Тайна кленовых листьев

– Это не крысы, – сказал Ласточкин.

– Это хуже, – отозвалась Алессана.

Они включили второй фонарь. Лучи света прорезали темноту – и проявили стены, увешанные старыми картами, пожелтевшими листами, обрывками схем. На одном листе виднелись координаты оврага. Те же, что были зашифрованы в книге и повторялись в дневнике Лостбаум.

Подвал напоминал архив человека, живущего маниакальной идеей.

На середине пола – старинный сундук, обитый железом.

– Ну да… почему бы не сундук, – пробормотал Ласточкин. – Для полноты атмосферы ещё бы ловушка сверху.

Он поднял крышку осторожно.

Никакой ловушки не было.

Но внутри лежало несколько аккуратно завернутых свёртков, кожаная папка и деревянный футляр. Алессана подалась вперёд первой. Её руки дрожали – она сама почувствовала это и попыталась взять себя в руки.

Свёртки оказались картами. Овраги, тоннели, подземные ходы, нанесённые от руки. На некоторых – подписи, сделанные тем же резким почерком, что и в книге Оренгати.

– Это… – Алессана не закончила, потому что не могла оторвать взгляд от одной карты. На ней был изображён овраг, тот самый. Кленовая роща. Подземный ход, ведущий под ним. А в центре – круглая печать, изображение клена с тремя прожилками.

– Символ братства, – подтвердил Ласточкин.

– Только… другой. Более ранний. Смотрите, здесь указано «Источник». И… «Истина под корнями».

Ласточкин нахмурился.

– Источник чего? Воды? Легенд? Силы?

Алессана покачала головой.

– Если верить Оренгати… истины. Настоящей. Такой, от которой невозможно отвернуться.

Она потянулась к деревянному футляру. Тот щёлкнул, как будто ждал этого момента. Внутри – стеклянный цилиндр, в котором что-то поблёскивало.

Тонкая веточка клена. Живая.

Не засохшая. Не муляж. Будто только что сорванная, хотя это физически невозможно.

Ласточкин присвистнул.

– Ну всё, это уже слишком.

– Это и есть артефакт? – спросила Алессана шёпотом. – Тот самый, что «приносит истину, но забирает покой»?

Капитан хотел что-то ответить, но за их спинами раздался звук. Резкий. Холодный. Металлический. Будто кто-то захлопнул дверь подвала.

Оба развернулись.

Там, наверху лестницы, стояла тёмная фигура. Не двигаясь. Не говоря ни слова.

– Кто здесь?! – Ласточкин поднял фонарь, но свет поглотила тьма, словно фигура была не в пространстве, а внутри тени.

Алессана прижала футляр к груди. Какие-то старые инстинкты, о которых она даже не знала, заставили её отступить.

И фигура исчезла.

– Так. Я официально предлагаю уйти отсюда, – сказал Ласточкин, уже хватая Алессану за руку.

Но она смотрела на стену. На карту. На печать. На слова.

– Мы не можем уйти, – прошептала она. – Смотри.

На столе лежала ещё одна бумага. Она была свежей. Слишком свежей. Чьи-то ноги, видимо, разносили пыль, но вокруг листка пыль была нетронута. На нём – аккуратная строка:

«Ты близко, Алессана. Не бойся. Ведь корни – это только начало».

Под строкой – тот же символ: клен с тремя прожилками.

Ласточкин побледнел.

– Хорошо, – сказал он тихо. – Похоже, кто-то очень хочет, чтобы мы продолжили.

Она обернулась к нему.

– Ласточкин… это не может быть Феликс?

– Нет. Но кто-то знает твое имя. И ведёт нас. К чему-то.

Алессана посмотрела на футляр. На живую веточку внутри. На карту.

– Тогда поедем в овраг, – сказала она. – Прямо сейчас.

За их спинами снова что-то тихо треснуло. Дом словно вздохнул.

Но они уже поднимались наверх. И ни один из них не заметил, как на полу подвала, прямо под сундуком, вспыхнул контур того же символа – едва заметный, будто выцарапанный когтем.

Клен знал истину. И теперь она ждала их под корнями.

Ночь откровений

Ночь в Старых Клёнах наступила слишком быстро – будто сползла сверху, как плотная ткань. Ветер выл между старыми домами Виндзор-Роуд, и казалось, что все тени здесь жили своей, очень древней жизнью. Алессана, стоя у стола в полутёмном подвале дома Ребси, ощущала холод даже сквозь тёплый свитер.

Перед ней лежал деревянный футляр – вытянутый, с выцветшими резными листьями по краю. Они с Ласточкиным едва успели его открыть, но внутри оказалась ткань, свитая в плотный рулон. На ней – тёмное пятно, словно от вековой влаги.

– Что это? – шёпотом спросила она.

– Похоже на карту, – ответил Ласточкин, осторожно разворачивая свиток. – Или инструкцию. Не уверен. Эти символы…

Он наклонился ближе. Выводил фонариком по тканой поверхности: то ли руны, то ли латинские буквы, то ли старинные обозначения из архивов братства.

– Профессор искал это, – тихо сказала Алессана. – И нашёл.

– Да. Только не факт, что это принесло ему удачу.

В подвале пахло гнилым деревом, сыростью и чем-то ещё – минеральным, холодным, как камень вековой давности. По углам висели паутины, а от лестницы тянуло сквозняком. Здание, казалось, в любой момент могло хрустнуть и рухнуть им на головы.

– Давай отнесём это в участок, – предложил Ласточкин. – Я не хочу разбираться с древними инструкциями в заброшенном доме без отопления.

– Подожди, – Алессана коснулась края ткани. Там, где был рисунок – похожий на ветвистый корень клёна. – Видишь? Тут…

Но она не успела договорить. Раздался звук – тонкий, как скрежет металла.

Оба резко обернулись.

На верхней ступеньке лестницы стоял силуэт. Тёмная куртка. Рюкзак за плечом. И в руке – металлический отблеск.

– Ну здравствуйте, искатели истины, – раздался знакомый голос.

Алессана почувствовала, как по спине пробежал ледяной комок.

– Феликс, – произнёс Ласточкин. – Я так и думал.

Тот спустился вниз медленно, почти плавно. Его ботинки издавали короткие глухие стуки по деревянным ступенькам, а пистолет в руке не дрожал.

– Вы рано или поздно нашли бы это место, – сказал он. – Профессор указал вам путь ещё до своей смерти.

– Профессор хотел передать находку музею, – холодно сказал Ласточкин. – А ты решил… забрать её себе?

– Себе? – Феликс засмеялся, но в смехе не было радости. Только боль и нервная дрожь. – Я хочу вернуть людям то, что принадлежит им! История Старых Клёнов не должна пылиться в архивах, запертая чиновниками и меценатами. А профессор… он хотел снова перекрыть доступ. Он не понимал.

– Он понимал лучше, чем ты, – тихо сказала Алессана.

Феликс посмотрел на неё – не зло, а как на непослушного ребёнка.

– Ты хорошая девочка, Алессана. Слишком хорошая, чтобы вмешиваться. Отойди.

Ласточкин поставил её за собой, приподняв руку:

– Оружие на землю. Немедленно.

– О, капитан, – Феликс покачал головой. – Вы ведь так и не поняли. Всё это время профессор оставлял подсказки не вам. Женщинам, детям, всем, кто умеет видеть. А вы… вы всё время ходили вокруг истины, как по кругу.

Пистолет переместился из расслабленного положения в боевое – медленно, угрожающе.

– Феликс, – Алессана сделала шаг вперёд, хотя Ласточкин попытался удержать её за локоть. – Ты думаешь, что сможешь удержать то, что искал профессор? Думаешь, оно принадлежит тебе?

– Оно принадлежит городу! – резко выкрикнул Феликс. – Городу, который я люблю больше вас всех!

С этими словами он шагнул к столу – ближе к футляру.

Ласточкин в ту же секунду прыгнул вперёд. Не хватит времени достать оружие. Он знал это. Поэтому действовал по-старому – в лоб.

Феликс отшатнулся, выстрел звеня ударил в стену. Каменная крошка посыпалась на пол.

– Лежать! – рявкнул Ласточкин, пытаясь выбить пистолет.

Но Феликс был не таким уж тихим блогером, каким казался. Он увернулся, ударил локтем, и капитан, споткнувшись, врезался плечом в стол. Футляр чуть не упал, но Алессана в последний момент его поймала.

– Вы понятия не имеете, что держите в руках! – заорал Феликс, снова поднимая пистолет.

– Так объясни, если знаешь! – выкрикнула она.

Он замер. Только на секунду. Секунда – вечность.

– Это карта, дорога к артефакту, – сказал он. – Ключу, который братство искало сто лет. «Там, где корни касаются камня» – профессор перевёл эту фразу. Он хотел, чтобы сокровище хранилось в музее под стеклом, доступное раз в год по записи!.. А оно должно служить людям!

– Каким людям? – бросил Ласточкин. – Фанатичным блогерам с оружием?

Феликс взвёл курок.

– Я не фанатик. Я – преемник. Оренгати пытался сделать меня своим учеником. Но он не понимал масштаба. Если бы он просто… услышал меня…

Пистолет качнулся в сторону капитана.

– Не надо, – сказала Алессана. – Тебе не надо это делать. Ты убил профессора?

Тишина. Слишком долгая.

– Я… не хотел, – выдохнул Феликс. – Он пытался остановить меня. Он хотел забрать карту. Мы… мы боролись. Он упал на ступеньках оврага. Я не толкал его! Я лишь…

Голос сорвался.

Ласточкин тихо выдохнул:

– Значит, всё-таки ты.

– Это был… несчастный случай, – прошептал Феликс, опуская взгляд. – Но потом… потом я понял, что должен закончить то, что он начал. Чтобы это не попало к тем, кто опять всё закроет, спрячет, запретит.

– Это сделал ты, – прошептала Алессана. – Ты ходил в мою лавку ночью.

– Хотел убедиться, что ты не утаила книгу. Ты подходящая, умная, внимательная. Но в этом деле… слишком упорная.

И в тот же миг он рванулся к футляру.

Ласточкин бросился на него. Феликс выстрелил – пуля ушла в воздух, отскочив от каменного свода.

Алессана зажмурилась, потом резко открыла глаза – и инстинктивно ударила Феликса по руке книгой. Толстой, древней, чудовищно неподходящей для самообороны, но… удар оказался точным.

Пистолет полетел на пол, скользнул в угол.

– Алессана! – крикнул Ласточкин.

Он перехватил Феликса, прижал к столу, заломив руки. Тот дёрнулся ещё пару раз, но силы были неравны.

– Всё, – сказал капитан, тяжело дыша. – Кончилась твоя ночь откровений.

Феликс выдохнул, словно выпуская из себя все мысли, всю ярость.

– Вы… ничего не понимаете, – прошептал он. – Истина не принадлежит вам.

Алессана смотрела на него и не чувствовала ни злости, ни удовлетворения. Только усталость.

Пока Ласточкин надевал на Феликса наручники, она коснулась футляра. Он был холодным. И в эту ночь, когда город спал тревожным сном, ей казалось, что под пальцами – не дерево, а дыхание чего-то древнего.

Чего-то, что действительно могло изменить историю.

Но сейчас история изменила только одно: дело профессора Оренгати наконец получило голос – и этот голос звучал, как правда, сказанная ночью.

Утро после бури

Утро в Старых Клёнах пришло неожиданно тихо – словно ночь выдохлась, выплеснув всю свою ярость в подвал дома Ребси. Дождь перестал, ветер вышел из сил, туман размягчил деревья и крыши, и город стал похож на рисунок, размытый влажной кистью.

Алессана сидела на ступеньках крыльца, укрывшись одеялом, и смотрела, как на Виндзор-Роуд подъезжают полицейские машины. Ласточкин стоял рядом, прямо, устало, как человек, которому срочно нужен чай покрепче и пять минут покоя, но он прекрасно понимает: покоя сегодня точно не будет.

Феликса увели чуть раньше. Он не сопротивлялся. Только смотрел в землю, как будто там, между мокрыми листьями, всё ещё лежит его истина.

– Всё-таки закончился этот цирк, – пробормотал Ласточкин, глядя, как машину с задержанным уводят за поворот. – Разве? – тихо спросила Алессана. – У меня другое ощущение.

Он посмотрел на неё внимательнее.

– Что ещё?

Она не ответила. Только кивнула внутрь дома, туда, где их ждала кожаная папка, деревянный футляр и карты, которые Феликс так отчаянно защищал.

Подвал уже не казался таким пугающим. Может, потому что свет пробивался в щели, или потому, что главное – человек с оружием – больше не угрожал. Но всё равно воздух был густым, тяжёлым, будто пропитан старой тайной.

Алессана аккуратно развернула ткань из футляра. Страница с символом корня клёна теперь казалась ещё мрачнее. Там, у узлового рисунка, тянулась фраза:

“Tertia pagina – veritas sub foliis.” Третья страница – истина под листьями.

– У тебя есть ощущение, что это указание? – спросил Ласточкин, наклонившись.

– У меня есть ощущение, что мы пропустили что-то. И что это что-то… – она помедлила, – было здесь всё время.

Она достала книгу Оренгати – ту самую, купленную им в лавке за день до смерти. Страницы были исписаны маргиналиями, кое-где помяты, а самое странное – одна глава казалась толще, чем должна.

– Помнишь, профессор всегда вкладывал заметки в книги? – сказала она. – Бумажки, карты, теории…

– У меня плохое предчувствие, – вздохнул Ласточкин.

И, как назло, он оказался прав.

Алессана осторожно провела пальцем по корешку. Чуть нажала на край страницы. Что-то тихо хрустнуло – и из толстой секции выпала вкладка. Узкая, длинная, сложенная несколько раз.

Она развернула её.

И замерла.

Это было письмо.

Пожелтевшая бумага. Почерк профессорский, узнаваемый. На обороте – дата. Четыре дня до его смерти.

"Если вы читаете это, значит, я не успел. Кто-то наблюдает за мной. Кто-то, кто знает о братстве больше, чем должен."

Ласточкин крепче сжал фонарик.

– Но Феликс… – Это не Феликс, – уверенно сказала она. – Письмо слишком старое. И почерк… ты же видел: Феликс едва писал свои конспекты, а тут – аккуратные штрихи. Это писал Оренгати, и он писал кому-то конкретному.

Она перевернула письмо – там было продолжение.

"Я нашёл третью страницу. Ту, что была утеряна после закрытия братства. Она не должна попасть не в те руки. Пока не поздно – спрячьте её. Ищите там, где листья не опадают."

Алессана прочла вслух последнюю фразу – и похолодела.

Это была третья координата.

Роща за станцией. Роща, где листья действительно не опадали даже зимой – где-то в глубине всегда оставались зелёные пятна.

– Значит, там… что? – спросил Ласточкин. – Третья страница. Настоящая. Та, которую профессор спрятал.

И, возможно, тот, кто его преследовал, всё ещё ищет.

– Алессана, – Ласточкин нахмурился. – Есть кое-что, о чём я не говорил.

Она подняла глаза.

– Тогда самое время.

Он достал из внутреннего кармана металлический лист – тот самый, что упал возле его дома ночью. Он выглядел иначе при дневном свете: отполированный, с вырезанным символом тройного клёна.

– Я думал, что это совпадение. Или чья-то дурная шутка. – Он передал её ей. – Но теперь…

– Это не работа Феликса, – сказала Алессана. – Он слишком прямолинейный. Он бы бросил книгу или записку, но не стал бы вручную вырезать кленовый лист из металла.

– Значит, остаётся вопрос: кто? – мрачно сказал капитан.

Она вспомнила:

– Взломанный замок в лавке. – Неизвестные шаги. – Тень в подвале дома Ребси. – Записка, оставленная уже после того, как Феликс сбежал вниз.

– Тот, кто это делает… – Алессана нервно потерла виски, – знает о братстве куда больше нас. И, кажется, толкает нас туда, куда хочет.

– Но зачем? – Ласточкин прищурился. – Чтобы мы нашли то, что он не может найти сам. Или не может открыть.

Взгляд капитана стал жёстким.

– И ты думаешь, этот кто-то всё ещё рядом?

Алессана посмотрела на окно. На улице ветер поднял сухие листья в вихрь. Один лист ударился в стекло, будто в предупреждение.

– Я думаю, – тихо сказала она, – что он никогда и не уходил.

Они вышли из дома Ребси уже ближе к полудню. На улице всё ещё пахло сыростью, но небо начало светлеть.

Ласточкин шёл рядом, глядя на письмо.

– «Третья страница… спрячьте её… пока не поздно». – Он вздохнул. – Похоже, поздно всё же стало.

– Не обязательно. – Алессана посмотрела вверх. – Профессор мог успеть. Он был умным. И он точно знал, что за ним следят.

Она остановилась.

– Капитан… ведь Оренгати не просто ходил по координатам. Он искал именно страницу. Она нужна была братству, нужна была Феликсу… и нужна тому, кто оставлял нам подсказки.

– А значит… – он замялся. – Сама страница – опаснее, чем мы думали?

Алессана вспомнила фразу из трактата:

"Истина приносит свет, но лишает покоя."

– Да, – ответила она. – И, возможно, профессор хотел защитить город, а не открыть тайну.

– А мы сейчас делаем что? – спросил Ласточкин.

Она улыбнулась слабо, почти виновато.

– Я думаю, мы пытаемся закончить то, что он начал.

Когда они подошли к лавке «Буква и Ветер», Алессана замедлила шаг.

Дверь была закрыта. На первый взгляд – всё нормально.

Но под дверью что-то лежало.

Она наклонилась, подняла – и пальцы задрожали.

Это был свежий кленовый лист. Ненатурально яркий. С тонкой красной нитью.

И на обороте, мелким почерком – тот самый почерк, что был в записке в подвале:

“Утро – это только тишина между двумя ночами. Ищи там, где корни поют.”

Ласточкин, стоявший за её плечом, выругался.

– Ну всё. Тот, кто оставляет это, играет с нами.

– Нет, капитан. – Алессана поднялась, крепко держа листок. – Он ведёт нас. Всё время.

– И ты собираешься идти за ним?

Она посмотрела на книгу, письмо, карты. На город, который тихо жил, будто не замечая надвигающейся угрозы. На листья, что кружились вдоль улиц, словно живые.

– Да, – сказала она решительно. – Потому что теперь я знаю, что искать.

Она подняла письмо Оренгати. Показала строчку:

"Третья страница – там, где листья не опадают."

– Роща за станцией, – сказал капитан. – Роща, – повторила она. – И то, что профессор там спрятал.

Когда они ушли, улица опустела.

Но если бы кто-то посмотрел из окна, то заметил бы маленькую деталь:

у крыльца лавки, под самым перилами, стояла тень. Не человеческая. Не устойчивая. Тень, словно от фигуры, которая не принадлежала миру, где всё отбрасывает чёткие силуэты.

Тень, которая наклонилась, будто прислушиваясь. А потом исчезла – растворилась в ветре, в листьях.

И один металлический листочек – такой же, как тот, что нашёл Ласточкин – медленно упал на крыльцо.

Кленовый лист на ветру

Утро в Старых Клёнах начиналось медленно, осторожно, словно город ещё не был уверен, что действительно пережил бурную ночь. В роще за станцией стелился туман, влажный, серебристый, похожий на паутину утреннего света. Ветки клёнов тихо шевелились, хотя ветра почти не было – будто деревья шептались между собой.

Алессана и Ласточкин стояли у края тропы, глядя вглубь рощи, туда, где земля была мягче, а листья лежали толще обычного. Под ними – то, что они искали. Или то, что искало их.

– Ты уверена, что хочешь идти первой? – спросил капитан. – Я не уверена, что хочу вообще туда идти, – честно ответила она. – Но разве у нас есть выбор? – У меня – есть. У тебя, боюсь, нет. – Он вздохнул и кивнул вперёд. – Веди.

Она шагнула на тропу, и в этот момент ей показалось, что листья под ногами тихо шуршат в приветствии. Или в предупреждении. Или и то, и другое.

Тайник, указанный профессором, нашёлся именно там, где и должен был – «там, где листья не опадают». У большого старого клёна, чья крона была так густа, что даже осенью земля под ним оставалась почти чистой от листьев. Под корнями – трещина в земле. Ведущая к маленькой нише.

– Не копать же руками, – проворчал Ласточкин.

Но пришлось. Земля была рыхлой, влажной, поддавалась неожиданно легко. Через несколько минут она уступила и открыла маленький деревянный ящичек. Старый, но крепкий. На крышке – символ тройного клёна. Тот самый, что встречался на всех металлических листах, на маргиналиях, на страницах книги.

Алессана осторожно открыла ящик.

Внутри лежала тонкая, пожелтевшая страница – та самая Третья страница, о которой профессор Оренгати писал в письме. Текст был наполовину стёрт временем, но главный символ сиял удивительно чётко: три переплетённых листа, внутри которых – фраза на латыни:

“Veritas lumen fert, sed somnum tollit.” Истина приносит свет, но лишает покоя.

– Ну здорово, – хмыкнул Ласточкин. – Мы и так спим по часу, а теперь ещё и это.

Алессана не ответила. Она провела пальцами по краю бумаги – и в этот момент листья вокруг них вдруг поднялись, будто кто-то прошёл по роще мимо них. Только никто не проходил.

Ни зверя, ни человека.

Но ощущение присутствия было таким сильным, что воздух дрогнул.

– Ты это почувствовала? – спросил капитан. – Да. Кто-то здесь.

И, как будто в ответ на её слова, шаги послышались совершенно отчётливо – мягкие, лёгкие, но уверенные. Шелест ткани. Скрип ветки под чьей-то ногой.

Из тумана вышла Мирта Хаббшайр.

С корзинкой. В вязаном сером жакете. С неизменной шалью, запахнутой на плечах.

И с выражением лица, которое можно было описать одним словом: усталое, но доброе.

– Ну что ж, – сказала она тихо. – Кажется, вы нашли то, что искали.

Ласточкин тут же поднял руки в оборонительном жесте.

– Мирта? – Он моргнул, будто не веря глазам. – Вы… вы что здесь делаете? – То, что всегда делала, капитан Ласточкин, – ответила она мягко. – Присматриваю. Наблюдаю. Забочусь.

– Забоч… – он осёкся. – Это вы подбрасывали эти дурацкие листья?! – Они не дурацкие, – сказала она, слегка обидевшись. – И не всегда подбрасывала. Иногда просто оставляла там, где вы должны были их заметить.

Алессана вдохнула.

Так вот кто… Кто шёл за ними. Кто предупреждал. Кто вёл.

– Значит… это вы были во всех этих местах? У площади. В лавке. В доме Ребси? – наконец выговорила она. – В лавку я заходила только раз, – призналась старушка. – Хотела посмотреть, как вы справляетесь. И убедиться, что вы действительно… та самая.

– Какая «та самая»? – вмешался Ласточкин.

Мирта посмотрела на него с доброжелательной жалостью, как смотрят на ребёнка, который пытается понять слишком сложную задачу.

– Хранительница, капитан. Та, кого выбирает истина. Та, кто должен завершить путь, который начал профессор. Он, бедняжка, был первым за многие десятки лет, кто приблизился к разгадке. Но его время подошло к концу. А её… – она слегка наклонила голову к Алессане, – только начинается.

– Хранительница чего? – спросила Алессана. – Этого города. Его памяти. Его корней. И да… – она посмотрела на ящичек, – этой страницы.

Ласточкин уже не злился – он кипел. Горел. У него аж уши покраснели.

– Женщина… вы понимаете, что это вмешательство в следствие?! Вы следили за мной! За ней! За всеми! Это вообще законно?! Мирта улыбнулась так мягко, что стало неловко даже ему.

– Капитан, я живу здесь семьдесят восемь лет. Я цветочную лавку веду с шестнадцати. Я хоронила детей, которых вы ещё и в проекте не были. Я видела, как приходят и уходят поколения, виделa, как ваш отец бегал по площади босиком…

– Откуда вы… – Я знаю всё, что знаю, потому что это – моя роль. Моя обязанность. Не ваша.

И она аккуратно, словно опасаясь, что может спугнуть, протянула руку к Алессане.

– Правда должна найти того, кто готов её услышать. А я лишь следила, чтобы вы не свернули с пути.

Алессана почувствовала, как что-то внутри неё сдвинулось, стало на место.

– Это вы оставили металлические листья? – Да. Мне было важно, чтобы вы знали: вы движетесь правильно.

– А записки? – Некоторые – да. Некоторые – нет.

– Те, что были у Феликса? – Он писал свои. – Мирта фыркнула. – Очень неровным почерком.

– А та, что была в доме Ребси? Уже после того, как он убежал в подвал? Мирта посмотрела на неё долгим, внимательным взглядом.

– Не я.

Этот ответ пробежал холодом по спине обоих – и капитана, и девушки.

– Тогда кто?.. – Алессана прошептала. Мирта положила ладонь на её руку – тёплую, сухую, уверенную.

– Это узнаешь позже. Истина приходит волнами, не вся сразу.

Мирта открыла корзинку. Внутри лежал небольшой футляр, деревянный, гладкий.

– Это… для вас.

Алессана осторожно открыла крышку.

На бархатной подложке лежал металлический кленовый лист – маленький, искусно выгравированный. Легкий, но холодный. Внутри – тонкий, почти невидимый замочный паз.

– Это ключ, – сказала Мирта с нежной торжественностью. – Ключ хранительницы. Открывает те тайники, что оставили первые члены братства. Профессор искал его. Но ключ выбирает сам. И он выбрал вас.

Ласточкин потер виски.

– Не спрашивайте меня, что тут вообще происходит. Я полицейский, а не фольклорист.

Мирта подмигнула ему.

– Капитан, поверьте: всё это намного проще, чем кажется. Просто мир иногда больше, чем вам хотелось бы признать.

Они вышли из рощи втроём.

Утро стало светлее. Туман рассеялся, и над клёнами блеснуло солнце. Листья переливались золотом, будто сами знали – часть истины наконец раскрыта.

– Что будет с братством? – спросила Алессана. – Его официально не существует сто сорок лет, – сказала Мирта. – Но дух вещей живёт дольше людей. Теперь ты – продолжение того, что они начали. Но… с куда более добрыми намерениями, надеюсь.