Красный луг. Приключенческий роман

– Варенька! Как же ты нашла меня?

– А я и не искала, сразу увидела… Отец отправил, поесть тебе принесла… Отец интересуется, почему домой не пришёл, уж не бежать ли собрался…

– Бежать? Нет, что ты! Да кто же ты?

– Я то? Варвара Ивановна Бабина, а ты кто?

Сердце чуть не выскочило из груди! Так запрыгало, что еле-еле удержал обеими руками. Онемел Костик, не в силах поверить своему счастью, только смотрел и смотрел в глаза её, любовался ею. А девушка необъяснимым каким-то чутьём своим угадала его душевное состояние, схватила за чуприну, притянула к себе и крепко-крепко поцеловала в моментально пересохшие губы. Сама, зардевшись, словно тюльпан в степи, впервые поцеловала мужчину, вскочила на резвые ножки и умчалась к деревне. Кинулся Костик за нею, да разве догонишь! Только и успел выдохнуть: – Варенька! Откуда-то издалека эхом донеслось, откликнулось на его призыв: – Догоняй!

Сердцем принял призыв, кинулся за девушкой, но не смог догнать, только и слышал зазывной смех её где-то впереди. В сумерках выскользнула Варенька из комнат, пришла к нему и вновь целовала горячие уста, пока не позвала мать. Убежала девчонка Варенька, а Костику не до сна стало, всё никак не верится ему, что всё происходит наяву, так и хочется войти в хозяйский дом и хорошенько рассмотреть спящую девчонку, но боязно… Варенька тоже не спала, и казалось ей, что всю свою не долгую жизнь прожила она рядом с этим человеком, давно – давно знает его. Вновь и вновь она вызывала в себе ощущение прикосновений его тела, губ и рук, ласкающих её и впервые за свои не полные четырнадцать лет она чувствовала себя старой умудрённой опытом женщиной… Она думала о том, что не раздумывая о последствиях, может отдаться ему, что вполне готова отдать ему не только своё молодое тело, но и душу и сердце, да что там, и жизнь в придачу. С тех пор так и повелось, лишь выдастся свободное время, Варя ищет встречи с Костей, причём даже не всегда осознанно. Работал Костя, окрылённый любовью за десятерых, а Варенька увивалась около, всякий раз находя удобный предлог, чтобы подольше побыть около любимого. Понимал Константин, что для хозяев, не смотря на молодость и силу, он прежде всего являлся лишь рабочей скотинкой и сватовство Вареньки может просто не состояться. Не находя иного выхода, они предпочитали встречаться тайно, не переходя границ дозволенного. Хозяева были польскими переселенцами со своими нравами и обычаями, но, главное, что роднило всех хозяйчиков, то была страсть к наживе. У Кости же ничего не было, ни дома, ни лома, не считая того, что успел уже получить от того же хозяина. Так что ни о каком родстве и речи быть не могло.

Беглецы

Под осень уже хозяйка проследила за дочерью и застала влюблённых в сарае за поцелуями, прогнала дочь домой. Побить при работнике не посмела, большеваты были у того сжатые кулаки, коль пригреет таким, вовек не очухаешься. Ушла Варенька и, сколько не прислушивался Костя, в доме было тихо

Не вышла в ту ночь больше Варенька, не пожелала любимому спокойной ночи, напрасно в вишеннике под окном заливался до утренней зари соловейко. Утром вышел хозяин во двор, пряча от работника глаза, подал ему горсть мятых десятирублёвок и новый солдатский, сделанный из конопляной добротной холстины, вещевой мешок, наполненный хлебом и солёным салом, не обидел при рассчёте, и на том спасибо доброму человеку, повелел убираться на все четыре стороны и навек забыть про молодую несмышлёную девчонку, хотя, если честно рассудить, то очень не хотелось хозяину лишаться такого работника, Господь тому свидетель. И дочку б не пожалел, гарный вышел бы зятёк, а про деток и говорить нечего… Надёжен, как та скала! Ан, проклятая баба всю-то ночь точила, гони да гони работника, пока греха не вышло… Махнул на прощание рукой Иван Бабин горестно, постарался незаметно смахнуть набежавшую не прошенную слезинку: -Прощевай, мил человек, иди от греха, ни мне, ни тебе проклятая баба покою не даст, изведёт измором. Иди ищи своё счастье на другой стороне, молода ещё Варька-то…

