Исповедь

Рома, долго стягивая своё лицо руками, никак не мог поднять голову из-за той лампы, что где-то наверху вызывала боль в его глазах. Он до последнего не хотел этого делать, но когда тот самый человек спереди присел на корточки, сравнявшись с ним примерно на один уровень, выхода не оставалось. Медленно и болезненно он приподнял своё красное лицо, прикрывая руками подранные виски и поначалу увидел именно то, что как раз в дикой боли и представлял. На него смотрело улыбающееся лицо мужчины лет сорока, в глазах которого как раз и было именно то самое ожидание.

– Ну что? Где благодарность то? – вдруг на самом деле сказал ему он.

Но лишь молчание было единственным, что пришлось услышать в ответ этому чудаковатому человеку. Его нутро даже и не собиралось что-либо отвечать, уже примерно представляя их дальнейший разговор. Тот же, в свою очередь резко встал с колен и зашагал в сторону своего стола.

– Так, ну что. Ты, значит, у нас новенький, так? – словно у себя спрашивал он. – А это получается, что ты пока что тут ещё ничего не знаешь, так? – снова говорил он почти сам с собой.

Рома лишь молчал, осторожно осматриваясь по сторонам, находя с каждым мигом всё больше интересных предметов, поставленных на полки шкафов. Среди них были статуэтки, какие-то непонятные металлические модели и небольшие плакаты, на одном из которых тускло и почти выцветши, был изображен медный всадник.

– Что ты там нашел? – вдруг сказал ему тот, кто, как казалось, вел какой-то монолог. – А, ты это… Так, отставить лишние детали. Нужно сейчас тебя куда-то определить, а потом уже будешь там по сторонам башкой своей крутить. Понял?

Снова в ответ летело уверенное молчание, за которым уже даже и не было никакой злобы. Теперь, после стольких пережитых «людей», в его глазах отчетливо виднелась стойкость и иммунитет.

– Что умеешь? Образование есть какое-нибудь?

После очередной тишины, в один момент резко набравшей обороты, он внезапно, через весь стол, протянул к его волосам руку и схватившись за них, дернул голову прямо к тому самому столу. Рома припечатался носом о край, после чего, схватившись за это самое больное место, стал попеременно посматривать то на пол, то на неожиданно злобное лицо, ожидать от которого теперь можно было чего угодно.

– Слушай, человек, ты лучше мне сейчас ответь, что я у тебя спрошу, а потом можешь молчать, сколько хочешь. Ты ведь пойми, от меня сейчас вроде как твоя судьба зависит. Куда направлю, там и будешь горб отращивать. Лучше же ведь капитану не дерзить, да? И тогда всё будет окей. То есть хорошо, – вдруг резко перебил он сам себя, даже сделав немного испуганную гримасу.

– Где я? – легким и тихим голосом спросил Рома.

– Ты разве ещё не понял?

Он молчал, видимо, никак не желая отвечать на такие издевательские вопросы. Когда же всё та же знакомая, резкая рука вот вот снова вылетала из под стола, он каким-то чудом сумел её остановить.

– Как?

– Что как?

– Как я пойму, куда вы меня привезли?

– Ну не знаю. Например, вот в твоей безымянной карточке стоит, что ты со всем согласен. Как это понимать, а? – он протянул к его лицу какой-то дряхлый листок бумаги, на котором в графе «Имя, Фамилия» стояло – безымянный, а под словами «пол», несколько раз перечеркнутыми линиями, была еле влезающая буква «М». Но самое интересное, что внизу действительно была графа «со всеми предъявленными требованиями ознакомлен и направиться в *** никак не желает», под которой стояла какая-то закорючка, теперь, видимо, имеющая своего хозяина.

– Вот так вот, да? Расписался значит, а узнать, куда поедет, так и не узнал. Во ты даешь. Теперь ясно, чего у тебя тут всё триста раз исправлено. Да, с такими кренделями не просто, – сказал он с глубоким вздохом и немного жалким видом стал осматривать его худое туловище.

– Ты на двести восьмидесятой базе, дружок. Здесь, в ближайшее время, ты будешь помогать нашей стране. Сильно не переживай, всё окей буде… ой, хорошо всё будет. Не ссы. Ты главное работай. И тебе так сказать хорошо и родине, да, так? – снова спросил его он, на этот раз даже похлопав по плечу.

– Ты вообще за кого был то? На фашиста, вроде как, не похож, на хипстеров этих поганых тоже. Откуда ты нахрен такой появился, пфф – усмехаясь снова подбил его этот мужичок.

– Одиночка, – грустно, почти не задумываясь ответил он.

– Да? Серьезно что-ли? Ну я так и понял. Волосы смотрю длинные, борода. Одним словом – бармалей комнатный, да? Хаха – сказал он, начав немного смеяться. – Я даже, знаешь, что подумал сперва, когда тебя завели, – он поднес своё лицо прямо к его уху и осторожно, лишь через несколько секунд, сказал. – Что ты поп.

После этого он аккуратно сел обратно на свой стул, как-то робко начиная вертеться по сторонам и оглядываться, а после продолжил.

– Ну что умеешь то? Чем раньше занимался? Кирку держать в руках можешь?

Рома поднял свою ещё никак не отошедшую от непонятного удивления голову, смотря ему прямо в глаза и пытаясь показать, что он даже не знает такого инструмента, но для этого капитана такие вещи оказались довольно сложными.

– Ну, вижу, что умеешь. Значит, отправлю тебя к горнякам, да? Там им сейчас как раз люди нужны. У них вроде какие-то небольшие проблемы с техникой, ну поэтому… короче тебе там всё расскажут и покажут. Понял, да? Пожелания есть? – бегло сказал он, всё же на пару секунд замолчав в небольшом ожидании, – ну вот и славно!

По команде этого капитана внутрь быстро забежали чьи-то небольшого размера сапоги и в суете, словно для норматива, стали пытаться натянуть на его лицо всё ту же мокрую, грязную, с кусками его волос повязку. Он, кажется, уже сам не верил, что почти смирился с этой болью, поэтому свои равнодушием и сдерживанием эмоций на каком-то очень высоком уровне, очевидно, смог удивить их обоих.

Дальше вели по всё тем же пустынным коридорам. Протирать свои разбитые ботинки о тяжелый пол пришлось сначала наверх, наружу, а после снова в какой-то подвал. Там же его стали душить немного другие ощущения. Чувствовались куда более противные запахи, а ноги иногда наступали на какую-то слизь. Естественно, он уже примерно воображал, что будет дальше. Хотя бы на один ход. Это, кажется, должна была быть та самая бригада, увидеть которую, кажется сейчас было единственной целью, хоть даже довольно непонятной и возможно опасной.

На этот раз следующая камера оказалась не так далеко и буквально через минуту он уже стоял, медленно слушая, как возле ржавой двери с окошком по середине проворачивается ключ и она потихоньку отрывается, сразу же вместе с душным запахом набрасывая на него ощущение чего-то нового и немного страшного.

Нет, даже не немного. Когда ключ в двери крутился уже где-то за спиной, то это чувство проявило себя только с большей стороны. Рома стоял на пороге большой, даже очень, камеры, в которой точно кто-то был. Он слышал, как иногда раздавался какой-то скрип, а порой даже глубокие выдохи чьих-то заложенных носов. Много чего в этот момент крутилось в голове, но самое главное понималось точно – уже всё равно. Первым, что отчетливо пришлось услышать ему, были чьи-то шаги, подползающие к его голове всё ближе. Одновременно внутри него страх начинал бороться с равнодушием. От такого ощущения порой было противно даже ему самому.

Когда чьи-то грубые, потресканные руки спокойно коснулись лба, он немного содрогнулся, но потом всё же сумел расслабиться. Они остановились на его лице секунд так на десять, лишь передавая его коже свою теплоту и грубость, всё больше заставляя сомневаться в том, кто стоит перед ним? Всё это окончательно начинало настораживать лишь только тогда, когда подушечки их пальцев дошли до той самой повязки. Как он ни пытался, приготовиться к очередной боли у него так и не получилось. Что-то далеко не подвластное ему, уже расслабило всё тело так, как никогда раньше. Повязка с каждым еле ощутимым движением снижала свою тугость, а он в это время уже лишь старался сдержать себя на ногах от дикой усталости.

В ту самую первую минуту непонятной свободы, он как обычно лишь ухватился за свои глаза обеими руками, всё же через небольшие зазоры в пальцах уже сразу пытаясь разглядеть этого умельца. По небольшим бликам за первые пять, десять секунд удалось увидеть длинную, густую бороду, свисавшую с лысого лица, почти до уровня живота. Правда, это было всё, что он смог разобрать тогда.

– Тихо, тихо, ты так быстро голову не поднимай, – говорил грубый, басовый голос, стоящий как раз напротив. – Давай аккуратно, не спеша. Тебе ведь глаза твои ещё понадобятся, хотя, на самом деле не особо, – как-то по-доброму засмеялся он и сразу же сзади послышался целый гул примерно таких же резких и коротких бормотаний.

Роме всё больше не терпелось уже наконец взглянуть на того самого бородатого, лысого мужичка, излучавшего по-настоящему добрую энергию. Он через силу распахнул свои глаза и убрал руки, больно, но приятно смотря на этого человека и на всех тех, кого в этот момент смог увидеть за ним. Там, впереди, молча и пристально наблюдая за его движениями глаз, было человек десять. Самое первое, что сразу же бросилось, была их темная кожа. Издалека она казалась похожа на сильный, строительный загар, который, правда, ещё так же одинаково, дополняла всех странно сильная худоба.

– Ну как? Живой?

Он не сразу переключил свой любопытный взгляд на того человека, а когда понял, что к чему, то оказалось, что вопрос был им не расслышан.

– Ты меня понимаешь? Слышишь меня? – крикнул ему прямо под ухо он, заставив немного щурить глаза.

– Да.

– Иван Семенович. Бригадир. Можно просто Семеныч, – уверенно пояснил тот мужичок и протянул свою темно-черную, большую руку.

Рома, до конца ещё не понимая, что происходит, абсолютно бездумно протянул ему свою веточку и позволил сжать её так, что, кажется, хруст костяшек ладони был слышен на всю камеру.

– Ну, а тебя как звать то?

– Меня? А. Я О… Можно просто – Рома. Да, – запнулся он, вызвав там, спереди небольшой массовый смех.

– Рома, значит. Это хорошо. Значит, русский. А откуда ты?

– Из … Архангельской области.

– Ааа. Из Архангельской. Хм, интересно. Был тут у нас один из этой области, да Василич?

– Точно. Да, да. Эта скотина именно оттуда и была. Тварь поганая, – ответил ему пожилой мужичок откуда-то сзади, в этот момент тихо прищелкивая своими оставшимися зубами семечки.

– А тут как оказался?

Теперь даже при всём желании и раскрепощенности он никак не мог понять, что лучше будет сказать? Когда его глаза стали суетиться он буквально в одну секунду сразу понял, что к чему и быстро, тихим голосом сказал – случайно.

Спереди снова все немного засмеялись, кроме одного человека. Кроме этого самого Ивана Семеновича, который временами всё же довольно необычно посматривал на него, на этот раз, видимо так увлекшись, что даже забыл про свою наработанную улыбку.

– Ну, мы тут все, как ни крути случайно. Ладно, не хочешь говорить – не надо. У нас тут просто все свои. Нам, так сказать, засланные казачки ни к чему. Ну, тогда проходи. Располагайся так сказать, – сказал он и пошел в сторону длинного стола, за которым сидело человек пять – семь. – А, совсем забыл, вон та свободная койка твоя, – показал он пальцем на угол в одной из сторон.

Рома аккуратно зашагал в ту самую сторону, стараясь не оборачиваться на все те взгляды, которые, кажется, окружали его с каждым шагом всё больше. Подойдя к двухъярусной койке, он тихо сел на нижнюю кровать, тут же получив в свой адресс какие-то непонятные крики со стороны. Это был довольно писклявый и в тоже время очень шепелявый голос, в котором из-за малого количества зубов обладателя, он смог различить лишь непонятные маты. Не решив дальше продолжать этот невнятный крик он резко, что ещё было сил, подхватился с этого самого места и остался стоять в стороне. Теперь он был похож на маленького, провинившегося ребенка, который даже не понимал, за что наказан?

В тот момент, когда со стороны стола запахло чем-то очень похожим на запах супа, его желудок, всё это время находившийся под какой-то чудной пропагандой нормального состояния, тут же спустил с себя все эти сказки Роминого мозга и принялся добивать его, что было сил. Уже через несколько секунд он сначала присел, а потом и вовсе завалился на пол, став в небольших конвульсиях и стонах хвататься за свой живот и всю переднюю часть, иногда постукивая своими полуживыми ногами.

