Непридуманные школьные истории, или Детство в Советской стране

Марина Юликова "Непридуманные школьные истории, или Детство в Советской стране"

Моим школьным подругам Люде, Гале и Светлане посвящаются эти истории

История первая. Новенькая

Когда мне было десять лет, мама вышла замуж, и меня из лучшего города в мире – Москвы, перевезли в небольшой городок у моря. Это потом я навсегда влюблюсь в эти горы, в это небо, в это солнце, в это море… А пока я вечерами залазила под одеяло, и очень тихо, чтобы никто из взрослых не услышал, плакала. Я скучала по друзьям, по школе и просто по Москве.

В Адлере мне не нравилось все: новая квартира, новый мамин муж и очень странные магазины, в которых нельзя было купить даже тетрадки. Школьные принадлежности здесь покупали заранее, в августе, на, так называемом, школьном базаре, на весь учебный год. Больше всего мне не нравилось, что я буду в классе «новенькой». Здрасьте пожалуйста, все – «старенькие», и только одна я – «новенькая». Так получилось, что учебный год уже начался, и все уже давным-давно передружились или, вообще, дружили уже давно, с первого или со второго класса, а с кем буду дружить я, было совсем непонятно.

И вот настал день, когда меня поставили перед всем классом у доски и объявили, что я Марина. Я смотрела в чужие лица будущих одноклассников и чувствовала себя бесконечно одинокой. И тут я увидела одну девочку. Точно помню, что с самой первой минуты я поняла, что это необыкновенная девочка, хотя затрудняюсь сказать в чем состояла эта самая ее необыкновенность. Девочка была смешливой, задиристой и курносой. И мне уже не было так одиноко, я уже тогда знала, что эта девочка станет моей лучшей подругой.

А учительница, тем временем, задавала мне самые обычные, по ее представлениям, вопросы и записывала в журнал мои ответы. Пока речь шла о маме, все было хорошо. Но вот начались вопросы про отца, и первый же из них поставил меня в тупик. «Как зовут твоего отца?» – спросила учительница, а я мучительно начала соображать.

Конечно же я знала, что моего отца зовут Николай, но мы не жили с ним давным-давно, а в этот город нас привез новый мамин муж, дядя Боря. Наверно теперь он мой отец? С легкой заминкой мне удалось выдавить из себя, что моего папу зовут Борис.

Но учительница не унималась: «Отчество?» Я молчала. Я никогда не знала отчества дяди Бори, при мне никто его по отчеству не называл. Учительница мне помогать не собиралась. Пауза затянулась, я все ниже опускала голову. Добили меня мои будущие одноклассники. С задних парт мне громко начали подсказывать: «Как зовут твоего дедушку?» Я понятия не имела, как зовут моего нового дедушку и есть ли он у меня вообще. А они подумали, что я не знаю, что отчество отца получается из имени деда.

Все было кончено. Теперь, со мной, не будет дружить не только та замечательная девочка, а вообще никто.

Я уже не помню чем закончился тот день. Наверно, не очень плохо. Потому что в конце концов та девочка, ее звали Галя, действительно, стала моей лучшей подругой. А у Гали была лучшая подруга – Люда, а у Люды – лучшая подруга Света. И это было счастьем, потому что мы все четверо подружились и стали лучшими подругами.

С тех пор прошло очень много лет. Мы расставались и встречались, поступали в институты, защищали дипломы, рожали детей, выходили замуж, разводились, снова выходили замуж, нянчили внуков. И через всю жизнь пронесли свою детскую дружбу, которая родилась в тот день, когда я была «новенькой».

История вторая. Почему я никогда не пробовала курить

Летом меня отправили в овощной совхоз к бабушке. Но это была не моя родная бабушка, к которой я до этого ездила каждое лето. Это была мама дяди Бори, и с ней мне только предстояло познакомиться.

Совхоз тоже был не совсем совхозом. То есть там, конечно, выращивали овощи, но это не бросалось в глаза. В глаза бросались пляжи, кемпинги и множество загорелых отдыхающих.

Моя родная бабушка пахла домашними пирогами и малиновым компотом. От мамы дяди Бори пахло лекарствами. Она очень любила, чтобы все слушали, что у нее сегодня болит. Я ее жалела, вежливо кивала, но всерьез ее жалобы не воспринимала, они были какими-то ненастоящими. Она тоже меня не жаловала: я занимала койко-место.

