Масик

скачать книгу бесплатно


Зоя пошла, накинула на дверь цепочку, села на диван и разревелась: сказалось недавнее нервное напряжение.

– Придурок! – бросила она в сторону двери.

Кот вылез из-под кровати и стал тереться мордочкой о её руку. Она погладила его по выгнувшейся спинке и улыбнулась:

– Единственный рыцарь в моей жизни! И тот – просто кот. Спасибо, Масик…

***

А вечером заявилась Машка с кучей гостей. Первой из которых, следом за Машкой, вошла девушка с косой чёлкой и длинными каштановыми волосами. Глаза сильно подведены стрелками и пирсинг на крыльях носа. Гостья была с гитарой.

– Я – Даша, – сразу представилась она.

Была также дама за тридцать, важная и надменная, со слегка раскосыми, но серыми, а не карими глазами на крупном, крестьянско-русском лице.

– Это – известная в городе поэтесса, Лиза Котельщикова, – кивнула в её сторону Машка.

Ещё был парень с афропричёской, тот самый Денис, о котором у Зои шла беседа с Машкой. Жорик его тоже узнал: этот Денис подходил на улице к парням, которые хотели поймать кота. Только, тогда его причёска была попроще, не было множества косичек, увязанных в пучок. Кажется, парень попал в гости за компанию с другом, мрачным длинноволосым блондином в чёрном плаще: с приглашённым к Машке поэтом. Блондин с бледным лицом скинул плащ и оказался сплошь в татуировках, во всяком случае, на обоих руках до самых плеч.

– Игорь, – назвался блондин. – Стихи пишу. В стиле рэпа.

Зою заметно для кота передёрнуло. Должно быть, она не любила рэп.

Лиза Котельщикова запрыгнула с ногами на Зоин диван, Игорь и Денис устроились прямо на паласе. Машка уселась в кресло, взяла гитару и начала играть и петь. А Даша стояла у окна и курила, выпуская дым в форточку.

Зоя, хорошо зная Машкины песни, решила покинуть гостей и поставить чайник. За ней на кухню просочился и её верный рыцарь. Там Жорик запрыгнул на подоконник и смотрел, как Зоя нарезает колбасу и сыр. Потом девушка развернула принесённые Машкой бутерброды, разложила на тарелки. А также, переложила леденцы в вазочку и заварила чай в красивом глиняном заварочном чайнике.

Потом они вместе вернулись к гостям.

– Неплохо, но банально. Я такого рода стихи пишу лет с десяти, наверное. А первое стихотворение написала в два года. Так трудно жить, когда так рано всё уже прошёл, всё испытал в жизни! – Лиза Котельщикова загадочно улыбнулась и состроила Игорю глазки. – А вообще, когда я была в Москве, меня, как талантливую поэтессу, познакомили с Ахмадулиной, и она мне сказала, чтобы я оставалась в провинции. «Поэты рождаются в провинции. В Москве поэты умирают», – сказала она и посмотрела на меня с завистью. Да, у нас такой прекрасный город! У вас, Маша, нет песен о нашем городе?

– Нет.

– Обязательно напишите. Будут на любом вечере в ходу. А ещё – про осень и про весну. Будут приглашать – всегда должно быть что-то актуальное. По сезону.

– Ладно вам, Лиза! Хорошая же у Маши песня. Вот, если я спою – вы в кресле перевернётесь, – заявил Денис и запел гроулингом что-то по-английски.

– Ну почему! Неплохо, – восторженно заявила Лиза. – Но, Маше так петь не советую.

– Почему? – спросил Игорь. – Есть же и женский гроулинг.

– Давайте, я прочту вам одно стихотворение… Я его читала самому Гребенщикову, когда была в Петербурге. Мы с другом отыскали его квартиру. И позвонили. Я была тогда совсем юная, и он так на меня смотрел… «У Елизаветы два друга: конь и тот, что во сне»… Это он про меня написал, – и она начала читать стихотворение, как раз-таки про осень. По сезону.

«Кажется, её совсем занесло на поворотах. Лишь бы совсем не завралась», – подумал кот… Который когда-то был преподавателем, Георгием Владимировичем.

– Эх… Как быстро летит время, – грустно сказала Даша, присев на край дивана. – Мы вот сидим, весёлые, живые, а… Ещё недавно, был у меня друг. Тоже – бард. Две недели тому назад я узнала, что его больше нет. Или бросился под машину, или – несчастный случай. Такие вот дела. Наших всё меньше, устала считать, кто ушёл, и плакать.

