Финишная черта

Аврора заикается и нервничает, а, возможно, даже краснеет. Впервые с момента нашей встречи на ее лице отражается замешательство. Словно она не знает, как себя вести. 

– Я довезу тебя до дома. Уже темно, ты не должна ходить одна в такое время. 

Боже, я звучу как строгий родитель. Это глупо. В ее возрасте я вообще возвращался домой под утро. А сейчас даже нет одиннадцати вечера. 

Аврора ничего не отвечает, лишь проводит кончиками пальцев по панели автомобиля. 

– Двенадцатицилиндровый двигатель? 

Я на секунду замираю и стою чуть дольше на светофоре, чем следует. 

– Да. 

Она кивает и начинает покусывать губу. 

– Тогда почему мы едем со скоростью вон той старушки? – Аврора указывает на маленький старый «Мерседес», где за рулем сидит женщина, которая, вероятно, родилась в эпоху динозавров. Она так дрожит за этим рулем, что я серьезно беспокоюсь о безопасности движения. 

– Прокати меня. 

Я чуть не давлюсь слюной, когда она бросает это тоном, который пропитан вызовом, и откидывается на спинку сиденья. Атмосфера в салоне такая необычайно напряженная, что мне приходится изо всех сил концентрироваться на дороге, а не пытаться понять девушку на пассажирском сиденье. 

Я доезжаю до следующего светофора и жду зеленый сигнал. Как только он загорается, мы срываемся с места. Двигатель ревет, заставляя наши тела дрожать. 

Это все до ужаса странно. Она все еще не объяснилась. Но, наверное, и не должна. Мне нужно было просто позвонить Аннабель и сообщить о проблеме. Однако я никогда не был стукачем. 

Визг срывается с губ Авроры, когда я резко сворачиваю и вновь набираю скорость. Звонкий смех бьет по моим ушам так сильно, что я делаю резкий вдох. Этот звук такой живой, такой… свободный, что я ощущаю это каждой клеткой. Мне кажется, что спустя вечность этот смех ускоряет мое сердцебиение. 

Это странно. Но мне нравится. 

Я виляю в сторону и подрезаю другую машину. За это меня снова вознаграждают ярким смехом с хриплой ноткой. 

Я чувствую, как в животе происходит кувырок, а затем по телу проносится дрожь, как если бы меня ударило током. Замешательство, но и что-то приятное бурлит во мне, вызывая легкую улыбку. 

Когда я сбавляю скорость, наши грудные клетки сильно вздымаются. Это так… терапевтически. Словно мы вышли в лес и кричали до хрипоты. В этот момент я чувствую, как с моих плеч падает один из тысячи камней. Возможно, он очень маленький и совсем ничего не весит. Но это ощущается так, будто мне дали кислородный баллон под водой. 

– Спасибо, – хрипит Аврора и поворачивается ко мне. Мы встречаемся взглядами, и за это мимолетное мгновение мое сердце успевает пробежать несколько миль. 

Я хмурюсь и возвращаю взгляд к дороге. Что за чертовщина со мной сегодня происходит? Я простыл или… отравился, а может, у меня начал атрофироваться мозг?

– Ты должна объясниться, иначе мне придется рассказать Аннабель. То, что я видел… это неправильно. 

Я включаю нравоучительный тон, от которого даже мне хочется закатить глаза. Это звучит не лучше, чем речь священника перед исповедью. 

– Не рассказывай Анне, – тихо говорит моя головная боль. – Она будет переживать. У нее и так слишком много забот. 

Да, она будет переживать. Аннабель очень любит свою сестру, и за годы, проведенные ею в Лондоне, вдали от Авроры, это чувство только усилилось. Подруга отказывается возвращаться в Бристоль. И на то есть свои причины.

Мы погружаемся в тишину, пока я раздумываю, что сказать дальше и как правильно поступить. И как перестать смотреть на короткую юбку Авроры, которая, на мой взгляд, раньше была длиннее. Раньше – это когда ей было восемь, и Аннабель брала ее с собой в кино? Или когда ей было двенадцать, и ты подвозил ее до школы? Последние экстренные новости: она уже не ребенок.

Но для меня она должна оставаться таковой. Я как брат для ее сестры. Получается, для Авроры я тоже брат? Работает ли это таким образом? 

Я не помню, когда в последний раз у меня была такая каша в голове. 

– Она была бы в бешенстве, если бы узнала, что я знал о твоих проблемах и ничего не сказал. 

Аврора вздыхает. 

– У меня нет проблем, клянусь. Это… 

– Это… – подталкиваю ее я. 

– Это просто помогает мне… эм… жить, полагаю. – Она начинает застегивать и расстегивать молнию на своем рюкзаке, прижимая его к животу. 

– Мне нужно больше данных, Андерсон. Я видел тебя у стриптиз-клуба. Тебе семнадцать, черт возьми.

Я начинаю злиться. А я редко теряю терпение. 

Во что она вляпалась? Ей нужны деньги? Что она там забыла? 

– Угомонись, Рассел. – Она делает акцент на фамилии, пародируя мой тон. Однако это все равно звучит иначе… буквы слетают с ее губ с каким-то придыханием. – И мне через месяц восемнадцать! 

– О, ну это действительно все меняет, – саркастически протягиваю я. 

Охренеть. Ей уже почти восемнадцать. Действительно, только сейчас я вспоминаю, что в этом году она заканчивает школу и у нее скоро день рождения. 

– Остановись в начале улицы, я дойду до дома сама. Мне не нужны лишние вопросы от самого детектива Андерсона. 

– Тогда отвечай на вопросы от самого лорда Рассела! – рявкаю я, не выдержав. – Иначе я доставлю тебя к порогу и сдам в руки отцу. Будешь сама разбираться со всем, что натворила. 

Хотя я даже точно не знаю: успела она что-то натворить или пока что плавает в безопасных водах. 

Аврора откидывает голову на подголовник и стонет. 

– Боже, ты как пиявка! 

– А ты… – Я качаю головой. Мне не стоит обзывать сестру Аннабель, но она выводит меня из себя. – А ты бесишь. 

Аплодисменты за остроумие достаются мне. 

– Это не новость. – Аврора отмахивается. – В этом мире слишком мало людей, которых я не бешу. – Она на мгновение задумывается. – И я не хочу, чтобы моя сестра была в этом списке. Не говори ей. Это просто… игровой клуб. Он находится в этом же здании. Все безобидно. Я просто играю. 

Я останавливаюсь в начале улицы, опираюсь локтем на дверь и поворачиваюсь к Авроре. 

– Что за игры? 

– Ну… видеоигры. В моем случае гонки. Я просто гоняю на симуляторе в Гран Туризмо.

Мои брови взлетают чуть ли не до потолка автомобиля. Никогда бы не подумал, что Аврора Андерсон из тех девушек, которые гоняют в видеоиграх. 

Хотя ее взгляд на мою машину говорит о многом. Она разбирается в этом. Ее глаза горят, когда двигатель издает звуки, запускающие дрожь в теле. 

Но я все еще ничего не понимаю. Мужчина, с которым она ругалась, выглядел поистине взбешенным. Она что, обогнала его в Гран Туризмо, и он не смог это пережить? Бред. 

– Почему тот человек так обращался с тобой? 

Аврора хмурится, а затем грустно усмехается. 

– Потому что я должна ему деньги. Я вернула все до последнего пенни, но мне не разрешили больше ходить туда. Они мне не верят. 

Мои брови опять подскакивают. За вечер они это сделали раз сто. 

– Я хожу туда почти каждый день. Это… недешево. Но я не могу не ходить. Возможно, я игроман? Что думаешь? – Она горько смеется. – На самом деле нет. Мне просто… комфортно за рулем. Тихо. Свободно. Я не злюсь. Мои мысли упорядочены. Короче, неважно. – Аврора проводит рукой по волосам, заправляя темно-каштановые пряди за уши. – Не говори Аннабель, пожалуйста. Сейчас все в порядке. Ты можешь сказать, что видел меня у гейм-клуба, или же я сама скажу ей об этом, но не говори, что… не говори о конфликте. Прошу. 

Я слышу честность и искренность в ее словах и совершаю огромную, мать ее, ошибку, когда киваю. Потому что это становится первым секретом, который связывает меня с Авророй Андерсон. И я чувствую каждой разумной клеткой мозга, что он будет не последним. 

– Обещай мне, что ты будешь в безопасности, что тебе ничего не угрожает. 

Она смотрит мне в глаза и не медлит, когда отвечает: 

– Обещаю. 

– И не ходи туда больше. Уверен, это не единственный гейм-клуб в городе. Они не должны так обращаться с детьми. 

– Я не ребенок, – она зло фыркает и снова бросает взгляд на цветы на заднем сиденье. – Ну что ж, не буду отвлекать, а то у тебя, кажется, еще много дел. – Аврора торопливо отстегивает ремень безопасности. А потом чуть не запутывается в нем, когда тот отскакивает. – Я… эм… пойду. – Она все еще пытается совладать с ремнем и одновременно с этим перекинуть рюкзак через плечо. Это оборачивается тем, что замок бьет ей в уголок глаза, и она стонет. – Чертова штуковина.

Я протягиваю руку и спокойно отвожу ленту ремня в сторону. Щелчок, с которым он возвращается на место, звучит оглушительно в тишине салона. 

Аврора смотрит на меня пару секунд, то хмурясь, то жмурясь, то потирая место удара.

– Больно? – Я слегка наклоняюсь, чтобы проверить, не осталось ли ссадины. Рора напрягается, будто ожидает, что я коснусь ее, но это не произойдет. Во мне все еще остаются здоровые клетки мозга, которые не отмерли за время дороги. Спасибо Господу. 

Мне не следует касаться ее. Не только потому, что я знаю: по какой-то причине Аврора не фанатка даже самых невинных прикосновений, но и потому, что это выглядело бы… странно. Все этим вечером чертовски странно. 

– Не особо, – наконец-то шепчет она, когда начинает вновь дышать. 

И я, похоже, тоже. 

Аврора пробегается глазами по моему телу, а затем поднимается к лицу.

– У тебя грязь. – Она нерешительно протягивает руку и проводит дрожащими пальцами по линии моей челюсти. Я не шевелюсь. Замираю, как кинофильм, поставленный на паузу. Все мысли вылетают в окно, оставляя меня в беспорядке перед этой девушкой. Я тактильный до безумия и люблю прикосновения. Мои подруги Аннабель и Валери постоянно обнимают меня, а я целую их в щеку. Но то, что происходит с этой девушкой, ощущается иначе. Все кажется ярче и громче. 

– И здесь. – Аврора откашливается и указывает на мой джемпер. 

Я тяжело сглатываю и провожу рукой по волосам, слегка массируя кожу головы. Кажется, у меня начинается мигрень. 

– Я переносил мешок с землей. Видимо, испачкался. 

– Ты? – Она выгибает темную бровь. 

Я хмыкаю.

– Ты думала, что парни, которые занимаются танцами, не могут этого сделать? Шутки про лосины приветствуются. 

Мой друг Леви шутил по этому поводу до тех пор, пока действительно не стал моим другом, а не парнем, который раздражал меня до трясучки.

Аврора усмехается и покачивает головой.

– Я думала, что лорд не может этого сделать. 

– Что ж, как мы видим, может. 

Она кивает и тянется к ручке двери. 

Я наклоняюсь к заднему сиденью, чтобы вытащить из огромного букета три цветка. Видно, что они нравятся Авроре, а мне совершенно не жалко. А может, я просто хочу, чтобы она перестала быть такой колючей и напряженной. 

– Обещай мне, что не вляпаешься в неприятности. – Кончики наших пальцев соприкасаются на долю секунды, когда я вкладываю в ее руку бордовые каллы. Аврора приоткрывает губы и глубоко вздыхает. 

Я стискиваю зубы, потому что волосы на моей руке встают дыбом. Это похоже на прикосновение к глыбе льда, или, наоборот, к раскаленному углю. 

Аврора смотрит на меня, а я в ответ теряюсь в цвете ее глаз. 

Всегда ли они походили на хамелеона? Зеленые, которые то и дело меняют цвет на карий. 

– Обещаю, – тихо отзывается она и выскальзывает за дверь. 

Я смотрю ей вслед, чтобы убедиться, что она войдет в свой дом и по пути не наживет еще каких-нибудь проблем. 

Как только Аврора исчезает, с губ срывается: 

– Что, черт возьми, это было? 

Я не знаю ответа на это вопрос. 

Но когда доезжаю до усадьбы и смотрю на центральную консоль, где обычно лежит мой телефон и прочая мелочь, понимаю две вещи: во-первых, Аврора Андерсон украла мой бумажник. Во-вторых, Аврора Андерсон огромная, мать ее, проблема. 