Через какое-то время, когда льющаяся откуда-то сверху холодная вода стала быстро приводить его в чувство, стало заметно, как несколько человек, столпившиеся над ним, то и дело что стараются. Один держал чайник, другой какое-то ведро, ну а третий, самый необычный из всех, делал довольно трагичное и тяжелое лицо по-настоящему сопереживающего человека. Именно такое, какого ему, кажется, не приходилось видеть уже вечность.

– Давай, давай, пей, – говорил Иван Семенович, подводя к его губам что-то очень похожее на складной туристический стакан.

Глоток за глотком он втягивал в себя небольшими партиями странно теплую воду и ощущал, как его внутренние органы то и дело оживают.

Через минут пять его тело уже сидело за столом, хило держа ложку в руках и черпая ей небольшими порциями тот самый суп, который, как оказался, никак не хотел принимать организм.

Как бы всё это хорошо не казалось, всё тот же интерес к нему, кажется, не пропадал у всех них ни на секунду. Они то и дело, подлавливая его на том самом моменте, когда он тянулся к теплому супу, вглядывались в новый для них образ, пытаясь забрать всё, что только можно. Кстати, это была одна из причин, почему есть так сильно не хотелось, даже после такой голодовки.

– Ты с мужиками то нашими познакомься. Тебе ведь с ними работать ещё, – сказал тот самый хмурый дед, – расскажи нам хоть, что знаешь, что видел, где поймали, с кем?

Вдруг неожиданно из Роминых рук, со звоном выпала ложка. Ударившись о бетонный пол, она вызвала, кажется, у всех только больший интерес, который загнал уставшего бедолагу в ещё меньший угол. Он как можно быстрее поднял её, а потом, положив на стол, постарался хоть немного собраться.

– Я один шел, – всё быстро обдумав, сказал он. – Одиночка я. Поймали в лесу. Куда-то отвезли. Потом уже сюда.

– А где поймали? – спросил кто-то сзади.

Рома повернулся и увидел перед собой круглолицего мужичка, язвы на лице которого почти полностью прожигали его щеки, а темные, сухие дыры размером с двухрублевую монеты на кистях рук чем-то напоминали небольшие «клеймо».

– В какой ты местности шел? – громче переспросил тот.

Неожиданно вспомнив про то, как Артур говорил об «Ивановской области», он тут же выкинул ему именно её.

– Ивановской? – как-то странно переспросил тот, переглядываясь с другими соседями камеры. – Ты уверен? Или брешешь?

– Уверен.

– Там же Белые были! Причем большой отряд. Голов так несколько тысяч этих лысых, – кто-то ещё, довольно мрачным и грустным голосом, проговорил позади, воцарив этими словами почти гробовую тишину.

– Не, ну он на фашика никак не смахивает. Я то сразу бы его просек, – грубым и каким-то хрипящим голосом проговорил человек с большим шрамом на шее, стоящий сбоку у одной из коек.

– Ой, Мамай, ты тут как тут, – встречным заявлением ответил тот самый худой и лысый человек, вызвав в комнате небольшой смех, хоть на некоторое время разрядивший это волнительное молчание. – Уже промолчал бы. Профессионал хренов.

– Ты мне тут не указывай, как жить. Я же, таких, как ты…

– Что ты, таких, как я? Ну что? Давай! – ответил ему тот и уже через пару секунд вокруг них собрались почти все, кто были здесь, начав разнимать этих не поделивших своё мнение ребят.

Закончилось, правда, это довольно быстро и уже через пару минут они все так же мирно, как и раньше, сидели и стояли на своих местах.

– Василич, ну скажи ты им, что он никак на бритоголового не смахивает. У них даже самый опытный разведчик никогда такую шевелюру не отрастил бы, – продолжал Мамай.

– Да вроде не похож. Разве что своей тупостью, – ответил тот злостный старик, который видимо, здесь был куда главнее Семёныча. – Ты вообще понимаешь, куда попал? – направив свой взгляд на Рому спросил он своим, еле живым, но при этом довольно неприятным голосом.

– Сказали, что к горнякам отправят, – неуверенно, почти по слогам, ответил он.

В тот момент, когда этот злостный старикашка вот вот, кажется, собирался что-то сказать, тут же вмешался человек, назвавший себя бригадиром.

– В какой-то степени, они тебе сказали правду. И больше ничего?

– Нет, – неуверенно ответил он.

– Ну как назовем? – крикнул какой-то писклявый голос где-то сбоку.

