День, когда Бога не стало

– Лена – ни разу не полено, – говорил он.

Женя смеялся со всеми, но про себя думал, что сам бы не стал так шутить. А может, не стал бы встречаться с этой Леной. Хотя она мягкая и красивая.

– Есть курить? – спросил Стас у Жени. – Надо перетереть.

Стас велел Лене ждать его. Довольно грубо. Будто она сторожевая собака. Какой был в этом смысл, Женя не понял. Она и так бы никуда не делась, у нее здесь подруги, они сразу стали что-то или кого-то обсуждать.

– Слышал, в гараже рук не хватает. – Стас выпустил дым в сторону.

– Ну да, Макс на колесах, Вован тут зашивается, и я без выходных.

– Так я подсоблю.

– Сотка за выход и две в выходные.

– У Вовы Бута триста, иногда пятьсот.

– Так иди к Вове Буту.

– Не, не, сотка норм.

Работать на Бута стремно. Он держал мастерскую, но торговал ворованными движками. Все знали, и все молчали. Но пацанам своим он платил хорошо, иногда даже по тысяче в день. И они берегли своего «босса». Работать на Бута – значит быть измаранным в его делах. И в день, когда он не сможет платить ментам, повяжут всех. Стас не был готов к такому.

Женя пожал руку Стасу, хотя не хотелось. Ему никого не хотелось трогать. Скорее бы оказаться дома. В своей комнате. Посмотреть телик и уснуть. Уснуть так, чтобы ничего даже не снилось.

– Мы к Катьке на хату, – сказал Саша. – Погнали с нами.

Женя хотел домой. Он очень хотел домой, но завел мотоцикл вместе со всеми, посадил сзади Марину, снова задохнулся от ее крепкой хватки, снова быстро привык. Она, как и в прошлый раз, уткнулась лбом ему в спину, и от этого стало как-то спокойнее. Словно зуд, который нарастал все время, отступил. Ненадолго.

Катя жила на окраине. Другой окраине района. Если дом Вована был на северо-востоке, то дом Кати – на юго-западе. Это один из концов Пограничной. Дальше начинались бесконечные балки с клевером и клещами и лесопосадки с лисичками и кабанами. В этих краях лисы воровали кур, а ласки таскали цыплят. Единственный плюс жизни на юго-западной окраине – каменный карьер близко. Каких-то десять минут пешком, и ты у холодной родниковой воды. Женя подумал, не поехать ли искупаться, но интерес к дому Кати перевесил.

Мама Кати была на смене. Работала в пекарне. А отец, Женя так и не понял где. Кажется, он не был таким уж важным. Глиняный домик состоял из трех комнат, вернее, веранды и двух жилых комнат с печкой. Низкие потолки и кривые стены как-то сразу сдавили легкие. Хотелось выйти, но все активно рассаживались, кто на разложенный диван, кто на табуреты, кто на пол.

Женя долго не мог понять, что необычного в этом доме. Но когда понял, удивился. Тут не было телевизора. В его доме телевизор был почти в каждой комнате и даже в летней беседке. В их доме бывала тишина только ночью. Как только мама просыпалась, тут же включала Первый канал. Исключением стал день похорон. И завтрашний день станет исключением. Сороковой.

Катя начала что-то выкладывать из пакетов, что внесли Саша и Стас. Хруст и запах сухариков тут же заполнил две маленькие комнаты. Кто-то включил радио. На «Европе Плюс» радиоактивное шоу с Антоном Камоловым. Женю раздражала болтовня, но песни нравились. Иногда он брал с собой маленькое радио в душ. Радио было дешевым и ловило только эту волну. Иногда он прислушивался и невольно улыбался шуткам ведущих.

Сейчас Женя не улыбался. Угрюмо сидел на краешке дивана, прижатый Мариной с одной стороны и потрепанным подлокотником с другой. Гомон голосов казался тупым и бессмысленным. Но завтра станет лучше. Завтра точно станет лучше. Завтра улетит этот чертов голубь. Завтра мать перестанет плакать и жечь свечи у образа. Завтра Женя выбросит матрас и одеяло из летней кухни. Нет, сожжет в старой бочке. И еще что-нибудь за компанию. Старые газеты, мать зачем-то их хранит.

