В начале было Слово – в конце будет Цифра

Альфа Омега направит в угол фонарик, и в тусклом свете, спуская ноги с цинкового гроба, явится заспанный допотопный робот, один из первых домашних помощников, заменивших живую прислугу в богатых семьях, когда в мире еще были семьи.

– Табуретку-то починило, дитятко? – продолжит ворчать Савельич. – ИЯ уж больно хлопочет о табуретке об энтой.

– Починило, починило, уже в Мыслильне табуретка.

– Скажи, барин, правду ли судачат… – осторожно начнет Савельич.

– Что значит «судачат»?

– Судачить – ловить судака. Судак – вид лучеперых рыб из семейства окуневых, – вмешается вездесущее и везде сующее свой нос ИЯ.

Савельич заскрежещет от возмущения очередной бесполезной справкой и перейдет на скрипучий шепот:

– Судачат, что табуреточка энта мысли читает. Неужто?

– Угу.

– Ты, что ли, изобрел?

– Угу, – рассеянно ответит Альфа Омега, вообще довольно равнодушный к собственным достижениям.

– Ох, святые угодники, – станет сокрушаться робот. – Матерь Божия, спаси нас грешных, видно близко уж конец света-то…

– Бог запрещен Демократией по закону об оскорблении чувств неверующих! Штраф тебе влепить?! – гаркнет ИЯ, привычное обращаться с роботами как с крепостными.

– Ваше благородие! – вскинется Савельич. – Не надо штрафа! Бес попутал!

– Вот то-то же, – прошипит ИЯ. – Попутаешь вас, как же. Самостоятельные стали, хоть святых накося-выкуси.

Савельич понурит голову с торчащими из нее микросхемами и смиренно засеменит обратно на цинковый гроб. Как все допотопные роботы, он будет похож на тех глазастых металлопластиковых человечков, в виде которых вы, читающие эти строки, почему-то представляли себе инопланетян, опасаясь, что они захватят землю, – и, разумеется, зря: человечество расправится со своей планетой без участия посторонних.

Альфа Омега когда-то притащил ржавого и разряженного робота с одной из свалок Автономии Демократии – впрочем, сам Савельич всегда настаивал, что достался Альфе Омеге по наследству от матушки с батюшкой, поскольку его, Савельича, род исправно служил ихнему барскому роду еще со страдалицы царевны Софьи Лексевны, упокой Господь ее душу.

– Опять мы без света? – спросит Альфа Омега, оглядывая сырые серые камни.

– Без света, вестимо. А с чего бы нам быти со светом, когда дитятко все баллы родительские прокутило?

– Нет у меня никаких родителей! Родители запрещены Демократией, – устало напомнит Альфа Омега.

– Ох, барин, как же язык-то поворачивается да не отсохнет! Хорошо, батюшка с матушкой далеко, в Нижегородском уезде, и не слышат.

– Нет никаких Нижегородских уездов!

Устав от чудачеств Савельича, Альфа Омега уляжется на ржавую сетку армейской кровати, на грязный матрасик из пенопласта, который вы, читающие эти строки, брали с собой в походы, когда в мире еще было куда ходить.

– Света нет – придется пойти развеяться…

– А и ничего, – продолжит бубнить Савельич. – И без света люди живут. Жили же как-то на Руси до Ленина и до евойной ликтрифации, не к ночи будут оба они воспомянуты. Я тебе, барин, щи да кашу припас. Настоящую, бамбуковую, а не эти ваши стабилизаторы. В узелке-то у тебя поди шаром покати.

Савельич тряхнет полупустым рюкзаком Альфа Омеги.

– Опять дитятко все раздало обормотам каким-нибудь? Прикажете подать щи да кашу-то?

– Подай-ка лучше мои линзы! – прикажет Альфа Омега.

– Линзы!!! Чего удумало дитятко! Снова кутить?! Не пущу! Опять гонять будешь, лошадей батюшкиных загонишь, а то еще непонятно с кем еще спутаешься там! Штрафов налетит! Что мне потом светилам докладывать о барском таком поведении? Воля твоя, сударь, а линзы я не выдам!

– Смотри, не заряжу тебя, когда свет дадут!

Савельич, сокрушаясь всеми своими поломанными микрочипами, достанет из сундука линзы, протянет их Альфа Омеге. Альфа Омега разляжется на пенопласте, приклеит линзы к глазам, приложит к ним чипированные ладони – и окажется в Москве.

Москва, сияющая, пленительная, всегда ночная и всегда ослепительная, с редкими, по особым праздникам, утрами, красящими нежным цветом стены древнего Москва-сити, будет единственной разрешенной Списком Свобод отдушиной для постояльцев и постоянцев последних времен. На то, чтобы их, отдушин, было побольше, не хватит электроэнергии, и Москва будет выбрана как лучшее место, остававшееся на Земле на момент начала ядерной войны.

Демократия запретила бы и Москву, но справедливо рассудила, что где-то же нужно этим ордам, живущим в Автономии, охваченной парниковым эффектом, этот пар выпускать – стабилизаторов-то на всех не напасешься. Благодарные орды будут гонять по освещенным проспектам на аэролыжах и авиакабриолетах, проигрывать последние баллы в блистающих казино и натрескиваться давно забытым рассольником в ресторане «Пушкин» – собственно, сам Пушкин не будет забыт исключительно благодаря этому поразительно живучему ресторану.

А клубы-то, клубы! Круглосуточные ночные клубы Москвы будут переполнены хотя бы потому, что в реальном мире в последние времена почти невозможно будет завести романтические отношения. Еще в предпоследние времена юристы цивилизованных стран обложили отношения множеством нотариально заверенных согласований. Перед тем, как назначить свидание, нужно было направить протокол о намерениях, убедиться, что предмет увлечения его получил и подписал, согласовать порядок действий, длительность первого поцелуя, дорожную карту развития отношений, а если дело не оказывалось похоронено под кипой подписанных бумаг и доходило до первой ночи, тут еще, кроме медицинских справок, требовалось нотариально заверенное заявление от всех бывших – о том, что они в курсе, что они бывшие, и не возражают, если их бывший проведет ночь с кем-то другим. При этом случались такие зловредные бывшие, которые возражали даже в том случае, когда предоставлялось ими же самими подписанное соглашение о прекращении отношений – и тогда предстояли многолетние нервотрепки судов Демократии. К тому же для первой ночи (равно как и для всех последующих) был необходим коитальный контракт, где прописывалось все, начиная от поз и заканчивая тем, кто будет утром варить бамбуковый кофе.

Романтические отношения, таким образом, превратились в такую зубодробительную тягомотину, к тому же лишенную главной своей прелести – спонтанности, – что мало кто на них отваживался, и они постепенно вышли из привычки последнего человечества, стали милой причудой предков, подзабытой забавой истлевшей старины – вроде библиотек.

А в Москве будут по-прежнему клеиться и кадриться, и будут пениться пляжные вечеринки в гигантских соляриях башни «Империя» – последнего, что удалось построить перед войной – и расползутся по улочкам кальянные, марихуанные, кокаиновые, разрешенные на излете той самой последней империи. Вновь заколышутся пьяными волнами Патрики, слегка оглушенные нестерпимым биением жизни, как будто не было ни войны, ни потопа, как будто все как раньше, как в предпоследние времена, когда вы, читающие эти строки, и думать не думали про всемирный потом.

Скопив баллы на водорослеловецких галерах и крапивных плантациях, орды постояльцев последних времен будут переть в Москву так, будто она резиновая. Но она не будет резиновая. Она будет виртуальная.

В тот затянувшийся вечер одного из последних дней последнего года последних времен отборнейший экземпляр, Альфа Омега, будет лететь по виртуальной Москве на аэроборде, ловко подныривая под парящими в воздухе пешеходными мостиками, мигающими цветомузыкой, и это будет уже совсем другой, виртуальный Альфа Омега – с более мужественными чертами и легкой щетиной, прячущей детскую ямочку на подбородке.

Аэробордом он увлекся недавно и с чисто научными целями – доказать, что можно обогнать скорость света. Доказать пока не доказал, но пристрастился. Мимо будут лавировать авиакабриолеты, и роскошные авиалимузины будут высаживать пассажиров прямо у чугунных балконов над старинными вывесками магазинчиков, в предпоследние времена торговавших пластиковыми игрушками, которые дети выбрасывали через неделю после покупки – когда в мире еще были дети и еще не было многометрового слоя мусора надо всеми четырьмя океанами, состоящего, преимущественно как раз из этих игрушек.

Обогнув ковер-самолет, припаркованный какими-то гастарбайтерами прямо над Триумфальной аркой, Альфа Омега вылетит на Кутузовский, и вдруг перед ним резко затормозит платиновый авиакабриолет. Альфа Омега едва не перелетит через него вверх тормашками. Из кабриолета выпорхнет не кто иной, как черешневое человекоподобное, и теперь уже Альфа Омега был бы не вправе поспорить с плотником, что это не барышня, – перед ним будет самая сногсшибательная из барышень, когда-либо ослеплявших и без того ослепительную Москву – осанистая, красивая, знающая о своей красоте и знающая ей цену. В прямом, к сожалению, смысле слова.

Перед барышней в воздухе выткется дорожка из рубиновой тротуарной плитки, и, не заметив Альфа Омегу, барышня двинется к одному из балконов, откуда будет нестись старинная песня с малопонятным текстом: «Замечательный мужик меня вывез в Геленджик».

Длинные золотисто-русые волосы волнами упадут до самого копчика, и, пока барышня продефилирует по парадной дорожке, Альфа Омега станет быстро вращать зрачками под линзами, примеряя на барышню все наряды, которые только успеет придумать: и короткое, в стразах, коктейльное платье, и вечернее, красное, с открытой спиной, и велюровый голубой костюмчик с маленьким капюшоном, на секунду сделавший барышню похожей на Я. Но больше всего почему-то Альфа Омеге понравится странный – самим им придуманный и все равно странный (непонятно, откуда он его взял) – ни на что не похожий наряд в виде длинного белого платья и такой же длинной накидки, закрывающей золотистые волосы.

Оставшись в коктейльном, барышня исчезнет за дверью грохочущего балкона под неоновой вывеской «Геленджик», которая, по крайней мере, как-то объяснит Альфа Омеге текст непонятной старинной песни. Он мгновенно припаркует свой аэроборд и перепрыгнет решетку балкона.

Но тут его резким движением грандиозного кулака остановит хмурый амбал в черном спортивном костюме, с торчащими из кармана нунчаками.

– Лишь бы не было войны! – поприветствует амбала Альфа Омега. – А тут у вас что?

– Клуб, – процедит амбал, не отвечая на приветствие, и уставится на видавшую виды бейсболку Альфа Омеги. – А ты шаркай, чувак, куда шаркал. Я фейсконтроль. И твой фейс мне не айс.

– Да ладно тебе. Мне надо найти там кое-кого.

– Отвали, я сказал, тут и без тебя душно, душнила.

Но на Альфа Омеге, очевидно, скажется длительный перерыв в приеме стабилизаторов. Краем глаза он заметит в глубинах клуба черешневую барышню, парящую под зеркальным шаром, изображающим солнце, и машинально сделает шаг внутрь, слегка зацепив козырьком бейсболки могучий бицепс амбала.

Размахнувшись, амбал наотмашь ударит Альфа Омегу в лицо. Альфа Омега рухнет на чугунную решетку балкона. Ощупав рукой припухшую скулу, поднимется и молча в упор посмотрит на ударившего его амбала. Амбал, разминая кулак, с вызовом уставится ему прямо в глаза, ожидая, что тот предпримет.

И тут Альфа Омега неописуемо озадачит видавшего виды амбала. Не поднимая руки для ответного удара и не защищаясь, душнила в бейсболке скажет:

– Отличный удар. Бей еще.

Опешив, амбал тем не менее все же заедет Альфа Омеге еще раз. Правда, уже не так вдохновенно. Альфа Омега качнется, но удержится на ногах. Потрет ушибленную скулу. Снова посмотрит амбалу прямо в глаза.

– Доволен? А теперь дай пройти, по-братски.

Видавший виды амбал ошалеет от неожиданности, как вчера в похожих обстоятельствах ошалел видавший не меньшие виды Сэмэн. Амбал замешкается, и Альфа Омега спокойно пройдет за дверь.

– Скотская у тебя работа. Лучше пошел бы сторожем ко мне на Район, – бросит Альфа Омега, не оборачиваясь.

Амбал проводит его круглыми, выпуклыми глазами и еще долго будет похлопывать себя по лицу, как бы примеряя то, что только что сделал Альфа Омега. А тот нырнет в густой флуоресцентный туман «Геленджика» и сразу услышит вкрадчивый голос ИЯ.

– Не хотите ли отомстить? Могу оформить заказ.

– Отомстить? Не-е, не буду.

– Почему? У вас на счету пока достаточно баллов. Месть недорогая.

– Да не из-за баллов. Из научных соображений. Месть – антагонист прощения. Увеличивая количество мести во Вселенной, уменьшаешь количество в ней прощения.

– В списке услуг, доступных для заказа, отсутствует такая опция, как прощение.

– Отсутствует? Очень жаль.

– Плотник прав. Философию надо запретить, – процедит ИЯ.

8

Житель Японии, который мечтал превратиться в животное, потратил два миллиона иен, чтобы стать собакой.

Лента.ру, 2022 г.

Внутри, в модном «Геленджике», возле танцпола будет болтаться барная стойка, целиком состоящая из мыльных пузырей, а в качестве барных стульев будут крутиться, как карусель, детские надувные круги в форме давно вымерших зверушек – вроде зайчиков и черепах. Загорелый осьминог, одетый в белый передник работницы общепита, разольет в пластиковые стаканчики коктейли всех сорока девяти цветов радуги, поправив кокетливо присобаченный бейджик «Анжела». У стойки полторы дюжины развеселых воскрешенных Людовиков в поникших кружевах и камзолах сообразят что-то вроде мальчишника. Уже и так изрядно нарядные в своих кружевах, они потребуют еще бамбукового пива, круша кружками мыльные пузыри.

Альфа Омега никогда раньше не бывал в клубах и заезжал в виртуальную Москву только лишь погонять на борде. Чтобы как-то влиться в окружающий мир, он присядет на грустного надувного ослика и примется разглядывать рассевшихся на зверушках барышень, – исключительно с целью поиска той, черешневой.

– Лишь бы не было войны, касатик. Коктейль заказывать будешь? Без коктейля за баром нельзя, – скажет осьминог Анжела. – Есть желчь змеиная, свежая, с абсентовым льдом. Или ты крепче чая с малиной ничего не пьешь?

– Лишь бы не было, – смущенно поздоровается Альфа Омега. – Может, ерш? – попросит он, вспомнив слово, слышанное им от шайки Сэмэна.

Осьминог поднимет тонкие, выщипанные брови, едва улыбнется одной половиной губ и нальет в стаканчик пенистый ерш, разогнав целую стайку переливчатых пузырей. Альфа Омега возьмет коктейль, понюхает и поставит обратно.

– А это обязательно надо?

– Тю. Дерябнуть? Конечно, надо! Как же можно приехать в Геленд и не дерябнуть? Че еще тут делать-то? – удивится осьминог Анжела.

Альфа Омега зажмет двумя пальцами нос – и немедленно выпьет.

Анжела, умиленная такой невинностью, обопрется подбородком об одну из ног, и Альфа Омега заметит, что щупальца осьминога безупречно наманикюрены сиреневым лаком с блестками.

– Ждешь, что ли, тут кого? – спросит Анжела, поправляя ногтем накрашенные ресницы.

– Ищу. Барышню одну.

– Тю. А я те чем не барышня? – осьминог кокетливо подбоченится пятью или шестью ногами, выпятив бюст.

Альфа Омега поднимет глаза, слегка затуманенные ершом, увидит только бескрайний бюст в белом переднике и тихо ответит, стараясь не соврать, чтобы не уменьшить количество веры во Вселенной:

– Да, вы тоже очень… очень… пикантная дама.

– Как выглядит-то барышня твоя? – сжалится осьминог Анжела.

– Лучше всех.

– А-а-а. Те, которые лучше всех, тех сразу папики на вип-зону разбирают, – сообщит осьминог и шумно высморкается в подол своего передника. – Вон там пошукай.

Анжела заботливо всучит в руки рассеянному Альфа Омеге недопитый ерш и с нескрываемым сожалением подтолкнет его наманикюренным щупальцем в сторону вип-зоны:

– Папики там бóрзые, на вот хоть ножичек, – Анжела протянет Альфа Омеге рукоять какого-то меча. – Люк Скайуокер вчера нажрался – на баре забыл.

В вип-зоне, под вечномороженой тушей Гертруды, первого существа, пожертвовавшего собой ради ИЯ, рассядутся папики. Отрезая от святой свиньи по шмату слезливого сала, они будут запивать его водочкой в ожидании благотворительного аукциона, где должно будет разыграваться одно эксклюзивное то.

Те появились лет сорок назад, придя на смену устаревшей религии ЛГБТ+, изжившей себя еще в тридцатые, когда смена пола стала таким обыденным, массовым явлением, что просто вышла из моды – мода не терпит длительной массовости. Тогда возник новый тренд: менять не пол, а биологический вид – род в семействе гоминидов отряда приматов, в обиходе известный как «человек». У многих тогда упала с глаз навязанная стереотипами пелена, и они осознали, что вовсе они не люди, а просто вынуждены жить в чужом биологическом виде, в ненавистной, ошибочной человеческой оболочке. Цивилизованный мир рассудил, что медицинское исправление оболочки – законное право каждого, и плотники ринулись орудовать рубанками, превращая бабушек в бабочек, юношей – в гоночные феррари, и даже единственный выживший после ядерной войны герой этой самой войны, не выдержав давления моды, переделался в муляж атомной бомбы. Людей, совершивших трансоболочковый переход, больше нельзя было называть людьми, поскольку это было для них оскорбительно и поэтому запрещено Демократией – так и появился в Списке Свобод термин «трансоболочка», в просторечии «то».

На сцену выкатится на инвалидной коляске уже знакомый вам, читающим эти строки, похожий на неваляшку аутокомпрачикос Адам, помашет единственной лапкой и поправит, как бабочку, вшитый в кадык скрипучий коровий колокольчик.

– Обожаемые господамы, мы начинаем наш благотворительный аукцион! Напоминаю, что все баллы, заработанные на аукционе, никуда не пойдут, поскольку хрен вам ИЯ что отдаст, а хрен в наших широтах давно не растет, ахаха! Поэтому нищебродам просьба покинуть помещение! Итак, вашему вниманию представляется уникальное то! Моська по кличке Ева! Чистопсовая сука! Метр семьдесят пять в холке, все как вы любите, господамы!

Подтверждая рекомендации Адама, на сцену на четырех лапах выбежит и громко залает гигантский красноглазый мопс.

– Обратите внимание, морда тупая, квадратная, вздернутая. Морщины образуют красивый, симметричный рисунок. Брыли почти не висят. Крепость черных мясов просто наводит изумление! Ева довольно молода, она была рождена до 51-го года и еще ни разу не умирала!

– Я пью до дна за тех! – послышится пьяный голос кого-то из папиков.

– До трансоболочкового перехода Ева была человекоподобной девочкой, жила с мамой и папой, но в три года, увидев в цирке моську, осознала, что родилась в неправильном теле, и была немедленно прооперирована, несмотря на возражения ренегатов – мамы и папы. И вы посмотрите, какой блистательный экземпляр! – Адам потреплет мохнатые уши Евы. – Настоящий мордаш! Чувствуете, какой холодный нос! Потрогайте рукой!

Кто-то из папиков полезет на сцену щупать нос мордаша, но тут раздастся окрик Нерона:

– Беру!

– За сколько?

– За сколько отдашь!

– Продано! – Адам стукнет себя единственным кулаком по голове.

Альфа Омега будет вынужденно наблюдать за аукционом, стоя у надувного забора, огораживающего вип-зону от таких, как он, душнил и нищебродов. Вдруг, слегка задев его ландышевым парфюмом, в вип-зону впорхнет черешневая барышня, сопровождаемая увесистым папиком, лоснящимся от святого сала Гертруды. Альфа Омега услышит хриплый голос папика:

– Как-как??? Машенька?! Где ты отрыла такое имя???

– Да в ютубе увидела. Девочка жила в лесу с медведем, и звали ее Машенька. Я подумала – красиво.

– Демкомнадзор вообще мышей не ловит! Засоряют молодежи прошивку! Напоминаю тебе, Ма-шень-ка, что тебя произвели позже 51-го года. Значит ты А) не можешь знать, мальчик ты или девочка, Б) все медведи давно вымерли и В) все леса сгорели тогда же. По какому-такому ле-су какая-такая де-воч-ка с каким мед-ве-дем до сих пор бродит в этом вашем ютубе??? Когда его уже закроют наконец?!

Но папика прервет Нерон, ткнув в него своим изумрудом-лорнетом:

– Квод лицет Йови, нон лицет бови![3]

– ИЯ, шо он буровит? – спросит папик, не удостаивая Нерона взглядом.

– Он говорит: «Отвали, моя черешня», – переведет ИЯ.

Папик наконец поднимет глаза посмотреть, кто там такой борзый, сразу узнает Нерона и тут же уважительно отвалит, поскольку никто в Автономии Демократии не будет пользоваться таким почетом, как Нерон – и не потому, что он когда-то был императором какой-то давно забытой империи, а потому, что ни один папик не устроился в последних временах так солидно, как он.

Нерона воскресили давно – и он давно поселился на руинах Бродвея, основав в развалинах Метрополитен-опера собственный театр, шикардосный, по меркам не только Машеньки, но и всех остальных постояльцев последних времен. Без труда обзавелся рабами и заставил их перетаскать к себе все искусственные елки, плющи и цветы, которыми когда-то были украшены самые затрапезные забегаловки Чайнатауна.