– Тебе, псих, лишь бы погоняло дать. У нас тут нормальное общество. Чем меньше этих полуимен будет, тем лучше. А то скоро жрать друг друга станет. Нам тут ещё… – как-то более горячо и страшно сказал Семеныч, в последний момент даже сумев остановить себя.

Иван Семеныч, сидя напротив него, сначала глубоко вздохнул, по всей видимости, даже немного переживая за него, а потом посмотрел в его пустые и уставшие глаза.

– Тогда завтра всё сам увидишь, хорошо? – очень необычно и сильно по-человечески спросил тот.

Рома лишь покивал своей уставшей головой и поймав этот вопрос, остался наедине с собой, никак дальше не замечая всех тех, кто жил своей жизнью вокруг него. Первое, о чем он стал думать была его неприкосновенность. Как ни странно, но никто ни разу не заикнулся с намеком на веру или что-то подобное, чему он был очень рад.

Спустя какое-то время, когда все уже лежали по своим койкам, он, уткнувшись в стену, думал обо всем, что было, выпуская из своих глаз на грязный матрас холодные капли слез, медленно стекавшие по его безжизненному лицу. Поначалу никак не давал уснуть тот сон, что был тогда в грузовике. Внутри витало ощущение, очень напоминающее ему детство. А именно, когда его дедушка, оставивший этот мир, оставил и его одного, маленького, немощного и никак не готового к новой жизни. Только, правда, теперь на это самое место встал Серега, который такими временами, как например, сейчас, был ему нужен куда больше. Верить в то, что он жив, всё же хотелось и получалось. Дальше, словно как по цепочке, ему вспоминалась вера, а точнее то, кто он есть на самом деле или уже то, кем он был когда-то. Теперь всё то, что было ещё так недавно в храме, ощущалось, как очень хороший сон, длинною в старую жизнь, которую хотелось оставить в своей памяти навечно. Кажется, самое главное и правильное, что он понимал до сих. То, как ему будет нелегко там, на страшном судилище. Да, он ещё прекрасно понимал, что Господь точно остановит его там и придется каяться за всё: за тех парней, что ещё могли жить и жить, за того деда, который верил в Господа и за тех троих, для которых он был лишь обузой и может быть тоже тем самым путем наверх. Всё внутри сковывалось ещё больше, когда вспоминалось обо всем этом. Только тогда, когда всё это вновь вылезало наружу, в его ум приходила вера. Теперь он уже не собирался спать, лишь молился. Молится приходилось за всех тех, кого не было и кто был рядом.

* * *

– Вторая бригада, подъем, – прозвучал грубый голос, по всей видимости, где-то не в их камере и резкий удар чего-то звонкого, вызывающего сильный шум и бурю эмоций, тут же оживил скрипящие койки.

Когда он попытался поднять свою голову и повернуть её назад, то получилось сначала лишь открыть глаза. Боль во всем теле, а особенно в ребрах была такая, что он даже стал побаиваться того, что не сможет встать сам. Благо, спустя несколько болезненных попыток он всё же каким-то чудом оказался на полу, мучительно сдерживая небольшие конвульсии, что бежали почти по всему телу.

Все вокруг суетливо бегали по камере, напяливая на себе грязные и вонючие одежки, которые большой горой ожидали их прямо на пороге.

– Держи, это тебе сейчас очень необходимо, – сказал какой-то молодой, тощий паренек, протягивая к нему пачку печений.

– Спасибо, – всё ещё не понимая, что происходит, ответил он, медленно разглядывая всё то, что он видел в последний раз в прошлой жизни.

– Не смотри, а ешь. За нами уже скоро придут, – говорил ему тот самый мальчуган.

В какой-то момент он даже принес ему небольшой комок грязной одежды, правда, на этот раз, уже никак не поясняя, что к чему, лишь кинув её прямо под ноги.

Действительно, через примерно две минуты стал раздаваться резкий и скрипящий поворот ключа, после чего, в открывающуюся дверь зашел высокий человек, в защитном костюме, с автоматом на перекос и через противогаз произнес – здравствуйте.

Ему в ответ, быстро, как по команде, прозвучало несинхронное, куда более слабое и непонятное – здрвствуйт. Дальше они уже шагали строем, по узкому и темному коридору, только лишь цепляясь своими рубахами за острые ручки ржавых дверей и за побитые углы, обходить которые было почти невозможно.

Когда по всему телу начинал ощущаться резкий холод, стало ясно, что они где-то наверху. Через метров пятьдесят весь отряд остановился около сильно освещаемой, темно желтой двери. Она не была похожа на все те, что приходилось видеть раньше, разве что эта отличалась от всех других своей коррозией, то и дело лезшей со всех сторон. Посреди неё висел большой, круглый рычаг, по всей видимости, напоминавший что-то типо гермозатвора, а сверху висела табличка, на которой было два человека, один из которых, перечеркнутый, был без костюма. Кажется, по ней уже примерно можно было понять, куда они пришли, но почему-то спокойные лица всех остальных людей говорили Роме совсем другое.

Два военных впереди довольно непросто стали пытаться проворачивать ту самую рукоятку, после чего она с большим скрипом начала медленно оживать, а вместе с ней затем понемногу и сама дверь. Внутрь сразу же начал задувать сильный ветер, который прервал какой-либо интерес к тому, что будет происходить дальше? Просто в какой-то момент, когда на его ноги стали наступать сзади, он понял, что пора шагать. Идти пришлось по слегка замершей земле, иногда прерывающейся всё той же, что он уже ощущал раньше мостовой, которую теперь можно было почти легко осмотреть своими глазами. Дальше только больше хотелось поднять свою голову, но этого, конечно, так и не вышло. Ветер сбивал внезапно разгоравшееся желание так же быстро, как и чьи-то небольшие гулы по бокам.

Остановившись в каком-то месте, он стал слушать, как кто-то пытается выдать им информацию, но почти безуспешно. Иногда лишь доходили какие-то невнятные слова, типа – норма, часы, перерывы и ещё что-то, менее слышимое. Поднять немного свой взгляд он всё же сумел в тот момент, когда их бригадир из их строя шел к одному из людей в защите и брал какие-то бумаги.

Дальше снова пришлось шагать. На этот раз немного под наклоном вниз, всё менее ощущая тот самый ветер, что ещё несколько минут назад казался ему почти убийственным, особенно в какой-то непонятной, легкой одежде. Когда он поднял свою голову, то они были уже примерно на два метра ниже, чем имелась та самая мостовая. Его взгляд успел лишь разглядеть вдалеке какие-то слегка побитые колонны, очень хорошо напомнившие о тех самых портовых фонарях на Васильевском острове, смотреть в детстве на которые было одним удовольствием. Этот вид очень быстро закрылся и дальше, над головой, виднелись лишь земляные породы, затем переходившие во что-то, подобное большой, металлической арки. Ноги в какой-то момент стали наступать на рельсы, а люди, что раньше тесно шли с боков, теперь всё дальше расходились друг от друга. Те, что были в костюмах и шагали с ними, на последнем, более ярком участке света стали понемногу замедляться, а после и вообще остались на своих местах, лишь спокойно поглядывая на скрывающиеся в полном мраке тени черных людей, в числе которых был и он.

– Семеныч, мы там вам на втором километре всё оставили. Заберете, как дойдете. Не обессуть. Сил уже не было. Мы там всё покидали, как было и побыстрее наверх, – говорил ему невидимый, грубый голос, доносящийся откуда-то спереди.

– Не беспокойся, Андрей Михалыч. Мы люди не гордые. Найдем, – отвечал тот в ту же, как казалось, пустоту.

Пройдя ещё метров тридцать, впереди стали вырисовываться темные силуэты, которые всё больше приобретали человеческий вид. В какой-то момент их уже насчитывалось столько же, сколько было и их. Это действительно шли такие же худые и мрачные, все покрытые какой-то копотью люди, чьи взгляды, по праву, казались куда более вялые и безжизненные.

Далеко прошли то, – раздался с их стороны старый и хриплый знакомый голос деда.

– На метров пятьдесят, Василич. Как ублюдок то наш и приказал, – ответил всё тот же голос.

– Мужики!

– Да какие там? Быстрее бы уже добраться, да и дело с концом. Домой все хотят. Свобода шутка такая.

– Это точно, – вмешался Иван Семёныч.

Когда их тела, идущие прямиком на встречу, сблизились на самое, что есть близкое расстояние, все они, между собой, стали обниматься друг с другом, по всей видимости, таким образом выражая жест приветствия и одновременного прощания. Роме ничего не оставалось, как пытаться делать тоже самое. Он легко и неуверенно обнимал горячие и отдающие какой-то пылью тела, идущие навстречу.