скачать книгу бесплатно
– А ты не за раз.
Вероника хмыкнула, но поднесла стакан к лицу.
– Фу-у-у, ну и запах.
– Зато проверенное средство: и болезнь предупредит, и стресс снимет.
– Думаешь?
– Точно знаю, – ответила Альбина Петровна и уселась на низенькую скамеечку рядом с ванной.
Она смотрела, как нерешительно дочь пробует водку на вкус.
– Не пробуй, а глотни, – инструктировала она Веронику. – Ну, вот другое дело.
Вероника отпила половину того, что принесла ей мать. Неприятным жгучим комом водка вначале постояла в горле, потом медленно поползла по пищеводу, пока не взорвалась огненным шагом в желудке.
– Зажгло.
– Это потому что на голодный желудок. Подожди, – Альбина Петровна поднялась, – я тебе сейчас закусить принесу.
Пока мать ходила на кухню, Вероника, чтобы не растягивать процесс избавления от стресса, решительно махнула в рот остаток водки. Вкус хоть и оставался неприятным, но жжения уже не было. В голове слегка зашумело, в висках застучали молоточки.
– Держи.
Вероника открыла глаза и увидела перед собой тарелку с кружками соленого огурца, ломтик хлеба и квадратик ветчины.
– Сама, – велела она матери.
Альбина Петровна соорудила бутерброд и протянула Вероники. Ты вытащила руку из воды, стряхнула капли и взяла закуску. То ли она действительно проголодалась, то ли водка подействовала, но бутерброд показался ей очень вкусным. Она даже замычала от удовольствия.
– А я что говорила? – похвасталась Альбина Петровна. – Жуй, не торопись. Мало будет, еще принесу.
Пока дочь наслаждалась нехитрой закуской, мать взяла с полочки флакон с шампунем и как в детстве начала намыливать длинные волосы Верочки. Вера наслаждалась ласковыми прикосновениями рук матери, чувствовала себя маленькой и беззащитной. Не заметила, как потекли слезы, потом начала всхлипывать все громче и громче, а под конец и вовсе разрыдалась. Мать не говорила ни слова, лишь плотнее затворила дверь ванной. Она тщательно сполоснула длинные пряди, отжала и закрутила на темечке тяжелым узлом.
– Ну, вот и все.
Она вытерла руки, снова опустилась на скамеечку. Другая бы на её месте начала успокаивать плачущую дочь, выспрашивать, что случилось. Но Альбина Петровна знала, что в таких случаях человеку надо дать время выплакаться и успокоиться. Рыдания Вероники стали чуть тише, потом и вовсе стихли. Через несколько минут она вышла из ванны, закутала волосы в полотенце, надела халат и, поддерживаемая безмолвной Альбиной Петровной, побрела на кухню.
На плите во всю пыхтел и подкидывал крышку голубой чайник, на столе стояла початая бутылка водки.
– Еще налить? – спросила Альбина Петровна. Вероника отказалась. – Тогда чаю с малиной, – не то спросила, не то посоветовала мать.
Она налила большую чашку чаю, придвинула ближе вазочку с малиновым вареньем.
– Пей и согреешься. Я с тобой посижу, а потом спать пойдем, хорошо?
Вероника вздохнула и протянула ладони к чашке. Чашка обжигала, но женщина не отнимала ладоней. Небольшая боль трезвила, прочищала затуманенные алкоголем мозги.
– Спасибо, мамочка. Что бы я без тебя делала.
Альбина Петровна не ответила. Нельзя было не заметить, что Вероника сегодня другая, не такая, как всегда. И дело вовсе не в заплаканном лице или дрожащих пальцах. Нет. Что-то новое появилось в ней, словно четче прорисовались черты лица, взгляд стал острее и приобрел новое выражение. Вот и губы по-другому… Альбина Петровна с удивлением обнаружила, что Вероника стала похожа на Юльку. А раньше такого не было – Юлька вся в отца.
Отпив несколько глоточков чаю, Вероника, наконец, посмотрела на мать.
– Я сегодня на квартире была. Там Кос…он с секретаршей был, – сказала и покраснела, как будто это её застали на месте преступления. – Я убежала. Да он и не остановил.
Мать молчала. Она напряженно вслушивалась в голос дочери, обнаруживая и в нем нечто новое. Вероника сидела сейчас перед ней мокрая, несчастная, обиженная, но…живая! Близкая, родная! А сколько бессонных ночей провела Альбина Петровна, когда думала о дочери: с детства в ней была какая-то отчужденность, отстраненность, словно девочка находилась за стеклом. Могла говорить, общаться с людьми, участвовать в их делах, но находилась в оболочке из прозрачного стекла. Иногда родителям проходило в голову, что Вероника как принцесса из сказки живет в зачарованном царстве и ждет поцелуя принца, чтобы ожить.
Когда появился Костик Кирпичов, Альбина Петровна решила, что принц появился, но ошибка вышла. Даже после свадьбы, после рождения дочери, после стольких лет семейной жизни Вероника оставалась зачарованной принцессой.
И вот сегодня вдруг стекло исчезло, разбившись о самую банальную жизненную ситуацию. Подумаешь, муж-бизнесмен кувыркается в постели с секретаршей. Для того и существует когорта секретарш, чтобы ублажать начальников в рабочее, а иногда и в нерабочее время.
Другая бы мать на месте Альбины Петровны стала переживать и проклинать вероломного зятя, сочувствовать горю дочери и строить планы мщения. Ничего подобного! Женщина протянула руку к бутылке, плеснула себе немного в чайную чашку и залпом выпила.
Вероника онемела. Мать никогда не употребляла ничего крепче домашней настойки, а тут водка!
– Мам, ты чего? Да не расстраивайся!
– Хо! – выдохнула Альбина Петровна и поглядела на дочь. – Было бы из-за чего расстраиваться! «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло»… – вдруг во весь голос пропела Альбина Петровна.
– Это что такое? – в дверях нарисовался Андрей Викторович в полосатых до колен трусах и белой майке. – По какому случаю гуляем?
Отец отодвинул стул, тяжело опустился рядом с женой, строго глянул на бутылку.
– Адрюш, выпей с нами, – Альбина Петровна, не вставая с места, дотянулась до посудной горки и поставила на стол еще одну чайную чашку. – Наливай! – скомандовала она.
Андрей Викторович без слов разлил по глотку в чашки, плеснул в чай дочери.
– Кто-нибудь мне скажет, по какому случаю веселье?
– Вероника застала Костика с секретаршей.
– И это повод напиться?
– Не будь занудой, Андрюш! За тебя, Вероника! – Альбина Петровна первая выпила.
Избегая взгляда отца, выпила водочный чай Вероника. Андрей Викторович последовал примеру женщин.
– Ну?
– Что «ну»? Не видишь, девочка переживает?!
– Не вижу.
Отец внимательно поглядел на Веронику. Когда женщина сходит с ума от ревности или переживает измену мужа, то зрелище не для слабонервных. Он видел таких: глаза бешенные, лицо перекошенное, искры так и летят. Находиться рядом с такой опасно не только для мужа-изменщика, но и для всех остальных.
Но Вероника производила совсем другое впечатление. Ну, что лицо заплаканное, дело понятное: женщин хлебом не корми, дай поплакать. А вот глаза не несчастные, и в целом дочь не производит впечатления оскорбленной в лучших чувствах женщины. Андрей Викторович сказал бы, что дочь не столько обижена случившимся, сколько…Озабочена? Удивлена? Зла? Она словно в переходном состоянии, как будто начала обижаться, но на полпути раздумала и прониклась другим чувством. Каким?
– Дочка, – нерешительно начал Андрей Петрович, – ты сегодня какая-то другая…Я и слов не найду.
Вероника подняла глаза на отца. Мужчина замер.
Он и не знал, что у него такая красивая дочь, пришло ему в голову. Нет, конечно, видел, какими богатыми волосами наградила её природа, какие выразительные у неё глаза, какая милая улыбка. Фигура, манеры, походка – ничто не вызывало нареканий. Но все это им воспринималось в отдельности, и только сейчас, в эту минуту, отдельные части сложились, и он увидел целиком свою дочь. Не эталон красоты, нет. Но как хороша, как мила!
А еще взгляд! Раньше просто глядела на тебя, а сейчас будто в душу проникает. Чудеса, да и только.
Андрей Викторович взял бутылку, вновь налил всем по глотку.
– Хочешь, я ему морду набью?
– Папка, ты с ума сошел! – невольно улыбнулась Вероника. – На старости лет кулаками махать.
– Какой я тебе старый? – свел кустистые брови отец. – Да я, если хочешь знать…
– Отец, – вступилась Альбина Петровна, – кулаками любить, уважать не заставишь. Да и вмешиваться нам…
– Мама, папа, подождите, – Вероника взяла родителей за руки. – То, что произошло там, в квартире…конечно, неприятно, мерзко даже. Но я чувствую… мне кажется, что я чувствую…Это не ревность, не женская обида…Я не могу вам объяснить.
Вероника встала, прошла по кухне, потом снова села.
– Вначале, как я увидела их там, опешила. В первую минуту подумала, что не Костя там, а другой мужчина, строитель, например. Когда убедилась, что он, Костя, забавляется с секретаршей, то захотела выругаться. Как на базаре. И чтобы все слышали. И чтобы все увидели его в таком виде…Но вы подумайте, мама, папа, если бы я его любила, разве мне захотелось бы его выставить в таком свете? Я, когда по улицам бежала, плакала не от обиды. Я плакала, потеряв то, чего я не имела. Вы не понимаете меня, – Вероника уронила голову на скрещенные руки. – Я и сама себя не очень еще понимаю. Только чувствую, что сегодня случилось то, что должно было случиться давно. А может, и случалось, да я не видела, жила как во сне. Столько лет спала.
Альбина Петровна прижала кулак ко рту. Дочь заговорила теми же словами, что и она недавно. Спала, сон, проснулась. Как странно.
– Сколько себя помню, – все говорила Вероника, – я мечтала, жила мечтой и все время торопила время, чтобы мечта быстрее исполнилась. Когда мне было семь, я мечтала о том, какой я буду в девять лет. Спросите меня, а помню ли я, что было за два года? Нет. В четырнадцать я мечтала, что в семнадцать лет поступлю в театральный институт, а что происходило в мои пятнадцать-шестнадцать лет, не помню. И так было всегда. Большая часть моей жизни прошла в ожидании. Я не жила, а ждала. Наконец, совсем недавно со мной произошло такое… – Вероника повернула голову к отцу, – налей мне глоток.
Андрей Викторович без слов исполнил просьбу. Впервые в жизни он слышал, чтобы Вероника так долго говорила. Обычное их общение составляли редкие фразы вроде: «Как дела?», «Когда придете в гости?», «Передавай привет Косте». Бывало, конечно, что Вероника рассказывала случаи из своей жизни, делилась радостью или советовалась по жизненным вопросам. Но чтобы раскрыть душу перед отцом или матерью? Такого не было.
Тем временем дочь выпила водку, помотала головой от отвращения.
– Недавно мне показалось…нет, я просто уверена, что я нашла себя, что моя жизнь начала приобретать смысл. Ведь раньше я жила, как растение, росла, цвела в положенное время, скрещивалась по закону природы, произвела на свет потомство…Боже, что я несу! Но это дела не меняет.
Она снова походила по кухне, попила воды, села.
– Я думала, что об этом первым узнает Костя, а вышло, что вы, родители.
– Верочка, не тяни, что случилось? – не на шутку забеспокоилась Альбина Петровна, в первую очередь подумав, а не завелась ли какая-нибудь страшная болезнь у дочери. Сейчас совсем молодые уходят из жизни от рака…
– Тебя, мамочка, здоровье волнует, я знаю. Не беспокойся и с этой стороны неприятностей не жди. Все началось несколько лет назад. Уже после того, как я окончательно поняла, что актриса из меня никогда не получится. И не потому, что таланта у меня нет, а в силу странной фобии, страха сцены. Вы помните, обстоятельства сложились так, что я из актрис в помощники режиссера угодила? Помните?
Как не помнить, подумала Альбина Петровна, и перед глазами вновь встала сцена и Вероника-робот. Тогда еще Андрей Викторович обещал поговорить с Борисом Львовичем о содействии. Чтобы дали дочери должность при театре.
…В новогодние праздники театр жил в аврале, давали по два-три спектакля в день, потом, бывало, засиживались в буфете. Борис Львович не только посадил печень от излишеств, но еще прихватил грипп и надолго слег в больницу. Когда пришло время приступать к новой работе, труппа оказалась без присмотра. На репетициях больше собачились, чем репетировали, плохо учили роли. Короче, разброд и шатание.
Режиссер из больницы позвонил в театр и просил, чтобы никто иной как Вероника Изверова взяла на себя труд проводить репетиции, мотивируя свое пожелание тем, что она быстрее и лучше всех заучивает роли и самая свободная из всех. Кроме того, учеба у знаменитых педагогов тоже много значила. Вероника без возражений согласилась.
Первые репетиции прошли не очень. Артисты насмешничали, намекали на протекционизм, дразнились словами из её маленьких ролей. Она терпела, не нервничала и не заводилась, опять и опять подсказывала артистам слова, по первому же требованию делала перерыв.
Но через неделю ситуация изменилась: коллеги оценили незлобивый нрав неожиданного помощника режиссера, стали прислушиваться к её дельным советам, заметили, что в качестве «тренера» Вероника Изверова по-настоящему талантлива. Она могла одним движением глаз, поворотом головы или незаметным жестом передать суть эпизода, тонко подмечала любое изменение в игре коллег, поощряла их маленькие творческие находки, искренне радовалась даже незначительным успехам артистов. Теперь она часто слышала: «Вероника Андреевна, может, мне так сделать…Вероника Андреевна, а давайте я пройду сюда…Как вы думаете, Вероника Андреевна…».
Работа закипела, и Верочка преобразилась. Теперь на освещенной сцене стояла не посредственная артистка Ника Изверова, а способный начинающий режиссер. Может, поэтому все вдруг увидели Веронику другой: искренней, светящейся изнутри, живой. Синим огнем светились её глаза, глубоким, проникновенным голосом произносила она реплики за актеров.
– Вероника Андреевна, – закричали из-за кулис, – вас к телефону.
Звонил Борис Львович, который был уже в курсе метаморфозы, произошедшей с Изверовой.
– Верочка, – нарочито ворчливым голосом наставлял режиссер молодую помощницу, – во второй сцене обратите внимание на диалог героя со своим отцом. А в конце первого акта Павловской никак не удается сцена расставания. Помогите ей, я на вас надеюсь.
Верочка только головой кивала, словно режиссер мог увидеть её. Потом спохватилась:
– Обязательно, Борис Львович. А вы выздоравливайте поскорее, – заботливо произнесла она под конец разговора.
Она лукавила. Ей хотелось, чтобы Борис Львович как можно дольше находился в больнице, пусть съездит в санаторий, наконец. Иначе все кончится, снова потянутся унылые серые будни слабой артистки.
Штатным расписанием театра не была предусмотрена должность помощника режиссера, значит, ей останется лишь завидовать тем, кто получит в очередной раз роли, а на её долю останется как всегда пара фраз, да и то незначительных – можно и без них обойтись.
