скачать книгу бесплатно
Вот только что в гримерной она прогоняла сцену со своей партнершей. Валечка-костюмерша восторженно смотрела на молодых артисток, била в ладоши и предрекала успех у зрителей. А после подходила только к партнерше и избегала её, Веронику, при встрече глаза в сторону отводила, делала вид, что торопится. Каких еще доказательств надо? И Вера честно призналась себе, что ошиблась с профессией, и надо подумать, куда двигать из театра.
Неожиданная болезнь главного режиссера и его поручение продолжить репетиции без него открыли перед Изверовой новую дорогу. Она нужна театру и с радостью будет служить ему до конца своих дней.
Через полтора месяца вышел на работу Борис Львович.
– Верочка, дайте я вас обниму! – режиссер с удовольствием обнял помощницу за талию. – Спасибо, что выручили. Наслышан, наслышан о ваших успехах. Мои поздравления!
Он слегка отстранился, окинул Верочку внимательным взглядом из-под кустистых бровей.
– Скажите, голубушка, как вам удается сохранить свою талию в неприкосновенности? Откройте тайну старику, – шутил он, хлопая себя по тугому животу.
Вероника действительно со времени студенчества мало изменилась, хоть и родила ребенка. Она была стройна, подвижна, одевалась дорого, но не броско. Туфли предпочитала на невысоком каблуке, но только фирменные. Единственно, что она изменила во внешности, так это стала укладывать волосы узлом на затылке. Сделанные на заказ заколки едва удерживали русое богатство Вероники.
Муж Костя очень любил распускать волосы жены, перебирать гладкие тяжелые пряди, пропускать между пальцев, любуясь их серебряным отливом. Но он также любил огненно-рыжие волосы дочери Юльки, которая обещала вырасти необыкновенной красавицей.
Жизнь Кирпичовых-Изверовых катилась, как по накатанной дороге. Бизнес мужа процветал, Юльку устроили в престижный детский сад, где с детьми занимались танцами и рисованием. Часто навещали они родных, устраивали пикники на природе, дарили друг другу дорогие подарки, ездили вместе отдыхать к морю, а потом и за рубеж.
После удачного дебюта Вероники в качестве помощника режиссера, Борис Львович вышел с ходатайством к руководству театра с тем, чтобы дать ей должность в соответствии с её образованием и неожиданным умением работать с артистами. Должность помощника режиссера, намекал Борис Львович, будет в самый раз, но её назначили завлитом. Вероника Андреевна не возражала, а в перестроечные годы сыграла важную роль в сохранении труппы, которая чуть было не распалась.
Долго еще будут вспоминать в театре трудные годы – конец восьмидесятых-середина девяностых. Зарплату не платили, новых спектаклей не играли, у театра накопились долги, начиная от электриков и кончая налоговыми органами. Некоторые помещения администрация начала сдавать мелким фирмочкам, которые бойко торговали цветами, подарками, велосипедами и прочим. В боковом приделе даже кафе открылось, но продержалось недолго и уступило место мастерской по ремонту бытовой техники.
Артистам проходилось туго, но выручала халтурка. Понятно, что по области с большим спектаклем не поедешь, да и контингент не тот, чтобы предлагать классические или социально-философские вещи. Другое дело – небольшие пьески полудетективного или фривольного содержания, куда с легкостью можно было вставить песенные или танцевальные номера, до которых публика так падка. Ну а если ввести в пьесу сцену с цыганами, то успех и вовсе обеспечен.
Вот на таких пьесках и подвизалась новая завлитом Вероника Изверова. В пыльных шкафах её кабинета обнаружились залежи пьес никому не известных авторов, какого-то Сидоркина, Пурле, Варлова. Были и другие авторы, но за давностью лет их фамилии на титульных листах не прочитывались.
Вероника взялась за пьесы: что-то изменила, что-то урезала, придумала новые эпизоды, добавила эстрадные номера – и вышла на худсовет. Пьески понравились всем без исключения, главное, что в каждой задействовано не более трех-четырех человек.
