скачать книгу бесплатно
– Нет, все не так, не так! – проговорила она невнятно.
После этого, немного успокоившись, госпожа Комбредель обратилась к следственному приставу:
– Неужели же вы потребуете от меня того, чтобы я повторила вам сотый, тысячный раз. Вы вынуждаете меня повторять все это. Вы затрагиваете вопросы, касающиеся интимной стороны моей жизни. Я любила своего мужа. Сердце мое было переполнено этой любовью. Между нами никогда не было и тени недоразумения. Только таким образом, посвящая вас в подробности моей жизни – могу я защитить себя. Меня давит, душит обрушившееся на меня несчастье. Говорю вам, что я невинна, и что ваше обвинение ужасно! Я – отравительница? И кого я отравила? Своего мужа? Разве это возможно? Этот человек посвятил мне всю свою жизнь. Я гордилась его глубоким чувством ко мне! Я была счастлива! И вдруг, после всего этого, мне говорят, что я отравила своего мужа! Подумайте сами, господин судья, есть ли смысл в обвинении подобного рода? Вы просто смеетесь надо мной! Не обезумь я от горя, то, мне кажется, я всегда сумела бы защитить себя и заставила бы вас согласиться с моими доводами. Но, я сама не знаю, как все это случилось – я даже потеряла способность думать.
Эта тюрьма, где я нахожусь вот уже две недели, в одиночной камере, оторванная от моего сына! Эти допросы, которые не дают мне ни минуты покоя! Этот ужас, теснящий мне грудь! Страх, что я не сумею защитить себя перед судом – все это, вы сами видите, господин судья, сводит с ума. Я больна! Я не знаю, что со мной происходит!
Скажу снова, я могу вам сказать только одно: «я невиновна, невиновна!» Вы слышите, я невинна! Помогите… помогите же мне! Вы видите, что в тех уликах, которые вы собрали против меня, есть очень тесная взаимная связь. Вам представляется это естественным, но я предостерегаю вас: Смотрите, будьте осторожны! Это бывает иногда просто случайность, а в подобного рода делах случайность может иметь ужасные последствия. Улики, тяготеющие надо мной, кажутся вам несомненными. Вы подавлены их роковою связью. Но, скажите, разве вы не привыкли встречать в подсудимых желание прибегнуть к хитростям, к различного рода уловкам. В моем случае ничего подобного нет, не так ли? Но я знаю, что вы думаете в настоящую минуту. Вы думаете в это время: «Преднамеренная неосторожность, преднамеренное отсутствие хитрости – есть все та же уловка!» О, это ужасно!
Так говорила госпожа Комбредель. Речь ее текла порывисто и неудержимо, глаза ее сверкали, на щеках пылал лихорадочный румянец.
Следственный пристав слушал ее, не перебивая. В голосе подсудимой звучало столько искренности! Ее печаль была так искренна! Следственный пристав почувствовал себя немного взволнованным.
Но что он мог сделать? Отравление мышьяком был налицо.
– Вы утверждаете, что мой муж умер от отравления, что это подтверждает медицинская экспертиза. Вы говорите, что в трупе найден яд. Я не могу вам не верить. Преступление совершено. Ищите того, кому было выгодно совершить его. Мне незачем было прибегать к злодеянию. Подумайте сами об этом хорошенько. Конечно, это ужасно – вдаваться во все эти подробности, но это необходимо. Вы сами заставляете меня поступать так, а не иначе!
О тех денежных выплатах, которые вы ставите мне в вину – было известно моему мужу. Деньги, об использовании которых я не хочу и не могу ничего сказать – опять-таки были даны мне моим мужем. Этот человек всегда был так рад, когда ему удавалось исполнить мою волю, исполнить мои прихоти и мои желания.
В комнате у меня нашли мышьяк. Этот яд, точно, я туда положила. Но я приобрела этот мышьяк для себя. В минуту отчаяния, я хотела лишить себя жизни.
Вы улыбаетесь? Вы думаете в это время, что эта мысль о самоубийстве не вяжется с тем счастьем, которое доставляла мне любовь мужа. А, между тем, это так… это правда. Клянусь вам в этом!
Вы предполагаете, что мои денежные расходы связаны с чем-то предосудительным. С чем, именно? Вы говорите, что у меня есть любовник? Кто же он, этот любовник?
