Блуждаем среди звезд

– Здорово, – вновь холодно ответил Тим.

– Там у меня на чердаке где-то столько звездных карт осталось, – продолжил Джек в надежде разговорить собеседника. – Знаешь, малой, когда-то и я путешествовал так со своей сестрой Кирой, мы месяцами бродили среди подземных пещер, и каждый день, смотря на найденные плакаты с созвездиями, я мечтал вновь увидеть небо. Для тебя это, может, пустяки, но меня больше никогда не перестанет удивлять звездное полотно. Знаешь, бывает, мы начинаем ценить что-то, только когда теряем это из виду.

– Да, пожалуй, вы правы, Джек, спасибо, – он обернулся к нему, но старика уже не было. – Джек?

                      ***

Мерцая, одна за другой, звезды падали с неба. На черной, как обсидиан, горе стоял полупрозрачный образ девушки. Словно звезды, падая, забирали ее силы, девушка гасла на глазах.

– Лилия? – Тим взобрался на камень скалы. – Ты ведь не собираешься прыгать?

Впереди был лишь обрыв, дна которого из-за тумана и пыли не было видно. Моментами со стен скалы летели вниз мелкая галька и камни, издавая эхом звуки падающей воды.

– Никто и никогда не находил долины, но она существует.

– Успокойся, Лилия. Это для меня уже не так важно.

– Не называй меня так! Я Паулина, ведь это имя должно напоминать мне об обещании, которое я дала. А долина существует, я докажу тебе это!

– Почему ты так уверена? Ты была там?

– Я…

– Что?

– Можно сказать, я родилась там. Долина подарила мне жизнь. Не веришь?

– Паулина, я тебе верю, только успокойся.

– Дай мне свою руку.

– Хорошо, – он сделал, как она попросила.

Девушка провела его руку к скале, где были выцарапаны символы, которые, к сожалению, Тим не мог разобрать в кромешной тьме.

– Всегда держись белого волка своего, – прочитала она, – но никогда не отказывайся от черного.

На мгновение Тиму показалось, что скала заискрилась в месте символов. Он в страхе оторвал свою руку от этой гладкой отшлифованной плиты, и синевато-лунный свет угас.

– Но Тим! – проворчала она, боясь, что он собрался уйти, так ни во что не поверив.

– Неважно, что было прежде, – потянул он ее за собой спускаться по скалистой тропинке. – Сейчас я ни за что на свете не хочу забыть тебя, твое имя, наши приключения и похождения – мне все это дорого. И мне также неважно, кто ты на самом деле, если не хочешь, можешь не говорить, только прошу, сделай так, чтобы я никогда больше не забыл тебя, иначе не могу обещать, что этого не случится вновь.

– Тим, – на ее ресницах заблестели маленькие слезы радости, она крепко сжала его в объятьях. – Тогда держи. – Она протянула ему талисман в виде оловянного слоненка на черной, завязанной кольцом, веревочке: – Этот браслет всегда был моим оберегом, но пусть он будет символом нашей дружбы, и каждый раз, увидев его, ты будешь вспоминать обо мне, о наших приключениях, о чуде, благодаря которому мы встретились.

– Я буду беречь его, – он надел браслет.

Желтые глаза волка, на которого Тим старался больше не обращать внимания, потеряли свою силу, погасли среди тьмы леса, а за ними исчез и сам хищник.

Впереди виднелась лишь одна маленькая дорожка, освещенная светом еще только набиравшего силу рассвета, но это была дорога, полная приключений и неожиданностей, которые им еще предстояло для себя открыть.

Течение и хрустальный шар

Здесь дороги – нескончаемый речной поток автомобилей. Смотришь на них и пешеходов сквозь окна хрустального шара, и время словно застыло. Дорога разделена, машины движутся плавно в двух направлениях. И только снаружи узнаешь их истинную скорость, страшась потока, как горного течения.

Город – тяжелый каменный лес, переходящий по окраинам в древесные джунгли. Высокие деревья светятся и угасают со временем: жители их ложатся спать. И только нижние этажи напротив озаряются яркими цветами, зажигаются вывески, прожектора, дождь из лампочек – начинается ночной этап жизни города.