От мыслей этих Жене почему-то стало легче. И липкий запах сухариков с холодцом и хреном уже не так раздражал, и тупые шутки Саши и Стаса даже вызывали улыбку, и облезлая кошка, что выпрашивала ласку, уже казалась не такой облезлой. Женя глотнул пива из кружки с надписью «Выпускник 2003», что протянула ему Катя. Прохлада растеклась внутри. Как долго ему хотелось пить. Он осушил кружку залпом и откинулся на диване. Забыл, что разложен, и оказался лежащим. И пусть. Посмотрел на потолок. Глиняный, неровный, с проводами, он напоминал летнюю кухню бабушки. Там пахло козьим молоком. Женя так живо представил этот запах, что голова закружилась. Он резко встал и, пошатываясь, двинулся к выходу.

– Э, братан, ты чего?

– Все нормально.

Когда Женя так отвечал, это значило, что лучше его не трогать. Это знал Саша. Отчасти это знал и Стас.

– Может, тебе водички? – спросила Катя.

– Отвали. – Женя сказал это шепотом, никто его не услышал.

Двор освещали только окна дома, откуда слышны были смех и музыка из радио. Сад был черным. Очертания выдавали в деревьях яблоню, грушу и вишню. Над всеми возвышался каштан, такой же, как у Жени. Его ветки могли спрятать от мелкого дождя. Под каштаном Женя разглядел железную кровать. Ему нестерпимо захотелось лечь. Мать так и не позволила вытащить из кухни дедову кровать.

– Мы же не какие-то цыгане с Шанхая, – говорила она.

Шанхаем назывался район из двух улиц, где вповалку сгрудились дома цыган. Женю с детства пугали Шанхаем, говорили, что дети там пропадают. Поэтому он там был лишь раз.

Он сделал несколько шагов к каштану, но ему так захотелось в туалет, что остановился в поиске. Обычно деревянные домики ставят в конце двора. Женя представил, как придется войти в полуразрушенное строение с прогнившими полами, и ему стало страшно. Так страшно, что зачесалась голова.

Он еще раз огляделся. Из дома доносился радостный шум. Кажется, начали играть в бутылочку. Идея Саши. Он любил игры, которые вызывают у всех неловкость. Как-то у Вована он предложил бутылочку и на первом же круге ему выпало целовать девушку Вовы, возможно даже Светку. Невероятным образом он крутил бутылочку так, что ему выпадали только девчонки. Женя же натыкался то на Вована, то на Сашу, то на Юрка, и тогда приходилось отвечать на вопросы. Иногда он готов был поцеловать кого-то из парней, лишь бы не отвечать.

Женя зашел за дом, искать туалет передумал. Только он расстегнул ширинку, как увидел, что из темноты на него кто-то смотрел. Два глаза и красный огонек. Женя отшатнулся и выругался. Этот кто-то кашлянул, потом еще и еще. Пока не закашлялся. Так кашлял дядя Жорик после тюрьмы, где отсидел два года за алименты. Женя побежал к дому, влетел в комнату.

– Опа, – кричал Саша.

Женя стоял и не мог выговорить ни слова.

– Целуй его, – продолжал Саша.

Женя уставился на Сашу и не заметил, как к нему подошла Марина и чмокнула в щеку. Ее губы были сухими и шершавыми. Женя вздрогнул.

– Там м-м-мужик.

– Братан, воробья спрячь.

Женя потянулся к ширинке и дернул за собачку, она не поддавалась. Он слышал смех и стук своего сердца.

– М-м-мужик, – пытался он выговорить.

– Да это папа, – сказала Катя.

Женя сильнее дернул молнию на джинсах и оторвал собачку. Разразился хохот.

– Ладно, я домой, – сказал он.

– Постой, твоя очередь!

– Да, крути бутылку.

– Не обламывай кайф!

Женя вернулся и под пристальными взглядами всей компании крутанул бутылку из-под «Балтики девятки». Гадость, но Саша любил. Коричневая бутылка долго крутилась, пока не соскользнула на пол. Ее никто не стал ловить, дождались, пока остановится. Когда остановилась, гомон голосов раздался так резко, что Женя был уверен, придется поцеловать Сашу или Стаса. Уж лучше Сашу. Отвечать на вопросы ему совсем не хотелось.

– Это судьба!

Горлышко указывало на Марину. Она сидела на краю дивана, рядом развалился Саша и держал за голую коленку Катю с другой стороны. Сколько раз он уже поцеловал Катю, Лену или Марину?

Кажется, впервые Женя увидел Марину. Он и раньше ее видел, и подвозил, и даже говорил. Но теперь, в этом домике, на этом диване впервые ее увидел. Какой она показалась чужой и нелепой здесь. С дурацкой стрижкой. Что она здесь делала?

