Блуждаем среди звезд

– Выпусти меня! – а это было первым, что она сказала.

– Больше не пугай меня так, – сжал он ее крепко-крепко, так, что стало трудно дышать, а затем добавил строго: – И больше одна оставаться не будешь.

– С чего это ты вдруг? – не понимала она.

– Я боялся, что ты никогда не проснешься. Этот длинный без цели путь я больше не хочу проходить в одиночку.

– Тогда можешь не беспокоиться, – она вырвалась из его объятий и, набрав в легкие побольше воздуха, громко заявила: – Тим, ты больше не один! Я с тобой буду и в огонь, и в воду, никакая смерть меня не настигнет! И тебя, ведь я тоже буду защищать тебя!

– И когда же ты повзрослеешь! – рассмеялся он.

– Никогда, – улыбаясь, она поднесла к губам чашку горячего чая, а затем отпила из нее с наслаждением; как часто делают полные жизнелюбия и любопытства дети, она спросила: – Почему ты такой грустный, Тим? Все хорошо?

– Теперь да. И я не грустный, а скорее задумался.

– И о чем же думает мудрый капитан Тим?

– О том, что значит быть лидером, капитаном, как ты говоришь.

– И что же?

– Это значит защищать, стоять до последнего за тех, кого любишь, кем дорожишь.

Паулина вздрогнула. Капли вчерашнего дождя неизбежно скатывались с тонких листьев берез, падали на высокую траву, сливаясь с росой, залитой солнцем. Эти тихие звуки напоминали чью-то игру одной ноты на маленьком детском ксилофоне.

– И потому, – продолжил он, взглянув на нее, – я никогда тебя не отпущу, не оставлю одну, как того одинокого волка без своей стаи.

– Про какого волка ты говоришь? – не переставала удивляться Паулина.

– Из моего сегодняшнего сна.

Она хотела расспросить его больше об этом сне, но не успела Паулина раскрыть рта, как Тим вновь крепко сжал ее в объятьях.

Паулина начала кашлять.

– Все будет хорошо, – успокаивала его она. – Тим, пожалуйста, отпусти: мне нечем дышать.

Но он не разжимал своих рук, пряча голову за ее спиной.

– Тим, – обратилась она вновь, – отпусти. Тим, ты… плачешь?

– Нет, – спокойно ответил он, хотя глаза его, правда, слезились. – Со мной все отлично, не беспокойся, – он наконец отпустил ее.

Паулина глубоко вздохнула, встала, а после с гордостью произнесла:

– Я знаю, где сегодня мы сможем вкусно перекусить. На севере недалеко отсюда есть милая деревня. Название, по-моему, Ро… – И тут она упала.

– Сегодня мы никуда не идем. – Он приложил ладонь к ее лбу: – У тебя жар. И кашель в придачу.

– Но деревня…

– Никаких «но». Сегодня ты лежишь здесь.

Паулина еще никогда не видела такой решительности в его порой таком серьезном взгляде.

– Я уже приготовил нам суп, – его холодные желтые глаза вновь наполнились теплом. – Правда, в ингредиентах только то, что смог найти в лесу. Сейчас принесу.

Он ушел, оставив дверь открытой, чтобы наблюдать за ее состоянием, пока стоит у костра с котелком.

«Тим ведет себя странно, словно он мой родитель, – думала она, видя как он посматривает на нее после каждого зачерпывания поварешкой. – Нужно идти».

– Куда ты собралась, Паулина? – Тим вопрошающе бросил взгляд на нее, когда та приблизилась к двери.

– Здесь душно, я задыхаюсь.

– Хорошо, садись у костра, – он усадил ее на бревно, предварительно накинув одеяло ей на плечи.

– Спасибо, – проворчала она, когда он передал ей чашку супа. – И за плед спасибо.

Ей стало неловко за свой тон, когда она взглянула в его уставшие глаза и вспомнила все, что он сделал для нее за это путешествие. Стыд окрасил ее лицо в красный, губы надулись.

– Тебе хуже? – Тим испугался ее вида и схватился за ее лоб, пытаясь проверить температуру.

– Хватит трогать меня! Мне от этого только хуже.

– Почему?