Ушёл Костя. Остановился у калитки, внимательно осмотрел плотно занавешенные окна. Нет, не шелохнулась занавеска, не крикнула любимая прощального слова… Молчал дом, как-то враз ставший враждебным и чужим. Ушёл солдат, понурившись, не глядя по сторонам и не оглядываясь, и долго ещё виднелась на пыльной дороге его согбенная фигурка. Шёл по-солдатски, не торопясь, размашисто и упруго. Поверили хозяева в уход работника, выпустили из тёмного чулана ненаглядную дочку.

– Ушёл твой хахаль насовсем, ищи теперь ветра в поле, даже проститься с тобой не захотел…

Сухими злыми глазами глянула дочь на мать свою и выскочила за дверь, дабы убедиться. Костика действительно нигде не было и даже охапку старого сена, где спал любимый, работники уже успели подобрать и подмести место… Не заплакала, вошла в сарай, в потайном местечке нашла записочку: – Жди, вернусь ночью.

Улыбнулась. Сунула записочку в рот и, почти не жуя, проглотила, заслышав чьи-то шаги. Никто не учил, сама догадалась, не приведи Господь, коли прознает мать, подымет работников, засаду устроят, убьют любимого.

– Не бывать этому!

Решилась на отчаянный шаг, вошла в дом, пряча глаза от матери, перекрестилась под образами, про себя моля о спасении и сохранении любимого человека, вслух же говоря совсем другое: – Ушёл. Бросил. А ну и катись, скатертью дорога… Эвон Петька Харюзов сватается, не одни башмаки сносил, около дома шастая, богат к тому ж, не чета тебе, голодранцу!

Мать удовлетворённо улыбалась.

– Правильно, дочка! Молода ещё, найдётся и тебе приличный парубок, не чета этому лапотнику…

Знала бы любимая мамочка, что творится в душе доченьки, не радовалась бы преждевременно! А Варенька виду не подавала, поела, хотя и без особого аппетита, чтобы не дразнить мать, пошла в поле с работниками, коим строго настрого было приказано присматривать за девкой. Варенька же вела себя прилежно, ничем не выдавая своего нарастающего волнения ближе к вечеру. Успокоенные родители и не подозревали, какие бури бушуют в сердечке дочки, что ждёт не дождётся она заветного часу встречи с любимым. Наступила ночь. Стихло всё в доме. Спят все. Заполночь встала Варенька тихохонько, прислушалась, не окликнет ли кто. Нет, не окликнули, крепко спят домочадцы. Похрапывают отец и мать, тихо сопят младшие и никто-никто не чувствует, что родная кровиночка покидает родительский кров навсегда. В лёгком летнем платьице выскочила Варенька босая навстречу своей судьбе. Из тени жерделы отделился человек, на короткое мгновение слились воедино две тени, а затем, взявшись за руки, исчезли за калиткой. Ночная прохлада и возбуждение крупной дрожью сотрясали тело любимой, не подумал Костя, что любимая поступит несколько легкомысленно, не прихватив тёплых вещей, но теперь было не до этого, нужно было уходить и, чем скорее и дальше, тем лучше. Костя накинул на девушку свою шинель, подхватил на руки, чтобы не поранила голые ноженьки, и углубился в лес. Варя прочитала прощальную молитву, помянув всех оставшихся, покрепче обняла своего Костика, прижалась доверчиво и безоглядно. Обратного пути не было! Рядом с любимым всё ей было нипочём, будь одна, она бы конечно испугалась идти ночью в ночной лес. А за ночь им надо было пройти большое расстояние, чтобы наверняка оторваться от возможной погони.

