День, когда Бога не стало

– Это нечестно! – зашептала Марина. – Неужели я хуже Кати?

Марина смотрела на Младенца. Доверяла только ему.

– Ты же все можешь. Прошу. Прошу. Господи. Я хочу быть другой. Помоги…

Свеча догорела.

– И упокой душу Жениного дедушки.

Глава 3

На похороны Марину отпустили. Мама долго расспрашивала, чей это дедушка. Пришлось наврать про сестру Жени. Марина рассказала, как они подружились еще весной, какая Аня умная и веселая. Маму этот ответ устроил. Бабушка все приговаривала: «Прости, Господи, грешную душу». И крестилась без конца. Ни бабушка, ни мама не знали никого с Одоевского, поэтому Марина пообещала обстоятельно пересказать все, что будет на похоронах. Бабушку интересовало, кто готовит поминки, а маму – есть ли там знакомые.

Марина нашла единственное приличное платье. Синее. Не потому, что у нее неприличный гардероб, а потому, что иметь платье для похорон еще не доводилось. Синее платье ей досталось от уральской тети. Марина ни за что бы его не надела. Но вот случай представился. Как и обещала, надела на голову кепку. С Микки-Маусом. Солнце пекло, а грохнуться в обморок или залить покойника кровью из носа Марине не хотелось.

Бабушка заставила выпить чай и съесть булочку, потому что поминальный обед не скоро, а урчать голодным животом на отпевании неприлично. Марину подташнивало от мысли, что она снова увидит Сашу. Она накрасила ресницы и брызнула на себя мамины французские духи. У Кати таких нет.

Без пятнадцати десять Марина вышла со двора. Катя уже подходила. Она жила в двадцати минутах, на одном из концов Пограничной. На ней было белое платье из комиссионного. Марина брезговала непонятно чьими вещами, но платье на Кате смотрелось намного лучше ее синего. Может, не стоит недооценивать ношеную одежду из Европы? Катя выглядела до ужаса прекрасно. В соломенной шляпке она вылитая Лолита, которую Марина видела в кино. Мамин любимый фильм.

Они шли молча. Катя улыбалась, а Марина скрипела зубами.

– Мы, вообще-то, на похороны идем.

– Думаешь, стоит расплакаться?

– Хотя бы не улыбаться во все зубы.

– Никогда не понимала этого показного горя.

Марина тоже не понимала, но веселость подруги раздражала.

– Как вечер прошел? – зачем-то спросила Марина.

– Были у Вована со Светкой…

«Уже дружат семьями», – подумала Марина.

– А Карина с Юрой были?

– Они помогали Аниной маме мыть дом.

Почему не Саша, лучший друг? Был так занят? Марина думала о своей дурацкой кепке и о том, что сейчас она выглядит куда хуже, чем планировала. А планировала она впечатлить Сашу своим креативным подходом. Платье, кепка, кеды… «Какая классная девчонка, – подумал бы он. – Хоть и без волос». Но нет, теперь ее невозможно заметить рядом с сияющей Катей.

Не доходя до Одоевского, они увидели двоих в белых рубашках и галстуках.

– Чё за клоуны? – сказала Катя.

– Миссионеры, наверное. – Марина вспомнила бабушкин рассказ.

– Здравствуйте, – крикнула им Катя.

Белые рубашки оглянулись и улыбнулись. Марина сразу поняла, что они американцы. Так больше никто не улыбается. Эти двое не успели нажать на кнопку звонка у дома на углу и двинулись навстречу.

– Мы же на похороны идем, – прошипела Марина.

– Без нас не похоронят.

Катя прибавила шагу и растянула свой рот. Она тоже умела улыбаться, как американцы.

Первым протянул руку светловолосый. На черном бейдже было написано «Старейшина Джонс». Марина подумала: «Что за дурацкая должность?»

– Здравствуйте, – на очень хорошем русском сказал он и пожал руку сначала Кате, а потом Марине.

У него была мягкая и сухая ладонь. Марина редко кому-то жала руку. Почти никогда. Стеснялась холодности.

– Меня зовут старейшина Джонс, а это старейшина Хаггард. – Он кивнул на напарника с таким же бейджем, и тот тоже протянул руку. – Мы миссионеры Церкви Иисуса Христа Святых последних дней.

– А, – протянула Катя. – Мормоны.

– Да, Книга Мормона – наше основное учение.

Старейшина Джонс полез в свою большую сумку через плечо. Он нисколько не обиделся снисходительному тону, каким Катя упомянула мормонов. Марина впервые слышала это слово, поэтому молча наблюдала. Пока старейшина Джонс доставал книгу, Марина взглянула на старейшину Хаггарда. Он был ниже и смуглее, а на лице его краснели прыщи. Обычно люди с прыщами избегают прямого взгляда. Хаггард не был исключением. Он смотрел куда угодно, только не на них. Катя это тоже заметила и тут же обратилась к нему:

– А вы не говорите по-русски?

– Говорю, – ответил Хаггард и посмотрел сначала на Катю, потом на Марину.

– Вот, возьмите, – протянул книгу Джонс.

– Ой, нет, – одернула руку Катя. – Мне некуда ее положить. И мы, вообще-то, идем на похороны.

– Примите наши соболезнования, – сказал Хаггард.

Марина подумала, что это прозвучало довольно искренне. Даже слишком для американца. Ей казалось, что такие дежурные фразы произносятся на автомате. Но этот прыщавый американец удивил ее не только формулировкой, но и сочувствием в голосе.

– Нам, вообще-то, пора, – сказала Катя, хватая за руку Марину. – Но в другой раз…

– У нас есть разговорный клуб, – сказал Джонс.

– Что?

– Если хотите учить английский.

– Хотим, – сказала наконец Марина.

– По вторникам и четвергам в восемнадцать ноль-ноль. – Джонс протянул ей визитку.

– Спасибо, будем иметь в виду. – Катя вырвала визитку из его рук и зашагала прочь, таща за платье Марину.

– Всего доброго, – крикнул им вслед Джонс.

Марина высвободилась и чуть не толкнула Катю в грудь. Сдержалась.

– Совсем уже?

– Это мормоны, – шепнула Катя. – Секта.

– Но не обязательно меня так тащить.

– Да они уже тебя обработали. Английский. Хотят заманить.

– Отдай визитку.

Катя остановилась, посмотрела на Марину и разорвала карточку на маленькие кусочки, бросила в лицо.

– Дура!

– Еще спасибо скажешь.

Остаток пути они шли молча. Марина злилась. Не то чтобы ей очень хотелось ходить на английский, но вся сцена показалась противной. Стало стыдно за темноту и непросвещенность. И свою, и Кати. В большей степени за свою. Оказывается, в мире есть какие-то мормоны, а она до сих пор стоит на коленях перед иконой. Хотя, может, мормоны делают вещи похуже. Но Марину злило, что Катя выставила ее наивной и темной перед молодыми американцами. Им на вид не больше двадцати. И теперь они думают, что встретили необразованных аборигенов в каком-то пыльном южном городке. Марина попыталась обернуться и посмотреть еще раз на американцев, но Катя больно дернула за руку. Как же хотелось ее ударить.

Калитка во двор с покойником была открыта. Еще издалека виднелась обитая красной тканью крышка гроба. Марина с Катей вошли и увидели посреди двора гроб на трех табуретках. Гроб казался пустым – такой маленький в нем лежал человек. Низенькая старушка что-то тихо и монотонно читала. Молилась, провожала.

Катя подошла к гробу и прикоснулась к связанным лентой желтым рукам. Марина поискала взглядом свободное место, не нашла. Она уже собиралась сползти по стенке на землю, как увидела Сашу. В белой футболке и джинсах он смотрелся слишком нарядно. Он кому-то кивнул, подошел к большой женщине с черной косынкой на волосах, обнял ее, она всхлипнула, смахнула слезу. Аню, бегающую среди пришедших проститься, остановил, что-то спросил, она кивнула в сторону дома. Саша что-то ответил, тронул за плечо и двинулся к дому. На пороге он обернулся, заметил Катю, расплылся в улыбке, но тут же вернул себе скорбящий вид и вошел в дом.

– Зачем ты его трогала? – спросила Марина у Кати. – Вымой руки!

– Это дань уважения, – сказала Катя.

– Ты его даже не знаешь.

– Это дедушка лучшего друга моего парня.

Катя схватила Марину за запястье, а потом хотела коснуться лица. Марина в ужасе отшатнулась и поспешила отойти в сторону. Решила, что у Кати слишком игривое настроение для похорон и это может плохо кончиться. Как-то она целый час гонялась за Мариной по двору с мертвым мышонком на палке, которого откуда-то притащила ее кошка Анфиска. С дедушкой Жени она вряд ли бы такое провернула, но лучше держаться подальше. Марина прошлась по двору в поисках прохладного места. Заметила Аню. Хотелось подойти, что-то сказать, но она так и не придумала что, поэтому просто двинулась дальше, вглубь двора.

Дом выглядел огромным, намного больше, чем у Марины. Она обошла его и оказалась на заднем дворе, где был небольшой огород и сад. Марина сорвала зеленый абрикос, вытерла о платье и отправила в рот. Кислый вкус заставил прослезиться. Кислота всегда помогала от тошноты.

– Ты разве не знаешь, что бывает от зеленых абрикосов?

Марина вздрогнула и обернулась. Из окна дома с сигаретой высунулся Саша. Он щурился от солнца, и глаза от этого становились похожими на поросячьи, а нос напоминал картофелину с веснушками. Она выплюнула мягкую белую косточку. Их глотать точно не стоит.

– Как нога, боец? – спросил он громче.

– Твоими молитвами, – зачем-то буркнула Марина.

Ничего остроумнее она не смогла придумать и злилась на себя.

Катя помогала Ане с посудой, протирала стаканы, которые женщина в черной косынке и с уставшими глазами, мама Ани и Жени, Валентина Петровна, мыла в большой лоханке. Стаканы собрали по всей улице. Так всегда на похоронах. Одалживаешь у соседей посуду, столы, лавки, стулья, простыни для навеса. Почему-то тут не сделали навес, и гроб стоял под прямыми лучами, отчего Марина даже не хотела смотреть в ту сторону. Она вошла в беседку и села рядом с подругой.

– Макс с Вованом в Красном Сулине, – говорила Аня. – Там КамАЗ на трассе сломался, платят по двойному счетчику.

– Кто ж гроб понесет?

– Женя, Саша. – Аня выпучила глаза на мать. – Дядя Жорик, Виталик, Юрец обещал быть…

– Женю лучше не трогать, – сказала мать.

– Чего это?

– Господи, Ань, ну когда ты такая злая стала?

Глаза Валентины Петровны заблестели, она стерла ладонью слезу и отвернулась к печке. Аня опустила лицо к натертому стакану.

– Сходи позови его, – не оборачиваясь, сказала мать.

Аня молча встала и вышла из беседки. Катя продолжала натирать стаканы, а Марина не знала, куда себя деть. Казалось, она пришла в середине какого-то важного разговора, в который не смогла включиться, и он оборвался.

Низенькая старушка у гроба все читала. Никто не слушал, шептались и обмахивались газетами.

– Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавы, сам, Господи, упокой душу усопшего раба Твоего Петра…

Женщина в черном кружевном платке на стуле у кирпичной стены обмахивалась веером с ярко-красными маками. Эти маки выглядели инородно, и Марина не могла отвести взгляд от них. Рядом с ней старушка, не моргая, смотрела в одну точку. Куда-то между гробом и асфальтом, будто видела что-то. Другие горюющие казались обычными, поэтому Марина на них не смотрела.

В распахнутую калитку вошли Карина и Юра. Карина без привычного макияжа выглядела слишком милой рядом с угловатым Юрой. И Марина невольно подумала о том, как часто они занимаются сексом. И тут же ей стало стыдно за свои мысли.

– Ты чего такая красная? – спросила Катя. – Плохо?

– Иди в дом, посиди под вентилятором, – сказала Валентина Петровна. – Анька, проводи девочку в дом.

Только что вернувшаяся Аня закатила глаза, но молча кивнула Марине, чтобы шла за ней. В доме было прохладно, он и правда был больше, чем казалось. Два вентилятора работали на всю мощность в зале, куда привела Аня. На дверцах серванта висели белые простыни. Телевизор тоже был укрыт. Два окна выходили на тенистый сад, отчего комната казалась еще грустнее.

– Водички хочешь?

Марина не успела ответить, Аня крикнула куда-то из двери:

– Женя! Принеси воды из холодильника.

Аня вышла. Стало тихо. Так тихо, что слышно было только отстукивание секундной стрелки настенных часов. Только б они не заголосили, как бывало дома у Марины. Она так и не привыкла к ежечасному грому из дешевого китайского динамика.

Марина смотрела, как длинная стрелка едва заметно ползет к двенадцати. Еще чуть-чуть, и будет ровно одиннадцать. Целый час низенькая старушка что-то читает. Неужели так много нужно отмолить?

В одиннадцать стрелка молча двинулась дальше. Марина вздохнула с облегчением. В саду кто-то ходил. Встать и выглянуть она боялась. Вообще боялась пошевелиться и обнаружить свое присутствие в совершенно чужом доме. Она пыталась вспомнить, зачем вообще согласилась идти на эти похороны. Может, для того, чтобы домашний арест быстрее закончился, а может, чтобы увидеть Сашу.

Дверь с матовым стеклом открылась, вошел Женя со стаканом воды. Он мрачно глянул на гостью, кивнул вместо приветствия, поставил стакан на столик перед диваном и вышел. Она успела разглядеть свежие ссадины на руках. Как-то Марина подхватила в школе чесотку и целую неделю сидела дома. Руки чесались так сильно, что хотелось срезать кожу. Марина посмотрела на стакан. Пить хотелось, но заразиться чесоткой и снова мазаться вонючим кремом с ног до головы нет. Она сглотнула и посмотрела в окно. В саду за яблоней кто-то курил – к нему подошел Женя, тот протянул ему сигарету, Женя сделал затяжку и вернул сигарету. Значит, не чесотка.

– Автобус приехал, – крикнули с улицы.

Марине хотелось остаться в прохладной комнате. От мысли о жарком кладбище тошнило. Она залпом выпила воду, чуть не поперхнулась и побежала во двор.

Автобус набился, как в воскресный день, когда все едут на рынок. Старухи расселись, а те, кому было меньше шестидесяти, стояли. Было жарко и тесно. Марина с Катей протолкнулись назад, где их вдавили в стекло.

Автобус со скрипом тронулся. Кто-то попросил открыть окна, но старушки зашипели что-то про сквозняк. Марина чувствовала запах старого поролона сидений и ощущала, как капли пота стекают по спине к резинке трусов. Саша обнимал Катю за талию. Они стояли так близко, что Марина чувствовала жар его руки, которая каким-то образом касалась и ее талии, отчего дышать становилось еще труднее. Скорее бы приехать и отлепиться от этой парочки.

Дорога до кладбища казалась вечной, хотя ехать пятнадцать минут. Марина, кажется, несколько раз собиралась потерять сознание, но плотное кольцо людей не давало упасть. Волосы под кепкой промокли, и капли пота скатывались по вискам. Кому-то в автобусе стало плохо. Пахнуло нашатырным спиртом и корвалолом. Водитель не обращал внимания на причитания в салоне и гнал по разбитым дорогам так, словно до этого работал на «скорой». Марина представила, как на кочках подпрыгивает тело покойного деда в открытом гробу, и не сдержала смешок.

– Ты чего? – шепнула Катя.

– Потом.

Не хватало еще, чтобы Катя заржала в голос. Она могла. С той же простотой, с какой она трогала незнакомого покойника за руку. Саша крепче прижал к себе Катю, Марина почувствовала это движение.

На кладбище их ждала вырытая могила, двое копальщиков без футболок и лавка, на которую поставили гроб. Валентина Петровна поправляла что-то в гробу. Наверное, дед все-таки подпрыгнул. Аня с заплаканным лицом смотрела на Женю, который стоял в стороне, отвернувшись от гроба. Он будто вообще не участвовал в похоронах.

Низенькая старушка что-то еще прочитала, и потянулась вереница к гробу. Кто-то касался рук, кто-то трогал за ноги, а кто-то целовал в лоб. Марина отошла подальше. Один из могильщиков сказал ей что-то, но она сделала вид, что не услышала. Она и правда не расслышала.

Наконец прощание закончилось. Женя так и не подошел. Могильщики, все так же без футболок, закрыли крышку, вбили гвозди и опустили гроб в прямоугольную яму. Не очень глубокую, потому что гроб ставили сверху на гроб жены Петра Александровича, которая умерла десятью годами раньше. Пока опускали, одна из веревок выскользнула и гроб накренился. Могильщик помоложе удержал свой край. Теперь дед точно перевернулся. Но поправлять никто не стал.

Валентина Петровна взяла горсть земли и бросила на гроб. За ней потянулись остальные. Когда все желающие бросить землю на гроб кончились, могильщики стали закапывать. Земля была влажной, легко копать, но тяжело закапывать. Молодой могильщик покрылся крупными каплями пота и постоянно вытирал ладонями лоб, отчего лицо стало грязным.

На холм положили венки и двинулись к выходу с кладбища. Кто-то подошел сзади и вытер руки о платье. Марина обернулась, но так и не поняла, кто это был. Старушки, женщины, какие-то хилые мужички – никто не выдал себя. Будет повод выбросить платье.

Столы стояли во дворе уже накрытые. Над тарелками с лапшой и стаканами с компотом кружили мухи и осы. За первый стол уселись старухи. Валентина Петровна с помощницами не успевали менять тарелки. Те, кто не успел сесть, ждали своей очереди за двором. Поминальный обед проходит быстро. Все рассаживаются, выпивают по рюмке, съедают лапшу, котлеты, заворачивают пирожок в салфетку, молча встают и уходят. Катя присоединилась к Ане и ее матери, чтобы помогать мыть посуду и готовить следующий стол.

Вид жующих с аппетитом людей и запах лапши вызвали у Марины приступ тошноты. Показалось, что ее вывернет прямо на раскаленный асфальт, поэтому она поспешила в сад. Хотелось сесть на прохладную землю. Так уже было однажды. На похоронах дедушки. У нее потемнело в глазах, и мама усадила ее у дерева, сказала упереться головой в шершавый ствол, закрыть глаза и глубоко дышать.

В саду кто-то был, двое мужчин и бабуля стояли в очереди в уличный туалет.

– Вот тут и сняли. – Крупный мужчина, похожий на Валентину Петровну, указывал на яблоню. – Женька прибежал к нам белый как простыня, я сразу понял – отец.

– Шланг жалко. Хороший, – покачала головой старушка.

Они не заметили, как Марина опустилась на землю, уперлась затылком в ствол каштана и закрыла глаза.

Солнце грело так сильно, что даже в тенистом саду было душно. Сейчас бы оказаться на камнях у родниковой воды, но дойти до карьера не получится. Марина сняла кеды и зарылась босыми стопами во влажную землю с редкой травкой. Ей было безразлично, что ноги испачкаются.

Сад опустел и погрузился в тишину. Послеобеденная дремота окутала листья, они не шевелились. Воздух замер. Назойливая муха приземлилась на ногу. Марина отогнала, но она снова и снова ползла вверх по голени к колену с пластырем. Почувствовала кровь. Марина снова ударила рукой, но движение продолжилось. Она открыла глаза и увидела Сашу, который, щурясь, щекотал ее веточкой.

– Болит? – Саша указал на колено.

– Нет.

– А это что? – Он ткнул прутиком в место ожога, и Марина поморщилась.

– О трубу обожгла.

– Бедовая ты. – Саша покачал головой и цокнул. – Идем.

Марина поискала свои кеды, они оказались в руках Саши. Он зачем-то помог ей обуться, завязал шнурки. Она с тоской подумала про грязь между пальцами. Солнце уже не так грело. Марина полтора часа проспала в саду. Поминки закончились. Остались лишь свои.

Аня накрыла на стол. И можно было бы обойтись пирожками с печеньем, но ей хотелось всех накормить. Саша поставил запотевшую бутылку водки на стол, он припрятал ее с обеда. Разлили по рюмкам, выпили не чокаясь. Марина оставила свою рюмку нетронутой. Ей и так достанется за позднее возвращение. Она сделала несколько глотков малинового компота. Ее бабушка варила не такой сладкий. К еде тоже не прикоснулась, голова от сна на влажной земле болела.

Заходящее солнце окрасило двор красным. Где-то в саду запели соловьи. В июне они самые громкие. Летние месяцы на юге можно отсчитывать по живности, которая наполняет дворы. В июне птицы, в июле земноводные, а в августе жужжащие. Июнь считался самым красивым. И пение птиц, и не успевшая высохнуть зеленая трава, и надежда на маленькую жизнь.

Разговоры за столом велись обычные. Кажется, никак не связанные со смертью, но она там незримо присутствовала. Макс рассказывал о КамАЗе, который они чинили на участке трассы Москва – Воронеж. Саша задавал уточняющие вопросы, хотя понятно было, что он ничего не смыслил в ремонте КамАЗов. Карина от усталости положила голову на плечо Юры и, кажется, уснула. Женя пил.

– Может, хватит? – вдруг сказала Аня.

– Отвали.

– За базаром следи, – сказал ему Макс.

– Пусть не лезет, – буркнул Женя.

– Я и всечь могу. Не посмотрю, что ты почти родственник.

Несмотря на всю напряженность сцены, Аня едва заметно улыбнулась. Макс точно сделает ей предложение. Не сейчас, но обязательно сделает.

Саша попытался успокоить Женю, положил руку на плечо. Но Женя сбросил ее и уставился на Аню. Ссадины на руках кровоточили, он недавно их снова расчесал.

– Давай ты пойдешь спать, – медленно проговорила Аня.

Аня была экстремально маленького роста, едва доставала до плеча брата. А рядом с богатырем Максом казалась совсем ребенком. Но было в ее голосе что-то властное, что заставляло и Макса, и Женю слушаться эту маленькую женщину. Она встала и потянула Женю к себе, но он отмахнулся и заехал ей по носу, откуда сразу же брызнула кровь.

– Не трогай его, – закричала Аня.

Макс повалил Женю на землю. Зажав нос, Аня пыталась оттащить Макса. На помощь ей пришли Вован и Юра. Вдвоем они держали Макса, тот сыпал угрозами. Он тоже был нетрезв. Водка и усталость – плохие союзники.

Ане удалось все-таки поднять Женю с земли и, одной рукой обнимая его за талию, а второй держа свой нос, увести в дом. Саша молча смотрел им вслед. Марина сделала знак Кате, что пора идти, но та не двигалась. Кто же захочет пропустить такое представление. Только не Катя.

– Вечно она его защищает, – сказал Макс.

– А ты бы что сделал? – спросила Светка.

Макс не ответил. Все молчали.

Вечное чувство вины. Вот что испытывала Аня. Стоило всего-то уронить дедовы армейские часы в уличный туалет и свалить вину на шестилетнего брата в надежде, что его-то не тронут. Но Петр Александрович нарушил весь расчет десятилетней Ани. Упокой, Господь, его душу.

Глава 4

На Одоевского горел единственный фонарь, освещал поповский дом. Вообще-то, поп в нем давно не жил, продал и переехал на Урал, но здание с круглым чердачным окном и шпилем в виде креста служило немым укором оставшимся тут грешникам. По привычке старушки крестились, проходя мимо. А потом вспоминали, что это всего лишь дом, да и поп был сомнительный, плевали в сторону и шли дальше.

В круге желтого света метались мотыльки. Тут Женя глушил мотор, чтобы не разбудить новых соседей, и катил мотоцикл к дому. Глушитель прогорел, но времени починить не хватало. В мастерской их осталось трое. Макс разъезжал по области, Вован чинил двигатели, а Юра нашел работу в центре. Жене доставалась всякая мелкая работа. Но именно мелкой работы вроде латки на шину или чистки воздушных фильтров было так много, что к вечеру он только и мог, что сесть на мотоцикл и поехать домой. Иногда заезжал увидеться с друзьями, но часто в их компании молча курил три сигареты подряд и прощался.

В один из таких вечеров он курил, а Саша рассказывал про то, как какой-то Олег нырял с десяти метров в карьер и сломал лодыжку. Пришлось везти его в травмпункт. И Саша изобразил лицо рыдающего Олега.

– Я точно умру, мне отрежут ногу…

Женя улыбнулся. Саша умел рассказать историю так, чтобы всем было смешно. Даже мрачная страшилка у него получалась анекдотом. Женя скучал по другу. После похорон они почти не виделись. Было ли дело в работе или в том, что Женя перестал быть веселым друганом, но Саша редко заезжал. А если заезжал, то в гараж – проверить масло или поменять лампочку. Он был совершенно беспомощным во всем, что касалось мотоцикла. Все, что он умел, – хорошо управлять им. Так, чтобы впечатлять девчонок. Женя же любил размеренную езду, чтобы меньше привлекать внимание гаишников.

Чему Женя удивился, так это тому, что друг до сих пор встречался с Катей. Больше трех недель, кажется, никто не задерживался. Хотя была одна, но имя ее Женя никак не мог вспомнить. Или не хотел. Чем-то похожа на Катю.

– Мне главное, чтобы красивая, – часто говорил Саша. – Или давала.

«Значит, дает», – подумал Женя и внимательно посмотрел на Катю. Он считал, что может отличать девственниц. Ее сложно назвать эталонной красавицей, как Карина, но что-то в ее необычном лице притягивало. Женя из темноты рассматривал ее яйцевидную голову, блестящие глаза, которые всегда будто с вызовом смотрели, улыбку большого рта. Какая теперь разница? Поезд ушел. Не в первый раз.

Женя почесал затылок, потом шею, но одернул себя. Только зажили ссадины.

Стас подъехал на свежеокрашенной желтой «Яве». Женя слышал, что красили в Ростове. Хотел выделяться среди одинаковых красных. В желтой куртке и желтом шлеме Стас действительно выделялся. Сзади его обнимала Лена. Вся в белом. Теперь Женя знал ее имя. Как и все, кажется. Стас любил в красках рассказать, что у нее и как.