скачать книгу бесплатно
– Действительно, почему это я так всполошился? Возможно, потому, что моя сестра не желает оставаться дома, как обычная, порядочная девушка!
От его слов у меня перехватило дыхание. Почему я должна быть либо смирной и порядочной, либо любознательной и скверной? Я порядочная девушка, даже если провожу свободное время, читая книги о научных теориях и вскрывая трупы.
Я выпрямилась и ткнула его пальцем в грудь.
– Почему, скажи мне, бога ради, я должна оставлять записку, которую может найти отец? Ты же знаешь, как он себя поведет, если обнаружит мой обман. Ты совсем обезумел, или это временный приступ помешательства? – я не дала ему ответить. – Слава богу, оно, по-видимому, поражает только сильный пол семейства Уодсвортов. Моя принадлежность к слабому женскому полу пока спасает меня от вашей жестокости. А что это за ерунда насчет сегодняшнего дня? Это как-то связано с отцом?
Боевое настроение покинуло брата так же быстро, как и нахлынуло. Он отступил назад и потер виски, чтобы снять напряжение.
– Не знаю, с чего начать, – внезапно он очень заинтересовался полом и уставился на него, избегая смотреть мне в глаза. – Отец… его не будет дома несколько недель.
– С ним все в порядке? – я прикоснулась к его локтю. – Натаниэль, пожалуйста, посмотри на меня.
– Я… – Натаниэль слегка выпрямился и посмотрел в мои встревоженные глаза. – Сегодня утром к нам заходил суперинтендант. Одри Роуз, то, что я собираюсь тебе рассказать, может сильно тебя встревожить, держи себя в руках.
Я закатила глаза.
– Уверяю тебя, я вполне способна выслушать то, что ты пришел мне сказать, брат. Единственное, что меня может встревожить, – это твои недомолвки, они нагнетают напряжение.
Кто-то у двери фыркнул, и мы с Натаниэлем оба резко повернулись к незваному гостю. Томас. Он прикрыл рот ладонью, но не стал скрывать, что трясется от смеха.
– Прошу вас, продолжайте, – проговорил он между приступами хохота. – Делайте вид, что меня здесь нет, если хотите. Это должно вам помочь.
– Разве обязательно вмешиваться в разговор других людей? – спросила я, и мне самой мой тон показался немного резковатым. – Вам больше нечего делать? Или вы просто тренируете свое умение быть как можно более нахальным и вызывать отвращение?
Улыбка Томаса не угасла, но юмор ушел из его глаз. Мне захотелось заползти в ближайшую могилу и спрятаться.
– Томас, я прошу прощения. Это было…
– Ваш дядя попросил меня посмотреть, что за шум доносится из этой комнаты. Он хотел убедиться, не убиваете ли вы друг друга на его любимом гигантском ковре, – Томас сделал паузу, поправляя манжеты; теперь его голос был холодным и далеким, как арктическая тундра. – Уверяю вас, юная мисс, я бы скорее дал вырвать себе ногти, один за другим, чем остался здесь еще хоть на миг нежеланным гостем.
Он бросил взгляд на Натаниэля.
– Расскажите ей о танцах вашего отца со Скотленд-Ярдом сегодня утром. Даю вам слово, она вполне в состоянии это выдержать.
Не прибавив ни слова, Томас кивнул и вышел из комнаты. Было ясно, что я его обидела, но у меня не было времени размышлять об этом. Я резко повернулась к Натаниэлю.
– Какое это имеет отношение к отцу?
Брат подошел к кушетке и сел.
– Очевидно, после завтрака отец пошел в Уайтчепел. Детективы-инспекторы прочесывали окрестности – из-за убийства и прочего – и обнаружили его в одном… заведении, не подобающем для посещения человеком его титула, – Натаниэль сглотнул. – Ему повезло, что заметивший его человек знал, кто он такой. Суперинтендант проводил отца домой и предложил ему уехать из города на несколько недель. Или по крайней мере до того, как он приведет в порядок свои… дела.
Я закрыла глаза; воображение мое двигалось огромными скачками. В Ист-Энде было всего несколько видов различных «заведений». Пабы, бордели и… опиумные притоны.
Я каким-то образом оказалась сидящей на маленьком диванчике рядом с Натаниэлем. Отец принимал лауданум – настойку опиума – каждый день после смерти мамы. Доктор заверил нас, что она поможет ему от бессонницы и других болезней, но, очевидно, она оказывала противоположное действие.
В моей голове мелькали картины – как он вытирает мокрый лоб, бродит по ночам по коридорам, как нарастает его паранойя. Я поверить не могла, что не связывала смену настроений отца и его поведение с действием его любимого тонизирующего лекарства.
Я принялась снимать ниточки с юбки.
– Как отец себя чувствует?
– Если говорить честно, он был не в состоянии что-либо обсуждать, когда я уходил, – ответил Натаниэль и смущенно заерзал. – Вместо меня отца в загородный дом повезет суперинтендант.
Я кивнула. Наш «загородный дом» представлял собой обширное поместье в Бате, оно называлось Торнбрайер. Оно было красивым и экстравагантным, как большинство собственности, которую унаследовал лорд Уодсворт. Идеальное место, где можно вернуть человеку… рассудок.
– Он проявил большую тактичность и готовность помочь, этот суперинтендант, – прибавил Натаниэль.
Я сжала губы. Вероятно, отец в прошлом платил этому полицейскому за молчание, и причина доброты суперинтенданта – надежда на дальнейшую прибыль.
– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделала?
Натаниэль покачал головой.
– Суперинтендант Блэкберн, так его зовут, по-моему, собирал вещи отца вместе с новым камердинером и сказал, что мне следует заняться твоими поисками. Они выехали примерно час назад.
Я уставилась на брата. Отец уже уехал. Какой бы трудной он ни делал жизнь в доме, я не могла о нем не тревожиться. У меня вырвался глубокий вздох. Едва ли я могла позволить себе роскошь раздумывать о вещах, мне неподвластных, когда надо раскрывать убийства и исследовать трупы.
– С тобой все будет в порядке, если я уйду ненадолго? – спросила я, поднимаясь и отряхивая корсаж. – Мне действительно необходимо вернуться и помочь дяде, если дома ничего нельзя сделать.
Взгляд Натаниэля переместился на дверь, ведущую в лабораторию. Один бог знает, какие мысли проносились в его голове. По мнению брата, дядя был «в шаге от перехода во тьму», которую так любил изучать.
Вместо того чтобы затеять очередной спор, я сжала его ладони в своих руках и улыбнулась. Он немного смягчился, и я улыбнулась еще шире. Уроки тетушки Амелии о том, как можно убедить противоположный пол, все-таки пригодились. Мне нужно будет попробовать еще лучшую тактику с Томасом, если я надеюсь загладить свою вину за его оскорбленные чувства.
– Я вернусь домой к позднему ужину. Тогда мы сможем обсудить план лечения отца, – я отступила назад и позволила себе чуточку юмора в голосе. – Кроме того, тебе следует заняться своими волосами, брат. Они в полном беспорядке.
Казалось, Натаниэля раздирают противоречивые чувства: ему одновременно хочется рассмеяться, потребовать, чтобы я вернулась домой вместе с ним, и предоставить мне свободу, которой, как он понимал, я так сильно желаю.
В конце концов он опустил плечи.
– Я пришлю за тобой карету ровно в семь часов, никаких возражений. Пока отца не будет, я за все отвечаю – до приезда тетушки Амелии.
Несмотря на все происходящее, эта новость показалась мне довольно приятной.