Об исчезновении Вареньки стало известно утром, только искать их стали не в лесу, а по торной дороге, очевидно думая, что солдат с хрупкой девушкой не осмелится идти другим путём, а пойдёт к ближайшей железной дороге. Это сыграло на руку беглецам, дало возможность оторваться от погони и выиграть время. Сколько времени потратили беглецы, шастая по лесу, не ведомо, но всё же вышли к какой-то узловой станции, там на рынке приобрели кое-что из одежды и обуви, запаслись продуктами в дорогу, сели на ближайший поезд, идущий в глубь России. Вылезли на конечной станции, и, чтобы окончательно сбить возможных преследователей с толку, пересели на другой поезд и снова куда-то ехали-ехали по бескрайним просторам куда-то вперёд, назад пути не было. Варя не хныкала, не жалела о покинутом доме и родственниках, не жаловалась на потёртые до крови белые ноженьки, теперь потрескавшиеся, огрубевшие, покрывшиеся цыпками и от мужа не отставала. Пришли в какую-то глухую деревеньку, Кордон, так она прозывалась. Костя видел израненные ножки своей любимой, покусанные до крови губки и, не спрашивая её согласия, попросился на постой в первый попавшийся дом села, чтобы пополнить запасы еды и питья, немного отдохнуть. Хозяева оказались очень гостеприимными, баньку истопили, за стол усадили. Долго рассказывали о местном хозяйстве, жизни села, просили больше никуда не ходить. Проведя в раздумьях бессонную ночь, наутро Варя и Костя пришли в Сельский Совет, где после собеседования и проверки имевшихся документов Костю направили в школу учителем словесности, Вареньку по младости лет на работу не направили и она стала ходить с Костей в школу и, как самый прилежный ученик записывала в тетрадку и выполняла все указания Кости. Так вот и осталась Варенька навсегда со своим первым и единственным на всю её жизнь мужчиной. Так и жила она, окружённая любовью да лаской, по мере своих сил и умения занимаясь хозяйством. Сначала жили на квартире всё у тех же гостеприимных хозяев, после им дом выделили от колхоза. Жители на новоселье то скамеечку принесут, то столик, кто чашку лишнюю, кто ложку, -так и обжились потихоньку. Завели козочку, лошадёнку, курей развели. И детьми Бог не обидел, вскоре первенец появился. Потом ребятишки пошли один за другим, стоит только распечатать… Заполнился дом детским щебетом, живи да радуйся. Не часто, но всё же приходилось Вареньке думать и о своём брошенном доме, родителях, но детишки и прочие домашние заботы не давали додумать думу до конца, так и шёл день за днём. Писем на родину не писала, опасаясь, что родители не простили её бегства, а значит и могли подослать кого-нибудь, помешать её, Варенькиному, счастью. Потом притерпелась, и постепенно вспоминать об отчем доме перестала.

Весной в посёлок занесло цыган, встали табором на опушке леса и деревенские бабы тотчас потащились в табор поворожить на судьбу, да что-нибудь прикупить. Вдовая Феофина приглядела одного из цыган, позвала к себе на ночку. Тот, не будь дурак, согласился, только слабоват оказался, то ли сердчишко бабьих ласк не выдержало, то ли перепил деревенского квасу, но помер цыган в постели вдовушки. Цыгане обиделись, конечно. Хотели с вдовушкой счёты свести, но сельские парни не дали сдобную вдову в обиду, многие были обласканы ею. В ответ на это ночью одновременно вспыхнули деревянные домишки посёлка. Дома, сделанные из добротных сосновых кряжей, пропитанные смолой, полыхали лучше спичек, что-либо отстоять было не возможно. Ночью стало светло, как днём. Жители похватали, что успели, повыскакивали из домов. Наутро ставили шалаши на опушке леса, рыли землянки, готовились жить дальше. Хоронили погибших во время пожара, вывозили обгоревший скот на скотомогильник. Цыган конечно и след простыл. Милиция искала табор, но разве цыган найдёшь? Костя с Варенькой сумели спасти детей и кое-что из имущества, но напуганные происшедшим, порешили уйти из села. Насмотрелись на обгоревших людей и ни за что не захотели оставаться. Так вот и пришли они на Красный луг, но остаться в селе не рискнули, у страха глаза велики… Поселились в верховьях реки на противоположном, высоком берегу реки Уфы, прозванной позаглаза местными жителями Прозрачною. Вода в реке подпитывалась множеством родников и действительно была кристально чистою и очень вкусной.

