День, когда Бога не стало

Розовый свет освещал сад на заднем дворе. Женя присмотрелся. Что-то блестящее оказалось насадкой для полива. Мать купила на прошлой неделе. И Женя лично установил ее на новый пластиковый шланг взамен старого тяжелого из резины. У насадки несколько режимов. Мама пользуется дождиком.

Это в самом деле блестит насадка. Что она там делает? В глубине сада. Висит на шланге. А шланг намотан на ветку грушевого дерева. В этом году плохой урожай, но цветы цвели весной красиво. Женя помнил, что шланг этот должен лежать в летней кухне. Мама боится, что его украдут. Это хороший, удобный шланг, сам распрямляется от воды и собирается обратно. Что шланг делает на дереве? Женя почесал голову.

На шланге висел дед.

Глава 2

Марина открыла глаза, вспомнила вчерашний вечер и снова закрыла. Уж лучше и вовсе не просыпаться.

Сколько могла, она пролежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к голосам. Бабушка, кажется, спросила, почему она еще не вышла. Мама что-то тихо ответила. В туалет хотелось нестерпимо, но, если сильно-сильно сжать ноги, можно еще немного полежать.

Воспоминания обрушились с такой силой, что Марина забыла про мочевой пузырь. Саша смотрел на нее своими бледно-зелеными глазами, выпускал ей в лицо дым и говорил, что она слишком хороша для него. Что это вообще значило? Что она ему не нужна. Ему нравилась Катя.

Может, это правда? Может, Марина действительно слишком хороша. Красивая, умная, интересная. Что еще надо? Но Катя. Катя красивее и интереснее. А ум? Может, Катя и умнее. Но ему не нужен ум. Ему надо целоваться. А может, и что-то больше.

Об этом «больше» Марина часто думала. Когда? Как? А главное, с кем? Но только не сейчас. Сейчас мир разрушен. И хочется никогда не просыпаться.

– Ты вставать собираешься? – спросила бабушка.

– А мама где?

– Ушла. Иди завтракать.

Марина дождалась, пока бабушка выйдет, и встала с постели. Ноги ее были грязными, будто она никогда не носила обуви, пластырь на колене пропитался сукровицей и прилип так, что отрывать его лучше под наркозом. Юбка и топ валялись у кровати. Хотя больше походили на рваные тряпки, которыми бабушка моет Зорьку, когда та вывозится в собственном навозе. А сколько планов было на этот костюм. Но может, еще не все потеряно? Марина повертела юбку в руках. В районе коленей дыра, кое-где засохла кровь, а сзади красовалось черное пятно. Она вспомнила, как пряталась за угольной кучей. И тут же посмотрела на место ожога. Ну что за невезение. Кожа на лодыжке подпалена, кое-где блестели еще не лопнувшие волдыри.

Можно было бы просто умереть. Тогда бы она избежала разговора с мамой. Ей бы не пришлось краснеть перед бабушкой и даже Зорькой за то, что она испортила вещи, деньги на которые мама тяжело зарабатывала. Но главное – ее жизнь разрушена. Сердце разбито, и больше нет смысла оставаться на этой земле. Почему-то в голове крутились строчки песни группы «Темные и холодные». Когда-то она записала стихи в тетрадь, но потеряла ее.

В ванной она посмотрела на себя. Тушь размазалась по щекам, французские косы, с которыми можно было бы ходить три дня, растрепались, и кажется, в них застряла жвачка. Марина попробовала расчесать, но получалось только с болью выдирать волосы. Тогда она взяла маникюрные ножницы и отрезала спутанный ком почти под корень. Посмотрела на клок, торчащий на затылке, и заплакала. Целый год она отращивала волосы ради прически на выпускной. Она взяла мамин станок для бритья и осмотрела. Нет, наверно, так будет больно. Лучше начать с пальцев. Марина набрала побольше воздуха и полоснула по подушечке среднего пальца. Боль обожгла. Из тонкого разреза показалась капля крови. Марина сдавила палец. Вытекай! Так не пойдет. Невозможно потерять три литра крови, порезав палец. Она зажмурилась и полоснула по безымянному. Неспроста же в больнице берут кровь именно из него.

Марина сидела в ванне и выдавливала в воду красные капли. Бесполезно. Пластырь с колена отлепился, и она смогла рассмотреть рану. В глубине красной воронки виднелись комочки грязи. Она попробовала ногтем достать, но стало больно. Она поморщилась и посмотрела в окно под потолком. Солнце вовсю припекало. Наверное, Катя с Сашей поедут на карьер на его мотоцикле. И будут плавать и сосаться. Затошнило.

И что за дурацкий дом. Как можно так жить? Кровать на веранде. Зачем она там? У Марины во дворе тоже летом стояла железная кровать. Но исключительно для дневного отдыха в тени после хозяйственных дел.

Наконец Марина вышла из ванной. Бабушка уже легла отдыхать. Ее день начинался в три часа утра, и к десяти она успевала устать. Марина, стараясь не шуметь, налила холодный чай и выпила залпом. Все это время хотелось пить. А вид поджаренных гренок с яйцом вызывал тошноту. Но она взяла одну. Вспомнила, как дед с похмелья обязательно ел жирную еду. Холодец был идеален, но летом никто холодец не варит.

После завтрака Марина вышла во двор. Ее ждали обычные дела: подмести двор, набрать воду в летний душ, чтобы она успела за день нагреться и не пришлось бы использовать тэн, проверить огород, не выросли ли со вчера новые сорняки.

За делами она немного отвлеклась, почти забыла, что вчера случилась трагедия. Но пришла мама, и горе обрушилось на Марину с новой силой. Горе и стыд.

– Я встретила Любовь Васильевну, – сказала мама. – К себе вызывает.

– Зачем?

– Завтра и узнаем.

Завтра! Это прозвучало как приговор. Завтра ей отрубят голову. Вернее – выгонят из школы. За пьянство и распутство. Так и будет.

– А что с твоими волосами?

Марина весь день пряталась в огороде, где сидела под яблоней и плакала. Плакать она бы предпочла в кровати, но в семье не поощрялось бесцельное лежание. Цель у Марины была. Наплакаться так, чтобы легкие наконец перестали содрогаться и она бы уснула вечным сном. Как-то в газете «Спид Инфо» написали, что женщина умерла от горя. Остается только ждать, когда и Марину призовут небеса. Отец наш небесный, дай нам на сей день. Вернее, не давай. Ничего не давай. Просто забери.

Вечером Марина отправилась с бабушкой за Зорькой. Забрать из стада. Это как детский сад для коров. Там Марина отвлеклась, слушая о горестях других женщин.

– Мой-то что учудил вчера, – сказала женщина в шерстяных чулках и резиновых калошах. – Я сварила кашу уткам, накидала туда очисток от картошки. Наваристая получилась, ложка стоит. Пока в душ сходила, этот гад чуть не полкастрюли сожрал. И не поперхнулся же. И на недосол не пожаловался. Я говорю: уткам что давать? А он смотрит на меня, блымает глазами, и давай ложкой дальше работать. Плюнула и пошла спать. Утром утки орут, голодные. Отдала остатки, и пришлось травы надергать.

– Ну чудак, – засмеялась бабушка.

– Да чтоб он подавился! – плюнула женщина в чулках.

Марина стояла, прислонившись подстриженным затылком к дереву. Терриконы отливали золотом. Где-то там жил Саша. Марина услышала звук мотоцикла и вздрогнула. Это всего лишь ржавый «Урал» проехал. Марина выдохнула.

Солнце опускалось за терриконы, и коричневые пятна стали показываться в низине. Идут. Марина считала Зорьку самой красивой. Ни одного пятнышка, идеальные опасные рога. Некоторым коровам спиливают кончики, но бабушка жалела. Хотя нрав у коровы был резкий. Зорька прошла мимо. Она знала дорогу домой, поэтому даже голову не повернула в их сторону.

Дома Зорьку уже ждали отруби и свежая вода. Первым делом она всегда пила. Полведра зараз. Потом приступала к еде. А бабушка тем временем доила. Марина тоже доила, но в ее руках было куда меньше сил, чем в бабушкиных, поэтому Зорька часто не подпускала Марину к себе.

Когда домашние уже легли – бабушка спать, а мама смотреть телевизор, Марина проскользнула в ванную с выпускной юбкой, которую прятала весь день под кроватью, и большими ножницами. Нужно просто все исправить. Но сначала отстирать. Она взяла кусок мыла и начала сильно-сильно тереть по бледной ткани. Угольная пыль не поддавалась. Казалось, она размазывалась еще сильнее.

Мимо окон проехал мотоцикл. Марина снова вздрогнула. Теперь она знала, что это не «Урал». Может, это Саша? Понял, что совершил ошибку, и хочет все исправить. Но он ведь не знает адреса. Он мог спросить у друга. Марина прислушалась. Мотоцикл уже далеко. Нет, он не к ней.

Она села на пол и попыталась заплакать. Хотя бы пару слезинок, чтобы стало легче. Глаза оставались сухими. Тогда она собрала хвост и одним движением больших ножниц отрезала все, что удалось отрастить. Волосы упали в раковину. Она посмотрела на себя в зеркало, пряди едва закрывали мочки ушей. Слишком коротко. Марина взяла кусок мыла и приложила к ране на ноге.

В кабинете директрисы мама глубоко дышала. Марина даже слышала стук ее сердца. Любовь Васильевна начала издалека:

– Наши дети – это лицо школы. Особенно старшеклассники. Совершенно недопустимо, чтобы кто-то порочил честь школы.

Мама согласно кивала и не моргала.

– Елена Юрьевна, до нас дошли сведения. – Директриса сделала паузу. – Что Марина вела себя неподобающе.

– Да, я понимаю, – зачем-то сказала мама.

– Нет, боюсь, что не понимаете. Ее видели пьяной, бредущей вдоль дороги, а проезжающие машины освещали ее фарами, улюлюкали и сигналили.

Тут мама забыла сделать вдох. Как и Марина. Обе непонимающе уставились на Любовь Васильевну. Та выжидающе молчала.

– Не было такого, – выкрикнула Марина.

Она не совсем четко помнила тот вечер, но прогулку вдоль дороги с проезжающими машинами она бы не забыла.

– Мам, не верь! – взмолилась она.

– Мы бы хотели, чтобы за лето вы повлияли на вашу дочь. – Директриса сложила губы трубочкой. – Иначе нам придется принять меры.

– Да, конечно, – бормотала мама, пока вставала со стула.

Разговор этот не имел смысла. Это больше походило на то, что Любовь Васильевна хотела показать, кто здесь главный. И что даже отличницы должны опасаться быть отчисленными.

– Во сколько Марина обычно приходит вечером домой? – спросила она, открывая дверь.

– В десять.

Мама соврала. Намного позже.

– Да вы что! – Любовь Васильевна снова свернула свой ротик в дудку. – А как же новости в девять часов?

Мама что-то попыталась ответить, но Любовь Васильевна уже не слушала, она кивком приглашала войти других маму и дочь. Марина и девочка из параллельного класса, Лена, переглянулись, и Марина поняла, что директриса сейчас начнет такой же разговор о неподобающем поведении.

Пока они шли по коридору, Марина тайком глянула на мать. Та была почти пунцовая от стыда. И Марина боялась момента, когда они выйдут на улицу. Но на улице ничего не произошло. Мама шла молча. И Марина молчала.

Уже дома Марина сказала:

– Мам, это все неправда.

– Я знаю.

Пошел дождь. Марине нечем было себя занять остаток дня. Мама больше не говорила с ней о выпускном и об испорченной юбке. Об остриженных волосах она лишь сказала, что ей не идет каре. Это было не самым плохим разрешением ситуации. Марина устроилась у окна и смотрела, как капли стекают по стеклу. Из маленького кассетного магнитофона, единственного подарка пропащего отца, звучала песня Рики Мартина. Какой же он красивый. Кожа цвета загорелой оливки, карие глаза и медовые волосы всегда нравились Марине. Жаль, что такое сочетание редко встречается в их краях. Саша был бледным, и волосы у него были бледными. А глаза и вовсе болотного цвета. И что Марина в нем нашла? Но сердце от воспоминаний заболело.

Не успела она подумать о боли, как в комнату вошла Катя. Бабушка всегда всех пускала в дом. Марина не рассказала ни маме, ни бабушке о предательстве. Тогда бы пришлось рассказать и про Сашу, и про мотоциклы. У отца был мотоцикл. Марина помнила, как они все вместе ездили на карьер. Папа, она и мама. У него тоже была «Ява», как сейчас почти у всех.

– Чего тебе?

– Ты обиделась? Ты же знаешь, что он сам…

– Связал тебя? Заставил?

– У вас бы все равно ничего не вышло… Не нравишься ты ему! Ты подстриглась?

Марина молча смотрела на подругу.

– Прости меня. – Катя казалась по-настоящему раскаявшейся. – Но я никогда такого не чувствовала…

– А как же Игорь?

– Я не знаю…

Катя расплакалась. Через каких-то пару месяцев она должна уехать в Алма-Ату к Игорю. Они целый год писали друг другу. И Марина завидовала их любви. Целый год они были далеко друг от друга, но продолжали любить.

– Ты мне противна, – сказала Марина.

Катя театрально рухнула на пол и дергалась в рыданиях. Марина не удержалась. Отчего-то ей стало жаль ее. Катя была раздираема страстями, Марина читала о таких женщинах в книгах. И завидовала ее способности чувствовать. Катя умела любить, грустить, радоваться. И все это будто выкручено на самую большую мощность. Это людям нравилось. У Марины же были самые базовые настройки.

Невозможно ненавидеть плачущего человека. Особенно если этот человек твоя лучшая подруга, пусть и бывшая. Истерика Кати зашла так далеко, что Марине ничего не оставалось, как сесть рядом с ней на пол, крепко обнять и тоже заплакать.

– Мне так много тебе хочется рассказать, – проговорила наконец Катя.

Придется быть настоящей подругой. Показать, как это делается.

– Я никого никогда так не любила…

– Вы знакомы два дня…

– Я увидела его, и меня словно током ударило. Пробило до самых пяток. Я хочу родить ему детей.

– Он вроде в армию уходит, – сказала Марина.

– Я дождусь.

Катя еще долго говорила о том, какой Саша чуткий, какой заботливый, как классно целуется. Марине ничего не оставалось, как сжимать челюсти и молчать, притворяться, что рада счастью подруги.

– Я не хочу тебя потерять, – наконец завершила свою речь Катя. – Но если ты скажешь мне бросить его, я брошу. Только скажи!

Марине очень хотелось сказать: «Бросай!», но она лишь ответила:

– Я желаю тебе счастья. В конце концов, мы с ним почти не знакомы.

Зачем она так сказала? Потому что ее платоническая любовь ничего не стоит в сравнении с физической любовью Кати. Марина целовалась лишь раз. С соседским мальчишкой. И ей не понравилось. Это было глубокой зимой, они боролись и упали на скользком льду, он склонил свое лицо над ее и засунул язык в рот. Сначала было интересно, и Марина давно хотела узнать, что это. Язык показался слишком скользким, Марина, едва сдерживая рвотный позыв, оттолкнула его. У нее еще долго горели щеки. Даже сейчас от воспоминаний слегка подташнивало. Но с Сашей все было бы по-другому, она уверена. Жаль, что узнать ей не придется.

Катя с опухшим лицом наконец сказала, зачем пришла:

– У Жени дедушка умер. Завтра похороны.

– В такой ливень?

– Думаешь, люди в дождь не должны умирать?

– Думаю, в дождь не должны хоронить.

Несмотря на мрачность темы, Марина улыбнулась. Вот таких разговоров с подругой она не могла лишиться. И пусть ей будет больно, она выдержит. Будет рядом, когда Саша обидит ее или бросит. А он непременно ее бросит, не сможет на эмоциональных горках долго кататься. А Марина может. Уже целый год. Вот если бы Катя не переехала год назад из своего Казахстана, Марина бы сейчас была с Сашей.

– Ты правда не обижаешься? – спросила Катя, все еще шмыгая носом.

– Правда. – (Это было неправдой.)

– Я бы умерла за тебя.

– Я знаю. – (Нет, это не так.)

Они еще какое-то время обсуждали смерть Жениного дедушки. И ведь было что обсудить. Многие в их городе почему-то вешались, но мало кто делал это так изящно, как Женин дедушка. В собственном саду при полной луне. И как бы часто Марина ни думала о собственной смерти, повешение никогда не приходило на ум. Вернее, приходило, но одна мысль о том, как она посиневшая, а теперь и безволосая, болтается на веревке с вывалившимся языком (почему-то именно так она себя представляла), вызывала настоящий ужас.

– Он болел, – сказала за чаем Катя. – Кажется, рак.

– Мой дедушка умер от рака.

– Отстойно.

– Да.

Катя выпила чай, съела три булочки и ушла домой, согласовав, что они с Сашей заедут вечером на пару минут поздороваться. Формально Марина наказана, поэтому сможет выйти только за калитку ненадолго.

– Ну и воняет от этой твоей Катьки, – сказала бабушка, поморщившись. – Мать знает, что она курит?

– Знает.

– И разрешает?

– Ей уже восемнадцать.

– По сраке бы ей ремнем.

У бабушки от всего был один рецепт – «по сраке ремнем». Хотя Марину ни разу не били, тем более ремнем. Кажется, у мамы был кожаный пояс от пальто, но кожа была телячьей, поэтому больно ударить им невозможно.

– Сегодня эти приходили, в белых рубашках, – сказала бабушка.

– Кто?

– Ну какие-то миссионеры. Книжки все совали. – Она скривила рот. – Я погнала их ссаными тряпками…

– Ой, ба! Какими тряпками? Небось чаю предложила! Я тебя знаю.

– Не предложила, но и не пустила на порог. И книжки не взяла.

Марина ждала вечера. Зачем они приедут? Чтобы показать ей свою любовь. Смотри, какому прекрасному чувству ты не мешаешь развиваться. Будь милосердной и доброй. Уступи место другому. Сними свою рубашку и отдай ближнему. Не будь эгоисткой. Этими нотациями любила кормить бабушка. Она отчего-то считала себя набожной, хотя в церкви появлялась от силы пару раз в год. И непременно тащила с собой Марину. Пусть все видят, какая у нее хорошая внучка растет. Особенно бабушка радовалась, когда встречала свою знакомую прислужницу. Бабушка любила говорить о Боженьке, но не утруждала себя обрядами.

Вечер приближался. И дождь, словно насмехаясь, прекратился. Марине разрешили постоять у калитки двадцать минут. Она знала, что скоро этот домашний арест сойдет на нет. Сегодня двадцать минут, завтра час, а послезавтра никто не вспомнит, что ей что-то запрещали.

Перед Мариной стоял непростой выбор. Накрасить ресницы и надеть почти новый спортивный костюм, который мама купила к школе, или замотаться в дедов огромный банный халат, выказав тем самым свою душевную боль. Как же ей хотелось появиться во всей красе, где-то таилась мысль, что она лучше Кати, пусть и без волос, и Саша еще пожалеет, что выбрал не ее. Но Марина поступила по-христиански, подставила вторую щеку. И когда Саша с Катей посигналили, Марина вышла в большом банном халате деда.

Катя стояла у калитки, а Саша подпирал мотоцикл, скрестив руки на груди. Как же хорошо он смотрелся. Голубые джинсы идеально сидели, а кожаная куртка добавляла очков общей крутости. Мышиного цвета кудри от влажности еще сильнее завились, и в глазах горел огонь. Да, огонь в них был. Чем дольше он смотрел на несчастную Марину, которая натужно улыбалась, тем сильнее раздувалось его самолюбие. Он победитель. Он король. «Он самый лучший», – думала Марина и сдерживала слезы.

– Я завтра зайду за тобой в десять, и вместе пойдем, – сказала Катя.

– В десять уже отпевание, – уточнил Саша.

– Ну без пятнадцати десять, – сказала Катя.

– А разве самоубийц отпевают? – спросила Марина.

Саша отвернулся, будто ему вдруг стало все понятно и он больше не намерен тратить свое внимание на столь незначительную персону, как Марина, да еще такую нудную. Марина зачем-то подтянула пояс на халате, выпрямила спину, которую она сутулила все время.

– Потом на кладбище, потом обед, – продолжала Катя, пропустив вопрос Марины. – Захвати бутылку воды на всякий случай.

Как так случилось, что Катя назначила себя главной? Пусть еще расскажет, как нужно одеться.

– У тебя есть шляпа? – спросила она и тронула прядь.

– Кепка.

– Ладно, я возьму тебе шляпу.

– Не надо, – перебила Марина. – Надену кепку.

Это прозвучало грубее, чем планировала Марина. Ей совсем не хотелось показаться грубиянкой перед Сашей.

– Голова болит от чужих шляп, – смягчила Марина.

Саша заерзал на мотоцикле. Катя подошла к нему походкой кошки и обняла за шею. Он повернулся к ней и поцеловал. Это был неприлично долгий и противный поцелуй. Марина пыталась придумать тему для разговора, чтобы показать, что их противная любовь ее нисколько не беспокоит. Но в голове звонко молчало. А ведь столько иногда дурацких мыслей, когда не просишь.

Когда они так сблизились? Почему их разговоры напоминали разговоры людей, знакомых тысячу лет? Прошло всего два дня. Неужели это именно та любовь, о которой Марина читала в книгах? Когда встречаешь своего человека, ты сразу же узнаёшь его. Катя узнала Сашу или Саша узнал Катю? Марина уже мечтала вернуться к себе, броситься на кровать и рыдать в голос. Но они все еще стояли в обнимку и ждали, когда время закончится.