Я умела справляться с тетушкой Амелией и ее уроками этикета. Ее утро всегда было занято поездками по магазинам, вторая половина дня – чаем и сплетнями, и она очень рано ложилась спать, заявляя о необходимости полноценного отдыха, чтобы сохранить красоту, но я-то знала, что в действительности она наслаждалась несколькими бокалами спиртного перед сном. Она будет уезжать из дома чаще, чем я. Свобода – великолепная вещь.
Несмотря на пагубное пристрастие отца, серийного убийцу, изувеченных женщин и потоки крови, мне удалось слегка улыбнуться.
– Вы рады, что вашего отца не будет дома.
Томас не задавал вопрос, он просто заявил мне о том, что я чувствую, с такой уверенностью, на которую никто не имеет права. Игнорируя его, я просматривала записи, которые дядя набросал рядом с каждой сценой преступления. Что-нибудь должно бросаться в глаза.
Если бы мне удалось обнаружить это до возвращения дяди из Скотленд-Ярда…
– У вас с ним плохие отношения, вероятно, уже несколько лет, – он помолчал, глядя на мои пальцы, которые теребили кольцо моей матери.
Это был бриллиант в форме груши – ее камень по дате рождения – и одна из немногих принадлежавших ей вещей, которые отец разрешил мне оставить у себя. Или, мне следует сказать, одна из немногих ее вещей, с которыми он смог расстаться. Отец отличался сентиментальностью.
Пока я росла, мне всегда хотелось, чтобы мой день рождения тоже был в апреле. Бриллианты служили воплощением того, какой я надеялась стать: красивой, но обладающей несравненной прочностью. В каком-то смысле я больше походила на «бриллиант Херкимера»[2 - Кристалл кварца.], внешне напоминающий настоящий алмаз, но не совсем такой же.
Губы Томаса тронула грустная улыбка.
– А, понимаю. Вы с ним в плохих отношениях после смерти вашей матери, – его улыбка угасла, голос стал тише. – Скажите мне, вам было… трудно? Он просил вашего дядю вылечить ее с помощью науки?
Я встала так резко, что мой стул упал на пол с грохотом, способным разбудить мертвого, если бы таковой находился в лаборатории.
– Не говорите о том, о чем понятия не имеете!
Я сжала кулаки, чтобы сдержаться и не накинуться на него. Его маска равнодушия сменилась выражением искреннего сожаления. Через несколько секунд я спокойно спросила:
– Откуда вы узнали об этих интимных подробностях моей жизни? Вы расспрашивали дядю, специально, чтобы причинить мне боль?
– Мне кажется… вы должны понимать, как сильно… – Томас покачал головой. – В мои намерения не входило причинять вам боль. Я прошу прощения, мисс Уодсворт. Я подумал, что, возможно, я мог бы… – он пожал плечами и умолк, оставив меня в сомнениях насчет того, что он мог бы сделать, затронув такую ужасную тему.
Я глубоко вздохнула. Любопытство побеждало во мне гнев.
– Ладно. Я вас прощу на этот раз, – я подняла палец в ответ на надежду, отразившуюся на его лице. – Только если вы мне скажете правду, откуда вы это узнали.
– Думаю, с этим я справлюсь. Это было очень легко. – Он протащил стул вокруг стола и поставил его на том расстоянии от меня, которое в благовоспитанном обществе считается пристойным. – Вам просто нужно отточить ваши способности к дедукции, Уодсворт. Смотрите на очевидное и двигайтесь вперед от него. Большинство людей не обращает внимания на то, что находится у них прямо перед глазами. Они думают, что видят все, но часто видят лишь то, что хотят. Именно поэтому вы так долго не замечали пристрастия отца к опиуму.
Он похлопал себя по нагрудным карманам и по карманам штанов и нахмурился, когда его поиски оказались безрезультатными.
– Это сводится к математическим уравнениям и формулам. Если улика – это «у», а вопрос – «в», тогда чему равно «о», ответ на ваш вопрос? Просто смотрите на то, что у вас перед глазами, и сложите все вместе.
Я сдвинула брови.
– Вы говорите, что вычислили все это, просто наблюдая за мной? Простите, если мне в это очень трудно поверить. Нельзя применять математические формулы к людям, Кресуэлл. Не существует уравнения для человеческих эмоций, в них слишком много переменных.
– Это правда. У меня нет формулы, но я умею делать выводы из некоторых… эмоций, которые я чувствую вблизи от вас.
Его лицо снова осветила живая искра. Откинувшись назад, он скрестил руки на груди и ухмыльнулся при виде моего яркого румянца.
– Как бы то ни было, наверху, когда ваш брат сказал, что отца не будет дома, вы улыбнулись, потом сразу же нахмурились; это наводит на мысль, что вы скрываете свой восторг от того, что вас оставили в покое на несколько недель. Вы не хотите выглядеть бесчувственным чудовищем, особенно учитывая то, что ваш бедный отец болен.
– Как вы это увидели? – спросила я и прищурилась. – Вы в тот момент уже вышли из комнаты.
Томас не дал ответа на этот вопрос, но на его лице промелькнула усмешка и исчезла, поэтому я поняла, что он тогда меня услышал. Этот негодяй подслушивал.
– Далее, когда я упомянул о ваших плохих отношениях, – продолжал он, – вы бросили быстрый взгляд на то кольцо, которое рассеянно вертели вокруг пальца. Судя по стилю и размеру, я сделал вывод, что это изначально не ваше кольцо.
Он снова сделал паузу и еще раз проверил свои карманы. Я не имела ни малейшего представления, что он ищет, но его возбуждение росло. Он рывком вынул руки.
– Напрашивается вопрос: чье это было кольцо? Учитывая его несколько старомодный вид, нетрудно догадаться, что оно принадлежало женщине, по возрасту годящейся вам в матери, – произнес он. – Поскольку вы бродите по городу поздно ночью и проводите много времени в лаборатории, несложно прийти к выводу, что ваша мать умерла, а ваш отец не знает о вашем местонахождении.
Томас прикусил губу; казалось, он не знал, что сказать дальше. Теперь я поняла, как работает его мозг. Холодная отстраненность служила ему переключателем, он включал ее, когда обдумывал какую-то проблему. Я приготовилась к чему-то неприятному и махнула ему рукой:
– Продолжайте. Выкладывайте все.
Он пристально посмотрел мне в лицо, стараясь определить степень моей искренности.
– Какой отец не знает, где находится его дочь? Такой, у которого не самые лучшие отношения с вышеупомянутой дочерью, потому что он, вероятно, слишком поглощен своим горем или пагубным пристрастием, и его это не волнует.
Томас подался вперед, в его глазах зажглась заинтересованность, а может быть, даже уважение.
– Как могла такая юная женщина, как вы, увлечься этими мрачными событиями? Только став свидетельницей научного акта отчаяния, имеющего целью спасти жизнь. Где вы могли соприкоснуться с этим, вот что мне интересно?
Он нарочито обвел взглядом комнату, чтобы я лучше его поняла.
– Понимаете? Все ответы, которые я искал, были вполне очевидны. Я не знал до этого момента, что ваш дядя причастен к смерти… – его голос замер, он понял, что приближается к опасной теме. – В любом случае, вы просто должны знать, где искать ответы на ваши вопросы. Простая математическая формула, примененная к хомо сапиенс. И смотрите! Наука снова одерживает верх над природой. Не нужно никаких эмоций.
– Только вы ошибаетесь, – прошептала я, потрясенная уровнем его точности. – Без людей и природы нет науки.
– Я не совсем это имел в виду, Уодсворт. Я говорю о попытке разгадать загадку или раскрыть преступление. В этом эмоции не играют никакой роли. Они слишком беспорядочны и сложны, – он поставил локти на колени и смотрел прямо мне в глаза. – Но они полезны в других ситуациях, я полагаю. Например, я пока не придумал формулу для любви или романтики. Возможно, скоро я ее узнаю.