– Да ну! Надо жить – и радоваться, слышали про позитивную философию? Я встаю по утрам и говорю себе, какая я красивая. И талантливая. Так я и стала действительно талантливой, – Лиза фальшиво засмеялась.

Никто не заметил, как кот, выскользнув в приоткрытую дверь, снова ушёл на кухню. Снова заскочил на подоконник и уставился в окно, на голые осенние деревья, лишённые листьев, и глухую кирпичную стену дома напротив.

Масику (или – Жорику?) было грустно.

Он подумал о том, что в своё время, как говорят, везде был официоз. Начинающим талантам было не пробиться, и, чтобы создать своё искусство, они создали андеграунд. Не напечатанную нигде поэзию, бардовскую песню. Впрочем, вслух читать стихи в кабаках – не ново; такое было и во времена Серебряного века поэзии. И что-то при этом ушло безвозвратно. Наверное, то таинство, когда ты один на один с печатными строками. Или – с рукописными, с чернильными буквами.

Андеграунд тоже имеет свои тяжёлые рамки, не менее узкие, чем прокрустово ложе «системы»; такие же железные установки свой – чужой и толкание локтями соперника; такое же «так писать нельзя», без объяснений почему, и позицию, когда выставлять себя – норма… В андеграунд так же, как и в систему, не принимают чужаков, тех, кто не смог стать понятным, своим в доску, раскованным, с которым нельзя легко поболтать или выпить. Неформальный мир стал так же бездушен, как и творческий официоз. Мы скатились за пределы письменной культуры; она стала дописьменной… Или же, постписьменной? Не достаточно уже просто писать, чтобы тебя знали; нужно ещё и «тусить». Приплясывать с песнями своего сочинения – или же ездить по различным литературным сборищам. Не у всех есть возможность и желание. Сколько у нас таких неприкаянных душ? «Я ушёл от закона, но так и не дошёл до любви» – как поёт БГ… «Так и я остался вне времени и пространства, со своими прочитанными книгами, просмотренными фильмами и собственными рукописями, которые не горят в столе или на никому не нужных файлах. Со своей исторической наукой и недописанной диссертацией. Как капитан Немо, на глубине своей комнаты, за двадцать тысяч лье отсюда. А теперь я и вовсе… кот».

Сюда на цыпочках пробралась Зоя, придвинула стульчик поближе к окну, села в темноте.

– Масик! Ты здесь? Как мне все надоели…, – прошептала она и погладила кота. Зарылась лицом в его тёплую шёрстку. – Какая-то.. кичливая у них поэзия. Выпендриваются друг перед другом, и никто не слушает других, только выставляют себя. Кроме Машки, конечно… Она – в принципе, добрая, хорошая. Почему так бывает? Хорошие люди очень милы, но с ними абсолютно не о чем поговорить. Так, о разной чепухе. А умные, и, вроде бы, необычные, в чём-то иногда – даже талантливые, те – ужасно нервные, чванливые и… абсолютно пакостные и злые. Если идти с ними на контакт, при этом всегда надо ждать какой-нибудь подлости, с ними нельзя быть открытой… Впрочем, Масик, наверное, это я сама злая, – Зоя подняла от кота лицо и чуть отодвинула стул. – А может, я просто устала сегодня и хочу спать. Свернуться клубочком, носом к стенке… Или – поиграть немного на скрипке. Только, без них… Совсем одна. Видишь, до чего дошла? Сижу на кухне, в полумраке, разговариваю с котом. Но, мне всегда казалось, что животные – они всё понимают, не говорят разве… Зато, они гораздо чувствительнее людей, благодарнее и преданнее. Знаю, ты бы никогда меня не покинул, просто во дворе у нас много злых людей. Могут поймать и занести куда-нибудь чужого кота. Или, даже отравить. Хорошо, что ты жив, и я тебя нашла снова…

Зоя что-то ещё говорила и говорила. Но тут до Жорика, что называется, дошло… Он занимает где-то и как-то чужое место. Похожего на него, вплоть до пятнышка на грудке, другого кота. Странное совпадение… Интересно, жив ли этот несчастный, и где он, если жив? Что с ним? Нашёл ли других хозяев, которые настолько же любят животных, как Зоя? А если – нет? Бедный Масик…

«Если когда-нибудь снова стану… собой, то разыщу этого Масика. Во всяком случае – попытаюсь. Чувствую с ним определённое родство, что ли», – подумал Жорик, на время ощутив себя прежним. Человеком.