За толстым и прочным стеклом шара ощущаешь себя в безопасности, несмотря на близость горного потока. Между мной и пешеходами на улице льется световой, золотой, переливающийся в синеву, дождь. И так спокойно на душе: нет больше давящего прошлого, нет и более непредсказуемого будущего – есть только этот быстротечный и в то же время замороженный, тянущийся в обе стороны момент. Кто спешит вернуться влево, кто торопится плыть вправо, а я просто стою здесь и никуда не иду, всей грудью вдыхая аромат горячих блюд, прислушиваясь к льющейся нотами ритмичной музыке и не упуская ни одного теплого ощущения из виду.

Белая, без единой складки, рука опускается на мое плечо, и я слышу тихий голос:

– Идем, не стой.

– Куда? – спрашиваю я.

– На следующий этаж. Здесь оставаться нельзя.

– Почему? – озадачиваю я собеседника нежеланием идти вперед.

Я не получаю ответа. Белая маленькая рука обвивает мою ладонь и тянет за собой к кнопке вызова лифта.

И тут застывший момент растворяется в белом свете, время и жизнь вновь текут ключом, но не для меня, как я понял позже.

Последним, что я видел перед тем, как дверь лифта закрылась, были: моя расплывшаяся в окровавленном лице улыбка, мигающие синие лампочки, разбитые, как мгновения времени, стекло и автомобиль, сбитый неистовым течением в хрустальный шар, потрясенные лица людей, что ранее сидели рядом со мной, и бородатый мужчина, продолжающий попивать колу, а другой рукой машущий вслед мне, уезжающему на лифте.

Красные листья

Дорогой дневник, сегодня тот прекрасный день, который я ждала вот уже четыре года…

                      ***

Облокотившись на мраморную плиту, я чувствую, как дрожь пробирается до самых кончиков моих пальцев, короткие разряды тока, электризуя мою лежащую на холодном мраморе голову, лохматят не длинные, но и не короткие волосы. На плите небрежно зачеркнуто чье-то имя – взяв черный, почти потухший в своих силах маркер, также небрежно черчу поверх корявых букв свое имя: «Лилия».

А закончив писать, тут же забываю его – смотрю на надпись как на нечто чуждое, незнакомое и противное, – стираю и пишу вновь и вновь, пока не вспоминаю, зачем на самом деле пришла сюда…

Сегодня тот самый день, когда всем страданиям придет конец: их заберет этот холод, пробирающий до дрожи, а если не он, то эта теплая земля у заброшенных могил или пронзительный ветер, что заботливо донесет любое тело до близлежащих скал. Мне так спокойно, мне так хорошо, ведь я наконец-то увидела все в ясном свете: меня ничто не держит здесь и никому и ничего я не должна, но никто и не обязан мне – я одинока среди людей. Как же я ненавижу вас, люди, ненавижу за то, что люблю. Я смотрю на вас: вы радуетесь, плачете, недоумеваете – вы живые, а я мертвая. Мертва уже как четыре года, именно тогда я поняла, что мне надоело играть.

Мрачный лунный свет поглощался призрачно белым мрамором города мертвых. Корни засохшего дерева обвивали большинство могил, в том числе и мою. Могу поклясться, что слышала, как стонет оно и сгорает медленно в муках, но временами затихает, осознавая всю безысходность своего положения.

– Ты же не дерево, корни не держат тебя на дохлой земле – встань, отойди от этого проблемного места, иди, живи! – кричу я себе в надежде достучаться до собственного разума.

«Николай и Анна», – раздавалась звоном в моих ушах неровно выцарапанная надпись на соседнем мраморе.

– Зачем? Зачем я прочла ее?! Забудь, забудь все на свете вместе с этой надписью, жгущей сердце мыслью, напоминающей о тепле! Тепле, потерянном навсегда.

А тем временем леденящий холод пробрался до костей, тело вздрагивало без моей воли, мозг молил меня идти к теплу – оба они не могли понять добровольной попытки дождаться смерти от холода. В этот самый момент мое Я отделилось от них: я не мое тело, и я не мой разум. Кто же я? Ведь в этот момент я больше не принимала решения, не думала – думали за меня, но было поздно: тело застыло в последнем своем движении, мысли, ранее скованные одной идеей о том, чтобы дать мне выжить, опустились в блаженство, спокойствие, которого мне так не хватало.

Меня не существовало, и только в последний миг я дотронулась до нее, она словно спала все эти дни.

– Как тебя зовут? Кто ты?

– Я – это ты. Я Паулина. Ты не хотела принимать меня, но теперь я здесь.

