случиться с разумом, если у душа повредится? Что будет с телом, в тот момент, когда разум его покинет?

Правда, что прежние "мы" исчезнем.

***

Дорога до Пскова занимает всего час и 500 рублей. На первом же сайте нахожу дешевую квартиру с советским ремонтом и отдаю за нее последние пять тысяч. Потом в ближайшем банке снимаю оставшиеся 1370 рублей со сберкнижки. Почему-то меня больше не волнует отсутствие денег.

Пока перетаскиваю из машины вещи в квартиру, осознаю, что сегодня уже двадцатое ноября. И сегодня я отняла еще целых три жизни. Похоже, для меня это число проклятое.

Три дня я продерживаюсь на еде из Новгорода и сериалах с ТВ3. Почти 72 часа без сна. Чувствую, как снова затягивает в черную, густую пустоту. Мне хочется чувствовать боль, и периодически я начинаю царапать себя, появляется дикое желание порезать себя, прыгнуть с балкона, попасть в аварию. Хочется умереть.

В полубессознательном состоянии я бреду в ближайший магазин и покупаю какой-то готовой еды и несколько бутылок алкоголя. Никогда раньше столько не пила.“Дома” я, как прилежная девочка, съедаю сначала нормальную, якобы, еду, и только потом добираюсь до алкоголя. Надо напиться так, чтобы отрубиться. Пью из кружки с цветочками, в трусах, майке и страшной шапке с помпоном, которую забыла снять. Наверное, забавная картина.

В этой квартире ужасно одиноко. Пусто. Страшно. Поэтому у меня круглые сутки играет телевизор. А пить под новости вообще не прикольно.

Следующие дни, как в тумане. Сериалы, алкоголь, Карл, Остин, соцсети. И самое главное – бессонница. У меня получается уснуть максимум на час в день, а потом снова бесконечные видео, и шарики. Кажется, я скоро установлю какой-нибудь мировой рекорд, либо по количеству часов без сна либо по пройденным уровням. Когда по новостям говорят, что уже двадцать восьмое, я грязная, вонючая, в окровавленном пальто, дохожу до аптеки и прошу снотворное. Ужасно хочется, наконец, поспать. На него уходят все последние деньги. Даже не хватает 36 рублей, но аптекарша мне их прощает. Возможно, думает, что под пальто у меня спрятан топор…

Через два дня закончится срок аренды квартиры, и я официально стану бомжом. Можно уснуть на три дня, и тогда я это просплю. Инструкция к таблеткам просто длиннющая. Читать ее мне неохота, поэтому я беру три таблетки, по одной на день сна, и запиваю их коньяком, хихикая над тем, как сильно бы ругалась моя мама, если бы это увидела. Через пять минут я вдруг решаю, что надо было принять их по количеству дней, которые я не спала. Пытаюсь посчитать на пальцах сколько я уже тут живу, но в итоге просто принимаю все оставшиеся в блистере и ложусь на кровать. Кое-как выползаю из пальто и штанов и жду сон, но его нет. Становится холодно, и я надеваю шапку. Мама всегда говорила, что 40% тепла уходит через голову, а остальные 60, сейчас, кажется, уходят через задницу. Когда через полчаса заснуть не получается, я снова тянусь к таблеткам и принимаю еще пять. Коньяк ужасен. От него кружится голова. А теперь еще и тошнит. Наверное, надо было сначала поесть. Может это от голода? Иду в ванную, меня шатает, голова болит, кружится и мне очень плохо. Я смотрю на себя в зеркало целую вечность, пока, наконец, не приходит в голову ясная мысль: “что я наделала?”. И тут меня выворачивает. Начинается паника. Телефон далеко и наверняка разрядился. Я собираюсь с силами и выхожу из квартиры. Мне плевать, что я в трусах, в шапке, босиком. Я не хочу умирать. Не всерьез. Сил хватает добраться до соседней по коридору двери, и я стучу. Никто не открывает. Тогда голова начинает кружиться сильнее, и я приседаю на пол. Стучусь. Дверь открывается, но я уже не могу открывать глаза, они стали такими тяжелыми. Я просто прошу, но не уверена, что вслух.