скачать книгу бесплатно
– полотна Ботичелли, не ошиблась, не опростоволосилась в выборе. Никакие репродукции или альбомы не могут воспроизвести великого Сандро, ливень его красок, от мощных мазков, до кисеи тончайшего дождика. Парящая «Весна», в хороводе вытканных по воздуху цветков
– вот уж неземная женщина, даже думать не хотелось о каком
– то прототипе. Это Передвижники ничего не могли выдумать сами, все писали с натуры. Совсем другая
– Паллада с Кентавром, строгая тетка с секирой, запустила пальцы в волосы смиренного человека
– коня. Нет, не погладить, сделать ему секир
– башку. Агния, в простоте, пожалела античного мутанта, а не себя, хотя ей предстояло уйти из жизни через каких
– то полгода.
У выхода она встретила Антонину, блуждавшую с экскурсией. Они снова пошли по Мосту Ювелиров, и тут, скорее всего, Клещева засмотрелась на какую
– то золотую безделушку в витрине и приотстала, потому что у Баптистерия Агния оказалась одна. Оглянулась
– никого. Махина, вечно закрытая на ремонт, серый восьмигранник
– надвигался на нее. Из лаконичных, тусклых объяснений Тамары не было ясно, что там помещается средневековый бассейн, но уж к баптистам громада не имеет отношения,
– подумалось Агнии. Восьмигранник наступал на нее; она, как старый пони, делала круг за кругом, с отчаяньем вопрошая редких прохожих:
– Пицерия «Жардино», пицерия «Жардино»? Там, помнится, они должны были обедать. Ничего другого сказать не могла, забыв в испуге английские слова. Спустилась к «Кабанчику», к фонтану, и опять ей ничего понятного не ответили, неопределенно показывали руками. И тут она нос к носу столкнулась с Антониной, в поисках ее кружившей у Баптистерия против часовой стрелки.
А Жардино? Жардино
– был зеленый садик, где уже отобедала вся их небольшая группа.
– Может, хватит самодеятельности?
– Раздосадованная Тамара хлопала слипшимися ресницами, но когда выслушала, смягчилась.
– Здесь все плутают, проваливаются в другое измерение. Такой уж мистический город Флоренция.
Вечером у них выдалось свободное время. Агния с Антониной, в джинсах и свитерах, допоздна бродили по крохотным улочкам, где стояли, как новенькие, дома тринадцатого, двенадцатого века….вспоминали «День рождения Данте». Как же не был знаком с Беатриче, когда все опутано магией их любви, и люди проваливаются в другое измерение, а протянешь руку
– окажешься у церкви
– усыпальницы, где покоится та, «с небесными очами».
Агния занеможила в Риме, встрепенулось давление. Днем она еще держалась, не подавала виду, запрокинув голову, разглядывала фрески Рафаэля в музеях Ватикана, окруженного папскими гвардейцами.
– Смотрите в оба,
– нашептывала Антонина,
– потом будете рассказывать, хвастаться, это не всем показывают.
Перед кем ей хвастаться?
А к вечеру, когда подъехали к площади Святого Петра, уже не было сил идти в главный собор Италии, Агния осталась в автобусе.
– Я стояла далеко, но Папу рассмотрела,
– жестикулируя, рассказывала Антонина.
– Он как ветхое дитя. Весь светится. А может, прожектор?
Клещева осталась верной себе, но впервые Агния видела какое
– то странное умиление у этой тертой, бывалой бабы.
Утром следующего, последнего дня, галопом обозревали Рим, побывали у фонтана Треви, у Казармы гладиаторов, дорвались до площади Испании и поднялись по знаменитой лестнице.
– Были такие консервы «Завтрак туриста».
Они не пошли напоследок в номер к Тамаре напиваться дешевым вином, сорвались в харчевню неподалеку, где их никто не знал; гул голосов перекрывал музыку.
– Думаю, вы получили большое удовольствие от катанья на гондоле,
– сказала Антонина после второго «мартини» и глубокой затяжки.
Агния сыграла, недоуменно пожала плечами. Думай на здоровье, завидуй, костлявая.
В самолете мелькнула надежда
– а может с Черкасовым что-нибудь случилось за это время, и она, как школьница, прогуляла урок своей смерти? Но ведь Черкасов «показал» ей Италию, дал испытать то, невероятное, о чем и не мечталось.
Лайнер тряхнула глубокая воздушная яма.
– Не боитесь? Не страшно улететь в мир иной?
– Снова терзала ее Клещева; пальцы, лишенные сигареты, нервно сучили в воздухе.
– Я же неверующая.
– Как Фома! Тем легче вам придется, хотя всем сестрам по серьгам. А почему дрожите? Да вы и не заметите, так сказать, перехода. Люди
– не понимают, что умерли, на каком свете находятся. Все как в бреду происходит, в несознанке. Девять… сорок дней
– это же неслучайно, душа отлетит и вы реанкарнируетесь. Ну не будем брать низших, насекомых там, свинок, хотя мы мало знаем о бессловесных тварях, еще неизвестно кто низшие… Я вот мечтаю стать баобабом и жить тысячу лет. Все вокруг мрут, как мухи, а ты стоишь спокойненько и поплевываешь.
Агния представила баобаб, плюющийся табачной слюной, но смешно не стало.
– Мне бы не хотелось…
– А кто вас спросит, милая моя? Таково веление Кармы, Будды. Впрочем, вы можете очутиться и в прошлом, стать, скажем, наложницей фараона… интересная перспектива? Но по Гамбургскому счету, не от слова гамбургер, перерождение справедливо.