А из чуть приотворённой в коридор комнаты за стеной всё раздавалось и раздавалось монотонное и размеренное бу-бу-бу: Лиза, уже как минимум полчаса, не переставая, читала свои стихи.

Глава 5. Новая жизнь

Кошачья вальяжность выветрилась с него, как вчерашний день. Беготня, суета, отчёты и планы, подготовка к лекциям и семинарам, попытка на всякий случай разобраться в жориковой диссертации – вдруг, научный руководитель позвонит и назначит встречу… Всё это закрутило бывшего кота, постепенно превращая его в реального «препода».

С ребятами он был мягким, но строгим, спуску не давал; излагал материал, должно быть, не столь глубинно и интересно, как настоящий Георгий Владимирович, но доходчиво, последовательно, со схемами и комментариями для лучшего запоминания и с массой необходимых для некоторой разрядки и отдыха, анекдотов, так сказать: говорил про исторические загадки, смешные случаи с великими людьми или странные события, зафиксированные историческими свидетельствами.

А ещё, стал замечать за собой склонность к чтению фантастики, фентези и всякого рода эзотерики – увлекался этим в свободное от работы время, для отдыха. В библиотеке этого добра было изрядно.

Чисто преподавательская работа его не сильно напрягала, хотя он понимал, что по-настоящему не силён в материале, находясь чуть дальше рядового студента. Ему, по существу, срочно необходим был кот. Чёрный, с белым пятнышком на грудке. Вдобавок, его нужно было не просто отыскать: коту необходимо было вернуть его человеческий облик…

«Возможно, стены и обстановка помогут в этом. И, быть может, полное соответствие времени суток и условий… Вечер, пассы, – размышлял тот, кто и сам недавно побывал в шкуре кота и знал, как это непросто. – Главное, конечно – его отыскать. А значит, чтобы он жив оказался. Жизнь кота – не такая уж простая штука, особенно на улице. А если до попадания в кошачью шкурку ты был не просто человеком, а интеллигентом домашнего склада, книгочеем… Жориком, в общем… То, есть ли у меня надежда, что этот кот выжил ещё?».

Статус самого бывшего Васьки был весьма странен. О себе, то есть, о своей человеческой жизни, он по-прежнему не помнил ничего. Так, кто же он? Простой кот, только теперь в чужой, человеческой, шкуре? Или, всё же человек, который, как и Жорик, когда-то на время почему-то стал котом? Для простоты, он теперь, даже мысленно, называл себя «Жорик». Поскольку, замещал Жорика, жил в его комнате, проводил за него занятия – то есть, по существу, временно им являлся. Что это, театр одного актёра? Тогда, он неплохо вжился в эту роль.

Иногда ему даже казалось, что Жориком он был всегда. Только, у него что-то случилось с головой, и ему привиделся странный бред. А ещё, он ничего не помнил о своей жизни (теперь имеется в виду существование собственно Жорика). Существование до дня икс… А именно, с того момента, когда исчез его серый кот. Кот?! С ума можно сойти: зато, он помнил жизнь… серого, полосатого кота Васьки. Понемногу забывал детали – но в целом помнил. То есть, всё-таки, он сам и был этим серым котом? Возможно, им когда-то и родился. Только, почему-то внезапно стал человеком? Нет, и в этом случае пазл целиком не складывался: себя котёнком «кот Васька» тоже не помнил. То есть, он всё-таки не кот? Вернее, не совсем кот?

Но, если оставить в стороне вечный вопрос, кто мы, откуда и куда идём, что он в основном и делал, то будни преподавателя всё более и более становились для него привычными. «А – что? Живёшь, в общем то, как все. И плывёшь по течению… Работа – дом, дом – работа, – подумалось ему. – В целом, никаких неожиданностей. Рутина».

Однако, неожиданности случались постоянно… К примеру, только что была очередная лекция по культурологии, посвящённая христианству. Она шла четвёртой парой. Последней – для первой смены… При этом, студенческая разморенная усталость так и парила над аудиторией. А некоторые студенточки, даже сидя на передних партах, наплевали на культуролога и в открытую приводили в порядок свои ногти, причёсывались, подкрашивали глаза, глядя в маленькое зеркальце, положенное посередине на парту, посылали сообщения – и тому подобное.

