Сломанные вещи

Парень взял один кусок пиццы, проглотил его не жуя, бросил голодный взгляд на остальные и после заметной паузы сказал: «Спасибо». Уже потом я узнала, что речные это слово не используют, они говорят «Буду должен» – когда я поняла, что Джанки просто не захотел вешать на себя долг перед незнакомой богачкой, то почувствовала обиду. Но в тот вечер я улыбнулась, подвинула к парню тарелку и сказала: «Может, включим музыку? Что ты хочешь?». Он прищурился: «И што, бахатые даамочки по правде слуш “Три мармеладых порося”?»

Я включила новый альбом «Трёх мармеладных поросят» и, перекрикивая рёв вокалиста, ответила: «Не знаю ни одной бахатой даамочки с такими вкусами». В Особняках мне и правда не с кем было разделить интерес к тяжёлой музыке. Парень скептически посмотрел на меня: «Ты гришь не так», – а я пожала плечами: «Тогда, может, ты научишь меня, как правильно?»

Я задумываюсь, прислушиваясь к себе. Да, я должна помнить об осторожности, к тому же ладно про меня – но я не имею права болтать про Дэна. Однако… Син мне нравится, он не осуждает, а потому сразу хочется рассказать ему всё, поделиться чувствами, о которых я никому не говорила. Ну, я ведь только с Дэном и общаюсь, не буду же я ему самому рассказывать про ту ночь.

– Самой удивительной для меня оказалась его честность. Я привыкла жить среди вранья и лицемерия. В особняках Золотого района никого не волнует, что там у тебя на самом деле, главное – говорить то, чего ждут. Всегда есть сценарий разговора, как будто это постановка. Ты заранее знаешь, что скажут, что ответят. А Джанки… – я улыбаюсь, – прямолинейный. Он как будто просто говорит всё, что приходит в голову. Для меня это было дико.

Не то что непривычно – невероятно. Но притягательно. В дальнейшем меня не раз поражала его откровенность, но то, первое, столкновение с ней, конечно, запомнилось отдельно. Когда мы съели всю заказанную еду, выпили по бутылке пива и послушали последний альбом «Марципан-Портвейна», авангардистского сайд-проекта нескольких участников «Поросят», я сказала: «Предлагаю тебе занять этот чудесный диван, с которого по такому поводу можно снять упаковку». Парень насмешливо прищурился и протянул: «Што, даамочка, не шухеришься, што я твойный телик шнилану?»

Я тогда ещё не знала, что это слово означает «воровать», но смысл фразы вполне уловила. Так что я удивлённо посмотрела на парня и спросила: «А ты… это? То, что ты сказал». Он смерил телевизор оценивающим взглядом: «А то. Он лёхкий».

Я рассеянно смотрю на телевизор, до сих пор висящий на стене.

– В общем, в тот раз мы хорошо посидели, и я позвала Джанки приходить ещё. Наверное, звучит опрометчиво. Я тогда переехала, полностью сменила образ жизни, с прежними подругами общаться не хотелось – да и не подруги они были, если разобраться, – так что было несколько… одиноко. Совсем одиноко. Ну, искала, знакомилась, но… А с Джанки было легко. Как будто мы снаружи разные, но внутри похожи. Даже кажется, что я сразу это почувствовала, ещё в магазине.

В ответ на такое подчёркнуто эпатажное заявление я оглядела руки и шею парня – без следов уколов или ожогов химии, насколько я имела представление о подобных вещах, – и покачала головой: «Как насчёт такого – поспи на диване и приходи завтра. Выпьем пива, послушаем ещё что-нибудь, можем и телик посмотреть, если хочешь».

Утром я, конечно, проснулась рано, но, когда торопливо оделась и, после многократного стука в дверь гостиной, всё-таки решилась выглянуть, парня уже не было. Следующим вечером в почтовом ящике у двери я нашла деньги.

– Мне даже хочется верить, что он тоже это почувствовал. Я знаю, это звучит как мистическая чушь, наивные фантазии про родственные души, связь, знаки, такое всякое… – я тороплюсь улыбнуться Сину, показывая, что не верю в подобные глупости. – Но всё-таки он тоже решил продолжить наше знакомство. Ясно, что где-то ситуация вынудила – у него тогда было не очень, – но всё же он вернулся в эту квартиру. Хотя вообще-то Джанки весьма предубеждён против золотых.

Спустя несколько недель, когда я уже и не ждала его, речной парень – с разбитыми губами и синяком на другой скуле, чем в прошлый раз, – снова появился у меня под дверью. Не глядя в глаза, он пробормотал: «Слуш, даамочка, пустишь ещё на твойный диван? Тока у меня ща денег нет, но я отдам».

Понять эти фразы было даже сложнее, чем обычно: парень старался меньше двигать челюстью, так что слова окончательно превратились в «речную» кашу. Но я расслышала главное – вопросительное «диван», а там уже и остальное восстановила дедуктивным методом. Отвечать не решилась: уже отвыкла после нашего прошлого разговора, поэтому в первый момент вернулось ощущение, что парень не поймёт мои слова. Так что я взяла его за руку – даже через шнуду чувствовалось, что она ледяная, ведь осень уже вовсю морозила – и потянула в квартиру.

По-моему, он такого не ожидал. Наверное, думал, что я как минимум захлопну перед ним дверь, а как максимум вызову полицию. В общем, парень уставился на меня удивлённо, застопорившись на пороге, так что его пришлось буквально затаскивать внутрь. Выяснилось, что, помимо побитой физиономии, он ещё и хромает.

Я снова заказала одежду и еду. Всучила парню россыпь обезболивающих – даже с некоторой гордостью, пусть оценит, какой у меня запас на все случаи жизни, – пять упаковок пластыря и стимулятор обновления кожи. Парень, конечно, презрительно скривился на эти дамские штучки, но я сделала суровое лицо и затолкала его в водопроводную со словами: «Не намажешься сам – я тебя намажу!»

Когда он вернулся в гостиную – распространяя вокруг резкий медицинский запах с нотками черничного шампуня и подчёркнутое недовольство, – я усадила его на диван, вручила тарелку с горкой шоколадных конфет и принялась расспрашивать, что случилось. Недоверчиво поглядывая на конфеты и не делая попыток их взять, парень сказал, что утром неудачно «вписался» в плановую проверку – какие-то агрессивные с похмелья граждане устроили «швару», а ему досталось якобы просто за компанию. Конечно, мой скептицизм отразился на лице. Парень насупился. Я сказала, что его дела меня в любом случае не касаются. Он раздражённо ответил, что если бы «попёр на шавок», то сейчас не сидел бы здесь. А так – отделался легко, только ему неудачно попали по «слабому» колену, из-за чего пришлось день проторчать в больничных очередях. Я удивилась, почему тогда ему не обработали ссадины на лице. Он многозначительно закатил глаза. В ответ на моё наивное недоумение всё же пояснил, что колено стоило дорого и на «морду» не хватило. Оказывается, гражданам ниже второго, серебряного, уровня благонадёжности оказывают только те услуги, которые они оплатили. В больнице парень отдал деньги, отложенные на ночлежку, а лимит штрафов за ночёвку на улице у него уже исчерпан. Значит, если его поймают ещё раз, на этот раз посадят в тюрьму.

Я слушала этот рассказ, красочно пересыпанный речным жаргоном и матом, и офигевала, вдруг осознав, что все те годы, которые я провела в Особняках, общаясь с золотыми – ну, и с обслуживающим персоналом из серебряных, – этот парень жил в том же городе, но словно бы в другом мире. В котором копишь деньги, чтобы потом выбирать – отдать их за ночлежку или за лечение колена, выбитого полицейскими. Полицейскими! Как это вообще возможно?!

Подумав – недолго, конечно, у меня с осторожностью всегда было плохо, – я встала, закрыла входную дверь на замок и сказала: «Значит, никаких больше ночёвок на улице, будешь спать здесь. Кстати, как тебя зовут?»

Когда на следующее утро я вышла в гостиную, то замерла от удивления: парень заваривал кофе в кофеварке, которая досталась мне в придачу к квартире и до этого момента не работала.

Я бросаю взгляд на большую, сверкающую металлом кофемашину. Когда я её купила, прежнюю – ту самую – кофеварку Дэн забрал себе.

– Некоторое время он жил здесь, и мне пришла идея подарить ему собственное жильё. Правда, я быстро поняла, что Джанки ни за что не примет такой дорогой подарок. Но я могу быть очень упорной, и если уж чего-то хочу, то просто костьми лягу. Я купила квартиру – естественно, со значительной скидкой за золотой статус, – доработала и сказала, что у меня есть свободное жильё, которое стоит без дела. Мол, он мог бы там пожить.

Хотя я постаралась сказать это как можно более нейтральным тоном, между делом, за ужином, однако сразу почувствовала реакцию Джанки – словно между нами повисла тяжёлая наэлектризованная туча. За месяц, что он ночевал у меня, мы разговаривали не так чтобы много – обычно он приходил поздно и уходил до того, как я вставала, – но всё же бывало, и мне показалось, что мы легко нашли общий язык, потому что мыслим и чувствуем схоже. Поэтому я была готова к тому, что его заденет предложение съехать – как будто я прямо в лоб сказала, что он мне надоел, мешает и вообще слишком охренел тут жить. Думаю, он ждал подобного. Я бы на его месте ждала.

Так что он положил недоеденный кусок пиццы, встал и пошёл в прихожую обуваться. А я, конечно, вскочила за ним. Тараторила всё, что приходило в голову: то упрашивала, хватая его за руки, то повышала голос, взывая к рассудительности – куда идти на ночь глядя! – то грозилась, что пойду за ним. Чувствовала себя полной дурой, в панике выдавая всё подряд, какую-то бессвязицу. Тем не менее, я добилась своего. Джанки остался.

Следующей задачей было уговорить его хотя бы взглянуть на квартиру. Начала я с предложения арендовать её. За те дни я, кажется, сказала ему больше слов, чем за весь предыдущий месяц. Словно баллотировалась в комитет общественного порядка! И по объёму работы, и по степени ответственности – для меня как будто смысл жизни свёлся к тому, чтобы обеспечить Джанки собственным жильём. Он бесился, не понимая, чего я от него хочу. Говорил, что если мешает, так свалит хоть сейчас, а предлагать ему аренду целой квартиры в Городе – это или насмешка, или тупость, потому что таких денег у него нет, так что и «смотреть» смысла нет. К тому моменту я уже поняла, что про «подарок» лучше не заикаться: Джанки ненавидит быть должным, он все ночёвки на моём диване считал и оставлял за них деньги, несмотря на то, что я отбивалась как могла. Насчёт этого мы в итоге договорились, что он будет покупать ужин на двоих, но с квартирой такое бы не прокатило.

Кофе я уже допила, так что снова закуриваю. Вообще-то не хочется, сердце и так колотится слишком тяжело, но – Син, прикончив свою порцию, снова уставился на меня. Так что придётся.

– Заманить Джанки в ту квартиру было одной из самых сложных задач в моей жизни. Но я справилась! А уж внутри, как я и рассчитывала, его покорила комната для мастерской. Форсированное электропотребление, качественная вентиляция, базовое оборудование… Тут уж он сразу укоризненно уставился на меня – ну что за чудесное совпадение, у меня оказалась квартира с мастерской! Но, конечно, не выдержал, полез нажимать все эти красивые кнопочки и растаял, как мороженое в летний день. А в итоге я настояла именно на продаже, а не на аренде – чтобы квартира была его собственностью.

Следующий глобальный раздор случился в комитете жилищной безопасности, куда я привела Джанки оформлять документы. Он хоть и согласился на покупку квартиры в рассрочку – точнее, перестал отбиваться, – но детали мы не обсуждали. Я боялась нарушить хрупкое равновесие и оставила этот разговор на последний момент, рассудив, что, когда мы придём в КомЖилБез, Джанки будет уже сложнее отказаться и сбежать.

Однако всё получилось не так гладко, как я представляла в воображении. Как только мы зашли в огромный, полный света холл, Джанки занервничал. Конечно, это было не так очевидно внешне, но я-то чувствую подобные вещи, замечаю бессознательно – потому что моё тело сразу напрягается за компанию. Как он цеплялся взглядом за каждого робота-охранника – словно ждал, что его вот-вот попросят на выход из этих просторных коридоров, сверкающих бликами стекла и металла. Как то и дело непроизвольно поводил правой кистью, словно ища свою цепь, которую я заранее, на улице, попросила снять и положить мне в сумочку. Догадавшись, что Джанки не по себе без неё, я взяла его за руку, удерживая это беспокойное движение.

Наконец разыскали терминал для оформления недвижимости. Я, уже мысленно празднуя победу, пробормотала Джанки сумму, чисто номинальную… И дальше люди в помещении – несколько клерков, секретарей и двое граждан, которые оформлялись у соседнего терминала, – имели возможность наблюдать увлекательную сцену: переругивание речного парня, который то и дело давился паузами вместо нецензурных слов, и приличной с виду девушки, которая, позабывшись от волнения, пыталась объясниться с ним его же речными словечками, только в более торопливом и чётком варианте. Не выдержав такого издевательства над родным диалектом, Джанки выпалил на повышенных тонах: «Хорош ломать говор своим шарканьем!» – я в ответ взвилась, что буду говорить как хочу… В общем, это могло бы продолжаться ещё долго, но в какой-то момент он резко замолчал и на меня шикнул – проследив за его взглядом, я обнаружила, что в помещении появился охранник.

Мы живо вспомнили, что вообще-то обсуждаем не разницу в произношении, а деньги за квартиру: я хотела как можно меньше, а он ни за что не соглашался.

Под бдительным взглядом охранника мы ещё пять минут пошипели, но кое-как сошлись на сумме. Подписывали договор, недовольно фыркая друг на друга. Вот тогда я и узнала, что официально Джанки зовут Данил Марек, он младше меня на два года, и его последнее место регистрации было на Третьей линии.

Название, конечно, меня насторожило. Когда мы вышли из КомЖилБеза, я спросила, где эта линия расположена. Он ответил, что все линии идут между Портовой насыпью и Рейсовой улицей. Я шокировано промямлила: «Это что… прям в Порту?». Джанки заржал: «Ясен хуй, а то где». Однако при виде моего вытянувшегося лица он запнулся и неуверенно переспросил: «Не, ты по правде?..». А я уставилась на него, изучая словно впервые. Ладно ещё речные, но уж портовой шпаной меня запугивали с детства. Ужас на уровне инстинкта. И мне уж точно не приходило в голову, что представитель самой криминогенной группы среди населения Бергена – той, где сплошные головорезы и насильники, – может оказаться симпатичным парнем. Которому я дала ключи от своей квартиры. Который каждую ночь спит в соседней комнате. И который вместо того, чтобы изнасиловать меня, а потом зарезать – или в обратной последовательности, с этих портовых маньяков станется! – вчера весь день перебирал по винтику мой холодильник, потому что ему, видите ли, не понравился звук. И действительно, когда Джанки собрал всё обратно и подключил, холодильник стал работать заметно тише.

– Таким образом, Джанки платит мне рассрочку. Эти деньги я откладываю – на всякий случай, вдруг они ему понадобятся. Но сейчас его дела вроде как идут неплохо.

Как минимум, с тех пор он не попадал в больницу после стычек с полицией. Да, если вспомнить, какой он был тогда, за четыре года Джанки заметно изменился. Повзрослел, заматерел, теперь его уже за подростка не примешь. И характер стал спокойнее, более расслабленный. Я-то чувствую такие вещи. Теперь, когда не нужно ежедневно искать ночлег и пропитание, Дэн может заниматься любимым делом. И мне хочется верить, что наша встреча в итоге изменила его жизнь к лучшему.

Вечером того дня, когда мы оформили договор, я сама заказала еду: сырное ассорти самых дорогих сортов, экологически чистые фрукты, органических лангустов. Даже свечи зажгла. Позвала Джанки ужинать. Задумалась, где он и почему не отвечает. Позвала ещё раз. Поискав, обнаружила его в душевой, посреди деталей разобранного душа – видите ли, напор плохой. Кое-как уговорила оторваться от этого увлекательного занятия и хотя бы умыть лицо.

Однако дальше всё – снова – пошло не по плану. При виде барной стойки, уставленной фарфоровыми блюдами и свечами, Джанки насупился, бухнулся на диван и заявил, что «энту херь» есть не будет и вообще «вся энта бахатая жиснь», культурно выражаясь, может идти к херам.

Опешив, я переспросила: «Не будешь?..». Он глянул исподлобья и покачал головой.

Поняв, что он это серьёзно, я не выдержала. Заорала, что пусть он сам идёт к херам вместе со своим офигенным гонором и прочими закидонами, что он меня не уважает, что я вообще-то старалась, хотела его порадовать, а он… В конце этого пафосного монолога, исчерпав все аргументы, я просто запустила в него лангустом, хотя и не попала. В ответ на этот взрыв эмоций Джанки неожиданно успокоился, поднял с пола злополучное членистоногое, поморщился на него и сказал, что, раз я ставлю вопрос именно так, то он – исключительно из уважения ко мне – готов «травануться энтим страхоёбищем».

Но нет, в этот раз я обиделась серьёзно. Настолько, что какого-то там ракообразного было недостаточно, чтобы утишить мою злость. Насупившись, я сообщила Джанки, что раз он со мной вот так, то в отместку я буду звать его настоящим именем. Подумав над этим ультиматумом, он кивнул и буркнул: «Дэн. Тока ни при ком».

22.

Хихикая над воспоминаниями о том, с каким страдальческим лицом Джанки ковырял лангуста, не сразу замечаю, что Син разглядывает меня.

– Что?

– Насколько я понял, четыре года назад ты переехала не только в эту квартиру, но и в эту часть города. А раньше жила в Золотом? Но если это район для элиты, почему ты выглядишь как местная – одежда, короткая стрижка… Парикмахер принял тебя за домработницу.

– Потому что он придурок! – выпаливаю, даже не думая. Хотя бы так отомстить этой высокомерной шварыде!

– Твоя квартира тоже небольшая и, кажется, не роскошная.

– Действительно, что же бахатая мисса делает в энтой собачьей конуре? Скажем так, отдыхаю от всех самодовольных мудаков Золотого района и их требований. Достали тупые одноклассницы, мерзкие соседи, шпионящие друг за другом из-за дизайнерских занавесок… Квартира так себе, зато моя. И никто не лезет. В Городе большинство – работяги из медных, у них не так много свободного времени, чтобы тратить его на сплетни. Вокруг много людей, но тебя никто не замечает. Это здорово. Правда, поначалу мой внешний вид всё же привлекал внимание: жаль было отказываться от качественной одежды и отрезать волосы, надеялась, что и так сойдёт.

– Я помню, что два года назад они были длиннее. И кудрявые.

– О, это… – я морщусь. – Ну, типа, на свидание. Тогда было модно. Но в итоге получилось уродство, так что я психанула и всё срезала. Думала, отращу, но… Как-то лень. С такими проще.

– Можно ещё один личный вопрос?

Закурив – для смелости и успокоения, – я будто бросаюсь в холодную воду.

– Давай.

– В армии у многих на видных местах были фотографии, часто семейные. Почему у тебя нет подобного?

О, чёрт… Я-то надеялась, что «личный вопрос» будет более приятный. Может, даже комплимент. Однако нет.

Опускаю глаза на тлеющий кончик сигареты, кривлю угол рта в подобии улыбки. Пытаюсь придумать формулировку, которую он поймёт.

– У меня своеобразная семья. У отца тоже нет моих фотографий. А мать я даже не помню, она рано умерла.

– Но фотографии есть? Можно посмотреть?

– Зачем?

– Мне кажется, это помогло бы лучше понять тебя.

Поднимаюсь и ухожу в спальню, бурча под нос: «Было бы что понимать». Фотоальбом лежит в глубине гардероба, в самом тёмном углу.

Вернувшись, отдаю альбом Сину, и он подвигается, освобождая мне место на диване. Ну блин, мне ещё и комментировать?

Листает. Рассматривает.

– Ты очень похожа на мать.

– Не знаю, где ты это увидел. – Как и всегда в разговорах про семью, мой тон становится раздражённым. – Она была гораздо красивее. Нос совсем не такой. Скулы точёные. Вообще не как у меня.

– Я бы сказал, что скулы изменены. И нос, скорее всего. А в твоей медкарте не указаны пластические операции.

– Я хотела, но… Не знаю, не могу выбрать. Может, позже сделаю.

Аж в жар бросает от того, как этот бесцеремонный робот разглядывает мой профиль. Хватит пялиться!

– И ты не пользуешься косметикой. А она почти везде с макияжем.

Голос-в-голове фыркает: Он намекает, что ты выглядишь неряшливо – нужно было хоть синяки под глазами замазать, а может, прыщ где-нибудь вскочил. Впрочем, у тебя никогда не получалось быть опрятной. Помнишь, как ты зацепилась колготками за портфель мужика, который пришёл к отцу? Помнишь, как он смотрел на тебя, пока ты дёргала эти чёртовы колготки? Как на слабоумную.

– Я крашусь, когда выхожу на улицу, – мой голос звучит с агрессивным напором. – Ну, куда-то в приличное место. А дома, извини, не вижу смысла.

Син вновь смотрит на фото, сравнивая, и уверенно говорит:

– Ты очень похожа на неё. Глаза другого оттенка, губы более узкие… Но сходство очевидно.

– Отец бы с тобой не согласился. Он всегда говорил, что она была красавицей, а я… Не особо удалась.

Робот некоторое время наблюдает, как я курю, затем возвращается к альбому.

– Кто из них дал тебе имя? Я раньше такого не слышал.

– Неудивительно, потому что это вообще не имя. Просто слово. Отец выпендрился. Он обожает античность, боготворит Александра Македонского. Ну, понимаешь, как «Александэр». У него в кабинете – огромная карта походов Македонского, в детстве я часами её рассматривала. Какой город чем торговал, где какие животные… Отец говорил, если бы не ранняя смерть, Македонский изменил бы историю, не было бы Римской империи… Ты понимаешь, о чём я?

– Я знаю, кто такой Александр Македонский.

– Хорошо. Да. А имя… Это что-то философское. Вроде как «Истина». «Несокрытое», – я взмахиваю руками, изображая магические пасы, и завываю: – Всё тайное становится явным, и скрытая сущность каждой вещи в итоге являет себя. В общем, хрен пойми что.

– По-моему, «Алетейя» звучит красиво. Почему тебе не нравится?

И тут же в голове раздаётся тихое, чеканящее: «Иди к себе, Алетейя. Ты очень меня разочаровала». Обидно, что я почти не помню приятные моменты, а этот ледяной голос так и стоит в ушах, годы ничего не меняют.

– Просто не нравится и всё. «Лета» звучит лучше. Короткое. Отца бесил этот вариант, – я не могу удержаться от улыбки. – Он говорил, это прямо противоположно по смыслу. Что-то скрытое.

– Символично.

– Ты о чём?

– О твоей системе контроля эмоций.

– А-а-а… Ну да, я не против скрыть некоторые вещи. Ещё это значит «забытое». Помнишь, у них была река, воды которой стирают память? Классная штука, должно быть. Вот бы такой коктейль замешать.

Тем временем Син переворачивает следующую страницу. Мама в галерее, на фоне своих картин – как обычно. Улыбается, обнимаясь с каким-то красавчиком, – как обычно. Вряд ли он художник, совсем не выглядит богемой. Классические чёрные брюки, водолазка. Художественный критик или журналист.

Именно этот образ художественного критика с фото предпочитает Голос-в-голове. Также его любимая чёрная водолазка – отсылка к гардеробу самой Леты: «В Порт я всегда надеваю чёрное. Этот цвет мне откровенно не идёт» (гл. 35) Лепестки сакуры на белом фоне – это обои в гостиной Леты.

Следующая страница. Мама в студии, смотрит на холст, будто прозревая там очередной шедевр. Вся осиянная идеально поставленным светом, сама как произведение искусства. Она знала, что красива, и не стеснялась этого. Иногда меня это раздражает.

– Твоя мать рисовала?

– Да, однако её способности я не унаследовала, – улыбаюсь. – Впрочем, как и таланты отца. В детстве я думала, может, меня подменили.

После того, как лет в шесть я прочитала сборник сказок об эльфах, которые воровали человеческих детей, а вместо них оставляли несуразных уродцев, я решила, что со мной именно это и произошло. Наверняка настоящую Алетейю – розовощёкую пригожую девочку – похитили из колыбели, а меня оставили на замену. Возможно, на самом деле я – деревянное полено, которое только благодаря колдовству похоже на человека. Несколько недель я постоянно прислушивалась к себе – не превращаюсь ли я обратно? – и воображала, как испугается гувернантка, когда утром обнаружит в моей постели деревяшку. Мне не хотелось, чтобы из-за меня у неё были неприятности.

– Вряд ли. На отца ты тоже похожа.

– Значит, мне просто не повезло.

Робот переворачивает очередную страницу. Перед монументальным зданием, в окружении рукоплещущих граждан, отец торжественно принимает регалии от прежнего судьи – седовласого мужчины, опирающегося на трость.

– А он, судя по всему, занимается юриспруденцией.

– Городской судья вот уже девять лет.