Вам желаете обвинить меня в этом, потому что я молчу о том обстоятельстве, которое дошло до вашего сведения. А я говорю о моих отношениях с одним человеком – об отношениях, неизвестных моему мужу. Я не отрицала и не отрицаю этих отношений. Но это тайна, и я не могу рассказать вам о ней. Предположите, что я ответила бы вам на этот вопрос, назвала бы имя этого человека, о месте жительства которого я не имею даже понятия, сообщила бы вам характер моих отношений. Разве это может изменить суть дела? Разве это могло бы освободить меня от обвинения, которое надо мной тяготеет. Разумеется, – нет, потому что врач нашел яд в трупе моего мужа.
Неужели же вы не можете предположить, что в семействе возможна тайна, настолько сама по себе позорная, что те, которые ею владеют, согласились бы скорее умереть, чем сделать ее достоянием всех и каждого?
Вы видите, одним словом, что надо всем этим делом тяготеет нечто роковое, фатальное, что влечет меня на край гибели. И я могу только повторить вам, что я невиновна! Другого средства к защите у меня не существует. Я невиновна! Невиновна!»
Произнося эту речь, она невольно приблизилась к следственному приставу. Ее руки были сжаты, пальцы конвульсивно стиснуты. Она устремила пристальный взгляд на судебного пристава, а из груди вырвался крик отчаяния, в который она вложила всю силу своих страданий, всю силу своих страхов и опасений.
– Сжальтесь же, сжальтесь надо мной, господин Лимэ, – я потеряла все мужество. Мысли убегают от меня. Все меня бросили. Все меня обвиняют, привлекают к ответственности. Сжальтесь же надо мной.
Письмоводитель записывал слова подсудимой. Он сидел, склонив голову над своим бюро, складывая в стопку исписанные листки допроса. Время от времени он приподнимал голову, брал перо в зубы, поспешно хватался за песочницу и посыпал невысохшие чернила желтым песком. Когда лист был исписан, письмоводитель движением большого пальца отодвигал его в сторону. На подсудимую он даже не смотрел.
Его перо бегало по бумаге и скрипело, иногда оно цеплялось за шероховатости бумаги. Тогда чернильные брызги летели на бумагу, туда, где уже находились вопросы пристава и ответы подсудимой.
Лимэ рассеянно смотрел на своего помощника. Он держал в руке нож из слоновой кости и играл им.
Было видно, что речь молодой женщины его взволновала и он медлил с ответом.
Для того чтобы начать говорить – ему следовало собраться с духом. Анна не спускала с него своего взгляда, а ее глаза были красными от слез.
Бедной женщине не было более тридцати лет, а между тем она выглядела теперь значительно старше своих лет. Лоб был прорезан морщинами, нос обострился, углы губ отвисли, губы побледнели. Она так много страдала, в последнее время!
Следственный пристав невольно чувствовал, что на него устремлен этот настойчивый взгляд, полный немой, но выразительной, мольбы, отчаяния и страха.
Прошло много времени. Все упорно молчали. Наконец, судебный пристав, печально произнес:
– Я хочу вам верить, но я не могу.
Подсудимая поникла головой и ничего на это не ответила.
Следствие было окончено. Дело передавали в следующую инстанцию. Обвинение отдала приказание передать следственный протокол суду ассизов.
Заседания суда в Шато-ле-Шателе должны были начаться три недели спустя.
В городе царило лихорадочное оживление. Все были возбуждены и ждали решения суда. Не знали, как и дождаться открытия ассизов.
Рассказывали и обсуждали данные, выяснившиеся на предварительном следствии. С особенным же интересом говорили о судебно-медицинском показании ученого врача Маделора, все были единогласно согласны, что это показание будет иметь решающее значение для всего дела.
Заявление Маделора о наличии в трупе покойного Комбределя яда неумолимо констатировало очевидное преступление. В лице Маделора сосредоточились теперь и прокурор, и присяжные, и вообще, весь судебный процесс.
Вердикт зависел теперь только от Маделора!
Глава III
За несколько дней до открытия ассизов, доктор Маделор увидел из окна своего рабочего кабинета, что к его дому подъехал сутуловатый старичок, тяжело опиравшийся на палку с объемистым набалдашником. Старичок держал за руку ребенка лет десяти.
Это был врач из деревни Армуаз – доктор Савинье, друг семейства Комбределей. Он когда-то лечил фермера, во время его кратковременной болезни.
Ребенок, которого старичок держал за руку, был Жером, сын Анны Комбредель – той самой вдовы Комбредель, которую обвиняли в отравлении.
Господин Савиньи прошел через сад и позвонил в дверь.
Маделор, который узнал своего гостя, бросился сам открывать ему дверь, после чего провел гостя к себе в кабинет.
Савиньи, по-видимому, был очень взволнован.
– Чем я могу быть вам полезен, любезный коллега? – спросил доктор Маделор.
Жером высвободил свою руку из руки Савиньи и с детским любопытством стал осматривать комнату. Повсюду стояли реторты, различные медицинские и химические аппараты и склянки!
У окна, на табуретке, сидела дочь доктора Маделора. Это была девочка лет шести, которая старалась собрать из лоскутков платье для своей куклы.
Кукла лежала рядом, лицом вверх, со сложенными накрест руками.
Дети с удивлением посмотрели друг на друга. Потом, на губах Марии – так звали дочь доктора Маделора – заиграла улыбка. Это было своеобразное, робкое, нерешительное приглашение к знакомству. В ответ на эту улыбку, Жером тоже улыбнулся.
Маленькими шажками он направился к девочке, в нерешительности скользя рукой по столам, мимо которых шел. Мальчик кусал себе губы, а его щеки раскраснелись. Словом, он был очень смущен.
Мария поднялась с табуретки, взяла мальчика за руку, подвела к окну и сказала:
– Иди, посмотри, какая у меня кукла!
Между тем, оба доктора тоже разговаривали. Правда, теперь они говорили вполголоса.
Савиньи, весь бледный, спрашивал у Маделора:
– Итак, следовательно, вы покончили с этим делом?
– К несчастью, да, – отвечал Маделор, подчеркивая слова. – Даю вам слово, что я всячески старался отклонить эту печальную обязанность. Производя расследование, я пришел к выводу…
– Я знаю. Комбредель умер от отравления?
– От отравления мышьяком.
– И вы убеждены в этом?
– Не может быть никакого сомнения.
Савиньи поник головой, нервно похрустывая пальцами.
После некоторой паузы, он начал снова:
– Вы отдаете себе отчет, какую ужасную берете на себя ответственность в этом деле? Простите меня, что я говорю с вами таким образом. Я обращаюсь к вам с подобного рода словами, не потому, что не доверяю вам или не верю в вашу опытность – совсем нет, мной движет глубокая дружба, которую я испытывал к несчастному Комбределю и его жене. Мне так близки были их интересы, я очень хорошо и подробно знаю всю их жизнь, что никогда не поверю, чтобы мой друг был отравлен своею женой. Нет, нет… я не могу этому поверить. Они любили друг друга, как в первые дни после свадьбы. Ничто и никогда не омрачало их семейного счастья. Я напрасно ломал себе голову, тщетно рылся в своих воспоминаниях. И ничего не могу найти такого, чтобы допустить возможность подобного ужасного преступления. Покойный фермер вел такую тихую, безмятежную жизнь. Он не знал, что такое ненависть. Он не мог стать объектом чьей-то мести. Поведение его было безукоризненно, все его любили и все были к нему привязаны. Это отравление, повторяю вам, для меня настолько невероятный случай, что – простите меня, господин Маделор, – я, право, не знаю, верить ли…
– Я нашел следы мышьяка во внутренностях Комбределя, – сухо сказал Маделор. – Органы, пораженные отравлением, будут фигурировать на суде, в качестве вещественного доказательства. Ваши сомнения… Я не могу разделить ваших сомнений.
– Но, – сказал Савиньи нерешительно, некоторого рода колебания, – не можете ли вы допустить, несмотря на ваш громадный опыт, несмотря на безграничную веру в самого себя – веру, основанную на обширных познаниях, не можете ли вы допустить несчастного случая, ошибки в этом деле. Да, не можете ли вы этого предположить? Подумайте о том, что жизнь и смерть госпожи Комбредель находятся теперь в ваших руках… Какая-нибудь оплошность в анализе, простая невнимательность, случайная рассеянность – и вот вам повод для ужасного, непоправимого несчастья.
Маделор поднялся со своего места. Его губы были бледны и дрожали:
– Милостивый государь, – сказал он, – вы слишком долго испытывали мое терпение. Господин Савиньи, избавьте меня от подобных объяснений, которые мне неприятны. Ваше подозрение набрасывает тень на мою честь и на мою репутацию. Вы имеете полное право потребовать провести повторную экспертизу. Вам не смогут отказать в этом, если состав суда признает мою экспертизу недостаточной… Моя совесть чиста.
Так разговаривали между собою коллеги по профессии.
А между тем, дети успели познакомиться друг с другом.
Мария пошла за новыми игрушками. Она Принесла их и стала показывать их одну за другою Жерому. А Жером внимательно ее слушал.
– Хочешь, пойдем, побегаем!
– Пойдем!
Дети вышли из комнаты и побежали по саду, а когда вернулись, болтали между собою, как давние друзья.
Очутившись в кабинете, Жером услышал, что Маделор говорит взволновано, громко и в резких выражениях. Это обстоятельство произвело тяжелое впечатление на Жерома.
Мальчик стал невпопад отвечать на расспросы Марии, инстинктивно прислушиваясь к разговору старших.
– Это твой отец? – спросил он у Марии.
– Да. А где твой отец?
– Мой?
– Ну, да – твой!
– Он умер.
– А мать?
– Ее посадили в тюрьму.
– Да? – сказала Мария, удивленно заглядывая в лицо своего собеседника, после чего, девочка замолчала.
Между тем, Жером продолжал вслушиваться в разговор Маделора и Савиньи. Он услышал имя матери. При этом дорогом для него имени, сердце его усиленно и тревожно забилось. Он слушал и понимал.
Вдруг, с криками и рыданиями, он стремительно бросился в объятия к Савиньи и нервно к нему прижался. Девочка сделала то же самое. Ее щеки лихорадочно раскраснелись. Личико опечалилось. Старик обнял и Марию. Дрожащей рукой он ласкал, в одно и то же время, и дочь Маделора, и сына вдовы. Странная случайность, сблизившая этих обоих детей, на самой заре их жизни!
Савиньи долго не спускал пристального взгляда с малюток. После этого, он посмотрел на врача-эксперта. Казалось, он надеялся встретить такую картину: Маделор, взволнованный, нерешительный, сбитый из позиции, стоит перед этим ребенком, который с такими громким плачем взывает о спасении своей матери…
Маделор сделал нетерпеливый жест рукой и неловким движением повернул свою голову в сторону.
Тогда старик встал со своего места и направился к двери. Мария продолжала тихонько плакать. А лицо Жерома приняло какое-то суровое выражение, и в глазах отразилась ненависть.
Он взял за руку Савиньи. Переступая через порог двери, мальчишка обернулся в сторону Маделора. И в его взгляде снова сверкнули ненависть и злоба. Губы плотно сжались, и, казалось, мальчику стоило много труда сдержаться, чтобы не выкрикнуть в адрес доктора какую-нибудь угрозу…
– До свидания, господин Маделор!..
Глава IV
Население Шато-де-Шателя охватил необычайный ажиотаж. Близь здания суда нельзя было ни пройти, ни проехать. Сам зал был переполнен публикой.
Наступил день ассизов.
Привели Анну. Необычайное волнение мешало ей в полной мере оценить то, что творилось вокруг.
Между тем, при виде вещественных доказательств, выложенных на стол, она невольно почувствовала внутри себя какой-то ледяной холод. После этого, машинально заняла место среди жандармов, которые были неподвижны, как статуи. Подсудимая сидела, выпрямившись, положив руки на колени. До ее слуха доносился монотонный голос, который, то и дело, произносил ее имя. Этот голос читал что-то, но что именно – этого она не понимала. Вокруг нее разговаривали, кто-то задавал ей какие-то вопросы, кто-то давал на них ответы. Ее попросили встать, и ей пришлось подчиниться. Анна Комбредель была, как во сне. Она была убита, уничтожена.
Наконец, перед судьями появился Маделор, одетый в черное, и дал свои ужасные показания. Вслед за этим, в зале суда раздался крикливый голос адвоката, взявшего на себя ее защиту. Он не щадил усилий, чтобы дискредитировать результаты медицинской экспертизы. Но Маделор возразил, он вступился за свои выводы с особенной энергией.
Что произошло после этого?
Да разве она может на это ответить. Как будто члены суда еще раз обменялись какими-то отрывочными замечаниями. Кто-то сделал было какое-то возражение. В зале раздался шум, все разом заговорили. Наконец, все стихло.
Подсудимой снова велели встать. К ней еще раз обратились с вопросом. Это был уже последний вопрос. Ей показалось, что ее спрашивают, не имеет ли она чего-либо добавить к защите. И она отвечала:
– Нет!
Ее увели. В комнате, куда ее отвели и оставили одну, вместе с жандармами, царила мертвая тишина, но в ее ушах раздавался звон. Ее глаза, в печальной задумчивости, были устремлены на пол. Она машинально считала кирпичи мощеного пола под ногами.
Наконец, жандармы подошли к ней с двух сторон, и каждый из них взял ее под руку и в последний раз привели ее в зал суда.
Навстречу ей доносился тот же самый неприятный голос, от которого она вздрогнула, еще в начале заседания. Этот голос прочитал монотонным образом несколько фраз, которые заканчивались следующим образом:
