Стрела времени

– Нет, товарищ, не знаю как вас по отчеству. Не согласен.

– Вот как? Почему?

– Потому что не разделяю шапкозакидательские настроения, которые прозвучали в вашем докладе.

– «Да. После этих слов, все сидящие в помещении штаба напряглись».

– Может, вы поясните свою позицию? – задал вопрос замполит Жуков.

– Хорошо. Времени мало, поэтому кратко и не вдаваясь в подробности. Первое: Германия, в отличие от Советского союза за последние 5 лет получила большой опыт ведения современной войны. Внедренная ими и многократно обкатанная тактика глубоких танковых ударов с обхватом войск противника в нашей стране не применяется. При этом, немцы, несмотря на успешные боевые действия в Европе, не гнушаются тактикой оборонительных боев. И у них в этом амплуа есть превосходные полководцы: Модель, Манштейн. В нашей стране оборона является доктриной постыдной и не отрабатывается. Это большая ошибка и мы за это поплатимся. Второе: позиция, которая стойко защищается, подвергается артиллерийскому обстрелу, бомбардировке и, в соответствии с обстановкой, ложным танковым атакам. В это же время пехота (подразделения и части), оставив минимальные силы для сковывания противника, основными силами и средствами усиления совершают маневр, имеющий целью удар во фланг противника. Немецкая пехота редко переходит в штыковые атаки. Нащупывание флангов и их обход являются обычной тактикой немецких командиров. Третье: пехота выдвигается к исходным позициям для атаки, маневрируя от укрытия к укрытию, и уже на этой дистанции ведя по противнику огонь из собственного тяжелого оружия, для чего, разумеется, требуется разведка целей, установки оружия (пулемета, миномета, пехотных или противотанковых орудий), пристрелки и последующего уничтожения целей. В результате, выдвижение к рубежу собственно атаки проходит со скоростью всего 600-800 метров в час. Четвертое: с началом атаки артиллерия в течение 15 минут обстреливает передний край противника. Массированное применения орудий всех калибров, включая 150-мм пушки, дает немцам возможность убедить противника в численном превосходстве и скоплении орудий на этом направлении. Пятое: рота, как правило, усиливается пулеметным взводом, а также взводом пехотных орудий (минометов). Последние применяются от начала атаки до штурма, при необходимости меняя позиции. Атака продолжается перекатами по 15—20 метров. Таким образом, штыкового броска в полный рост, мы не дождемся. Шестое: в прорыве долговременных укреплений создаются штурмовые группы, состоящие из инженерных, пехотных и артиллерийских подразделений. Под прикрытием огня, они фланговым ударом проникают в тыл и уничтожают ДОТ горючими смесями, огнеметами и гранатами. И, наконец, седьмое: удар немцы будут наносить сжатым на местности кулаком. А наши части разбросаны на сотни километров. Создать плотную оборону при таком количестве войск на границе невозможно. У меня все.

– Странное у вас представление о вермахте, – спросил Бирюков.

– Он цитирует нам Токарева «Тактический справочник по германской армии» 1940-го года, – влез Горбунов.

– Я никогда не читал Токарева. Но если такой труд существует, то меня еще больше удивляет, почему вы не организуете выдачу боеприпасов и не выводите подразделения на позиции.

– Да он провокатор, – закричал Горбунов.

– Погоди, Гена, – остановил его Ляпин. – Я изучал работу Токарева. «При наступлении на позиции разведка, подход и подготовка наступления производятся более методично и в более длительные сроки», например, сказано там. Но подробностей, которые вы изложили, товарищ капитан, там нет. Откуда вам они известны?

– «Вот после этого вопроса и наступило начало конца. Взял я и рассказал историю своего попадания в 1941 год. В помещении вновь, как после доклада Ляпина, воцарилась тишина».

– Значит, война начнется завтра в 4 часа утра? – спросил заместитель по разведке Иванов.

– Если быть точнее, то раньше. В 03.30.

– А вы – человек из будущего? – с абсолютно серьезным лицом спросил Бирюков.

– «Что я мог ему сказать?!»

– Товарищ Мамин, сдайте оружие, вы арестованы, – твердо сказал командир батальона.

– Ляпин, капитана в батальонный карцер, выставьте дополнительно часового. Горбунов, свяжитесь с НКГБ Бреста, организуйте конвоирование в город.

Это были последние слова, которые сегодня слышал Мамин. Положение было преотвратительное. События развивались по наихудшему варианту. Во-первых, он в прошлом и как выбираться отсюда не имеет ни малейшего представления. Во-вторых, попытка организовать выход частей на оборонительные позиции провалился, по крайней мере, судя по реакции, всерьез его слова не восприняли. В-третьих, сам Мамин сидит в подвальном каземате, и ничем помочь ОПАБу не сможет. Он даже на стены своей тюрьмы повлиять не может, разве что разбив себе голову.

– «Скверно, очень скверно. Собственно, а чего я ожидал. Сколько времени мне бы еще удавалось водить всех за нос. Они хоть и люди из прошлого, но живут-то в настоящем. И это свое настоящее знают и разбираются в нем, не чета мне. Все закономерно. Я для них полусумасшедший капитан, да к тому же с опасными мыслями. Было бы время, провели быстренько следствие и шлепнули бы. Но уже не успеют, через несколько часов начнут сыпаться бомбы. Что со мной делать будут? Я бы на месте командира батальона расстрелял при отступлении. Ну, вот и все, товарищ Мамин, пожил на свете, и будет. И не останется от меня ни могилки, ни памяти. Интересно, у этого «санчесова туристического офиса» предусмотрен мой случай. Если здесь умру, там случайно не воскресну. Ничего не сказал, гад. Бросил под танк. В моем случае, афоризм «под танк» может стать вовсе не афористичным», – последней фразе Алексей внутренне улыбнулся.

Мамин покусал губы, бесцельно осмотрелся в каземате. Сколько сейчас времени он не знал, окон в его каморке не было. Что делать. Достойных идей не нашлось. Алексей откинул голову назад и небольно ударился о бетонную стену. Стена оказалась холодной и шершавой.

– «Земля уже горит под ногами немецких солдат. Уже стонет под гусеницами немецких танков. Плач детей, который никто еще не слышит, уже слышит земля», – вспомнились ему слова, неизвестно когда и где им прочитанные.

– А я здесь. В каменном мешке, производством из девятнадцатого века.

– Прекратить разговоры, – через дверь прикрикнул часовой.

Окрик часового вернул Мамина в «здесь и сейчас», и он почувствовал, как от бетонных стен, пола и даже нар с соломой холодом в него проникает липкий страх. Вторые сутки Мамин в 41-ом году. Но вчера и сегодня днем, поглощенный действиями, мыслями и надеждами, ему не хватало времени остановится и подумать. Только здесь, в сыром подземном карцере, где на бетонных неровных стенках лежит нетронутая пыль прошлого века, где дух времени оживает, как привидение, и захватывает тебя полностью, Мамин по-настоящему осознал гибельность момента. И страх, по глоточку входивший в него с каждым новым вдохом, превращался в леденящий душу ужас.

Мамин взглянул на свои руки и увидел, что пальцы его бьет мелкая дрожь.

– Стоп. Стоп, – сказал Алексей себе. – Нет, так нельзя. Пока я живой, пока дышу, ничего еще не кончилось. Я все еще могу что-нибудь сделать.

– Разговоры, – вновь крикнул часовой.

– «Страх – качество, помогающее мне выжить», – как мантру, стал повторять Алексей.

Тогда, после расправы на стройке, у Мамина появились проблемы с тревожностью. Внезапные приступы немотивированного страха. Они выбивали из колеи, жгли энергию, тормозили и мешали. Проблему нужно было решать. