Красный луг. Приключенческий роман

– Стой, стрелять буду!

Ответно, не поняв, кто и что, вскинул автомат и стрелял куда-то, пока из рук не вышибли автомат.

– Дебильный, что ли?

Голосов Андрей не слышал, казалось ему, что сама земля даёт ему покой и отдых. Очнулся на лежанке в землянке, где-то совсем рядом говорили на родном языке.

– Пить…

Приподняли, поднесли кружку с водой, подали кусок ржаного хлеба. Не чувствуя вкуса, проглотил хлеб, запил водой и лишь после этого разглядел звёздочки на пилотках, захлёбываясь слезами, икал: – Свои, свои-и…

Немного придя в себя, на вопросы командира ответил, кто он и откуда идёт. Нервы сдали и Андрей тяжело заболел. Без пользы часами просиживал на краю нар около Андрея майор госбезопасности, дожидаясь, пока тот придёт в себя… Так и отправили Андрея в тыловой госпиталь с санитарным поездом. Майор дал врачу сопроводительную записку, но тот по дороге заглянул в неё и решил, что больному лучше жить дальше без такой сопроводиловки и уничтожил бумагу, приговаривавшую Андрея к Высшей мере. Таким образом Андрей на некоторое время был спасён от длинных рук кэгэбэшников. Около пары месяцев проболтавшись по госпиталям, Андрей снова был зачислен на курсы младших командиров и снова фронт. Бои шли уже за пределами Родины и пока никому не было дела до лейтенанта Веснина. Закончилась война полным разгромом фашизма. Возвращался Андрей домой с радужными мечтами о счастливой жизни, своём тракторе. Ордена и медали бренцали на груди. За какой-то бой был представлен к званию Героя, но получить не успел… Мать получила вторую похоронку, за погибшего начала получать не большое пособие. Домой он не доехал, отправили на войну с Японией, затем ещё пару лет обучал воинскому искусству новобранцев в одной из дальневосточных частей. Демобилизовался, но до дому опять не доехал. На железнодорожном вокзале в Свердловске подошли трое в штатском, двое подхватили под ручки, третий нёс чемоданчик. Возвращение домой затянулось на неопределённый срок. Допросы чередовались побоями, допытывались, при каких обстоятельствах попал в плен, почему из всей группы спасся один, как ухитрился получить звание офицера, где подобрал ордена и медали, за сколько серебреников продался и так далее, до бесконечности. Затем лагерь смертников, где таких врагов народа, как он, было не мало. Жизнь в лагере мало чем отличалась от фашистского, но здесь всё же были свои люди, которые ещё во что-то верили. Андрею и на этот раз повезло, возможно действовал цыганский оберег. В начале 1949 года его освободили. Своим освобождением он был обязан заключённому вору в законе по кликухе Кручёный. Тот прознал, что Андрей из Красноуфимского района, подозвал к себе: – Присаживайся, земляк, сурьёзный разговор предстоит. Вижу, ты пацан с головой, хотя и враг народа, ну, не обижайся, вижу я, какой ты враг. В лагере много таких, пропадут ни за грош… У меня сын погиб под Сталинградом, очень похож на тебя. Его отряд вынужден был отойти, боеприпасы кончились, за то кэгэбэшники, не разбираясь, застрелили его. Так что у меня с ними свои счёты, освобожусь, найду стрелка. Да не за тем я тебя позвал, давай-ка одежонкой поменяемся, мою курточку оденешь, я твою. Мне помирать скоро, болен я неизлечимо, а тебе ещё жить надо. Запомни мои данные и куда поедешь после освобождения. Жена у меня в Красноуфимске, маляву ей передашь от меня. Если помощь по документам или деньгам понадобится, к ней обращайся. Завтра уже на воле будешь, выйдешь под моей фамилией, а там уж как Бог даст. Ну, с Богом!

На другой день так всё и вышло. Конвойный вывел за ворота лагеря, дал папироску.

– Гуляй, и не возвращайся!

Конечно, про возвращение звания и наград не могло быть и речи, так и добирался домой в тюремной робе и под чужим именем. В Красноуфимске нашёл нужный адрес, передал записку, от помощи воровской малины отказался. Мать встретила не ласково: – Лучше б ты сдох там!

Отец обрадовался: – Сынок вернулся, Андрюха! Заживём теперь!

Тоня

Отец Тони Обчинниковой, Михаил, женился на женщине, которая была намного старше его. Всё же она сумела ему родить двух девчонок, при рождении третьего скончалась. Больше Михаил не женился, один растил детей, самостоятельно управлялся с хозяйством. С началом Отечественной войны был призван в ряды Советской Армии, попал в плен, находился в лагере Освенцим, американцы освободили в 1945 году, домой вернулся на последней стадии чахотки. Мария, старшая, осталась работать в колхозе в Черлаке, Тоня, младшая, после фабрично-заводского обучения всю войну проработала в Первоуральске на Старотрубном заводе крановщицей мостового крана. В сорок первом Мария вышла замуж за Тимофея Долгонюка, родила от него сына Василия. А сам Тимофей пропал без вести. После войны, напрасно прождав и проискав Тимофея несколько лет, Мария вышла замуж за Тимофеева друга, Согрина Александра, родив ему ещё пятерых. Александр, вроде как, служил вместе с Тимофеем, был с ним в последнем бою и видел, как снаряд взорвался на том месте, где был Тимофей. Что стало с Тимофеем, Александр не знал, якобы после боя не нашёл его тела, но и в госпитале его тоже не оказалось. Скорее всего, труп подобрала похоронная команда и Тимофей лежит теперь где-то там, в братской могиле.

Андрей более месяца не появлялся в посёлке после возвращения, отсиживался на хуторе, помогал отцу заготавливать мочало к зиме. Председатель колхоза сама пришла на хутор, позвала его на работу. С войны-то не много парней и девчат вернулось на Красный луг, многие навсегда остались лежать в безвестных могилах, вырытых наспех по обочинам фронтовых дорог. Андрей от сестёр знал уже, что никогда уже не вернётся в село Ленка Липина, насмешница и хохотунья, погибла в уличных боях уже в Берлине. Помимо неё в каждом доме не досчитывались то сына, то дочери… Всё же молодёжь на селе была, кто-то подрос за военные годы, кто с фронта вернулся, порой и покалеченный, но живой. Отец помог Андрею справить обновку, приодеться. По просьбе председателя колхоза Андрюха вышел на работу в колхоз, снова на трактор. В лагере ГУЛАГа Андрей освоил игру на балалайке и гармошке, а поскольку молодёжь снова по старинке собиралась на вечёрки, то и Андрей постепенно повадился на них. Чаще всего ходил в Черлак, там было побольше девчат. С приобретённой по случаю на городском рынке балалайкой, он ходил на гулянья. И как только не лень было почти ежедневно после работы тащиться в Черлак за десять километров по таёжной дороге и возвращаться уже под утро! И когда только отдохнуть успевал… Впрочем, молодость, она и есть молодость, успевали и нагуляться вволю, и на работе не быть последними. Переходящий вымпел снова прочно застрял в тракторе Андрюхи, работал за двоих, за себя и за Липину. От девок отбою не было, а к балалаечнику просто сами, как мухи на мёд, липли, особенно докучала Тоня Веснина, однофамилица, наверное, готовая принародно заняться с ним любовью. Андрей не охоч был до пустого времяпровождения, да и очень нравилась ему местная продавщица Тоня Овчинникова. Похоже было, что и она по отношению к нему не ровно дышит. Жила она одна в оставшемся после смерти отца домишке на тракту, держала коровёнку и на вечёрки приходила редко, хватало домашних забот. В колхозе, как мы знаем уже, денег до 1961 года не платили, оплата труда производилась по количеству трудодней натурой; мукой, мясом, зерном, мёдом, молоком и сметаной. Так что Андрей не мог ходить к Тоне в магазин и делать какие-то покупки для отвода глаз местным сплетницам. И чтобы почаще встречаться с Тоней, из колхоза перешёл работать финансовым агентом, на новой работе стал получать зарплату и наличие денег позволило ему чаще заходить в лавку сельпо к Тоне. Парней Тоня сторонилась, на вечёрках отсиживалась где-нибудь в укромном уголке, щёлкая семечки, или танцевала с подругами. Среди подруг была весела и насмешлива, оставшись одна, замыкалась в себе. Пытавшихся ухаживать одаривала тяжёлым взглядом так, что ухажёру становилось не по себе, и он спешил поскорее ретироваться, чертыхаясь про себя. К Андрею, выждав, когда закончит тренькать балалайкой, сама подошла, подала руку: – Тоня!

Андрей смутился, покраснел, он-то давно заприметил красавицу, наслышан был о её неприступности и первым на знакомство едва бы отважился. С этого вечера больше уже не расставались. Отец Тони ещё в 1941 году попал в плен и домой вернулся уже в сорок пятом на последней стадии чахотки. Даже кэгэбэшники не стали с ним разговаривать, отправили подыхать домой. Мария, сестра Тони и его старшая дочь, узнав, с какой болезнью вернулся отец, наотрез отказалась присматривать за ним. Раз в день приходила соседка, приносила что-то поесть, меняла бельё, стирала. Сам Михаил был очень плох и с большим трудом мог передвигаться по дому. Чуя свой смертный час просил соседку, чтобы написала Тоньке письмецо, может сумеет приехать, проститься с отцом. Получив такое письмо, Тоня сбегала к директору завода, но получила отказ. Время было военное и каждый час простоя грозил фронту недоданной продукцией. Крановщики же были на вес золота, их не хватало и приходилось работать многим по несколько смен подряд. Мастер цеха, узнав про её проблему, на свой страх и риск отпустила Тоню домой за счёт полагающихся ей дней отдыха, предупредив, что если хоть на три минутки опоздает на смену, пойдёт под трибунал. Замену нашла из учеников ФЗО. Тоня отца застала живым, от него и узнала о его жизни без неё:

– Мария совсем ко мне не ходит, боится заразиться, а я совсем расклеился, ходить сам не могу уже, ладно хоть соседка приходит, помогает, хотя ей и самой не сладко приходится, ещё и в колхозе работает… Помру скоро. Дом тебе отписан, возвращайся домой, родные стены в любой беде помогут. В плену был, фашисты всё нутро отбили, не жилец теперь. У Марии своя семья, пора и тебе семьёй обзаводиться… А свои документы я под берёзкой в ограде прикопал, наступит время полегче, найдёшь потом, а пока ни к чему тебе… А про Маньку не беспокойся, хитрая она, проживёт…

Для отца младшая дочь была любимицей. Умер отец на руках у доченьки.

– Дочка, помоги мне к окну повернуться…

– Какой ты лёгкий, отец!..

Долго смотрел Михаил на покрытое толстой коркой льда оконное стекло, через которое мутным пятном просвечивало солнце.

– Весна скоро…

Вздохнул легонько и голова его склонилась на Тонино плечо, будто заснул человек… Только враз будто потяжелело его тело, да в сердце Тони что-то больно-пребольно стукнулось. Тоня, не смея шевельнуться и теряясь от страшной догадки, уткнулась в отцовское плечо и беззвучно заплакала. После похорон вернулась на завод и, хотя и бежала от станции через весь город бегом, но всё же опоздала на смену. Судили по законам военного времени, её оправдания во внимание не приняли, де у всех есть родственники, все помирают, но долг перед Родиной превыше всего. Три месяца маутинских лагерей тянулись долго, но всё же закончились. На завод обратно не взяли, теперь имела клеймо судимости. Выход был один, нужно возвращаться в свой посёлок Черлак. Велико же было её удивление, когда, открыв двери дома, увидела лишь обшарпанные голые стены. Опустилась на грязный пол и долго лила безутешные горькие сиротские слёзы. Что ж делать? Вышла во двор, нашла старое ведёрко, принесла воды, принялась мыть полы. Затопила найденным хламом печь. Соседка сказала, что Мария перенесла все вещи к себе, но когда Тоня пришла к ней, та и на порог сестру не пустила.

– Ну что, Мария, Мария, да не брала я ничего, мало ль чего люди наболтают. Не хватало мне ещё чахотку в дом занести! И вообще, иди-ка ты к… На вот чашку с ложкой и горшок.

Оплакивая свою непутёвую сиротскую долюшку, вернулась Тоня в неуютный отцовский дом. В щели пола обнаружила отцовскую фронтовую ложку самоделку, ложка и вилка вместе склёпаны. Вот и всё богатство. На огонёк потянулись соседи, несли всё, кто чем богат, кто нёс щепотку соли, кто старую кровать, кто матрац, набитый сенной трухой, картошку… Каждому трудно жилось, но в беде не оставляли человека, всегда помогали ближнему. Вызвали в Сельский Совет.

– Писать, считать умеешь? Вот и хорошо, будешь продавщицей в нашем сельпо.

Отказываться смысла не было, другой работы не находилось, разве что в колхозе.

Тоня Веснина

Или просто однофамилица Андрея, Антонида Михайловна Веснина, жительница всё того же Черлака. Работала акушеркой в местной больничке с самого начала войны. Жила тоже одна и тоже довольно замкнуто. До войны был у неё сердечный дружок и погиб в самом начале войны. После войны понравился ей очень балалаечник с Красного луга Андрей Веснин, но он променял её на другую Тоню, на что несчастной девушке оставалось лишь исподтишка лить горькие слёзы да мечтать о более счастливом будущем, или случае… И такой случай ей однажды предоставился.

Первенец

Как-то заикнулся было Андрей дома о женитьбе, так мать и слушать не захотела о какой-то там Тоне

– Ишь чего захотел, торговку в дом! Ноги её чтоб здесь не было, будь она проклята! Коль приспичило жениться, так вон по тебе училка с Красного луга сохнет который год, Машка… А про торговку забудь, нет тебе моего благословения на эту потаскушку!

Сказался у Вареньки материн характер, позабыла и свою молодость, как за Костиком босиком и в одном лёгоньком платьице в холодную ночь ускакала. Только вот и Андрею кое- что попало с материнским молоком, нашла коса на камень, пошёл наперекор матери, ушёл жить к Тоне. Да и отец советовал: – Коль любишь, иди к ней, а мать переживёт…

Зарегистрировались в Сельском Совете Черлака, Тоня паспорт получила под новой фамилией. Перекопали под берёзкой всю землю, но отцовских бумаг так и не нашли, то ли вовсе их не было, то ли Мария прибрала, то ли не там искали. Кто знает? К родителям своим Андрей один хаживал, Тоня, зная о Варином самодурстве, на рожон не лезла. Только вот жизнь – не предсказуемая штука, и порой всё может пойти наперекосяк.

Товар в магазин возил дальний родственник Тони дядя Вася Голдырев на лошадке из Красноуфимска, он же обслуживал и ещё несколько других торговых точек. По дороге, поскольку путь был не близким, заезжал в лесочек, подкормить лошадку, а заодно и прибрать себе горсточку сахарного песочку, мучки, парочку пряников, печенье, не брезговал и водочкой, ставя взамен разбитую заранее приготовленную бутылку. Вроде и понемножку брал, не жадничая, но недостача в магазине росла и росла потихоньку. Тоня ни о чём не догадывалась, безоговорочно верила родственничку, сама же приворовывать и обвешивать покупателей так и не научилась, жалела людей, которым в послевоенные годы жилось и без того худо. При ревизии обнаружилась крупная недостача. И хотя и ревизоры и работники Сельского Совета понимали, что Тоня не могла присвоить, но факт был налицо. Надо было или вносить деньги, или отправляться снова в лагерь. Рассказала Андрею. Делать было нечего, продали дом, живность, какую имели, еле-еле хватило рассчитаться. Председатель Совета уговаривал:

– Иди, продолжай работать, наладится всё, с домом поможем, наперёд умнее будь, пересчитывай и взвешивай поступающий товар с нашим работником. Возчика мы заменили, нет к нему доверия больше.

Не смотря на то, что была на сносях, дохаживала последнюю неделю и на обещание председателя выкупить её дом обратно, всё же уволилась, не захотела больше торговать. Из своего дома перешли жить к соседям, у тех нашлась свободная комнатка. В конце мая месяца под утро Тоне стало совсем худо, чтобы не тревожить спящего Андрея, вышла на улицу, прошла во двор своего дома, он всё ещё пустовал, тут под берёзкой и родила своего первенца. Здесь её и нашёл Андрей, лежащую без сознания рядом с новорожденным, закутанным в её кофточку. Сбегал к дяде Ване за лошадкой, он держал колхозную лошадёнку дома, пригнал. Привёз Тоню в больницу. Всё ещё будучи без сознания она родила второго мальчика, о котором ни она, ни Андрей никогда не узнали. Принимавшая роды акушерка, Тоня Веснина, знала о нелёгком положении в семье Андрея и решила ребёночка присвоить, считая так, коли отобрала девица моего Андрюшку, так пусть хоть его ребёнок останется мне на память. В дальнейшем узнала, что Веснины назвали первенца Виктором, назвала и своего так же, дав ему отчество Андрея. Так на свете стало два Весниных Виктора Андреевича. По воле рока братья-близнецы были разлучены, если не навсегда, то на многие годы. Замуж акушерка так и не вышла, посвятила жизнь свою сыну. В семилетнем возрасте отдала его в Суворовское училище и перебралась жить к нему поближе. Он вырос, стал офицером Красной Армии, служил в войсках ВДВ специального назначения, дослужился до полковника. И лишь перед самой кончиной матери узнал от неё правду о своём появлении на свет. Всё хотел разыскать настоящих родителей и брата, но кратковременные отпуска быстро проходили, а найти так и не удавалось. Иногда появлялся некий след, но стоило попасть в часть до следующего отпуска, как призрачный след снова исчезал. Не помогали в поисках и сотрудники КГБ.

Андрей на радостях загулял, и только по настоянию отца появился в больнице. Тоню выписали. От квартиры хозяева отказали, ссылаясь на то, что стары уже, а ребёнок шуметь будет да и запах опять же… Будто и своих детей никогда не было, коротка же память человеческая. Андрей повёл Тоню к родителям.

– Чего уж, пойдём, чем по чужим углам мыкаться с малым-то… А коли мать прогонит, придумаем чего-нибудь.

Дед обрадовался: – Первенец! Внучок!

Посадит ребёнка на свою широкую ладонь, таскает по избе, приговаривает: – Во, какой крепкий мужичок растёт! Настоящий казак! Каков молодец, а?

Бабка Варя к ребёнку не подходила и даже не глядела в его сторону. Ходит по комнате, шипит про себя тихонько: – У, гадёныш, разорался…

Ни за что не подойдёт, бельё не сменит, хоть заорись. Всё же как-то в отсутствие Тони подошла, заглянула в корзинку. Виктор булькал чего-то беззубым ртом, зыркая глазами за солнечным зайчиком на стене, корчил рожицы.

– У, филинёнок, ишь глазищами-то ворочает, чтоб ты сдох!

Заслышав в коридоре шаги, отскочила, занялась своими горшками. Невестку невзлюбила заранее и по той же причине и для внука не находилось тепла и доброго словечка, так и прозвала Филинёнком за большие глаза, пока не подрос, да пока сама не полюбила малыша. На лето дед подвесил на толстый сук берёзы крышку от улья, чем не колыбель малышу? Зимой же Виктору приходилось обходиться без качалки, находясь в простой просторной корзинке.

Тоня старалась не обращать внимания на выпады свекрови, которая перешла в яростное наступление на ненавистную сноху, но как говорят, вода и камень точит, нет-нет да и сорвётся сноха, выскажет старой обиду, а той только того и надо, ещё более старая расходится, повела Варя войну против снохи, очень уж хочется ей выжить её из своего дома, нелюбую…

– И чего такого нашёл Андрей в этой крале? Ну красавица, ну хороша собой, да что из этого? Тьфу, торгашиха! Работать и то не смогла… Сидит на шее. Не я буду, коль она тут жить останется, пусть катится на все четыре со своим выродком!