Дело в том, что дяди Борина мама держала отдыхающих. И каждое койко-место в ее доме было на вес золота. Вернее стоило один рубль за сутки. Весь дом был разделен на множество комнатушек, и облеплен пристройками, беседками и сарайками. И везде жили люди. И все они платили бабушке по рублю за сутки. Куда она потом девала эти рубли , я не знала.

Неожиданно мне у бабушки понравилось. На меня впервые в жизни никто не обращал внимания. Я могла делать все, что хотела. Меня искали только поздно вечером, и то, лишь для того, чтобы определить, где я сегодня буду спать. Обычно это была комната, из которой уже уехали старые, но еще не заселились новые отдыхающие.

У бабушки было конвейерное производство. Как-то в разгар сезона она умудрилась разместить одного парня прямо во дворе, на раскладушке, под виноградом. На мои укоризненные взгляды, она рассудительно сказала:

– Не могла же я оставить его на улице?

Парень, как и все, платил по рублю в сутки и обделенным себя не чувствовал. Тогда в Сочи приезжали за солнцем и морем, и уж никак не за удобствами.

Вечером все общество собиралось у дома, под навесом: там работал единственный телевизор. Сидели очень долго. Все охотно друг друга угощали фруктами, купленными днем на базаре, пили вино, привезенное с Рицы, играли на гитаре и пели. Иногда вечернюю идиллию нарушал приезд скорой помощи: взрослые травились местными деликатесами, дети сгорали на пляже. Это повторялось из раза в раз. Старожилы добросовестно рассказывали всем вновь приехавшим, что можно сгореть и отравиться, но проходило какое-то время, и кому-то опять была нужна медицинская помощь. Я про себя негодовала и удивлялась бестолковости взрослых.

Утром я бежала на пляж. Когда мы жили в Москве, я добросовестно ходила в бассейн, но плавать так и не научилась. Здесь же я очень быстро наверстала упущенное. В первый же месяц я стала заплывать так далеко, что уже не слышала ни стука волейбольных мячей на пляже, ни детских криков на мелководье. Взрослые, которым меня поручили, понятия не имели, что я делаю на пляже, а такой ерунды, как буйки или спасатели в совхозе отродясь не было.

Когда мне надоедало загорать и плавать, я возвращалась в бабушкин двор и залезала на мое любимое дерево. Это было шикарное дерево, название которого я не знала. Я брала на дерево еду и книгу. Читала Фенимора Купера и представляла себя в прериях. Иногда просто глазела по сторонам, мне нравилось, что я вижу всех, а меня – никто. В один из таких моментов я и увидела девушку Машу.

Девушка Маша приехала отдыхать. В поисках жилья, она прошла по жаре всю нашу улицу и очень устала. Был пик сезона и свободных комнат ни у кого не было. Кто-то подсказал ей обратиться к моей новой бабушке. У бабушки тоже не было свободных мест, но она просто физически не могла потерять рубль, который стоял перед ней. И она предложила Маше компромисс: первые два дня Маша поживет в одной комнате с девочкой, милейшим созданием, которое ей ни в коем случае не помешает. Вот так и получилось, что следующие две ночи я ночевала в комнате девушки Маши, или она в моей, как вам больше нравится.

Маша была очень красивой девушкой. Я мечтала, что когда вырасту тоже стану такой: стройной, с длинными распущенными по спине волосами. Маша делала прически из моих выгоревших на солнце волос и разрешала брать свою косметику. Дома мама мне это категорически запрещала.

Два дня пролетели очень быстро, нас расселили, но мы уже успели очень подружиться с девушкой Машей. И теперь все время проводили вместе: плавали, загорали, Маша покупала мне мороженное и вареную кукурузу, брала с собой на все экскурсии.

А потом появился ОН и Маша влюбилась. Почему-то они не стали меня прогонять. Наверно им нравился мой восторг. А не восторгаться ими было нельзя. Это была очень счастливая пара. Мы стали самой веселой троицей на всем побережье. Мы делали все то же самое, что и раньше: ели кукурузу, плавали, загорали, но теперь еще непрерывно хохотали: ОН мог рассмешить кого угодно.