– Ну чё стоишь, целуй!

Женя увидел, как лицо Марины краснеет. Она думает, что он сейчас развернется и уйдет. Оставит ее с этим позором. Он бы так и сделал. Он хотел уйти. Просто развернуться и уйти. Молча. Ничего не объясняя. Но она этого не заслужила. Женя облизнул губы, вспомнив, какие у нее шершавые, наклонился и поцеловал. Просто и быстро.

– Че за детский сад «Ромашка»? – завопил Саша.

– Я домой.

Женя, не останавливаясь, вышел за порог. Попытался на ходу застегнуть ширинку, цепляясь ногтями за остатки собачки. Бесполезно. Достал из кармана пачку «винстона», сунул сигарету в рот и прикурил. Услышал кашель. Сухой, надрывный, такой, будто легкие рвутся. На железной кровати под каштановым деревом сидел тот мужик, отец Кати, курил и смотрел на Женю.

– До свидания, – кивнул Женя.

Мужик не ответил.

Женя завел мотоцикл, снова попытался застегнуть ширинку. Молния не поддалась. Во рту тлела прикуренная сигарета. Женя почесал голову, потом руки, живот под футболкой. Глубоко втянул дым, закашлялся. Как тот мужик, отец Кати. Как дядя Жорик после тюрьмы.

Сел на мотоцикл, поднял подножку и уже хотел отъезжать, как из калитки вышла Марина. Будто не замечая его, она прошла мимо.

– Подвезти?

– Я дойду.

Куда она пойдет? Идти минут двадцать пять. Ближайшие фонари только у школы. Женя очень хотел домой. И уже решил трогать, но вспомнил ее на этом продавленном диване в этом низеньком домике, серую кошачью шерсть на ее черных штанах, вспомнил растрепанные волосы и потрескавшиеся губы, чуть поморщился. Что он теряет? Ну сделает небольшой крюк. А потом домой. Запереться в комнате, раздеться и зарыться в свежие холодные простыни, мать утром поменяла. Унять зуд. Он снова почесал голову, бросил окурок.

– Садись.

– Хочу пройтись.

– Не бойся, я медленно поеду.

– Я не боюсь.

У Жени зачесались руки. Нет, он не хотел ее ударить, они зачесались из-за очередного обострения псориаза. Летом, когда вокруг все цветет, он особенно беспокоит. Но и двинуть ее тоже хотелось.

– А хочешь на карьер?

Марина остановилась.

– Можем доехать, быстренько искупаться, тут близко, и потом я тебя отвезу, куда скажешь, или пойдешь пешком, раз так хочется гулять.

Женя представил, как он окунет свое зудящее тело в холодную воду, и руки задрожали. Он достал сигарету, чтобы занять себя. Одному ехать не хотелось. Он не боялся. Но почему-то не хотелось. Только с ней.

– Ладно, – ответила Марина.

Она села, сцепила руки вокруг талии, уткнулась головой в спину, наверняка зажмурилась, Женя уже не вздрогнул. Они тронулись.

Дорога к карьеру в свете луны казалась серебристой. Высушенная земля была так укатана мотоциклами и машинами, что блестела. Трава на обочине уже не была зеленой, зелень кончилась еще в июне, сейчас и до конца лета цвет будет только желтеть.

Женя ехал осторожно. Раскатанные ямы и днем представляли опасность, а ночью вовсе грозили падением. Не то чтобы он боялся что-то сломать, но мысль, что раздраженной кожи коснется репейник или амброзия, вызывала чуть ли не панику. Женя еще внимательнее следил за дорогой в самом карьере. Рев мотоцикла эхом отражался от камней.

Сложно представить час, чтобы в карьере никого не было. Но вот этот час настал. Именно сегодня. Именно им. Им двоим принадлежал целый карьер.

Женя остановился на том же месте, где останавливался всегда. Марина расцепила руки. Он снял футболку, джинсы и в трусах нырнул с камня, откуда обычно не нырял. Мысль о том, что он будет осторожно входить в воду, вздрагивая от холода, под взглядом девчонки, сразу же отодвинул. Надо впечатлить. Или хотя бы не опозориться.

Холодная вода, словно бальзам из алоэ, успокаивала раздраженную кожу. Больше не хотелось расчесать тело до крови. Хотелось замереть. Зависнуть. Женя закрыл глаза, расслабил руки и ноги и позволил воде мягко качать его на несуществующих волнах подводного течения. Остаться бы так навсегда.

Марина долго стояла в нерешительности. Переминалась с ноги на ногу. Когда поняла, что Женя не обращает на нее никакого внимания, она сняла штаны. Топ оставила. Неровной походкой, наступая на острые камни и подпрыгивая от боли, она прошла к кромке. Вода казалась холодной. Но спокойствие, тишина и звездное небо делали карьер особенно манящим. Она ступила в воду, содрогнулась. Недолго думая, плюхнулась животом. Женя вздрогнул.

Он открыл глаза. Звезды ярко нависали над ними. Где-то за кромкой карьера была и луна. Неполная. Марина барахталась рядом, Женя снова закрыл глаза, но расслабиться уже не мог. Нужно было ехать одному. В следующий раз так и сделает.

Несколько гребков, и он оказался рядом. Даже через толщу воды чувствовалось, как она дрожит. Он посмотрел на ее губы. Сейчас они не казались такими колючими, какими были в доме Кати. Но даже при свете звезд было видно, как они синели и дрожали. Замерзла.

Женя молча вылез на берег, обтерся футболкой, натянул джинсы. Молния все так же не застегивалась. Марина карабкалась следом, по камням, наступая на самые острые. Не везет этой девчонке. Женя подал ей руку, но она не заметила.

В мокром топе и дурацких трусах она казалась еще более несчастной, чем на продавленном диване Кати. Женя протянул ей свою футболку, она кое-как обтерлась и попыталась втиснуться в штаны. Мокрые ноги никак не пролезали. Она прыгала, пытаясь натянуть штанины на бедра. Женя усмехнулся. Самым смешным были ее трусы. Он не видел таких никогда на девушках. Он видел девушек в белье не так часто, как хотел, но каждый раз это были едва прикрывающие лобок треугольники. Марина же прыгала перед ним в простых белых трусах, больше похожих на бабулины панталоны. И впервые за вечер, а может, и за месяц ему стало смешно. И он засмеялся.

Марина, разозлившись то ли на Женю, то ли на штаны, стянула их и бросила в сторону. Женя расхохотался еще громче. Марина села на камень и заплакала. Опять.

– Ну ладно тебе.

Женя не умел утешать плачущих женщин. Ему было не по себе от чужих слез. Он смотрел на ее ноги, бликующие от воды, на красный шрам на коленке и едва заметный ожог. Он почесал голову. Опять почувствовал, как кожу жжет. Хоть снова прыгай в воду.

– Одевайся, поехали.

Марина все еще сидела на камне и дрожала то ли от слез, то ли от холода. И хотя ночь была теплой, в мокрой одежде можно было легко заболеть. Женя поднял выброшенные штаны, с большими карманами, и протянул Марине. Она молча взяла, выдохнула и надела.

Женя завел мотоцикл, рев раздался эхом. Марина села сзади, прижалась мокрым дрожащим телом к теплой спине Жени, уткнулась холодным лбом в шею. Мурашки пробежали по затылку, захотелось почесаться, но он резко тронул мотоцикл с места. Марина сцепила руки сильнее, стало не хватать воздуха, но вскоре хватка ослабла, он задышал.

На Пограничной в некоторых домах еще горел свет. В доме Марины мерцало голубым.

Женя остановился у зеленого забора и заглушил мотор. Зачем? Нужно просто сказать «Пока» и ехать домой. Лечь в прохладную постель и уснуть. Без снов.

Марина слезла, сложила руки на груди, стеснялась затвердевших сосков, Женя улыбнулся.

– Пока, – сказала она и быстро скрылась за калиткой.

– Пока, – ответил Женя пустоте.

Он какое-то время стоял. Ждал? Чего? Достал сигарету. Сколько он не курил? Кажется, от дома Кати ни разу не вспоминал. Щелкнул зажигалкой, потом еще раз. Вернул сигарету в пачку, завел мотор и поехал домой.

В комнате открыл окно и выглянул в сад. Каких-то сорок дней назад он стоял так же и думал. О чем? Или о ком? Ни о ком в частности. Ему просто хотелось девчонку. Просто мягкую и голую. О чем он думал сейчас? Он точно бы не мог сказать, думал ли он о Марине и ее смешных трусах. Хотел бы он, чтобы она оказалась сейчас в его кровати, он не знал. Да и не хотел знать. Они все западают на таких, как Саша. И она тоже запала.