Тогда труппу поделили на бригады, каждой вручили по пьеске, а после нескольких репетиций послали, с Богом, прочесывать свою область, а также соседние. В горячее время репетиций Вероника Андреевна уже на равных с Борисом Львовичем работала в качестве второго режиссера. Мэтр не возражал. Напротив, он любил наблюдать за работой Верочки. Борис Львович высоко оценил умение Вероники Андреевны шуткой гасить назревающую ссору артистов или уместным анекдотом поставить нахала на место. Никто не возмущался, когда она просила «еще разок прогнать эту сцену», хотя дома всех ждали неотложные дела.
Удивительно, но именно тогда прошла у Вероники боязнь сцены. Однажды маленькая труппа собралась в военный городок с парой пьесок. Но одна из артисток, которая играла жену «нового русского» по семейным обстоятельствам поехать не смогла. Заменить её, кроме Изверовой, было некем. Делать нечего, решили в труппе, пусть хоть плохо сыграет, но сыграет, иначе вообще поездка сорвется. Вероника согласилась, но заранее дрожала при мысли, что загубит работу труппы. Ничего подобного! Играла она нормально, не блестяще, конечно, но и нареканий со стороны коллег не было. А публика вообще была в восторге: солдаты и офицеры в том месте, где артистка по сценарию должна почти обнажиться, ответили шквалом аплодисментов, топаньем и криками «Браво!!!». На самом деле, стройная, гибкая фигурка и водопад русых локонов, когда артистка начала по ходу пьесы танцевать, в глазах военнослужащих большее достоинство, чем проникновенный диалог двух влюбленных. Веронику несколько раз вызывали на бис с её вставным номером, преподнесли букет цветов, а несколько офицеров по окончании представления приложились к ручке.
– Вероника Андреевна, – подошел к ней улыбающийся водитель микроавтобуса, который возил их от райцентра до райцентра, – класс! Публика в восторге, сам видел. Здорово у вас получилось, когда вы вот так рукой сделали, – парень попытался изобразить движение в танце. – А потом волосы как…Ну, загляденье!
– Спасибо, Паша, – пожала протянутую руку Вероника. – Ты не поможешь донести мои вещи?
– Какой вопрос, – с готовностью ответил водитель, подхватывая тяжелую сумку артистки, и вдруг спросил. – А они у вас настоящие?
– Кто? – не поняла Вероника.
– Ну, волосы, конечно, – засмущался водитель.
Изверова захохотала:
– Можешь подергать. Вот умора!
– Вы чего? – подошел Семен Хмелев. – Грузиться пора.
– Да вот Паша сомневается, – смеялась Вероника, – настоящие ли у меня волосы.
– Ну и что тут смешного? – Семен был серьезен. – Я раньше тоже не верил, пока мне Валентина-костюмерша не сказала. Сейчас, Вероника Андреевна, такие волосы редкость, а умельцев разных полно, вот и сомневается народ.
Она продолжала с улыбкой смотреть на собеседников и понимала, что в чем-то они правы. Так много стало в жизни фальши, подделки заполонили не только магазины и рынки, но и кино, театры, галереи, концертные залы. Фальшь проникла в отношения людей, даже самых близких. Жизнь сверху донизу пропиталась враньем, нечестностью, обманом.
Сидя в комфортабельном микроавтобусе, кстати, приобретенном для театра по настоятельной просьбе Вероники Константином Кирпичовым в плане спонсорской помощи, она пыталась разгадать, почему вдруг прошла её боязнь сцены. Если бы она как-то боролась с этим, консультировалась с психологом, работала до изнеможения, то было бы понятно. Но ведь ничего этого не было.
Возможно, думала Вероника, это связано с тем, что она перестала мечтать играть. Она просто стала играть, притворяясь, что она и есть та самая Ася, которая сегодня так лихо выплясывала перед военнослужащими. Ей стало безразлично, что о ней подумают как об актрисе, и поэтому легко отказалась быть ею.
Веронику влекло другое: возможность видеть, как другие, следуя её замыслу, создают на сцене жизненные ситуации. Захотелось перейти в разряд «кукловодов», в хорошем смысле слова, разумеется. Она никогда не считала, что артисты как марионетки двигаются по воле ниточек, что держит в руках этакий папа Карло. Артисты – кудесники, оживляющие картины великих мастеров. Но чтобы оживление было полным, жизнеспособным, достоверным во всякой детали, требуется мастерство главного фокусника, который придумал, отладил и поддерживает в рабочем состоянии каждую пружину в сложном механизме анимации.
Взять хотя бы Бориса Львовича. Вероника старательно училась у него читать сценарии. От него она узнала, что злость на сцене недалекий режиссер покажет как удар кулака по столу, а умный этот же кулак засунет в карман, и когда зрители увидят оттопыренный карман героя, сразу поймут, какое чувство его сейчас обуревает. Горе, учил её режиссер, это не вскрики и всхлипы, заламывание рук и потоки слез. Чтобы зрители горевали вместе с артистом, ему можно тихонечко завыть, как брошенному в подворотне щенку.
– Запомни, Верочка, – наставлял её Борис Львович, – когда художник в своей картине хочет изобразить здоровый румянец девицы, он не малюет ей щеки красной краской, а рисует её у розового куста. А мы с тобой видим, как похожи лепестки розы и нежная кожа девушки.
Вероника впитывала каждое слово мэтра, не стеснялась спрашивать, советоваться. Иногда даже плакала на плече режиссера, когда заходила в тупик. Борис Львович всячески поддерживал старательную ученицу и в шутку говорил:
– Уйду на пенсию, тебя оставлю за себя. Но не ранее! А пока учись, да серьезно, верхоглядов у нас и без тебя хватает.
Верочка училась, но если бы её сейчас спросили, готова ли она посвятить этому годы, то она бы призадумалась. В глубине своей души она чувствовала крошечный росток, который обещал новое поприще. Нет, из театра она не намеревалась уходить, но и работа режиссера, хоть и увлекала её сейчас, но не казалась тем единственным, что называется призванием. В ней подспудно зрело желание творить, а не идти вслед за творцом. Её опыт в создании маленьких пьесок оказался удачным, почему бы ни попробовать что-то более серьезное, значительное?
Нет. Рано. Слишком рано. Ей еще нечего сказать. Её жизненный запас так незначителен. Нужно время, нужен духовный и практический опыт. Нужны годы наблюдений, анализа, нужна устойчивая жизненная позиция.
Прошло время, и Вероника засела за свою первую пьесу. Работа шла споро, тем более, что писала она о том, что знала – о современном театре и непростых взаимоотношениях между артистами. Работе посвящались редкие свободные часы, выходные или праздники. Через полгода пьеса была готова, но показывать её кому бы то ни было Изверова не стала. Она без перерыва приступила к следующей, в центре которой актриса старого, времен отмены крепостного права, театра. Главная героиня начинала в крепостном театре, а после получения вольной, объездила всю Европу, покорила многие известные сцены. Вернулась в Россию в расцвете славы, но имела несчастье влюбиться в талантливого актера, младше её годами. Несчастная любовь, крах карьеры, смертельная болезнь – короче, полный набор мелодрамы с трагическим концом.
Работая над пьесой, Вероника не жалела времени на архивы, посещения столичных музеев, квартир-мемориалов. В шкафу у неё скопилась масса книг по истории театра, старые журналы, монографии, биографии и мемуары.
– Что ты там все пишешь? – спрашивал Костя. – Опять халтурка?
– Угу, – отвечала Вероника, не отрываясь от записей или страницы книги.
– Ну-ну, пиши. Только не забудь, в субботу мы к Иннокентию идем.
Иннокентий Карр был давним партнером Кости-кирпича по бизнесу. Его жена Маргарита обожала вечеринки, на которых появлялась в умопомрачительных нарядах, обнажающих её пышное тело. Вечеринки обычно начинались с фуршета, пристойных разговоров и танцев, а заканчивались безобразной пьянкой, дракой и откровенным бл…ом. Костя оттягивался на вечеринках по полной программе, флиртовал с девицами, но увозил жену до того, как вечеринка превращалась в бардак.
Если можно было остаться и не поехать к Каррам, Вероника усаживалась за письменный стол на весь вечер, прихватывая и ночь.
Когда вторая пьеса была закончена, она устроила себе маленький праздник, пригласив в кафе свою приятельницу, профессиональную машинистку, которая печатала её тексты. Когда-то они с Машей Журавлевой учились в параллельных классах. И только Маша знала тайну Вероники.
В кафе они пили сухое вино, объедались салатом из креветок, заказали мясо с грибами и кофе с мороженым. Маша восхищалась талантом Вероники, предрекала ей блестящую карьеру сценариста и благодарила за то, что та дала подработать – Вероника хорошо платила машинистке.
– Я, знаешь, Верочка, слезами обливалась, когда читала последнюю сцену. Мне было так жалко Тирольскую, так жалко. Я свою жизнь вспомнила. Что хорошего было у меня? Вот твоя жизнь сложилась как надо. Кто мог подумать, что рыжий Костя Кирпичов сможет так развернуться. Повезло тебе, Верочка. Казалось бы, живи и радуйся за таким мужем, без забот, без проблем, не утруждай себя работой. А ты нет. Ты не стала бесплатным приложением к Костику, ты идешь своей дорогой. Хотя я слышала, – Маша дотронулась до руки приятельницы, – ты только не обижайся, что артистка из тебя не получилась. А я думала, с такой красотой, как у тебя, любую сцену покорить можно.
Вероника не стала распространяться о странной боязни сцены. Все это в прошлом. А в настоящем и будущем она мыслит себя сценаристом.
– Скоро, – пообещала она Маше, – я тебе опять дам подработать.
– Что ты говоришь? – обрадовано захлопала в ладоши приятельница. – Это значит…
– Это значит, что я приступаю к новой пьесе.
– Молодец, Верочка!
Они чокнулись, выпили еще вина. Мороженое уже подтаяло, но все равно было вкусным.
– А ты кому-нибудь показывала пьесы? – спросила Маша.
– Никому. Никто даже не знает. Только ты.
– А я – могила! – чиркнула себя ладонью по горлу подвыпившая женщина. – Но считаю, что ты не права. Пишешь, пишешь, а дальше никуда. Почему не покажешь хотя бы тому же Борису Львовичу. Он собаку съел в этом деле, может дельный совет дать.
– Ты права, только я боюсь.
– Чего?
– А вдруг плохо, Борис Львович правду не станет скрывать. А у меня руки опустятся, я-то себя знаю.
– Врешь ты все, Верочка, – Маша отставила вазочку с мороженым в сторону. – Ты сильная, хотя по виду и не скажешь. Если и покритикует Борис Львович твои пьесы, то это тебе на пользу пойдет. Но если бы спросили мое мнение, я бы ответила: исправлять нечего. Все просто отлично! Веришь мне?
– Верю, – просто ответила Вероника, – но все равно боюсь. Я про себя решила так: напишу три пьесы и двину в Москву или в Петербург. Может, пристрою в какой-нибудь театр.
– А почему не в наш? Твои же пьески шли с большим успехом.
– Какие же они мои?
– Знаю, знаю, были там авторы. Только сама признайся, что осталось от них после твоей переработки? Ни один из авторов своей пьесы не признает. И не мудрено – ты из дерьма конфетки сделала.
– Ой, Маша, не надо! А то загоржусь!
– И правильно, гордись. Скромность – удел посредственности, а ты у нас – талант!
…Третья пьеса была из жизни «новых русских», их старых жен и молодых любовниц.
– В ней, представляете, – рассказывала Вероника родителям, – была сцена, когда жена застает своего мужа бизнесмена в объятиях секретарши. Сцена классная получилась: с большим юмором, остроумная, динамичная. Если бы я знала тогда, что сама скоро стану участницей подобной сцены! Только в моем случае почему-то мне смешно не было. А вот секретарша вовсю потешалась!
Вероника рассказала родителям о том, как Костя пытался прикрыться куском полиэтилена.
Было уже заполночь. Утром и Альбине Петровне, и Андрею Викторовичу рано вставать на работу, но о сне они не думали. Какой тут сон, когда такое с Верочкой! Измена мужа – это, безусловно, семейная беда, но думалось сейчас не об этом. Надо же, их дочь пишет пьесы. Может, станет известным сценаристом, а там, глядишь, и на телевидение попадет.
– Может, еще чайку, горяченького? – предложила старшая Изверова.
– Давай, мать, – согласился Андрей Викторович.