После Отечественной хотелось Вареньке побывать в отчем доме, только вот своё хозяйство, дом, детей и мужа не на кого было оставить. После войны-то снова в окрестностях много беглого люда пряталось, могли и разорить. Так и не выбралась. Как-то Костя отправил запрос в тот посёлок, хотел разузнать о судьбе родителей Вари и из ответного письма узнал, что семья Бабиных была раскулачена в тридцатых годах и вывезена не известно куда. Утаил Костик горькую весть от любимой жены, на её же расспросы отвечал, что ежели писем нет, то это значит только то, что не простили родители ихнего бегства. Так Варенька и прожила свой век в неведении.

Война

– Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой.

С фашисткой силой тёмною, с проклятою ордой… —

В сороковом году в половодье, вылавливая из воды топляки на дрова, один из старших сыновей Вареньки поскользнулся и упал в воду, второй, спасая брата, кинулся к нему на выручку. Оба утонули. Дома за старшую осталась Нюся. Самая старшая, Рада, закончила городские курсы медицинских сестёр и работала в одной из городских клиник. Остальные были дома; сынок Андрюшка, работавший в колхозе трактористом, Толик, Федя, Маша учились в школе, Ирка была ещё несмышлёнышем.

Жизнь готовила великие испытания для России и её многострадального народа. Не каждому суждено было выдержать те испытания с честью. Летом 1941 года, 22 июня, туманным летним утром прискакал из посёлка на лошади Иван Суханов, колхозный бригадир, объявил о нападении фашистов на Советский союз. Хрипел на цепи Урман, не желая признавать гостя, забренчало и покатилось ведро с отварной картошкой из рук Вареньки…

– Костя, сыночки мои, да как же это? Война ведь…

Константина не взяли, годы уже не те, Андрею бронь дали, как специалисту, остальные по годам не вышли. От Рады пришло одно единственное письмо с коротким посланием «Ухожу воевать» и больше от неё никаких вестей уже не было. Уехала с санитарным поездом и потерялась… В сорок втором году сбежал добровольцем на войну Андрюшка, любимый Варенькин сыночек, любила она его несколько больше остальных, и поэтому побег его был для неё наиболее обиден. Никто и подумать не мог, что этот тихоня и размазня способен на такой шаг. От грубого слова сжимался, от девчат бегал, как от прокажённых… Варя плакала и ругалась.

– И чего не работалось, жить надоело, что ли? Бронь дали, знай крути свой трактор да жизни радуйся, теперь вот мыкается где-то на чужбине, убьют ещё… Родила выродка на свою шею!

Хотя ругала и поносила сыночка последними словами, но и жалела, собрала посылочку, понесла на почту, навстречу гонец, парнишка лет десяти, чуть с ног не сбил, запыхался, вспотел…

– Баб Варь, письмо вам…

Подал казённую весть и уже по лицу определил, что весть не из приятных, прочь кинулся… Получила Варенька похоронку на любимого сына. Опустилась на дорогу, плакала горько. Потом всё же собралась с силами, дошла до почты, попросила начальницу: – Дочка, напиши адрес – солдату Красной армии…

Обострённым чутьём определила начальница, что расспрашивать ни о чём не надо, приняла посылку. Разве мало тогда уходило таких вот безымянных посылок? А через несколько дней принесли вторую похоронку, на Раду, погибла геройской смертью при обороне Москвы. Не торопились чёрные вести на хутор, но и ждать себя не заставляли…