– Ты еще больше смущаешь меня этим. – Cлезы ее, стекая по щекам, падали прямо в суп, но она все продолжала плакать, не в силах сдержаться и не осознавая, почему это происходит. – Именно сейчас я поняла: ты всегда заботился обо мне, хоть раньше и пытался притворяться равнодушным и угрюмым человеком. Но ты не такой, Тим! Ты добрый, чуткий, всегда думающий о других, хоть сам стараешься выглядеть в глазах окружающих другим, порой обманывая даже самого себя. Но ты столько сделал для меня, часто втайне и молча, а я… Я ничего не сделала для тебя!

– Так сделай, – сказал он с удивительным спокойствием.

– Что?

– Расскажи мне историю из этой книги. – И он протянул ей брошенную вчера тетрадку. – Я хочу услышать их все, каждый вечер ты будешь читать мне по одной истории, а днем сочинять еще, и тогда не закончится наше совместное путешествие, пока ты не прочтешь мне все.

Паулина поразилась его просьбе.

– Это тетрадка не моя, – она с любовью перелистывала страницы.

– А чья же? В ней твой почерк.

– Отчасти. Первые истории написаны не мной, а моими друзьями из приюта.

– Ты была в приюте?

– Да, и зачем ты это спрашиваешь?

– Потому что я хочу больше узнать о тебе, Паулина. Или это не настоящее твое имя?

– О чем ты?

– Тогда на чердаке ты придумала себе новое имя. Как тебя зовут на самом деле?

– Тебе знать это необязательно. Ты можешь звать меня Паулиной.

– Паулина, – произнес он строго, – ты хотела отплатить мне. Будь добра, назови свое имя.

– Ладно, уговорил капитан, – она тянула, ведь боялась, как этот шаг может изменить весь их дальнейший путь. – Мое настоящее имя Лили.

Тим рассмеялся:

– Немного детское, не думаешь?

– Тим, не смейся! Сам просил, я сказала правду.

– Хорошо, верю, – вытер он прослезившиеся от смеха глаза. – А полное твое имя, значит, Лилия. Очень красиво звучит, но лилии грациозные цветы, и живут они, боясь изменяющих все вокруг течений, в тихом пруду, цветут в тени или при легком дневном свете, а ты не такая.

– Тим!

– Я не сказал, что хуже, ты гораздо лучше их. Знаешь, я бы сравнил тебя с другими цветами.

– И какими же? – она разрывалась от любопытства.

– С теми одуванчиками, – он указал в сторону зелено-желтого луга. – В мае они ярко-желтые, как солнце, а как устанут цвести на земле, захотят свободы, превращаются ночью в белые пушистые перья и летят по ветру.

Он, ни на мгновение не отрываясь, смотрел на луг, переливающийся от ветра желтыми и зелеными красками. И Паулина молча радовалась этому, ведь если бы в этот самый миг он повернулся и взглянул бы ей в глаза, то увидел бы в них одно смятение и полную потерянность, неведомое забвение от услышанных теплых слов. Она не знала, что ответить, как продолжить разговор, боялась, что скажи она хоть слово, и этот солнечный момент, наполненный никогда ранее неизведанным чувством, навсегда исчезнет, растворится в небытии.

– Прочитай мне первую историю, Лили, – вдруг обернулся он, глаза его еще были красными от усталости.

Паулина даже не подозревала, какой стресс, залитый страхом самого течения времени, он пережил вчера.

– Зови меня Паулиной. И первая история, которую я тебе прочту, будет не о приюте. Ту я прочту последней.

– Хорошо, а к чему это?

– Именно в ней мои истории берут завершение, поэтому не проси меня читать ее раньше времени.

– Прочти мне каждую из них.

– Хорошо, слушай. Эта история о девочке и ее двух братьях, которым любой мороз не казался чем-то страшным или опасным, а представлялся только отличным поводом слепить огромные стены снежного замка или настоящей неприступной крепости, играть в снежки, прятки и просто бегать со своими друзьями до самого заката, пока их любящая мать не звала их к ужину, где каждый вечер их ждали порции горячего супа. Грибной, к слову, был ее любимым…

Лили с увлечением рассказывала ему каждую деталь рассказа, который на самом деле хранил в себе ее память о детстве, о маминых поцелуях, о доме, таинственно окутанном пеленой приятно желтого света. И каждое слово истории рождало тепло в сердце Тима, ломая его давно застывшую маску.