– Какие вы знаете символы христианства? – спросил преподаватель наивно.

Последовало тупое молчание.

– Ну-у… Вы видели когда-нибудь Собор или церковь? Что находится у неё наверху? – дал он прозрачную подсказку. Было слышно, как аудитория начала что-то усиленно вспоминать. От напряжённой работы мозга стало жарко.

– А там – купол! Зелёный, – отставив в сторону только что наманикюренные ногти, воскликнула девушка с первой парты у окна.

– Хорошо. А на куполе – что? – спросил Жорик. Все молчали. – Ну, ладно… Подойдём к вопросу с другого конца… Почему религия названа христианством? С каким историческим лицом это связано?

– А! Я знаю! Там чувак такой был… Его потом распяли за что-то, – радостно сообщила одна из девушек – блондинка высокого роста, одетая в белую майку с надписью «кисс ми».

– Ну и хорошо! Ладушки! Как звали этого человека? Кто знает? – натужно спросил Жорик.

Аудитория молчала.

– Я не помню. Я фильм какой-то про него смотрела. Жалостливый такой… Ах, да! Иван Сусанин! – продолжила мозговой штурм активная блондинка.

Жорик чуть не упал в обморок. Но аудитория, как говорят студенты, даже «прикола не поняла».

– Ну как же этого человека можно не знать? – удивился мнимый Жорик очень громко. – Это же все равно, что не знать, к примеру, куда впадает Волга…

– А куда? Я дальше нашего города – нигде не бывал. Как я могу это знать? – спросил парень с последней парты.

Только солидный стаж тёртой кошачьей жизни не позволил бывшему коту, замещающему преподавателя, всерьёз ощериться и выпустить коготки.

«Нет, надо срочно… искать кота! Иначе, как-нибудь просто взорвусь!» – подумал он.

– Георгий Владимирович! Заканчивайте лекцию! Вас к себе Владимир Исаевич требует! – заглянула в кабинет лаборантка Алёна.

До конца пары, к счастью, оставалось уже несколько минут.

Декан гуманитарного факультета Владимир Исаевич почему-то невзлюбил сектантов. Зато, он просто обожал общественную работу: конкурсы, заседания, викторины… Сейчас он восседал в мягком кресле под портретом президента и болтал по телефону.

– А, Георгий Владимирович! Проходите, проходите! – запанибратски улыбнулся он широкой улыбкой довольного крокодила. И, как раз в это время закончив с кем-то разговор, положил трубку.

– Вы, как молодой специалист, должны немедленно подключиться к общественной работе! – довольным, оптимистичным тоном распорядился он. – Присоединяйтесь к Карине Геннадьевне. Она подготавливает новую конкурсную программу среди студентов «А ну-ка, девушки!», с награждением нашей будущей мисс факультета. И хорошо, если эту программу будет вести мужчина. Она напишет слова – а вы их заучите. Но это – потом. А завтра нужно совершить рейд по общежитиям, и вы сопроводите Карину: она проводит конкурс на лучшую кухню.

Бывший кот покинул кабинет декана в полном недоумении. Да, по всей видимости, он, рисуя себе преподавательскую работу, был весьма далёк от реальной действительности. В его представления никак не попадала лучшая кухня, мисс факультета и пляски на лабутенах. Умственный труд, как он всё более и более убеждался, был для преподавателя абсолютно лишним. А вот навыки кулинара или массовика-затейника, пожалуй, подошли бы как нельзя кстати.

Следующий день у бывшего кота – по расписанию, выходной. Настоящий Жорик посвятил бы его написанию диссертации: он всегда так и делал. Но, тёртый жизнью серый Васька, его замещающий, не забыл про «лучшую кухню» и почти с удовольствием направился на поиски приключений.

Карину, то ли секретаря, то ли заместителя декана по культурно-массовой работе, он нашёл в лаборантской. Наверное, она сама запуталась, какую роль на факультете исполняла. «Ещё не старая женщина и была бы вполне симпатичной, если бы не напускала на себя важный вид, изменила форму очков и держалась попроще», – подумал бывший кот, несколько минут откровенно её рассматривая. Наконец, Карина оторвала глаза от читаемого документа и властным тоном сообщила:

– Мы с вами начнём обход с первого общежития, затем посетим шестое и девятое.