Я ахнула.
– Вы бы посмели высказывать такие непристойности, если бы здесь был мой дядя?
– А, вот он, – сказал Томас, подбирая с полу журнал и игнорируя мой последний вопрос. Я подняла свой стул и стала снова читать записи дяди.
По крайней мере я сделала вид, будто читаю. Я смотрела на Томаса до тех пор, пока у меня глаза не скосились к переносице, и пыталась найти какую-нибудь подсказку, чтобы узнать что-то о нем или о его семье. Единственный вывод, который я смогла сделать, заключался в том, что он смел и не испытывает никакого смущения, а его замечания граничат с непристойностью.
Не поднимая головы от своего журнала, он сказал:
– Значит, вам не удалось меня разгадать? Не волнуйтесь, у вас получится, когда потренируетесь. И да, – он насмешливо усмехнулся, не отрывая глаз от заметок, – завтра я по-прежнему буду вам нравиться, как бы вам сильно ни хотелось обратного. Я непредсказуем, а вы это обожаете. Точно так же, как я не в состоянии построить в своем могучем уме уравнение, где вы являетесь переменной, но все равно я от этого в восторге.
Все резкие ответы, которые я придумала, вылетели у меня из головы. Словно ощутив перемену настроения в комнате, он поднял взгляд. Если я ожидала, что Томас устыдится своей прямоты, я снова жестоко ошибалась. Он с вызовом смотрел на меня, высоко подняв брови.
Я была не из тех девушек, которые отступают, поэтому смотрела ему прямо в глаза. И сама бросала ему вызов. Для его игры во флирт нужны двое.
– Значит, вы совсем отказались от роли детектива? – в конце концов спросил он, указывая на запись в журнале дяди, сделанную почти за четыре месяца до первого убийства. – Мне кажется, я нашел тут нечто такое, что заслуживает пристального внимания.
От его близости у меня покалывало кожу, но я не отстранилась, а наклонилась и прочла:
«Жертва, Эмма Элизабет Смит, подверглась нападению двух, а возможно, и трех человек, если верить ее показаниям, в ранние утренние часы 3 апреля 1888 года. Она или не видела, или намеренно отказалась опознать преступника (преступников), ответственных за ужасную рану, которую они ей нанесли. Предмет (воткнутый в ее тело) стал причиной ее смерти днем позже, так как он проткнул ее брюшину».
Я быстро проглотила горькую желчь, которая поднялась к моему горлу. Третье апреля было днем рождения моей матери. Как ужасно, что нечто настолько отвратительное могло произойти в такой радостный день.
Брюшина, если память меня не подводит, – это стенка живота. Я понятия не имела, почему Томас решил, что это имеет какое-то отношение к нынешним убийствам, ведь явно то преступление совершил какой-то другой дикарь, бродивший по улицам Лондона. То убийство случилось в апреле, а наш Кожаный фартук начал свои жестокие нападения в августе.
Не успела я дать ему достойную отповедь, как он указал мне на самую чудовищную подробность из всех.
– Да, меня это сильно выбило из колеи в первый раз, Кресуэлл. Нет необходимости опять обсуждать весь этот ужас, если только вы не получаете извращенное удовольствие, глядя, как меня чуть ли не выворачивает, – я не смогла сдержаться и не подпустить яду в свой тон.
– Уберите из уравнения свои эмоции, Уодсворт. Если вас будут отвлекать такие пустяки, это вам не поможет в расследовании, – мягко произнес Томас, потом наклонился через разделяющее нас небольшое расстояние, словно ему хотелось прикоснуться к моим рукам, но тут же опомнился. – Считайте это просто деталью головоломки уникальной – хотя и отвратительной – формы.
Я хотела возразить, что эмоции – вовсе не пустяки, но его отстраненность во время расследования разжигала во мне любопытство. Если его метод работает, то может стать полезным переключателем, дающим возможность включать и выключать в себе эмоции по мере надобности.