Все когда-нибудь кончается, особенно отпуск. Сначала уехал ОН, потом засобиралась девушка Маша. Перед отъездом она отправила меня в торговую палатку, купить ей какие-то мелочи в дорогу. Я совсем было убежала, но потом что-то вспомнила и вернулась. Маша стояла у окна и курила.

Я испытала самый настоящий шок. Конечно же, я знала, что некоторые девушки курят. Но курить могли все остальные девушки, только не моя Маша! Это было противоестественно и непонятно. Как Золушка, курившая на балу. Или не знаю как.

Маша сразу увидела ужас в моих глазах. Она испуганно подскочила ко мне. Она трясла меня за плечи и пыталась до меня докричаться:

– Да, пойми же! Я работаю на севере! Я заправляю самолеты! У нас холодно! У нас все куряяяят!

Я ничего не хотела слушать. Вырвалась и убежала.

Пока не отъехало такси, и еще очень долго потом, я сидела на своем дереве. Я видела всех, а меня – никто. Я видела как расстроенная Маша оглядывается по сторонам, медленно, неохотно садится в такси. Я заплакала, но не спустилась. Мое детское сердце было разбито.

История третья. Как я подружилась с Людой

В классе, в который меня определили, было две «круглых» отличницы Люда и Галя. Девочки дружили, но были очень разными. Люда – аккуратная, старательная, усидчивая. Настоящая отличница, какими их показывают в детских фильмах. Галя – полная противоположность Люде. Таких отличниц я еще не видела: у Гали сами собой терялись вещи, размазывались чернила, растрепывались волосы, рвались колготки. Все это почему-то не мешало ей учиться на одни пятерки и быть очень привлекательной.

На уроке математики меня вызвали к доске.

– Посмотрим, чему тебя научили в этой вашей Москве! – сказала учительница, сразу невзлюбившая не то меня, не то тот город, из которого я приехала. В «нашей» Москве меня ничему не научили. Весь последний месяц мы «сидели на чемоданах» и ждали отправки контейнера с мебелью на юг. Я не знала ни одной новой темы.

Не знаю как теперь, но тогда в начальной школе существовало выражение «взять на буксир». Это означало, что отличник помогал двоечнику разобраться в пройденном материале и получить хорошую отметку. В старой школе я сама часто занималась с мальчишками-двоечниками и не считала это чем-то зазорным. Теперь «на буксир» брали меня, и все мое существо протестовало против этого. Заниматься со мной поручили отличнице Люде.

После школы я прибежала домой и открыла учебники. Быстро прочла все пропущенные темы, решила задачи и пошла «браться на буксир».

Люда жила в одноэтажном домике. Мне, ребенку мегаполиса, видеть такой еще не приходилось. Стояла осень и домик утопал в цветах. Цветы росли целыми кустами. Каждый куст был разного цвета: белый куст, желтый куст, оранжевый. Потом я узнала, что цветы называются дубки и растут они в Адлере буквально на каждом шагу.

А еще во дворе домика протекала небольшая речушка, через которую был перекинут мостик. Тогда я еще не знала, что проведу в этом дворике много счастливых часов своего детства.

А пока я с восхищением и некоторым испугом смотрела на Люду. Девочка и дома была «отличницей»: волосы причесаны, халатик отглажен, тапочки не стоптаны. Родители Люды разговаривали с ней с ненаигранным уважением. Я потом часто думала: родители с ней так общаются потому что она ТАКАЯ или она ТАКАЯ, потому что ей повезло с родителями?

В доме стояло пианино – Люда еще и в музыкальной школе училась. В общем, если честно, обошла меня по всем параметрам.

К счастью, Люда не была ни воображалой, ни задавакой. Она посмотрела мои тетрадки, задала несколько вопросов и честно сказала, что я все знаю и так, и заниматься со мною не нужно. И все это она завтра скажет учительнице.

Я уже совсем было ушла, но тут увидела в серванте открытую коробку конфет «Ассорти». И решила задержаться. Сказать, что я любила шоколадные конфеты – ничего не сказать. Мама говорила, что я жую их как хлеб, не чувствуя даже вкуса. Как бы не так! Очень даже чувствовала и никогда не могла остановиться до последней конфеты.

Люда была девочка умная, сразу увидела мой взгляд, и поняла причину моей задержки в дверях. Но угощать меня не спешила.