И каждый день напевает своему старику о новых проделках неумехи-снохи, всё то у неё из рук валится, скоро совсем без посуды оставит, а за ребёнком и вовсе не смотрит…

– Костик, если любишь меня, чего же не прогонишь сию тварь от нас?

Оставшись наедине с сыном и ему шпильку подкинет:

– Сынок, и чего ты нашёл в этой дурочке? Иль не видишь, явная же дура, в магазине и то работать не смогла, заворовалась… Гони ты её, вон за тобой Машка, учителка, иссохлась вся…

Метался Андрей между матерью и женой, не видя способа примирить их, искал по району местечко, куда бы можно было переехать, но пока ничего путного не наклёвывалось. Отец подсказал: – Ты, Андрюха, подремонтируй-ка нашу старую землянку, да и перебирайтесь с бабой. Поживёте пока, а дальше или в колхозе квартирку дадут, или Варька перебесится…

Отремонтировал Андрей землянку, в колхозной кузнице печку-калёнку сварганил, и перебрались молодые в свою хибару. Но мать не успокоилась, поклялась во что бы то ни стало, развести молодых. Всячески старалась зацепить-обидеть молодуху. Когда никого не было поблизости, подбиралась к землянке и выкрикивала всякие обидные слова в адрес Тони и, если, не удержавшись, Тоня выходила на улицу, старая рвала на себе волосы, царапала себе лицо и орала на всю округу.

– Спасите! Убивают! Родная сноха бьёт! Ай, помогите, больно!..

Приходил Костя домой, Варя жалуется, показывая ссадины: – На, вот, посмотри, что твоя любимая невестка делает!..

Константин шёл к невестке, заставал её плачущей. Захлёбываясь слезами, та рассказывала о проделках свекрови. Старик гладил молодуху по голове, утешал: – Ты уж не серчай, доченька, потерпи, вот образумится старая…

Он и сам не понимал, почему жена взъелась против невестки. Красотой Бог не обидел, всё на месте, умом не обделена, за ребёнком и за мужем присматривает, в землянке чисто, уютно, у самой Вареньки отродясь такого порядку не бывало.

Приходит Андрей с работы, Варя ещё за оврагом его встретит:

– Сыночек, иди к нам, поешь, а то у твоей-то поди ничего ещё и не приготовлено…

Нальёт ковш брагульки, благо зелье это в хозяйстве никогда не переводилось. Мало ли нужда какая? Дровишек привезти, сенца…

– Выпей, сынок, с устатку-то. А к твоей давеча мужик какой-то приходил, мордастый такой, я толком-то и не разглядела, морду прячет, отворачивается. Трахал её, здесь слышно было, как повизгивала, словно сучка…

Хмельной заваливался Андрей домой.

– Сучка, падаль, меня не хватает, таскаешься, кобели на дом ходят!.. Убью, тварь разэтакая!

Тоня еле успевала схватить ребёнка и выскочить на улицу. Андрей, ещё покуражившись для порядку и, раскидав железные чашки и ложки по комнате, валился на пол и засыпал. Тоне идти было некуда, нагулявшись по лесу и наплакавшись вволю над своей сиротской долей, возвращалась домой. Сын несмышлёныш, завидев отца, полз к нему, картавя и пуская пузыри, пытался влезть на отца, падал и, устав, приткнувшись к отцовскому боку, засыпал. Тоня ещё некоторое время тихонько плакала, вглядываясь в тёмное окно, готовила постель, забирала к себе спящего сына и укладывалась спать, бросив на мужа старенькую телогрейку. Она даже и в мыслях не держала ненависти ни к кому, давно смирившись со своей долей. Утром Андрей просыпался, с виноватым видом пытался загладить свою вину перед женой, просил прощения.