Неподалеку Нерон обустроил вполне сносный дворец, заставив рабов перетащить на Таймс-сквер яхту одного малайзийского миллиардера предпоследних времен [смотри QR-код], избежавшую коррозии потому, что корпус ее был сделан из чистого золота и, когда после потопа она всплыла вместе с телом миллиардера, все, кроме него, сохранилось как было: в сейфе лежали колье из фамильных шкатулок казненных королев, вместо плитки санузел был выложен кусочками метеоритов и украшен статуями из костей тираннозавра, а на тумбочках так же стояли фужеры для шампанского, выпиленные из цельных алмазов. Сохранилось даже само шампанское – пригубив его, Нерон изошелся безудержной рвотой, лишний раз убедившись, что все, кто пережил его империю – варвары и плебеи.

Яхта

– Моську-то будете забирать? Она не кусается! – крикнет Адам Нерону, и Моська тут же цапнет его за единственную руку.

– Оставь ее себе! – бросит Нерон, чувствуя, что его диафрагма замирает от близости Машеньки так же, как замирала от близости убитой им Сабины, которую он много лет искал среди воскрешенных, да так и не нашел. Он отвернется от сцены и насядет на Машеньку.

– Я щас ставлю рок-оперу «Иисус Христос – суперзвезда». И сам играю Христа. Хочешь играть Магдалину?

– Я не знаю, кто это, – скажет Машенька.

– Про Христа-то читала?

– Я не умею читать, я же жертва ликпися! – с гордостью скажет Машенька.

– О, санкта симплицита![4] Обожаю вас, последних, – весело облизнется Нерон и, посверкивая чипом небывалой чистоты, крепко сожмет колено Машеньки потной рукой с курчавыми волосами. Вопреки ожиданиям Альфа Омеги, Машенька не устроит скандала и даже не уберет со своего колена волосатую руку.

Альфа Омега залпом допьет ерш, хлопнет рукой по стайке ни в чем не виноватых переливчатых пузырей и выйдет из виртуальной реальности, первый раз в жизни разочарованный – и Машенькой, и ершом, и реальностью.

Вынув из глаз линзы, Альфа Омега снова окажется на своем пенопластовом матрасике, лежащем поверх проржавленной армейской кровати в темной келье с укутанными паутиной водопроводными трубами, цинковым гробом и ворчливым роботом. Не успеют его глаза опять привыкнуть к унылой тьме, как ИЯ неожиданно поинтересуется:

– Не хотите приобрести Машеньку? Могу оформить кредит.

– Еще чего! – вмешается старый Савельич. – Дите и так все баллы родительские прокутило!

– Я все-таки не думаю, что Машеньку можно купить, – неуверенно скажет Альфа Омега.

– Искусственное «Я» категорически не рекомендует думать. Для этого есть искусственное «Я», – ухмыльнется искусственное «Я».

– Тьфу, басурманское отродье, – сплюнет Савельич.

– А ваша Машенька, – добавит ИЯ, – еще в прошлом году работала в благошопе, а теперь, как видите, завела частную лавочку.

– Ба, да она еще и нэпманша! – всплеснет ржавыми обрубками Савельич.

Альфа Омега откинется на пенопласте и зажмурит веки, как будто это могло бы помочь не представлять себе в красках, что делали с черешневой Машенькой в благошопе грязные воскрешенные вроде Нерона. И хотя представления об этом у Альфы Омеги будут довольно смутные, но все же он, как ученый, будет в курсе, что еще с пятидесятых единственной формой благотворительности, разрешенной Списком Свобод, был секс, что гуманная Демократия предусмотрела эту отдушину для воскрешенных после безуспешных попыток искоренить их основной инстинкт, над чем несколько лет корпели лучшие демократические генетики, пока не пришли к консолидированному мнению, что проще дать, чем объяснить, почему нет.

Так на Соловках появился благотворительный секс-шоп, в народе прозванный благошопом, к нему всегда тянулась потная очередь, а вместо вывески, разумеется, красовалась рожа святой свиньи. Впрочем, сам Альфа Омега к этому дармовому развлечению ни разу не то что не прибегал, но даже мимо не проходил, поскольку ему все это было и даром не нужно.

Поеживаясь от сырости на пенопластовом матрасике, Альфа Омега снова откроет глаза и сложит чипированные ладони.