– Ты с какой начинкой конфеты любишь? – спросила она покраснев.

– С белой! – не отрывая взгляд от коробки ответила я, – или с кремовой.

– А я с шоколадной!

Люда все еще подозрительно топталась на месте. Пауза затянулась. Наконец, к великой моей радости, полезла за коробкой.

– Угощайся! – сказала она не очень уверенно.

Я протянула руку. В коробке лежало еще довольно много конфет. И все они были с моей любимой начинкой. Но все они были аккуратно надкусаны: Люда искала свою любимую шоколадную начинку. И я поняла, что Люда такая же девчонка, как и я, хоть и отличница.

Вот так мы и подружились со второй моей подругой: уминая за обе щеки надкусанные конфеты «Ассорти».

История четвертая. Почему меня не показали по телевизору

Приближался праздник и мне поручили выучить стихи о войне. Это было очень важное поручение. Нас должны были снимать для телепередачи! Съемочная группа с местного телевидения должна была ходить по разным классам, с четвертого по десятый, и снимать детей, читающих стихи. В нашем классе на роль чтеца выбрали меня.

Я долго думала, какие стихи читать. Остановилась на стихотворении татарского поэта Мусы Джалиля «Чулочки». В стихотворении рассказывалось о расстреле мирного населения фашистами. Перед расстрелом людям приказывали раздеться. И тогда маленькая, трехлетняя девочка, спросила фрица: «Чулочки тоже снять мне, дядя?»

И вот, как только я доходила до этого «Чулочки тоже снять мне, дядя?», у меня начинало подозрительно щипать в носу и глаза увлажнялись. Я знала, что у настоящих артистов плачет тот кто слушает, а не тот кто читает, но ничего не могла с собой поделать.

Я репетировала весь день: пробовала не думать о том, про что читаю, вспоминала, в разгар чтения, разные смешные случаи, и даже щипала себя за руку в нужный момент, чтобы отвлечься. Поэтому в класс, на следующий день, я пришла слегка нервничая.

И вот, закончились уроки, приехала съемочная группа, меня поставили возле учительского стола-тумбы и подали знак начинать. Мне казалось, что я читаю очень хорошо, с выражением. Я даже без слез в голосе проскочила самый опасный момент стихотворения.

Но тут мне со своих мест начали махать руками подруги. Я ничего не поняла, но, на всякий случай, стала читать громче, с большим выражением. Но к подругам стали присоединяться некоторые одноклассники, к ним другие. Что они мне пытались сказать, я не понимала. Последней сдалась женщина-организатор. Заканчивала читать я под ее выразительные жесты.

Оказалось все просто: я читала хорошо и голос мой не дрожал, но от волнения, я, в ритм стихотворения, наддавала коленкой по неплотно закрытой дверце стола-тумбы. И все мое чтение проходило под равномерный деревянный стук.

По телевизору, в тот раз, меня так и не показали. Я им испортила чистоту звука.

Ну, и ладно. Иногда я перечитываю стихотворение Мусы Джалиля «Чулочки». Когда я дохожу до места «Чулочки тоже снять мне, дядя?», я плачу, как и много лет тому назад. Но теперь мне не нужно прятать слезы.

История пятая. Про Свету, бантики, голубую заколку и химическую завивку

Света была очень худенькой, болезненной девочкой. Ее хотелось защищать. Даже наши насмешники-мальчишки никогда ее не обижали. Напротив, они постоянно пытались ее рассмешить. У Светы был переливчатый, заразительный смех, слушать который хотелось снова и снова.

Света любила, чтобы ее называли взрослым именем Светлана и одна в классе носила детские банты. Все остальные девчонки мнили себя уже взрослыми и ходили с заколками или просто обвязывали хвосты черными резинками. И заколки, и резинки были скучными и невзрачными. Мы тогда еще не очень понимали, что страна, опередившая мир во многих областях, безнадежно отставала в производстве товаров народного потребления.

Чтобы отличаться от других, многие люди какие-то вещи делали сами. Мама Люды вязала, мама Гали шила, Света сама себе делала бантики.

Она брала капроновую ленту и вдоль всего края наживляла ниткой. Потом эту нитку стягивала, лента собиралась, и получался красивый бант-цветок. Свету я зауважала именно из-за этих бантов. Я пришла к Свете первый раз в гости, и на стене увидела «Расписание бантиков».

Не очень ровным почерком, на листочке в клеточку, было расписано: понедельник – синий бант, вторник – красный, среда – зеленый… ну, и так далее, до воскресенья. Света носила свои бантики согласно распорядка на стене! Я никогда ничего не умела делать по расписанию, и очень зауважала Свету.

Признаюсь, иногда мне хотелось нацепить такой же красивый бант как у Светы. Но я не могла себе этого позволить. Насмешница Галя обозвала бы меня «детским садом». Ругаться с лучшей подругой из-за бантиков я не была готова. Именно в то время к нам в гости приехала мамина сестра, тетя Оля. Она работала в цирке, недавно вернулась с гастролей из-за границы, и привезла мне оттуда очень красивую заколку, в виде огромного цветка. Я прицепила заколку на прическу «конский хвост» и гордо отправилась в школу.

Галя увидела меня из окна класса и начала корчить смешные рожицы: заколка издалека была похожа на бант. Я про себя ехидно улыбалась: посмотрим, что ты сейчас скажешь. Я зашла в класс. Галя стояла в позе «насмешницы»: одной рукой она держалась за живот, другой показывала на меня и корчила гримаски, как будто сейчас умрет от смеха. Тут она увидела мою заколку и изумленно опустила руки.

Да уж! Это была всем заколкам заколка! Огромная голубая лилия, с усиками из бисера, была увенчана ягодкой-ежевичкой из бусин перламутрового цвета. Но лучше бы она не была такой красивой!

Сначала девочки-одноклассницы захотели рассмотреть заколку поближе. Потом кто-то жалобно попросил у меня ее поносить, хотя бы один урок. Потом заколку снова рассматривали на перемене всей женской половиной класса, и снова кто-то носил один урок… Кончилось все печально: ягодка-ежевичка отлетела, усики оторвались.

Увидев, как я сильно расстроилась, Галя сказала, что усики не очень-то и нужны, а если цветок расплавить, то серединка-ежевичка легко прилипнет к цветку. Клея «Момент» в те времена еще не было. Мы побежали к Гале домой, включили газовую плиту и начали нагревать цветок. Но вместо того, чтобы стать мягким и липким, цветок почернел и продырявился. Заколка была испорчена безвозвратно. Я совсем не успела ее поносить! К тому же предстояло еще что-то объяснять маме, отчиму и тете Оле.

А Света свои банты носила совсем недолго. Светина мама работала парикмахером и стала делать Свете, на зависть другим девчонкам, настоящую химическую завивку. Несколько лет спустя, когда завивку сделала Галя, к нам в класс с криком: «Вы что творите?» – ворвалась возмущенная завуч. «Ничего мы не творим! Мои волосы вьются от природы!» – возразила ей Галя.

«Как бы не так! – завуч обвела взглядом класс и ткнула в Свету, – вот, если человек кудрявый от природы, это сразу видно!» С тех пор Свете пришлось терпеть наши насмешки. Мы тыкали пальцем в ее сторону и голосом завуча повторяли: «Вот, если человек кудрявый от природы, это же сразу видно!»

История шестая. Как я навсегда полюбила математику

В пятом классе, вместо одной учительницы, нас стали обучать сразу несколько учителей. Самым заметным из них, был учитель математики. Полноватого мужчину, небольшого роста, все звали Колобок. Прозвали его так не мы, старые ученики передавали кличку новым, как знамя. Новые ничего не меняли, кличка подходила, как влитая. Вместе с кличкой, передавался стишок:

Дано: Колобок полез в окно.Доказать: Как он будет вылезать.Допустим: Мы его сюда не пустим… и так далее.

Колобок был личностью очень неоднозначной. Его любили, ненавидели, боялись. И только равнодушно к нему не относился никто.

Колобок очень любил математику. Он объяснял теоремы с таким видом, и с таким накалом, как будто выдумал все их сам. Он размахивал руками и с горящими глазами кричал: «И тогда, представляете?!» Но горе было тому, кто в этот момент рискнул отвлечься от созерцания доски и заговорить с товарищем: в него летело все, что было в тот момент под рукой, а вернее в руках учителя, чаще всего мел.