А потом, взяв коллегу под руку, Карина поволокла молодого преподавателя за собой по улице, и, при довольно стремительной ходьбе, всё ж успевала строить глазки всем проходящим мимо знакомым мужчинам.

В первом общежитии осведомлённые о конкурсе девчата – дизайнеры усадили их за стол, напоили чаем и угостили пельменями. Их комната отличалась уютом: было заметно, что студентки сами поклеили здесь обои и навели полный порядок. Из железных коек знакомые соорудили им «двух ярусные» кровати. Комната была забита компьютерами и музыкальной аппаратурой. На стенках висели картинки с китайскими пейзажами, иероглифами и прочие «фен-шуйские» штучки.

Подставному Жорику начинала нравиться общественная работа. «Давно я не ел пельменей. Со сметаной», – подумал он, сыто, по кошачьему, урча.

А потом, они с Кариной были в «шестёрке». Это общежитие поразило даже воображение тёртого уличного кота со стажем. На этаже, где жили «их» студенты, дверь в туалет не запиралась вовсе, причём работал единственный: женско-мужской (по очереди?). В нём не было света. Совсем. Никогда. А воды на полу было примерно по щиколотку.

– Мы туда по одному не ходим: кто-то должен стоять на входе и кричать, что занято, – пояснила им студентка Вика, маленькое чудо с детскими хвостиками. – А после девяти вне комнат лучше и вовсе не появляться. Не знаю, что там происходит, но крики стоят абсолютно дикие.

– Мы бы вас получше угостили сегодня, но у нас есть только картошка. Жареная. Немного. Мы стипендию на днях ожидаем, и потому, на большее денег нет. Сегодня картошку Виталик жарил. На кухне у нас девушкам опасно задерживаться. И, когда он её нёс, поджаренную, то поскользнулся, и – оп-паньки! Вся она – хлобысь, и на пол! Сковородка – донышком вверх, и абсолютно всё – на пол! – сообщила студентка Мила, высокая и стройная девушка, по виду только что вышедшая из солярия. В порезанных джинсах, в дырки которых просвечивали почти коричневые от загара ноги. Длинные чёрные волосы Милы были обрамлены тёмными очками, используемыми, по странной институтской моде, в качестве ободка для волос. – Пожарили совсем жалкие остатки – уже второй раз. Вместе все на кухню выходили.

– Зато, мы вам на гитаре сыграем и песни споем! – предложила хохотушка Света, полная крашеная блондинка в розовой кофточке и джинсовой мини-юбке.

Жорик вместе с Кариной и студенты – пели хором часа полтора… Анекдоты рассказывали и случаи из жизни. Карина даже разговорилась и сама рассказала о том, что заканчивала философский.

– На третьем курсе сдавала какой-то жуткий предмет – диалектический материализм, что ли… Или, коммунистический идеализм… В общем, муть голубую. Я была самой последней. Пыталась списать – не вышло. Преподаватель просёк. Ну, подхожу к нему, ощущая, что никогда ещё так близко не была к провалу. А экзаменатор сидит, грустный-грустный. С видом: «Ну, что же ты мне скажешь интересного?» Времена были постперестроечные. И мы были самыми последними, кто ещё сдавал этот курс. Я посмотрела на него, как кролик на удава, а потом подумала: «Какого чёрта! Не буду здесь распинаться зазря, всё равно – не нарисует он сейчас ничего в зачётке. Так что – помирать, так с музыкой. И начала: про то, что его предмет – дерьмо, и что его скоро отменят. И про Шри Ауробиндо и его взгляды… Про синтез йоги, в общем. Он слушал, очень внимательно. Потом отошёл к окну и закурил. Возвращается. «Это ничего, что я курю? Извините… Вам, конечно, задурили голову, уже завлекли в какую-то секту»… На что я, конечно, заявила, что ни в какой секте не состою, просто книгу прочла, научного издания, между прочим. Ну, а он стал говорить про сложные времена на его кафедре, даже про какого-то повесившегося на идеологической почве талантливого аспиранта… В конце спрашивает: «Тройка вас устроит?» – «Да», – отвечаю. И он рисует мне тройку… На том и расстались.

Тогда Мила рассказала про знакомую своей мамы, которая в молодости тоже хотела поступать на философский. И на собеседовании начала излагать взгляды Конта и говорить о том, что видимого мира не существует… Отсеяли её, конечно же, сразу.

В конце, Карина и мнимый Жорик попрощались со студентами так, будто они – обычные гости или друзья.

– Пока, ребята! – улыбнулась Карина. – Сами понимаете, первое место за кухню я не могу вам дать, но вы сами мне очень понравились!

Потом двинули в девятку.

В девятке жили парни-дизайнеры. На дверях в одну из комнат блока, такого же, как и в общаге Жорика: то есть, состоящего из «двушки» и «трёшки», – была нарисована девушка в полный рост, одетая как Шакира в том клипе, в котором она первоначально выныривает из воды. Но только на фоне пальм и моря. Явно здесь кто-то из ребят упражнялся в рисовании. Жорик слишком поспешил – и открыл вторую дверь, по расположению решив, что она ведёт во вторую из комнат…

– Ой, ей! – воскликнул знакомый ему студент Лёша, выходя из комнаты с «Шакирой». – Туда лучше не ходите…

М-да… Эта дверь вела в санузел. И там, в душевом широком корыте, приспособленном внизу под краном, замачивались чьи-то джинсы, рубашки, стеклянные бутылки и жестяные банки из-под пива, а также случайно упавшая сверху, из вязанки, сушёная рыба и немытые пустые банки из-под привезённых из дому солений. Хорошо ещё, что внезапный гость не успел разглядеть унитаз, быстро захлопнув дверь, чтобы это всё не успела лицезреть Карина.

Лёша был довольно колоритным парнем: крашеный и завитой блондинчик с одной серьгой в ухе и в цветастой рубахе. Но парни, естественно, совсем не умели готовить, а в комнате у них было сильно накурено и повсюду катались пустые пластиковые бутылки из-под пива – а это, видать, совсем свежие: после вчерашнего…

В общем, приз на лучшую кухню «Жорик» с Кариной дружно решили присудить девчатам с пельменями. О чем незамедлительно позвонили декану.

– А теперь, Георгий Владимирович, сгоняйте в редакцию институтской газеты – и можете быть свободным, – сказала Карина в фойе последнего общежития. – Не в службу, а в дружбу. Отнесёте им статью по успеваемости – у меня есть заготовка, а внизу я быстро припишу фамилии. И про кухню эту тоже чиркну пару строк. Впрочем, для вас – всё это не важно: я им дополнительно отзвонюсь, всё растолкую. А вы просто зайдите и подкиньте им этот листик. Рабочий день у них до шести – а значит, кто-нибудь да будет ещё на месте. Ладно?

– Хорошо.

Карина открыла портфельчик, достала нужный листок – и быстро набросала текст.

– Вот.

– А где находится редакция?

– Я покажу.

Они вместе вышли из общежития, миновали студгородок, прошли по улице – ещё дальше Горного, вдоль чугунной решётки. Карина вскоре остановилась.

– Там трамвай заворачивает – видите?

– Да.

– До поворота – остановка. Напротив остановки – здание; это – студенческая поликлиника. В этом же здании, на первом этаже, направо – коридор. Там спросите. Редакция – в одном из кабинетов.

Найти этот кабинет труда не составило: он был первый слева по коридору. Как только посланник Карины прочёл на нём вывеску «Редакция», его дверь ударом ноги распахнул кто-то из гостей, собираясь на выход. Грудью наткнувшись на «Жорика», из неё вылетел средних лет худощавый мужчина, белобрысый, уже начинающий лысеть, с каким-то оспенным лицом.

– Я вам всё припомню, в особенности, это отношение! – будто не замечая препятствия на пути, вскричал он, разворачиваясь назад. – Я буду жаловаться! Тогда «Жорик» чуть отступил в сторону – на всякий случай. И не зря: вскоре белобрысый опрометью, как ошпаренный, пронёсся мимо.

Дверь в редакцию осталась открытой. «Жорик» – бочком, бочком – и просочился внутрь.

– Ох, уж эти мне поэты! – сидящий за столом невысокий брюнет с чёрными усиками вытер носовым платком пот со лба. Наверное, он был редактором: в квадратных очках и в костюме с галстуком. Типичный редактор.

– Надо же! Обиделся. Вы даже согласились на публикацию – лишь бы он убрал из текста «и жёлтенькие зубики твои»… Ранимый субъект! – хихикая, сказал второй, длинноволосый мужчина, спиной упёртый в стену и держащий в руках чашечку дымящегося кофе.