Невыносимо долго длились минуты. На улице стемнело. И видно было, как два красных огонька дрожат совсем близко. «Интересно, какой на вкус язык Саши после сигареты?» – подумалось Марине, но она тут же отогнала эту мысль, почувствовав на себе пристальный взгляд Кати. Она так смотрела, когда Марина что-то не хотела ей говорить. Неясно, чувствовала она ложь или просто иногда так смотрела. Но ее мама, Раяна, отлично гадала на картах. И Катя тоже. Каких-то две недели назад она вытащила Марине червового короля. Значит, он был не для нее.

– Ладно, мне пора, – сказала Марина.

Катя обняла подругу как-то крепче обычного, погладила по волосам.

– Покеда, – подмигнул Саша.

Мотор взревел, Катя ловко запрыгнула сзади, обняла Сашу, и они умчали. Марина вспомнила, как Саша прокатил ее по просьбе Карины. Всего кружок вокруг школы. Марина жмурилась и крепко сжимала его талию, чувствуя под вспотевшими ладонями твердый пресс. Она даже не разглядела его лица, но ей казалось, что сердца их ухнули вместе, когда он въехал на крутую горку, а потом скатился вниз. Неужели это ничего не значило?

Марина заперла калитку и какое-то время стояла и смотрела вглубь двора. Пес Красавчик сонно выполз из конуры, лениво вильнул хвостом в ожидании ласки, но Марина прошла к Зорьке. Летом бабушка держала ее на заднем дворе. В сарае слишком жарко. Марине всегда хотелось подкараулить, когда она спит. Чтобы глаза были закрыты. Но каждый раз корова лежала и смотрела куда-то. Ведь когда-то же она должна спать. И сейчас не спала. Лежала и жевала, о чем-то думала. И ей было хорошо. Вот бы Марина умела так же. Просто быть.

Она попыталась погладить рыжую морду, но Зорька угрожающе мотнула головой. Лучше ее не трогать. Еще весной она боднула пастуха, не сильно, какая-то царапина. Пастух угрожал, что не примет больше ее в стадо, если не спилят ей рога. Бабушка сказала, что тогда она расскажет его жене, что он к Лидке-аптекарше ходит. Рога остались на месте.

Марина зашла в дом. Там было душно. Бабушка спала. А Марине хотелось с ней поговорить. Отчего-то она верила в магические способности бабушки. Она умела предсказывать погоду, а в книжном шкафу рядом с молитвословом имелась черная книжечка заговоров. Некоторые из них Марина использовала. Например, заговаривала воду и давала маме от головной боли. Мама каждый раз говорила, что помогает. В начале весны Марина исполнила любовный ритуал. Нужно было подмести пол, но не выбрасывать сор, а ссыпать его в угол на пороге и сказать что-то про женихов, прибившихся к порогу.

В ванной вода текла по струйке. Марина вышла во двор. В летнем душе всегда есть вода. Ведь Марина каждый день ее набирает. В пасмурные дни, как сегодня, включают электрический тэн. Марина забыла об этом и получила приличный удар от металлического вентиля. Наконец. Слезы брызнули из глаз, и Марина опустилась на резиновый пол.

Удар не был сильным, да и било ее так часто, что можно было привыкнуть. Обида и злость, что копились в ней эти дни, словно нашли выход. Помочь могло только одно.

Марина отключила тэн, быстро, но тщательно помылась, обернулась в дедов халат и проскользнула в летнюю кухню. Технически это был полноценный домик с двумя комнатами. Бабушка намеревалась когда-нибудь туда перебраться из большого дома. В маленькой гостиной стояли диван, кресло, телевизор, большой книжный шкаф, куда Марина регулярно ныряла за свежим, хотя никаких свежих там давно не имелось, романом. В последнее время ее увлекли романы про Анжелику. Ей казалось, что так она изучает французскую историю.

Не включая света, Марина нашла церковные свечи и зажгла одну у иконы Божьей Матери. Такие были почти в каждом доме. Распечатанные на картоне, покрытые полиэтиленом. Бабушка как-то рассказывала про икону, из-за которой никогда не поминала свою свекровь, завещавшую Божью Матерь в золоченой раме какому-то проходимцу. Проходимец ее продал коллекционерам и на эти деньги, по словам бабушки, эмигрировал в Германию. Марина встала на колени и зашептала:

– Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да будет воля Твоя, яко на земле и на небесах, хлеб наш насущный дай нам на сей день и остави долги наши, как и мы оставляем должникам нашим, и не вводи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.

Марина три раза перекрестилась. Свеча еще горела. Марина смотрела на икону и чувствовала, как ноют колени, особенно раненое, а свеча все не догорала.