Пруд лилий

Иногда нам давали играть неподалеку от ворот нашего высокого частокола. Вокруг нелюбимого приюта простиралась равнина. В детстве мы смотрели на нее и мечтали о дне, когда сбудутся все наши мечты. Мы верили, что придет добрый человек и заберет нас всех с собою вместе. Я, Катя, Лиза, Лида, Дуня и Феня смотрели на мир совершенно разными глазами. Бывало, мы с Катей тайком сходим поиграть к нашему любимому пруду с лилиями, пока Авдотья Николаевна, наша смотрительница, еще спит в своих покоях на первом этаже. Мы же спали на втором, поэтому нужно было тихо спускаться по скрипучей лестнице, ступая по намеченным нами кружочкам. У пруда росли ивы. В корнях одной из них мы прятали старую тетрадку, в которой записывали все написанные нами рассказы еще с детства. У Катя был талант, она писала историю за историей, в каждой из которых мы вместе придумывали счастливый конец, где точка плавно переливалась в теплую иллюстрацию, нарисованную мной. В наших сказках даже маленьким героям порой нужна помощь. И в этом случае встречается ему человек, который всегда поддержит. Бывало, я посмотрю на нее в то время, как она пишет часть истории, где герой встречает трудности. В этот момент в ее глазах я видела искры, желание помочь во что бы то ни стало. Она, как ангел в чистом свете, блистала детской добротой. Ее наивность-добродетель смотрела в мир глазами света.

Когда-то давно, написав самую первою историю в ночь Нового года, мы обещали друг другу, что никому не расскажем про свой секрет. Об этом знал лишь еще один человек – наш воображаемый друг Лили, маленькая девочка, герой нашей первой истории, которая приходила к тем, кто забыл радость зимнего праздника. Втроем мы часто мечтали, что наш труд отправят в печать, когда мы вырастем. Может, так оно и было бы, если бы в один из дней Авдотья Николаевна не произнесла этих слов: «Надя, собирайся, тебя забирают». Тогда я не понимала, что значит это для нас. Знала только то, что меня разлучают с друзьями.

Я не выношу прощания. Слезы, объятья и горечь во рту. Все эти люди разделяли со мной кров, считали за старшую, удивлялись моей воле, силе, просили советы. Самое страшное для меня – показать им свою слабость или любое, даже легкое, проявление эмоций. И сейчас я стою, машу им в последний раз, еле сдерживаю слезы. Тут подходит моя подруга, та, что действительно удивила меня. Она единственная с улыбкой провожает меня в добрый путь.

– Почему ты не плачешь никогда? – я до сих пор не могла понять.

– Я думаю о том, как прекрасно, что были эти дни, что судьба свела нас, а не о том, что этого больше не будет, – спокойно отвечала Катя.

– Опять ты о своей судьбе, – с уже влажным лицом шепчу ей на ухо, прижавшись крепче, чтоб никто не видел моих слез.

– Да. Я верю, она сведет нас снова. Вот увидишь!

Я молчала… Ведь еще слово, и я выплесну все чувства.

– Прощай… То есть, до встречи, – единственное, что выдавила я.

– До встречи, – с еще большей улыбкой ответила подруга.

Я развернулась и пошла навстречу своей новой Жизни. Больше я не оборачивалась, хотя знала, что все вместе с Катей машут мне руками. Мне уже нельзя помахать им в ответ: мое лицо не излучает, как у них, хоть каплю надежды. «Простите, я не… ваш герой», – молвила я со слезами на глазах.

Когда я зашла за деревья, тихо выглянула из-за них. На том месте, где стояла толпа, теперь только Катя сидела на траве и плакала. Я не могла поверить увиденному. Она тоже держит чувства, но только под улыбкой.

– Вот увидишь, Катя, мы еще встретимся. Я обещаю, – прошептала я, хотя знала, что она меня уже не услышит.

Забрали меня в город, и с тех пор я каждую неделю писала Кате письма.

«Дорогая Катя, мы добрались до города. А до приюта здесь очень далеко – пешком не дойдешь. Но я рада, что неподалеку есть почтовое отделение. Буду писать тебе письма.

Надя»

«Дорогая Надя, я рада получить твое письмо. Надеюсь, это значит, что с тобой все хорошо. Длинные письма я писать не могу. Авдотья Николаевна против этого. Но что хочу сообщить, так это то, что тетрадь наша при мне. Надеюсь, что вскоре тебя увижу, ведь без тебя не написать продолжения. Кстати, как тебе теперь живется в городе? Мне очень интересно, буду ждать ответа.

Твоя подруга Катя»

«Дорогая Катя, у меня все хорошо. Эти люди мне близкие, но почему-то одновременно настолько далекие. Не знаю, что это со мной. Быть может, тебе пишу уже не я, а кто-то другой.

Надя»

«Дорогая Надя, просто мы давно разные. Твой путь ведет в иную сторону. Было время, когда все было иначе, но оно прошло…

Катя»

Письмо обрывалось на этом моменте. Долгое время я не знала, что ответить. В конце осени я изложила чувства на бумаге, но так и не отправила их Кате. Не хотела делиться этой горечью. Хотела освещать ее лишь светом, но его не было. То письмо так и лежит в ящике моего стола.

«Дорогая Катя, меня так и заполняет это чувство незавершенности, прискорбия, словно миллион прожитых тобой моментов разрывают тебя на части. В моей душе так и стоит тот непроницаемый барьер, что не дает и ныне двигаться вперед. Мои желания, стремления идут впустую. И каждый день я ощущаю, как по крупице умирает человек, что так глубоко сидит во мне. Все детские мечты, пристрастия уходят в никуда. И не вернутся вновь уж никогда. Моменты солнечных лучей, счастливых вздохов и улыбок – теперь все это мне уж чуждо. Не знаю, что сказать мне, кроме как «Прощай, Лили». И даже я взмахнуть ей не могу, ведь не исполнила мечту. Последний раз я улыбаюсь просто так.

Твоя подруга Надя»

К середине декабря в нашем городе установили телеграф. От родителей я узнала, что в приюте есть такой же. Я, не задумываясь, связалась с ним. К трубке подошла Авдотья Николаевна, я попросила дать мне Катю. Уже вскоре услышала ее голос. Какое это счастье, хоть немного ощущать собеседника рядом.

– Катя! – обрадовалась я.

– Да? – робко ответила она.

– Это я, Надя. У меня для тебя замечательная новость. К нам в город приезжает известный редактор журнала. Он задержится на некоторое время. Мы могли бы показать ему наши записи. Предположим, в среду. Как думаешь, встретимся? Или хотя бы поговорим…

– В среду? Не думаю. Нас не выпустят…

Но тут я услышала, как Авдотья Николаевна стучит по столу.

– Просто, – продолжила она, – я не смогу писать: не могу смотреть на наши книги. Я больше не напишу ни строчки.

– Катя, все в порядке?

– Да.

– Правда?

– Надя, поверь мне. Ведь ты единственный человек, которого я могу назвать таковым, с кем разделить могу улыбку. Скажи, ты хотя бы счастлива?

Я долго не могла ответить. Я просто не знала.

– Катя, а зачем ты меня об этом спрашиваешь?

– Просто, мне интересно, хорошо ли тебе в новом доме.

– Катя, но дом – это место, где ты можешь разделить счастье с другим.

– Не понимаю.

– Катя, мой дом всегда рядом с тобой. Я сейчас думаю лишь о двух вещах: о твоем счастье и о том, когда же мы сможем встретиться.

– Скоро. Очень скоро. Я надеюсь на это.

– Катя, что бы ни случилось, просто верь в чудеса. И все получится. Хорошо?

Тут я услышала чей-то кашель. И перед тем как бросить трубку, Катя произнесла:

– Прости, мне нужно идти. И, Надя, с Новым годом.

– Спасибо, – произнесла я, но меня уже не было слышно.

Позвонить в следующий раз я осмелилась только через неделю, но никто уже не ответил. Спустя несколько лет я отправилась на своей повозке к приюту. Но никого там уже не было. Однако в нашем заветном месте я нашла тетрадку с рассказами и эти записи.

«27 октября

Сегодня забрали Лиду и Лизу. Причем их взяли в одну семью. Нас осталось трое. Авдотья Николаевна видит в нас лишь обузу. Но я не отчаиваюсь и держу заветную тетрадь при себе. Правда, у меня такое чувство, что с Надей мы больше не встретимся…

14 ноября

Я была права: Авдотья Николаевна больше не собирается упускать нас из виду. За пределы частокола мы выйдем только в одном случае.

22 ноября

Пыталась бежать, но, обронив тетрадь, не успела уйти до прихода Авдотьи.

3 декабря

Сегодня вместе с Дуней чистим печь. Не пользовались ей более семи месяцев. Холода и заморозки наступили неожиданно. Феня заболела. Простыла, когда рано утром ходила собирать хворост для печи. Говорит, что чувствует себя хорошо. Но все выглядит серьезно.

14 декабря

Я не могу оставить Дуню одну с больной Феней. Город подождет.

31 декабря

Сегодня Новый год. Авдотья Николаевна весь день не выходит из своих покоев, говорит сама с собой. Я и Дуня пытаемся поднять настроение Фенечке. Ее лицо позеленело, а руки стали тонкими, как поникшие ветви ивы. Дуня отдала ей свою кровать. Та самая теплая, находится прямо у печки. Я думаю, Надя, узнав, что Фенечка заболела, тоже бы забыла о нашем обещании. Я достала тетрадь из укрытого места и стала читать Фенечке мои самые любимые истории, что когда-то читали друг другу мы с Надей в канун Нового года. Я видела, как уголки рта у Фенечки пытаются показать в ответ улыбку. И каждый раз, услышав счастливый конец, она роняла слезу. Вскоре девочка заснула. Но тогда я не знала, что этот сон был для нее последним.

1 января

На следующее утро ее забрали. И какие-то люди стали осматривать весь приют. Дуню много спрашивали о Фене, но та не могла ответить внятно ни на один вопрос.

2 января

Авдотья Николаевна в гневе. Весь день она выражала эту злобу на мне. Обнаружив у меня под кроватью тетрадь, она разорвала ее на две части, забрала себе в кабинет. Тогда мне было уже все равно.

3 января

Дуню забрали утром. Знаю лишь то, что они хотят оказать какую-то помощь. Но не думаю, что она сюда вернется.

4 января

Шел небольшой дождь. За завтраком только мякоть хлеба, разбавленная в миске с водой. Кругом мрачные стены. Пустой длинный стол с шестью лишними стульями. На противоположном конце Авдотья Николаевна. Она ничего не ест, глубоко упала духом и не видит ни в чем больше смысла. Мне впервые стало жалко ее. Я собиралась что-то сказать, но она перебила меня словами: «Не надо». А затем извинилась за все. Встав со стула, осмотрелась вокруг. Увидев снова шесть пустых мест, поджала губу и вышла из столовой.

5 января

Утром я обнаружила на соседней кровати мою тетрадь со склеенными страницами. На обратной стороне еще не высохли отпечатки влажных от слез рук. Я спустилась вниз, но Авдотьи Николаевны уже не было. Вместо нее меня поджидал незнакомый человек. Велел собираться, но все вещи были уже при мне. Мы сели в двуколку, и он тихо дернул вожжи. Ворота открылись, а лошадь тихо ступала с лужи на лужу. Пока мы ехали, я долго смотрела, как позади меня заколачивают ворота приюта. За острыми зубьями частокола тихо качаются из стороны в сторону ветви берез. Слева пруд с лилиями, окруженный деревьями-тайниками, а справа открытый простор равнин, который был виден из наших окон. Смотря на него, мы всегда думали на тему некой свободы. Для меня это уже не имеет значения. Сейчас я надеюсь только на одно: что Надя имеет эту самую свободу. Однако я должна совершить кое-что еще. Выпрыгнув из телеги, я побежала в сторону пруда. Человек пытался угнаться за мной, но бесполезно. Меня уже не остановить. Я спрятала этот дневник в дупле нашего дерева вместе с тетрадкой рассказов, что я так и не смогла передать Наде.

Надя, если ты читаешь это, то знай, я поняла, что такое свобода. Свобода – это счастье, которое ты способен разделить с другим. Свобода – это чувство, что здесь твой дом. Я не знаю, куда меня увезут, но уверена, что это счастье я для кого-нибудь сберегу. Еще увидимся в нашем доме».

Пять минут до дружбы

Еще недавно голые ветви старых деревьев покрылись листвой, озеленив всю детскую площадку. Здесь не было ничего: только неухоженные качели в виде весов, что качались от ветра из стороны в сторону, да побитая, давно упавшая и брошенная всеми красная потускневшая горка. Рядом стоял потертый диван, вынесенный кем-то и оставленный, – теперь только матери и бабушки сидят там, когда смотрят за детьми, бегающими от безделья по кругу, а параллельно взрослые обсуждают последние новости, как правило, с недовольством и возмущением.

И только ночью здесь становится тихо и безлюдно. В такое, уже позднее, время сюда и заглянули Тим и Паулина.

– Говорила же: здесь воздух гораздо приятнее, – гордо и твердо произнесла она, когда они минули арку и вошли во двор.