В плену

После дневной смены Андрей Веснин домой не пошёл. Закончил технический осмотр трактора, залил горючее, смазал тавотом нужные места, осмотрел вспаханное поле, удовлетворённо вздохнул: – Ну, вот и всё, пора…

Подобрал в кустах у Стёпкиного камня заранее подготовленный вещмешок с харчами и запасным бельём, лесом, опасаясь встречи с сельчанами, вышел на черлацкую дорогу. Продумал всё до мелочей и знал, что хватятся не скоро, дома привыкли к его долгим отлучкам, в колхозе не хватало рабочих рук и приходилось работать не только на тракторе, но и на фермах с вилами в руках на раздаче кормов. Втайне нравилась Андрюхе Ленка Липина, сменщица, но вот беда, смеялась она над тюхой Андрюхой, рохлей и недотёпой обзывала, хотя и ходил его трактор всегда в передовиках, красный вымпел постоянно был закреплён на радиаторе. Нравился Ленке Андрюха очень, но сам он не делал первого шагу, а она не могла, боясь пересудов. Сколько бы ещё так тянулось, не известно, но… С вечера Ленка не нашла записку от Андрея, обнаружила только утром, когда брала ветошь для подготовки трактора к сдаче смены. Ушла девчонка на Стёпкин камень и долго плакала от обиды, что ушёл любимый человек на фронт, может и на смерть, даже не простившись. Записалась на вечерние курсы при больнице на медсестёр, досрочно сдала экзамены на отлично и ушла на фронт, хотела встретить своего Андрюшку-героя где-нибудь в логове врага, Берлине.

Андрей к городскому военкомату пришёл заполночь, но здесь уже толпился народ, подъезжали машины и снова уезжали, покрикивали офицеры, пиликала гармошка, слышался пьяный гомон, плач и стоны женщин. Кое-как пробился к регистрационному окошечку, протянул военкому припасённую заранее справку. Военком лишь мельком заглянул в справку, устало потёр виски.

– Пойдёшь на спецкурсы сержантов на аэродроме, машина во дворе.

Протянул бумажку-направление. Андрюха вышел из помещения, нашёл машину с будущими курсантами.

После ускоренных курсов воздушных стрелков, сержант Андрей Веснин был откомандирован для прохождения дальнейшей службы в Московский военный гарнизон. Долго он там не пробыл, набирали группу добровольцев для диверсионной работы в тылу врага, Андрея назначили командиром группы. Ночью группу подняли по тревоге, загрузили в самолёт и поднялись в воздух. Внизу шли бои. Светлячками совсем близко проносились трассирующие пули, вспыхивали ракеты, рвались зенитные снаряды… Но, почему-то совсем было не страшно! Девчонки и парни, вчерашние ученики школ, были полны решимости и отваги, шутили, смеялись, проверяли вновь и вновь крепление парашютов и оружия. Все уже успели попрыгать с парашютом и теперь всем им был сам чёрт не брат, ничего и никого не боялись. Андрей не принимал участия в общем шуме, сидел на отшибе и был углублён в себя. Вспоминал предсказание цыганки, мял в руках написанную цыганкой молитву-оберег, стараясь запомнить её. Цыганку встретили на Свердловском вокзале, тогда Андрей и его друг по училищу Сергей Гатаулин ждали свои поезда, предстояло им ехать в разные края. Друг прицепился к проходившей мимо молоденькой красавице-цыганочке, погадай да погадай… Та, заглянув ему в глаза, наотрез отказалась от гадания ему, вот Андрея сама взяла за руку, долго всматривалась в линии на руке, затем сказала: – Зря ты пошёл добровольцем, тебя бы всё равно через месяц призвали и тогда всё бы в твоей жизни было хорошо. Скоро, очень скоро тяжкие испытания выпадут на твою долю, чудом останешься жив… Станешь героем, будешь проклят и забыт, но найдёшь своё простое земное предначертанное свыше, и будет у тебя красавица жена и трое детей, но не будет тебе счастья. Не высовывайся из своей конуры и будешь жить долго…

Цыганочка дала ему написанную на бумажке молитву-оберег, что-то ещё говорила долго, многого Андрей не понял, но расспрашивать постеснялся, лишь улыбнулся цыганочке на прощание застенчиво, а она ответно прижалась к нему и крепко поцеловала, вогнав в краску. А друг той же ночью погиб. Поезд, в котором он ехал, попал под бомбёжку… Андрей о том не знал и долгое время ждал, что друг напишет.