– Ч-чёрт попутал мать, не надо было бражку пить. Прости ты меня, ради Бога…

Что поделаешь, некуда Тоне податься от постылой своей долюшки, волей неволей прощать надо, иначе совсем невмоготу будет. Готовила не мудрёную еду, провожала мужа на работу.

До обеда ещё помнил грустные, опухшие от слёз глаза жены, после обеда в сельской столовой и выпитой кружки пива «Жигулёвское», встречи с учителкой Машей, начисто забывал и про жену, и про сына. Всё чаще стал Андрей задерживаться после работы на Красном луге до утра, ссылаясь на множество работ и прочие неотложные дела, якобы не заменимый специалист. Напрасно до рассвета просиживала Тоня около окна, разглядывая звёздное небо. Заневестившаяся сестра Андрея Нюся бегала на вечёрки-посиделки в посёлок, она то и выведала про Андрееву «работу», по секрету рассказала Тоне.

– Андрей запретил мне рассказывать тебе об этом, но я всё равно скажу, он за Машкой ухлёстывает, спят вместе, я видела… Ну, так я пойду, а ты виду не подавай, что знаешь, а то не поздоровится мне, убить грозился…

Выходила Тоня на берег Уфы, вглядывалась в быстрые воды, просила:

– Речка, реченька, возьми меня к себе, унеси в дальние края, постыла жизнь моя, нетути сил моих больше…

Молчала река, молчала тайга, лишь медуница, перелетая с цветка на цветок, гудела что-то на своём языке, но было не понятно. Верила Тоня словам Андрея, что вот найдётся подходящее место и тогда переедут из-под опёки матери и заживут на новом месте хорошо и счастливо. Не знала, не ведала, что Андрей ничего уже не ищет, променял её на учительницу Машу. А поскольку не бросал и её, то думала, что побесится да и наладится всё. Когда пьяный избивал до полусмерти, ей хотелось умереть, наутро просил прощения – прощала и вновь верила пустым его обещаниям, начинала верить, что всё наладится. Впридачу ко всему снова забеременела, а о том, чтобы избавиться от ребёнка, у неё и мысли не возникало. Первенцу второй год пошёл, радоваться бы надо, ходит уже, бормочет на своём тарабарском языке. Только вот радости кот наплакал. Дед подметил состояние невестки, тайком от Вари заходил иногда, а то и Машку с Иркой посылал, чтобы занесли свежего молочка или баночку медку.

– Ты уж, дочка, не горюй, живи знай, всем не легко приходится. Родишь, глядишь и Андрей за ум возьмётся… Да ты поплачь, оно и полегче будет. Моя-то плетёт, будто поджечь собираешься, неуж так обиделась? Характер у Варвары такой сволочной, ну что поделаешь, сам-то я уже притерпелся… Потерпи и ты, доченька.

Андрей же, видя терпение и всепрощение жены, совсем обнаглел, неделями дома не появлялся. Появившись, был ласков, просил прощения, обещал, что не будет больше исчезать надолго и снова исчезал. Напившись, становился буйным, если не успевала убежать, избивал. Варя же не оставляла свои попытки избавиться от невестки, подпаивала Андрея, говорила, что и сын-то не его, а нагуляный, что Тоня якобы сама в том призналась, и что снова беременна не от него. При этом всячески расхваливала Марию. После этих материнских напеваний Андрей смотрел на располневшую жену с отвращением, пытался поскорее уйти из дому. Тоня не пыталась удерживать. От постоянного страха за себя, неумения дать отпор, тупела, становилась равнодушной ко всему. Если и случалась близость с мужем, переносила всё как необходимость, без каких-либо ощущений, что ещё больше раздражало и злило мужа. На работу Тоню даже в колхоз не брали, старшего ребёнка оставить не с кем, а тут ещё второй наружу просится… Вот и приходится женщине терпеть все выходки мужа и свекрови, будь она не ладна. Спасибо, что хоть свёкор поддерживает. Иной раз зайдёт и, вроде, не скажет ничего такого, а на сердце полегчает сразу. Он и с Андреем поговорит иной раз начистоту по мужицки.