Пока жена ставила на огонь чайник, он вытащил из шкафчика карамель, плетенку с печеньем, потом из холодильника достал сыр, сгущенку. Андрей Викторович не понимал, как можно пить пустой чай или с ложечкой варенья, как делали его женщины. Он любил основательное чаепитие: крепкая заварка, пара ложек сгущенного молока, печенье с маслом и ломтиком сыра. Вот это чай! А то придумали бултыхать одну воду.
Пока чай разливали по чашкам, и каждый выбирал, с чем он будет чаевничать, о Верочкиных пьесах не было сказано ни слова. А когда выпили по нескольку глоточков, оценили крепость и аромат заварки, то и разговор возобновился.
– Ты что же, – недоверчиво спросил Андрей Викторович, – написала три пьесы?
Вероника кивнула.
– Ну, а дальше? – Альбине Петровне не терпелось узнать о судьбе творений дочери.
– Полгода назад я послала по одной пьесе в разные театры. Ответа долго не было. Я уж совсем отчаялась, – Вероника замолчала, снова переживая то состояние, когда подходила и видела пустой почтовый ящик. – А сегодня я получила ответ сразу из двух театров. Представляете?! Они согласны сотрудничать со мной! Согласны познакомиться с другими моими пьесами!
Лицо Вероники раскраснелось то ли от волнения, то ли от чая с малиной. Глаза её сверкали, улыбка играла на губах. Она выпрямилась на стуле, вскинула голову и…тяжелое полотенце упало на пол. Тяжелые влажные волосы закрыли плечи и грудь. Она подняла их, резким движением скрутила в узел.
– Папка, принеси заколки, они там, на полу в ванной.
Андрей Викторович отставил чашку, поднялся.
– Эх, дочка, дочка! Такое скрыла от родителей, – и пошел из кухни, удрученно качая головой.
– Ну, ты же понимаешь, что я трусила и не хотела раньше времени… – крикнула вслед Вероника.
– Успокойся, Верочка. Отец от обиды так сказал. Не поделилась своими замыслами, ждала, переживала в одиночестве…Или Костя знал?
Вероника отрицательно помотала головой.
– И он не знал. Я сегодня после работы поехала к нему на квартиру, чтобы сообщить, – снова слезы заблестели на глазах. – Вот и сообщила.
– Ах, Костик, Костик, – проговорил Андрей Викторович, протягивая дочери заколки. – Променять такую жену на эту, как её…Викторию, что ли? Видел я её, пришлось.
– Ну и как? – с интересом спросила Альбина Петровна.
– Что как? Что как? Девица, конечно, в соку, а остального не заметно.
– Чего остального? – не унималась жена.
– Ума, души, чего же еще. Красива, ничего не скажешь, но красота до венца, а ум до конца, учат нас предки.
– Все вы, мужики, на молодых падки.
– Есть такой грех, Алечка. Но вот тебя, моя дорогая, я ни на какую принцессу не поменяю, – заключил жену в объятия Андрей Викторович.
– Это почему? – шутливо отбивалась она.
– Потому что ты у меня – королева!
Супруги смеялись тихо, чтобы не потревожить спящую Юльку.
– Нет, Костя не дурак, – снова вернулся к разговору Андрей Викторович. – Таких, как эта Виктория, в жены не берут, и он не станет. Не может же он не замечать, что глаз у Вики жадный, роток лживый, одной ручкой гладить может, а второй нож всадит за милую душу.
– Эх, ты, психолог, – Альбина Петровна провела мужу по короткому ежику волос. – Когда мужики в охоте, они на такие мелочи внимания не обращают. Это уже потом, после свадьбы у них глаза открываются да мозги начинают работать.
Муж и дочь молча согласились. Изверовы пили чай, перебрасывались короткими фразами, но каждый думал о главном: что теперь будет? Простит ли Верочка изменника мужа, что теперь будет с её работой.
– Ты, Верочка, что думаешь делать дальше? – решилась спросить Альбина Петровна.
Вероника медленно помешивала чай. Сомнения одолевали, ведь её первоначальные планы летели в тартарары. Они не предусматривали связи мужа с секретаршей. Кстати, что Вика там сказала о женитьбе? «Мы решили пожениться. Костик давно хотел вам сказать», так, кажется? Мило! Значит, далеко у них все зашло. Значит, развод. А что дальше? Надо думать.