Но забивать преждевременно голову печальными перспективами Вероника не хотела. Положив трубку и улыбнувшись вахтеру, она ласточкой порхнула на сцену. При её появлении артисты собрались, настроились на работу.
– Начнем сразу с четвертой сцены, – негромко произнесла она, усаживаясь на место режиссера. – Володя, начали.
Репетиция покатилась своим ходом. Иногда ей приходилось что-то изменять в тексте, благо пьеса была современного и не именитого драматурга. Изменения практически всегда шли на пользу всей пьесе, и за это артисты были ей тоже благодарны.
Выполнять указания Вероники Андреевны было несложно, потому что они были разумны и высказывались корректно (чего не скажешь о самом Борисе Львовиче, который в запале мог такое словцо отпустить, что святых выноси). Был у неё еще один прием, который действовал безотказно там, где режиссер никак не мог добиться от артиста абсолютной психологической точности и проникновенности. Впервые Вероника применила этот прием в сцене, которая никак не удавалась молодой и, без преувеличения, талантливой Ксении Павловской.
На взгляд многих, Ксения была в этой сцене органична, играла безукоризненно, на подъеме. Но Вероника Андреевна в который раз останавливала артистов, снова объясняла, что хотела бы видеть. Результат был прежний. Измученная Ксения стала проявлять недовольство:
– Ты бы так сыграла, как я, – бубнила она, но так, чтобы Изверова не слышала. – Придирается она ко мне.
Некоторые соглашались, другие пребывали в ожидании. Вдруг Вероника вышла на сцену.
– Володя, давай со мной, а ты, Ксения отдохни минуту.
Партнер начал говорить, а на глазах у изумленных коллег их милая Верочка вдруг неуловимо стала превращаться в прежнюю Нику Изверову, тяжеловесную, унылую, закомплексованную артистку. Она не ходила по сцене, а волочила ноги, не говорила, а гнусила, её улыбка манекена сбивала с толку Володю Кремлева, и он даже опаздывал с репликами. Так прошло несколько минут.
– Ксения, – повернулась неожиданно Изверова к артистке, – я утрирую, но в целом это твоя игра.
И пошла к своему креслу. На сцене стало так тихо, что стало слышно, как бубнит себе под нос старый вахтер в дальнем коридоре. Павловская, как загипнотизированный удавом кролик, вышла на середину сцены, и, повернув к Кремлеву голову, начала диалог. В её голосе появилось нечто другое, что заставило всех посмотреть на неё. Партнер быстро включился, задвигался, в ответ на слова партнерши он так выдал фразу, что у многих мурашки по спине побежали. И вот уже сцена летит на всех парусах, и всем ясно: вот она вершина таланта.
Ах, как они играли! Как сверкала Павловская! А Кремлев?!
Вероника незаметно вытерла нечаянную слезу. Она сегодня добровольно взошла на эшафот, чтобы другая наполнила сцену жизнью. Она довела свой неталант до крайности, чтобы вызвать к жизни талант других.
Поэтому, когда сцена завершилась, артисты дружно, от души захлопали, но не Павловской и Кремлеву, а ей, Веронике Изверовой. Она впервые слышала аплодисменты в свой адрес, не считая тех давних восторженных хлопков Кости-кирпича.
Уже дома, лежа рядом с мужем, Верочка вдоволь наплакалась в подушку. Конечно, она давно поняла, что артистка из нее не вышла, и никакие годы упорного труда не изменят ситуации.
Глядя на игру света и тени на потолке, Вероника безжалостно прокручивала свою жизнь в театре. Вначале она не замечала удивленно-озадаченных, а то и просто насмешливых взглядов своих коллег, когда со сцены уходила в кулисы. Но со временем поняла, что Изверова на репетиции это не то, что Изверова на сцене. Разница огромная!