Каких-то сорок дней назад Женя нашел уже мертвого деда. Устал или не хотел больше болеть, быть обузой. Никому ничего не сказал. Просто ушел, оставив их с вопросами. Мать обливалась слезами и умоляла не оставлять ее, когда дядя Жорик снял его со шланга. Женя так и не смог подойти. И каждый день думал, что дед был бы жив, если б он сразу бросился к нему. Вылез бы из окна и побежал босиком к дереву, к блестящей новенькой насадке на шланге. Но он закрыл окно. Сел на кровать и смотрел в стену. Сколько он просидел, не помнил. Потом встал и пошел за дядей Жориком на соседнюю улицу. Не стал будить мать. Боялся криков и слез, хотел оттянуть момент.

Дед был холодным, когда дядя Жорик порезал шланг и уложил тело на землю. Мать выла. Уже было светло.

Женя знал, что дед часто просыпался около трех ночи. От болей или от переполненного мочевого. Зимой в его комнате стояло ведро. Летом он отказывался и шел в уличный туалет. Когда он задумал это? Был ли он еще жив, когда Женя жевал кусок хлеба из вазочки в беседке?

Женя почесал голову, шею, живот. Достал из джинсов сигарету, прикурил, глубоко втянул дым, в горле запершило, но он подавил кашель. Надо просто прогнать эти мысли. Подумать о Кате или Марине. А может, о Лене? Нет, такие точно не для него. Нет, нет, нет. Неправильно это сейчас. Завтра. Когда все кончится. Когда улетит этот чертов голубь. Когда мать снимет простыни с зеркал. Когда перестанет жечь свечи у иконы Божьей Матери. Такой, как у большинства в домах. Когда перестанет носить черный траурный платок. Когда перестанет делать скорбный вид каждый раз, когда отправляется в магазин или на работу.

Нужно просто жить дальше. И хорошо, что летом. Не пришлось ночевать под одной крышей с покойником. Женя не спал все две ночи, что гроб стоял во дворе. Сидел в комнате, курил в окно, а перед рассветом засыпал быстрым сном.

Нужно подумать о том, что впереди еще месяц лета. Месяц свободы. Месяц, когда девчонки хотят встречаться. Мечтают о любви. Жене нужно кого-то найти, чтобы отвлечься. Простую, легкую, мягкую девочку.

Он затушил окурок о стену, положил его в пачку, закрыл окно – соседская кошка все еще шастала по утрам – и лег. Простынь приятно хрустнула под ним. Интересно, Саша распечатал Катю или она уже была распечатана? Скорее всего. И какое ему дело? Он все равно не узнает, какая она. А Саша если и расскажет, то о себе. О нем Женя знал и так много.

Женя крутился в кровати, пытаясь найти удобную позу, сон не шел. Он попробовал считать. Не овец. Просто считать. На тридцати семи ему надоело. Он встал, снова закурил. Нужно кого-то найти. Послезавтра. Когда все точно закончится. Он затушил сигарету, как и в прошлый раз, положил в пачку и вернулся в кровать.

– А ну хватит там, – послышался окрик матери.

Валентина Петровна чутко спала. И даже через стену могла услышать шорох. Женя замер. Несколько секунд даже не дышал. Когда услышал храп, расслабился.

– Женя, Женя, вставай! Почти десять!

Мать вырвала его из сна, в котором он обнимал кого-то за талию. Не мягкую. Под рукой было твердо. Непривычно твердо. Но приятно.

– И срам прикрой.

Она вышла, хлопнув дверью. Женя сел, осмотрелся. Никакого срама не было на нем. Хотя для мамы все, что он мог бы делать за закрытой дверью своей комнаты, считалось срамом. Даже безобидный сон про девочку.

Во дворе слышалась приготовительная возня. Мать с Анькой расставляли посуду. Пригласили около двадцати человек. Родственников, близких друзей и пару соседей. Казалось, что все уже позади. Теперь можно спокойно спать и видеть сны и не чувствовать вины за них. Он выглянул в сад, захотелось распахнуть окно, впустить летний запах и пчел вместе с ним, потом разберется. Не тянуло даже закурить. Уже вечером он будет свободен. А может, даже днем, если будет паинькой и поможет матери с сестрой. И тогда можно поехать на карьер. Карьер. Женя вспомнил прошлую ночь. И тепло растеклось внутри. Он глубоко вздохнул, улыбнулся. Вспомнил сон. Ему снилась Марина. Да, она. Не Катя. Катя мягкая. А ладонями он ощущал жесткость. Именно ту, с которой Марина упиралась в его спину, обхватывала его талию, сидя сзади на мотоцикле.