После плохо написанной контрольной, обстановка в классе накалялась. Колобок входил в класс, тряс тетрадями и обзывался. Он не ругал кого-то конкретно, а обзывал всех сразу. Причем обидно, изобретательно и многослойно. Это были не просто слова, это были длинные, витиеватые выражения. Многие из них мне врезались в память на всю жизнь, но повторять, по понятным причинам, я их не буду. Современные дети, скорее всего, сняли бы видео на телефон, и нажаловались бы родителям и директору на то, что умаляют их детское достоинство. У нас это не поощрялось: стукач он и есть стукач, даже если стучит на учителя.

Изобретательная Галя в каждой тетрадке по математике завела страницу, на которой записывала эти «перлы». Когда страница заканчивалась, мы собирались вчетвером, читали, и хохотали до колик в животе. В оправдание Колобка скажу, что выражения были, по большому счету, цензурными и неповторяющимися.

Когда стали изучать геометрию, Колобок нам рассказал про постулаты Евклида. А дело там обстояло так: Евклид сформулировал свои постулаты еще до нашей эры. С четырьмя первыми постулатами было все понятно сразу, они звучали очень просто, вроде того, что через две точки можно провести только одну прямую, пятый же постулат всех ставил в тупик. Он звучал как теорема, и его хотелось доказывать. Что и делали математики с древнейших времен и вплоть до XIX века, пока не поняли, что доказательства нет.

Вдохновившись интересным рассказом Колобка, я пришла домой, обложилась учебниками и быстренько «доказала» знаменитый пятый постулат. Аккуратно переписала все на листочек в клеточку и побежала в школу, в кабинет математики.

Надо отдать Колобку должное. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он внимательно прочел, или сделал вид, что прочел, мой опус. «Надо доработать, – был его вердикт, – ты не расстраивайся, что сразу не получилось, я сейчас!» Колобок нырнул в подсобку и вернулся с огромной стопкой книг: «Держи! Тебе понравится!»

Мне и правда понравилось. С того времени я не расставалась с «Занимательной физикой» и «Занимательной математикой» Перельмана. Я участвовала в школьных олимпиадах и иногда даже побеждала. Я навсегда влюбилась в холодную и строгую красоту математических формул. И все это благодаря учителю, со смешным прозвищем – Колобок.

История седьмая. Как мы с Галей «докатились»

Галя была удивительной. Из моих трех подруг, она притягивала меня больше всех. Наверно, потому что мы были очень разные. Я была тихой, послушной девочкой, больше всего на свете любящей читать, Галя – сорванец в юбке. Я боялась обидеть словом даже тех, кого следовало бы, Галя направо и налево раздавала очень обидные в то время прозвища – «редиска» и «шестерка».

Чего я только не делала, чтобы не быть в Галиных глазах «редиской»: таскалась по болотам в поисках вербы, сидела в проколе под железной дорогой, чтобы услышать, как «здоровски» над головой грохочет поезд, лазила по деревьям за фруктами. Во времена нашего детства, в Адлере сносили частные дома и строили пятиэтажки. Фруктовые деревья выкорчевывали не сразу, и Галя, непостижимым для меня образом, всегда знала, где можно полакомиться инжиром, хурмой, виноградом.

Я сказала, что мы совсем не были похожи, но это не совсем так. Было нечто, что нас сближало и отличало от двух других наших подруг Светы и Люды. Мы обе были растеряши. Поиски по всей школе то Галиной шапки, то моего шарфа очень нас сблизили. Тем более, потери происходили очень часто, и нагоняя дома мы боялись одинаково.

А один раз мы, как выразилась директор нашей школы «докатились», и потеряли портфели.

В тот год случилось страшное: в море упал самолет Ил-18, с пассажирами на борту. Вторым пилотом была женщина. Причины назывались разные: столкновение с птицей, пожар, непонятная вспышка рядом с самолетом. Помочь мы ничем не могли, но присутствовать на месте катастрофы были обязаны. Бежать быстро мешали портфели, только что закончились уроки.

Более находчивая Галя огляделась по сторонам и увидела в кустах почти сухую ливневую трубу. Мне это не очень понравилось, но я, как всегда, уступила.

Ничего особенного мы на море не увидели, толпились люди, работала какая-то техника. Выжить не смог никто.