– И что теперь?

– Теперь ты увидишь все своими глазами.

                      ***

Тот день остался лишь мутным воспоминанием, стертым до невозможности прозрачно чистой речной водой и грудой красных, хрупких от сухости, листьев.

– Паулина, ты здесь? Вставай! Не время спать, холодно же! – доносился сверху его голос.

Я лежала среди тьмы с мелкими лучами света. Он достал мою руку и потянул вверх, вызволив из темницы сна, сотканного одеялом из умиротворительно красных листьев.

Листья опали, а на их месте была лишь я, сияющая очередной настоящей улыбкой:

– И куда отправимся на этот раз, Тим?

– Куда угодно, подальше от этого холода и надвигающейся зимы.

– Другого ответа я и не ожидала от мудрого капитана Тима, – желая развеять утреннюю скуку, я заиграла на тонких струнах его души.

– Кто-то сейчас доиграется с утра пораньше! – пытался он скорчить злость, что выходило довольно нелепо.

– Сначала догони! – прокричала я, взобравшись на первый попавшийся булыжник каменной реки.

Он медленно, с неохотой поднялся за мною. От радости я бежала и прыгала с камня на камень, претворяя мечты о легком полете, чувствуя каждой клеточкой тела аромат и благоухание жизни. А красные листья все так же летели по небу, нагоняя нас или заполняли собою землю, застывшую в предвкушении холодов.

Черно-белая радуга

Еда была домашней кухни, но в ней чувствовалась серость, словно чего-то не хватало, может, любви при готовке, а может, просто каких-нибудь специй и красителей, которые обычно добавляли в соседних заведениях для привлекательности блюда. Аппетит содержимое тарелки не вызывало, не текли от нетерпения отведать слюни, как обычно это было с ней в какой-нибудь фастфудной забегаловке, но и отвращения пища не вызывала.

В конце концов, голод одолел ее, и она надкусила один из нарезанных кусочков котлеты, тот, что был более привлекательным. Никаких красок и взрывов во рту она не ощутила, но желудок ее был благодарен за нескромное подношение.

«Вкус мяса, немного соли и чего-то еще – больше ничего, – думала Надя. – Так что же в этом особенного? Вот так есть сочное, как на картинке семейного ужина, что неровным слоем была наклеена на баннере, стоящем в центре города».

На что она надеялась? Что накопи она деньги на ужин в маленьком кафе домашней кухни, так сразу ощутит, нет, окажется в атмосфере теплой семьи и дома? Но ничего не произошло, надежда не оправдалась.

На сером, давно не мытом потолке из стороны в сторону покачивалась люстра, словно маятник, оттикивающий время назад, к советской эпохе, откуда был сам. Окна простирались от потолка до пола, но, тем не менее, свет слабо пробирался в комнату, так как этаж был наполовину спрятан под землей, словно заготовленный, но так и недоделанный из утраченной надобности бункер.

Стены его давили на Надю, и от робости она неровно держала спину, словно кто-то сильно сжимал грубой ладонью ее легкую, как шапочка одуванчика, голову. Но почему-то среди этой мрачной, невзрачной, как ничем не прикрытая белая мятая грязная майка, атмосферы со временем Надя почувствовала себя куда уютнее и спокойнее, чем снаружи, среди своих ровесников.

«Интересно, отчего, – думала она, – ведь в этом месте нет ничего особенного, никакого чуда и магии. Обычное кафе на наполовину зарытом этаже старого хрущевского здания».

«Вот именно: здесь ничего особого нет, а значит, нет угрозы. Мы в безопасности», – слышала она успокаивающий, снижающий тревогу внутренний голос.

Обрывки воспоминаний

Она не знала слова «нет», ей было чуждо чувство отчаяния, она всегда стремилась бодрить окружающих, ей не сиделось на месте, и нужен был повод или удивительный вид, чтобы отвлечь ее и заставить остановиться, задуматься, хотя удивить ее всегда было легкой задачей. Для нее, как для ребенка, мир казался неузнаваемым, безграничным и полным интересных вещей, которые еще не изучены. На деле она могла встретить за сутки три раза одного человека и ровно три раза пожелать ему доброго утра, дня или вечера, а сколько после этого задать любопытных вопросов, расспросить, как дела, словно за эти часы изменилось полмира. Но она никогда не получала ответов, а только воображала, что это случилось.

                      ***

Тим сидел напротив тускло окрашенного окна, замазанного по краям противно бирюзовой краской. Быть может, где-то там, за стеклом, мир все так же играл контрастом и красками, но человек, сидевший внутри белой городской больницы, не желал и видеть хоть каплю солнечного света и, тем более, режущего глаз яркого цвета.

Перед его глазами, на старых белых кирпичиках здания, висели картины в золоченых рамах, тоскливо напоминающие о прошлом. На одной из них возвышался хвойный лес, а по щебню стелилась железная дорога.

                      ***

Она стояла на краю обрыва – возвышения, когда-то давно построенного для железной дороги. Пронзительный ветер трепал непослушные белые пряди волос, неаккуратно собранных в маленький хвост. Тридцать четвертый километр – так назывался этот населенный пункт, точнее, то, что от него осталось, – совсем опустел: сломанные бревенчатые дома, брошенные, несколько раз промокшие дрова, поваленные столбы с электропроводами, заросшие травой тропинки, серые тона мощеных улиц, зеленый сетчатый забор, отделяющий искусственно созданное возвышение, на котором и наблюдала Паулина за всей картиной. За ее спиной стоял старый локомотив с тремя вагонами. Этот поезд уже никогда не поедет: его конечная здесь, и здесь же он отдаст свои последние силы.

Пока Паулина оглядывала окрестности в поисках людей, Тим тщательно исследовал последний вагон.

– Ничего, – досадно прокричал он, выглянув из тамбурной двери. – Пусто. И в двух других тоже. Если кому-то что-то было нужно, он уже давно все вынес.

– Сейчас бы гречки с подливой, – мыслила она вслух.

– Или хотя бы с тушёнкой, – подхватил он. – Но, увы, я ничего не нашел. Попытаем счастье в этой деревне?

– Там никого нет.

– Почему ты так уверена? А может, есть. Но если нет, то хоть еда будет, надеюсь.

– Темнеет, стоит переночевать в вагоне: вблизи нигде нет целой крыши.

– Удивительно, словно тайфун прошелся по этому месту.

– Кстати, насчет тайфунов, – она протянула руку в сторону обрыва. – Там, на севере, небо не просто вечереет, темные тучи сгущаются и идут прямо к нам.

Она быстро окинула взглядом округу, со страхом посмотрела вниз, на подножие искусственного холма, а после вновь на устрашающее взор небо. Резкий поток ветра взъерошил ее волосы, светлые, играющие в последних лучах солнца пряди, не имея собственного цвета, переливались тремя первыми цветами радуги.

– Тебе стоит крепче завязать хвост. – Этот перелив манил Тима, и он хотел дотронуться до ее волос, но только Тим протянул руку, как ветер распустил их полностью.

– Не надо, не трогай, – мило пригрозила она. – Я люблю, когда мои волосы развевает поток ветра.

Ветер становился все сильнее, а тучи сгущались и тянулись им навстречу. По выражению лица Тима было понятно, что он передумал идти вперед, он вновь посмотрел на Паулину: ее белые окрашенные солнцем волосы темнели вместе с небом на глазах. Тим снова вспомнил тот удивительный факт, что ни ее волосы, ни ее глаза не имеют собственного цвета, а повторяют настроение природы и неба. Кто она, та загадочная девушка, что так долго томилась и наблюдала окружающий мир из окна? Почему не покидала свой чердак? Почему называет себя призраком? Почему знала его, Тимофея, и всех его друзей, а он ее нет? Все эти вопросы вновь озадачили Тима, забили его голову.

Белые молнии сверкали на горизонте, солнце скрылось и село за облаками. И с каждой белой вспышкой Тим приходил в ужас – не от самой грозы, а оттого, что в эти секунды силуэт Паулины пропадал из виду, будто полностью сливался с окружающим мгновениями белоснежным миром.

– Все-таки она призрак? Или это игра света? – шептал он про себя.

– Ты что-то спросил, Тим? – полюбопытствовала она.

– Нет, ничего. Нам стоит зайти в вагон, и, надеюсь, там будет сухо.

Внутри было много пыли и грязи, кое-где в углах скопилась мутная вода, но с потолка не текло, и один этот факт уже радовал Тима. Пока он в поисках электричества крутил все переключатели и дергал рычаги старого щитка немецкого производства, Паулина, держась за рукоятку в тамбуре, тянулась другой рукой на улицу, ловила холодные капли дождя.

– Очень свежо, – с детской радостью кричала она, а затем мило смеялась.

– Верю, – холодно ответил он. – Но будет очень печально, если после ты простынешь.

– Ладно, иду обратно. К тому же у меня есть листья малины и баночка самих ягод, я собрала их здесь неподалеку, пока ты был занят. Сделаем чай?

– Как? – он в очередной раз нервно дернул один из рычагов. – Электричества нет, батарея разряжена.

– Это старые вагоны, в них титаны можно разогреть не только электричеством, – она открыла верхнюю дверцу, в которой еще лежали местами обугленные дрова. – Где-то здесь, в щитовой, должны быть палеты. Посмотри в шкафах.

– Хорошо, – вздохнул он с облегчением. – Прости, что сорвался на тебя, сегодня был очень тяжелый, длинный день.

– Понимаю, – она легонько похлопала его по плечу. – Не волнуйся, теперь все будет хорошо: заварим чай, приготовим что-нибудь. А там в купе теплее, и даже остались кое-какие одеяла.

– Достань тогда, пожалуйста, из моего рюкзака пачку гречки, сосисок, и еще осталось немного хлеба, он твердый, но для сухарей пойдет, а я затоплю титан.

– А кто-то говорил, что у нас нет еды, – заметила Паулина.

– Я такого не говорил.

Они нашли пару старых вилок и с их помощью стали жарить сосиски над пламенем внутри закипающего титана, затем достали свои тарелки и, засыпав в них гречку, залили горячей водой, плотно закрыли это все и поставили варить на крышку кипятильника.

– Ты уверен, что таким образом крупа сварится? – спросила она, не веря, что это возможно.

– Да, уверен, нужно только побольше времени.

Вместе они обжарили хлеб до румяного, а местами черного цвета и положили в одну тарелку с нарезанными сосисками-гриль.

Открыв одну из тамбурных дверей, соорудив кресло из оставшихся матрасов, они наблюдали за тем, как дождь набирает силу, благо, его капли более не проникали внутрь вагона. На одной из верхних полок Тим нашел толстый теплый плед, которым они смогли укрыться. Вскоре гречка была готова, и они приступили к ужину. С тарелок поднимался пар, по цвету напоминавший парное молоко.

                      ***

– Ты, наверное, голодный? – спросила вышедшая в коридор медсестра. – Сидишь здесь уже несколько часов. Должно быть, ты давно не ел.

Она протянула ему порцию на вид жидковатой гречки в одноразовой посуде.

– Ешь, крепись, – продолжала она, когда он, пытаясь остановить нахлынувший поток воспоминаний, взял тарелку. – Девочка в палате – твоя сестра, я ведь правильно поняла?

Тим ничего не ответил, но и отрицать не стал, лишь тихо похлебывал гречневый суп.

– Не хочешь говорить, понимаю. Словно что-то колющее тянется от сердца и лежит комком в горле, ведь так? Да? Да, это очень тяжело терять близких. Но еще ведь не все потеряно.

Тим вновь задумался, взглянув на новую картину.

– Молодой человек? – медсестра все пыталась пробудить его ото сна. – Молодой человек? Молодой человек…

Но Тим уже был далеко в прошлом, глубоко в своих воспоминаниях.

                      ***

Он стоял перед выбором: идти вверх по склону скалистой горы и добраться до долины к рассвету или же обойти гору по тропе у реки и дойти за два дня. За плечами один рюкзак, наполненный лишь самым необходимым – не тяжелый, так что Тим справится. Вдобавок он всегда хотел увидеть рассвет на вершине, а Паулина всегда была не против любого приключения. Было решено идти вверх.

Чем выше они забирались, тем труднее выглядел впереди их путь: скалистые тропы, обрывы, косы, ветви, корни, камни, галька на гальке и вновь тропы. Тим уже начинал сомневаться, что это было хорошим решением.

– Не унывай, капитан не должен унывать, особенно перед своей командой, – бодрила его Паулина при каждом их вынужденном перерыве на отдых. – Он должен быть примером для своих, олицетворением храбрости и бесстрашия, решительности.

И так они шли дальше. Не раз бывало, что силы их иссякали до предела, но никто из них не собирался сдаваться.

«Гора будет покорена, и точка», – лишь одна мысль заполняла голову Тима, придавала сил идти.

Темно-фиолетовые тучи шли с севера, предвещая угрозу. Надвигался шторм, он, как безжалостный хищник, захватывал еще светлое небо в свою огромную пасть.

– Нам нужно уходить, – он схватил Паулину за руку и потянул спускаться вниз.

– Тим, нет, – вырывала свою руку Паулина. – Мы почти дошли! А кто еще недавно говорил, что гора будет покорена?

Вблизи ударил гром, жуткий грохот в страхе разогнал всех живых: разлетелись птицы, еноты, белки, сурки укрылись в ближайших норах, горные козы, отставшие от стада и пастуха овцы побежали искать укрытие среди камней.

– Паулина, нет! Мы никуда не пойдем!

– Тим…

– Капитан должен быть не только храбрым, но и мудрым, – заключил он.

– Что значит быть мудрым?

– Мудрый лидер – знающий, когда нужно и отступить, дабы свести потери к нулю или минимуму, – улыбнулся он. – Пойдем, не огорчайся, нам нужно найти укрытие.

– Пещеры! Тим, я помню, что немного позади была пещера в скале!

– Отлично, там и переждем грозу.

Они быстро дошли до скрытой среди зарослей пещеры. Мрачные холодные стены встретили их отдаленными звуками детского плача, но вблизи никого не было, кроме них. Паулина взглянула на Тима, в ее белых глазах отразились зеленые искры здешних скал. Камни сияли легким изумрудным светом каждый раз, когда до них дотрагивался Тим.

– Тим, осторожно! Не прикасайся к ним! – отпрянула она вместе с ним.

– Ладно, давай разведем костер, лучше этой пещеры мы уже ничего не найдем, – он указал на улицу, где дождь и вода с гор заливали все тропы смесью мокрой глины, гальки и грязи – теперь ни подъем, ни спуск были невозможны.

И Тим надеялся, что сель не наберет силу и не дойдет до пещеры, ведь путь обратно был отрезан от них. Однако больше всего он боялся увидеть, как радость и спокойствие в ее глазах сменяются отчаянием.

                      ***

В конце больничного коридора мерцала, но не гасла одна из ламп. Она, как человек, до последнего не хотела верить в скорый свой конец. К ней уже спешил электрик, таща с собой громоздкую стремянку. Лампу заменили, и коридор вновь засиял в полном свете.

– С тобой точно все хорошо? – беспокоилась медсестра. – Я могу позвать доктора.

– Не нужно, – холодно ответил Тим.

– Слушай, дорогой, время приема давно завершилось, может, уже пора идти домой?

– Мне некуда идти. Только с ней я чувствовал себя дома, и неважно, где мы находились в этот миг. С ней я ощущал тепло в любую стужу или шторм.

– Дорогой, но уже поздно. Что ты сказки сочиняешь? Тебя, наверное, уже родители заждались.

– Нет.

– Но разве они не беспокоятся о тебе?

– Нет.

– Уверена, твоя сестра поправится, – она тихо вышла к лестничной площадке. – Ладно, как знаешь.

– Если бы это было так, – облокотился он на стену, холод, которой напомнил ему о тех давних пещерах. Черно-белая плитка пола напоминала озеро и погруженные в него огромные камни.

                      ***

Пламя костра грело ее застывшую за день душу. Тепло распространялось по пещере потоком.

– Спасибо, Тим, – протянув руки к огню, благодарила его Паулина.

– Сейчас сооружу нам по чашке чая, – он был рад ее словам. Аромат малины и душистых трав пронесся по пещере.

Больше всего Паулина любила ощущать в своих руках теплоту от кружки с горячим чаем, ведь сами ее руки были постоянно холодными и бледными, как у призрака.

– Очень приятный и необычный вкус у твоего чая, – хвалила его она. – Малина такая нежная, я обожаю пить с ней чай!

– Я очень рад, что тебе понравилось. – Вид за зарослями у входа в пещеру насторожил его. – Боюсь, время спокойного чаепития окончено, сель добрался до нас.

– Нет, – испугалась Паулина, увидев мутную воду, заполняющую собою пол пещеры.

Тим отпрянул к стене, и та заискрилась в изумрудном свете. Странные символы, которые он не мог разобрать, тянулись вглубь пещеры к отдающему холодом тупику.

Выход из пещеры был полностью залит смесью грязи, камней и глины, воздух прекратил поступать.