Я прокручиваю эти воспоминания всю дорогу до дома. Они цветные и громкие, как если бы мне показывали фильм в 3D.

Еще в ту встречу с Авророй я должен был знать, что эта девушка опасна.

Для моего разума. Для моего сердца. Для моей чертовой души.

Она не из тех людей, которые уходят бесследно. Нет, Аврора буквально клеймит своим именем ваше сердце. Это больно, это жжет, и от этого не избавиться.

Я прохожу через вестибюль здания, в котором располагается мой пентхаус, и только подойдя к личному лифту, понимаю, что даже не могу в него войти. Ключ-карта осталась в моем бумажнике.

Не знаю, то ли мне смеяться, то ли кричать и проклинать эту занозу в заднице.

Чтобы окончательно сделать этот день еще хуже, чем круг ада, мой телефон начинает разрываться от уведомлений о списании с карты.

Это мелкие покупки. Такое ощущение, что Аврора оплачивает каждую пачку чипсов отдельно. Затем следует череда списаний в секс-шопе под названием «Розовый банан». А завершается это все звонком из банка о подтверждении перевода в благотворительные фонды и организации. Я даю согласие, потому что мне интересно, чем закончится эта игра.

И только когда я наконец-то добираюсь до своей двери с помощью консьержа, смотрю выписки из банка, где указаны организации, куда я так добродушно и от всего сердца пожертвовал тысячи долларов.

«Международная ассоциация по защите одиноких носков, чья пара потерялась при стирке».

«Фонд борьбы против ветра».

«Клуб недооцененных стерв».

«Общество любителей пушистых тапочек».

«Фонд помощи обиженным пледам».

«Фонд помощи людям с плохим чувством юмора».

«Фонд борьбы с монстрами под кроватью» и мое любимое «Ассоциация по защите мужчин с маленьким пенисом».

Я. Придушу. Эту. Женщину.

Однако я не могу так сильно злиться, потому что самая большая сумма пожертвована в «Молчи – мы услышим». Фонд по защите детей. Радует, что Аврора не продала свое сердце дьяволу.

Зайдя на сайт фонда, я обнаруживаю множество направлений, куда можно направить средства. Интересно, что выбрала Аврора?

Я знаю об этой девушке многое, но моих вопросов все еще нескончаемое количество. Аврора прячет все свои секреты и чувства в бутылку, закупоривает ее и не дает никому в руки. И я уверен, однажды пробка выскочит, как из шампанского, и все с шипением выльется наружу.

Следующие несколько часов я напиваюсь до беспамятства и играю на своем симуляторе в Гран Туризмо, представляя, что наконец-то обгоняю и оставляю Аврору Андерсон позади.

Глава 6

Аврора

– Сфокусируйся, Андерсон.

Мой тренер, Зак, швыряет в меня теннисным мячом, который я уронила во время упражнения на зрительно-моторную координацию. Оно помогает развить и отточить реакцию и синхронизировать движение рук и глаз. Суть в том, что мне необходимо предугадывать сторону, силу и скорость, с которой Зак решит бросить мяч.

– Я стараюсь. – Потираю плечо, куда прилетел мяч. – Будь нежнее.

– Если хочешь нежности, тебе стоит заняться другим видом спорта. Как насчет шахмат?

– Любой спорт не нежен. Не принижай шахматы. – Я собираю в корзину теннисные мячи. – Знаешь, у шахматистов очень сексуальный ум… в отличие от тебя, – добавляю шепотом.

Зак складывает свои мощные руки на груди и приподнимает темную бровь. Его черные волнистые волосы торчат в разные стороны, потому что он хватался за них каждый раз, когда я не могла правильно выполнить элементарные упражнения.

– Я все слышал. Иди-ка в парилку, дорогая.

– Не-е-ет, – стону я, падая на мат и притворяясь мертвой. Даже язык свешиваю набок. Надеюсь, Зак поверит.

– Да-а-а. – В его тоне столько злорадства, что он мог бы озвучивать какого-нибудь злодея в мультике. Джафара, например.

– Тебе не хватает попугая, который потом поймет, что ты говнюк и переметнется на мою сторону.

– Что?

Я вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

– Неважно. Тебе не быть диснееведом.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты до неприличия странная? –  Зак идет за мной в парилку. Так мы называем зал, где температура, вероятно, почти такая же, как в ядре земли. В нем располагаются беговые дорожки и другие тренажеры, на которых пилоты должны заниматься, обливаясь потом.

 Обычно в машине очень жарко, это дает огромную нагрузку на сердце и другие органы, а если учесть, что некоторые гонки проходят в таких странах, как Испания, то ты ощущаешь себя в духовой печи.

Организм пилота должен быть готов к такой нагрузке, поэтому я смиренно встаю на беговую дорожку, пока Зак прикрепляет к моей груди и рукам датчики, которые будут отслеживать мое сердцебиение и другие показатели.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты до неприличия заноза в заднице? – Отвлекаюсь разговором от неприятных ощущений на коже.

– Каждый день. – Зак подмигивает и выходит из парилки, чтобы начать наблюдать за мной орлиным взглядом через стеклянную стену.

Несмотря на то что мы с ним раньше никогда не работали и познакомились всего пару недель назад, нам достаточно комфортно. Мы определенно бесим друг друга, но наши тренировки всегда очень эффективные, а общение непринужденное. И Зак еще ни разу не ткнул меня носом в слово «женщина» и не вел себя как мудак, лапая мой зад. Что делали почти все тренера до него.

Я включаю дорожку и начинаю легкий бег, постепенно ускоряясь. Тело мгновенно покрывается тонким слоем пота, а горячий воздух обжигает легкие. У меня никогда не было головокружения в парилке, но сегодня я чувствую себя просто отвратительно. Возможно, все дело в том, что у меня была бессонница, ведь проклятый Уильям Аарон Рассел III восседал, как на кресле в определенных отделах моего головного мозга, отчего мне хотелось выйти в окно.

И да, у этого придурка есть свое собственное кресло в моей черепной коробке. Которое я давно должна вынести на помойку, а еще лучше – сжечь.

Любая встреча с этим человеком сулит мозговой штурм с долей отвращения к себе. Я закрываю глаза и продолжаю бежать, пытаясь выкинуть из головы образы прошлого вечера.

И нет, не те образы, когда он вырубил идиота с большими ушами. Это действительно было горячо, но я лучше проведу сутки в парилке, чем признаю это вслух. И не те, когда его тело слишком приятно ощущалось рядом со мной. Хотя стоит признать: эти ощущения были похожи на прикосновение к мягкому пледу, который ты то и дело поглаживаешь рукой, чтобы снять стресс. Спустя годы я все еще не понимаю, почему именно этот человек, именно этот мужчина может прикоснуться ко мне, не спровоцировав желание разодрать кожу до крови.

Возможно, потому что я ни с кем и не сближалась на таком уровне, как с ним? Нет, это бред. Я пыталась. Правда пыталась завести отношения, быть нормальной и все такое, но что-то все равно было не так. Как и всегда я выпускала иглы, выкалывая кому-нибудь глаз.

Я хотела всего этого: отношений, любви, объятий, нежных поцелуев за ухом, секса, черт возьми. Мое тело истосковалось по прикосновениям, хоть и напрочь отвергает их. Иногда у меня такое чувство, что я оголена и мне до смерти хочется надеть какую-нибудь мягкую плюшевую пижаму.

Проблема в том, что я надеваю ее, а это чувство не проходит.

И только человек, который вчера перецеловал руки всему женскому населению Англии, всегда мог сделать что-то такое своими ладонями, взглядом и своим отвратительным существованием, что утоляло какую-то странную агонию внутри меня. Даже если мое сердце каждый раз завывало от боли…

Я давно уже переболела, пережила и выбросила Лиама из своей головы. По крайней мере, мне нравится себя в этом уверять. Сила самовнушения – лучшее и одновременно худшее, что случалось с этим миром.

Вчера у нас с ним был самый длинный диалог за последние годы. Обычно мы просто игнорировали (или усердно пытались это делать) друг друга на каких-то семейных праздниках, на которых обязаны были присутствовать, чтобы Аннабель не расплакалась, а Леви не поотрывал нам руки и ноги за это.

Возможно, все дело в том, что мы не виделись больше года и нам было просто необходимо поплеваться ядом. Ошибочка: не нам, а мне. Ведь Лиам, как всегда, был окутан своими идеальными манерами и благозвучной красивой речью, от которой предательские мурашки прокатывались по моему телу снова и снова. До тех пор, пока я не прекратила разговор с его семьей и не начала наблюдать за ним со стороны, как какая-то маньячка.

Лиам улыбался так, что все женщины падали к его ногам, а он – к их рукам, оставляя на них нежные, галантные поцелуи от самого лорда. Они вели разговоры о высоком и благозвучно смеялись над какой-нибудь брошенной шуткой.

Я же всегда хохочу так, словно голодная чайка ищет себе пропитание. Я же не умею вытягивать шею, чтобы выглядеть статно, а не походить на человека с неврологией. Я же не могу изящно делать глоток шампанского, удерживая взгляд собеседника. Вероятность того, что содержимое бокала окажется в моем декольте равняется ста процентам.

Я же… не та, кто ему нужен. И никогда не была. Не была той, кто сможет быть его достоинством, а не недостатком.

Поэтому все время, что Рассел выхаживал по залу, в моем животе скручивались змеи ревности.

Я ненавижу это чувство. Презираю его. Но не могу избавиться от него.

Раньше я была простой девушкой из Бристоля. Грубиянкой в обычной одежде, на которую его мать смотрела, как на вонючую кухонную тряпку. Не имела трастового фонда, но владела в избытке плохими манерами. Сейчас я могу присутствовать на одном мероприятии с этой семьей, будучи успешной в своем деле и выглядя на миллион евро, но все равно быть недостойной. Возможно, все дело в том, что у меня все еще плохие манеры. Черт его знает. Но факт остается фактом: я могла бы стать президентом какой-нибудь страны, но все равно не была бы достойна Уильяма Аарона Рассела III.

И нет, у меня нет желания раздирать себе руки в кровь, чтобы наконец-то покорить эту гору, над которой парит фамилия «Рассел», окутанная божественным свечением и звуками церковного хора на заднем плане. Но каждый раз. Каждый долбаный раз, когда мое сердце замирает рядом с Лиамом, я вспоминаю, как почти четыре года назад мне кристально ясно дали понять, где мое место. И оно никогда не было рядом с ним.

Мне нельзя снова быть ослепленной Расселом, потому что в итоге это солнце сжигает насмерть обычных смертных, даже если иногда я до ломки костей жажду греться в его лучах.

– Пульс зашкаливает. – Зак врывается в парилку, обеспокоенно глядя на меня. – Что с тобой сегодня?

– Плохой день в аду. – Я выключаю дорожку, срываю датчики и ухожу, задыхаясь от нехватки воздуха и срывая промокшую от пота футболку.

Мне нужно что-то сделать со своей головой. Иначе я рискую провалить сезон. А Уильям Аарон Рассел III не стоит этого.

А что насчет Лиама? – шепчет бестолковое сердце.

***

Идет четвертый час съемки для бренда Натали. Я успела сменить четыре комплекта нижнего белья и четыре раза взмолиться всевышнему.

Утренняя тренировка с Заком теперь кажется раем.

– Не прикрывай рукой шрамы, ты выглядишь скованной, мы сможем это потом убрать при ретуши, – шепчет Натали, поправляя лямки лифа у меня на плечах.

Я вздрагиваю от ее холодных рук и делаю глубокий вдох, представляя, что нахожусь где-нибудь на Багамах, потягивая коктейль из кокоса.

– Прости, прости, еще чуть-чуть, – причитает она, подтягивая лямку.

Я могла бы отказаться от всего этого, но для Натали важно ее детище. А она важна для меня. Поэтому я стискиваю зубы и терплю.

Радует то, что меня касается только Натали. Я почти привыкла к ее рукам. Объятия и вовсе зачастую ощущаются приятными. Но у меня есть участки тела, которые особенно чувствительны. Шея, плечи, внутренняя поверхность бедра. И губы. Я не фанат поцелуев. Иногда кажется, я вообще не фанат всего, что приносит удовольствие и радость. Мило.

– Последние двадцать кадров. – Нат ободряюще кивает. – Ты сможешь. Помни про руки, убери их от бедер.

– Хорошо, – выдыхаю я и в миллионный раз прислушиваюсь к ее просьбе по поводу шрамов.

Это просто рефлекс. Я не контролирую свои движения. Мне просто хочется прикрыть уродство, которым я сама же себя и наградила. Нат в курсе откуда они, но не в курсе того, что за ними стоит.