Раздумья Андрея прервал сигнал, извещавший о прибытии на место. Андрей выглянул в круглое оконце самолёта. Внизу, на земле, виднелись три сигнальных костра на полянке, а вокруг простирался чёрный чужой лес и больше никаких проблесков. Андрей поёжился, представив себя в неуютном чужом лесу, но делать было нечего, и он нырнул за товарищами в холодную ночь, покидая уютный салон самолёта. Плотный воздух перехватил дыхание, рядом хлопали, открываясь, парашюты друзей, Андрей медлил, увлёкшись чувством свободного падения. Вдруг снизу от земли, к парашютистам потянулись навстречу светлые жучки. Андрей даже не сразу понял, что это. Догадавшись, дёрнул кольцо и, когда парашют раскрылся, лавируя стропами, постарался выйти из зоны обстрела. Ему это удалось, но уже около самой земли при взрыве снаряда или гранаты его сильно контузило, очнулся уже в плену. Пинками и ударами прикладов его пригнали к шедшей по лесной дороге колонне с военнопленными, втолкнули в неё. Кто-то рядом сказал: – Держись, упадёшь, пристрелят… Этот шёпот и чьи-то руки, подхватившие его, помогли ему собрать все свои силы, встать в строй, не смотря на сильную боль во всём теле. На рассвете колонна вошла в какой-то посёлок. Около дороги толпились женщины, высматривая своих, стараясь передать в колонну съестное. Одна из женщин, с грудным ребёнком на руках, бросила в колонну каравай хлеба. К ней направился один из конвойных, ткнул её автоматом, заставляя выйти из толпы. А когда отошла, просто пристрелил её. Упавшего на землю ребёнка поднял и швырнул в пыль под ноги военнопленных. Ребёнок упал в вязкую пыль, захлебнулся и стих, но ни один из пленных не наступил на него. По колонне пронёсся ропот, но против автоматов и бешеных собак никто выступить не решился. Жители кинулись врассыпную под улюлюкание фашистов, лай собак и автоматные очереди поверх голов. Так для Андрея закончилась, даже не начинаясь, военная карьера. Насмотрелся и натерпелся в неволе всякого лиха. В концлагере избивали до полусмерти, травили газами в душегубках и землянках, уколами пытались превратить людей в зомби, испытывали какие-то лекарства, заживо сжигали в печах крематория. Никому не пожелаешь испытать такого счастья! Позднее продали Андрея, как какую-то скотину, немцу фермеру. Калёным железом поставили на плече клеймо хозяйское, частная собственность. Бежал Андрей, не хотел мириться с участью раба. Ловили. По клейму определяли принадлежность, возвращали хозяину. Работники хозяина избивали беглеца нещадно, добавлял и хозяин, а когда злость на раба проходила, сам хозяин принимался за его лечение, отпаивая настоями и отварами трав и кореньев, ставя примочки и смазывая синяки бодягой, выговаривая при этом: – Ну чего тебе не хватает, дурак русский, свинья неблагодарная? Работаешь, русские без работы не живут, а подыхают, жрать даю вволю… Чего тебе ещё? Бабу найду, если хочешь. Ну доберёшься ты до своих, расстреляют тебя по прямому указанию товарища Сталина как «врага народа», что хорошего? Ты ведь молод ещё, жить да жить надо! У меня ты пользу приносишь, работая на меня и во славу великой Германии.

Андрей отмалчивался, да и что он мог сказать? И снова жил и работал на фермера с раннего утра до поздней ночи, лелея мечту о побеге. Вытерпел концлагерь, травлю собаками при побегах, избивали полицаи при поимке – выжил, издевательства и плевки, всё перенёс, всё стерпел. Терпел и непосильный труд. Таков уж российский человек, никакая беда и боль, унижения и побои его сломить не смогут, на коленях он жить не будет, только в полный рост, с высоко поднятой головой.

Побег

Знал Андрей, что Родина не примет его с распростёртыми объятиями и даже не рассчитывал на помилование, но и на чужбине тоже умирать не хотел. Заслышав как-то под вечер далёкую канонаду, Андрюха снова решился на побег. Хозяину на этот раз было не до раба, при родах помирала жена, ждал лекаря, а того всё не было и не было, сидел около истекающей кровью жены и ничего не мог поделать. Работники хозяина тоже были заняты неотложными делами и на раба им было наплевать. Не разбирая дороги, избегая встреч с людьми и обходя посёлки сначала бежал Андрей, сколько было сил на далёкий гул канонады, затем просто тащился, останавливаться было нельзя… Остановиться, значит, расслабиться и просто снова попасть в рабство, это он запомнил по прошлым своим побегам. Обычно его прихватывали, когда он спокойно отдыхал где-нибудь под кустиком. А обратно ему очень не хотелось, лучше уж помереть от голода или пули, но на свободе, чем жить среди свиней и жрать пойло свиное. Через сутки, обходя какой-то разбитый и выжженный посёлок, вышел на бывшее поле боя, до этого засеянное пшеницей, а теперь изрытое снарядами и выжженное огнём в надежде разжиться съестным. Было довольно жарко и от мертвечины сильно пахло. Андрея мутило и хотелось поскорее покинуть проклятое место, но ещё больше хотелось есть. Наконец обнаружил то, что искал, в ранце убитого немецкого солдата обнаружил хлеб и шмат солёного сала, флягу со шнапсом. Некоторое время Андрей не обращал внимания на окружающий его мир, всецело занятый созерцанием такого богатства и даже не слышал лая собаки, говора фашистов… Очнулся, когда те находились совсем близко, метрах этак в пятидесяти. Бежать и прятаться было поздно. Фашисты гоготали, показывая на него пальцами, орали: – Фрессен, фрессен, руссиш швайн, ми тебя сейчас убивать будем, шлиссен, шлиссен.

Нет, не такой смерти себе хотел Андрей, не хотелось ему покидать белый свет ни за грош собачий! Затравленно осмотрелся, бежать нельзя, собакой затравят, а то и подстрелят, как зайца. Около трупа фашиста заметил лежащую гранату. Вытащил из ранца кусок сала и хлеб, стал есть. Ранец осторожно опустил на землю и схватил гранату, рванул чеку, но бросить как следует не смог, солдат успел прострелить руку. Всё же граната упала недалеко от них, унося навсегда их никчемные жизни. То ли взрывной волной, то ли просто поскользнулся, только свалился Андрей в воронку от бомбы, наполненную холодной водой. Всю дурь мгновенно выбило холодом, еле-еле выкарабкался… Дёргалась в предсмертных судорогах собака, пытался дотянуться до автомата раненый фашист. Андрей перехватил автомат, разрядил во врага. Бросил автомат, поднял другой, с полным магазином, кое-как перевязал руку и кусая трофейный хлеб и сало, подался вон с поля. И, то ли от пережитого волнения, то ли от большой потери крови, но шёл в каком-то полузабытьи, механически переставляя ноги. Солнце пошло на закат, стало несколько прохладнее. Андрей шёл на отблески вечерней зари на горизонте, хорошо видимые то ли на фоне облаков, то ли поднятой до небес пыли. На короткий миг очнулся на краю очередного поля с переспевшей рожью, набрал из колосьев горсть зерна, кинул в рот, наполненный вязкой слюной, и снова шёл вперёд, пока не окликнули.