– Паулина, мы еще в городе, дорога тут в нескольких шагах, это не лес, от пары деревьев ничего не изменится.

– Хватит нотации читать, лучше помоги мне.

– С чем?

– Поднять ту детскую горку, – она указала на наполовину зарытый в земле кусок красного дерева.

– Зачем нам это? Ты хочешь скатиться?

– Нет же! Мне будет намного приятнее увидеть утром, как кто-то счастливый будет скатываться с нее, затем он позовет друзей, скажет, что горку починили, и двор оживет!

– Очередная твоя безумная идея, – грубо заключил он.

Паулина резко изменилась: взгляд стал холодным, как голубоватый лед, а в голосе более не играли нотки еще словно не видавшего горя ребенка, что были минуту назад.

– Если в мире бытует мнение, что добрые дела безумны, то безумны не идеи – обезумел сам мир.

Вопреки ее ожиданиям Тим ничего не возразил. После она решительно добавила:

– И потому я сделаю это! С тобой или без тебя.

– Не делай из меня бессердечного, и я не безумец, в отличие от некоторых.

– Тим! – прокричала она, но после поняла, что в его словах не явно, но есть грусть. – Все хорошо?

– Не обращай внимания, Паулина, – недовольно проворчал он. – Просто хотел подчеркнуть, что энергии у нас уже мало, мы голодны уже два дня, а за это дело ничего не получим, только зря потеряем силы, да и вряд ли справимся вдвоем.

– Пока ты тратишь время на рассуждения, я все сделаю сама! – Она подбежала и крепко схватилась за горку.

Паулина не прекращала попытки совершить задуманное, и Тиму надоело наблюдать за этой картиной.

– И почему именно мне достался такой чокнутый попутчик, как ты? – Он, собрав все оставшиеся силы, приготовился поднимать словно бы давно приросшую к земле горку. – На счет три тянем вместе! Раз, два, три!

Уставшие до предела, они долгое время лежали в тени высокого дерева. Наступало утро. Двор, залитый первыми рыжими лучами солнца, оживал на глазах. Ни маленькие дети, вышедшие гулять, ни их родители не замечали двух подростков, лежащих под деревом. Тим и Паулина больше не имели сил даже встать, но дело было сделано: горка, возвышающаяся над всеми детьми, быстро привлекла их внимание. Радостные они забрались на нее и начали играть в пиратов, но никто не задавался вопросом, кто сделал это чудо.

Облокотившись на покрытую мхом кору дерева, Тим взглянул на Паулину: та, заснув от усталости, упала ему на плечи.

«Она капризная, – думал Тим. – Порой такая эгоистка, но как видит возможность помочь, сразу готова, не раздумывая, ринуться в бой. Делает добро, даже если сама ничего с этого не получает и порой только теряет. Я не понимаю ее. Еще Паулина всегда хочет видеть в других людях только хорошее, она прощает, хвалит, внимательно описывает любой поступок человека, если каким-то чудом увидела в нем хоть каплю проявления добра, а когда ее ранят, она молчит, теряется, словно затупляет или копит боль внутри, а после залечивает раны в такие теплые для нее моменты, когда она позволяет себе вести себя как настоящий ребенок.

Однако любая вещь, которая для меня является мелочью или средством к выживанию, у нее вызывает смех и радость. Простая чашка супа, тот наш вчерашний поход за ягодами, грибной дождь, от которого она не хотела прятаться, вечер у костра, когда за спиною холод. А затем дети, люди, изуродованные города забирают все то, что она собрала. Она – букет цветущих диких хризантем, что хоть и долго, но тоже вянет, вырванный и привезенный на радость людям. И все эти мелочи вновь и вновь убивают и воскрешают в ней энергию жизни. А может, я все-таки понимаю ее? Если так, то я больше не чувствую себя одиноко. Я нашел того, кого хочу защищать, дабы этот дорогой мне человек не умер окончательно, как я сам».

– Помнишь, ты просил рассказывать тебе истории? – проснувшись, она прервала его мысли. – На такой случай есть у меня одна.

– Паулина, не сейчас, – перебил ее он.

– Нет, послушай! Однажды один мальчик точно так же отчаялся в возможности осуществления своей доброй идеи.

– Началось, – выразил он недовольство. – Не желаю слушать поучительные истории о добродетельном обществе!

– В мире, где каждый человек от страха спрятался внутри себя, как гусеница, обернулся в кокон, нет никакого общества!