– Какое дело Будде до меня? —Агния вспомнила брошюрку из магазина «Путь к себе» на Белорусской, куда наезжала за восточными пряностями. —Не делать никому дурного, улучшать, облагораживать свою карму… и все для того, чтобы потерять собственное «я», как кошелек в метро, раствориться и стать черт знает кем. Чудовищно.
– Ладно,
– Антонина подмигнула ей и ласково погладила свое дикарское кольцо.
– Пока с нами этот оберег, ничего плохого не случится, долетим.
– Это в а ш амулет,
– зло ответила Агния. Нет, дудки, не надо больше якшаться с Клещевой. Достает она ее, прессует. Вот аферистка! Прилепится к такой дурехе, как я, и вьется пчелкой. А сама разве не авантюристка? Рехнулась на старости лет, заключила неслыханный договор ради баксов. А доллары
– то, пятьдесят тысяч, только кажется, что огромная сумма, сейчас, через полтора года осталось чуть больше половины. Но в Греции она побывает, ей хватит.
А куда могла податься, не найди ее Черкасов? Знакомый офтальмолог занялся магией вуду, окулист, оккультист, культя…..а ей что оставалось
– продавать лопуховые корешки как панацею от родимчика в этой сошедшей с катушек стране?
Москва стала раздражать Агнию, всего восемь дней другой жизни, в Италии, а треснула какая
– то хрупкая пружинка. Тяготила роскошная, купеческая квартира. Шпиль Миланского собора вошел в нее, как нож входит в масло; такой серебряный, отстраненный, не зависимый от человеческой жизни. Ей казалось, она медленно жует цветок, с темным изумлением коровы, предчувствующей свое исчезновение из мира запахов и вкусов.
Шахидки, эти исламские феминистки, взрывали автобусы, не жалея даже детей. А по «ящику» по
– прежнему зомбировали супом: не говорите бульон, говорите Галина Бланка; показали «Идиота», теперь, наверно, снимают новый шедевр: «Братки Карамазовы».
Провинциальность Москвы только усугублялась обилием иномарок, элитного новостроя.
Бомжи, нищие пенсионеры, ранним утром, пока еще не вывезли мусор, тянулись мышиной вереницей, улепетывающей от Потопа, и первым в этой мистерии, чудилось Агнии, вышагивал двуглавый Крыс, играя на невидимой дудочке; они подбирались к бочкам, стоящим по периметру ново
– русских зданий, ведь бочки никто не охранял, они перевешивались через ржавый бортик, рылись в глубине баграми рук, вдыхая то, чем невозможно дышать без противогаза, трупный запах королевских отбросов, прозрачно
– серые, уже не принадлежащие асфальтовому городу, летательные, летальные шары, застрявшие на пол
– дороге из
– за слабой накачки собственного горючего, не дающего возможности разбежаться и взлететь, их жилистые раскоряченные ноги упирались в землю, а личное э г о, они и слова такого не слыхивали, а самые образованные знали, да забыли напрочь (зачем не удят рыбу, нет пустяшных денег на снасти? Тогда бы их строй вытянулся до самого Кремля), их эго парило далеко, потому что это вранье
– про коллективную народную душу, бравшую Смольный, воевавшую под Сталинградом
– далеко летело, все видя и все понимая, хвостатым бумажным змеем, подброшенным ветром
– он никогда не вернется, у него оборвана ниточка
– пуповина; Агния выносила им, давно потерявшим улыбку, перезревшие багрово
– замшевые фрукты, такие яркие, что их могла бы есть Саския или ее муж Рембрандт, низкокалорийные фирменные батоны (а надо бы наоборот!), какие
– нибудь «Семь злаков»
– «семь хлебов»; артрозные бедняцкие ноги снова прилипали к земле, не чуя тяги уносящего ветра, а выбеленные голодом глаза косились на бочок, дескать, все заберем, только дайте.
К этому времени Агния перепробовала лучшие коньяки и виски, в карте вин разбиралась лучше, чем в пасьянсе, усмехалась, вспоминая, как двести долларов были для нее капиталом
– в совсем недавние времена. Правда, от галлюциногенных грибов, которые прославлял Кастанеда вкупе с доном Хуаном, ее прохватил понос. Нет уж, по ней
– маринованные под ледяной «Абсолют».
– Чистый Гегель!
– Как сказала бы Антонина.
– Ну как Италия?
– Дежурно
– светски спросил Черкасов, когда Агния набрала его мобильный. Спросил без малейшего удивления.
– Буквально цветет и пахнет,
– с бодрой показухой ответила Агния и задумалась. Почему совсем не удивился, словно знал.
Антонина?
– Но это уж мания преследования. Вот костлявая! Агния махнула «Джона Уокера», успокоилась. Бред какой
– то. Разве Антонина может знаться с Черкасовым? Не тот коленкор. Но выудил же он ее саму из нагатинских недр,
– поразило неприятно сходство. Кругом шла голова.
С Клещевой она теперь не общалась, только фотографии взяла. Антонина позвонила снова, напрашивалась на встречу, лезла в компаньонки. Еще бы, ведь Агния проболталась в самолете о Греции. Нет, с Тонькой она завяжет, на всякий случай, решила твердо.
А дни летели неумолимо. Как же это случится?
– Теперь непрестанно думала Агния и леденела от предчувствия скорого своего, одинокого конца.
Последний Антонинин звонок был похож на крик раненой чайки. Так заплетается механическая игрушка, когда у нее кончается завод.
– Агния, ну разве нам плохо было вместе? Ваш английский еще слаб, оставляет желать лучшего.
Она молчала.
– Я буду заниматься с вами бесплатно…
– Куда девалась ее басовитая уверенность?
Агния выдержала паузу.
– Нет, спасибо. Знаете, хорошенького понемножку.
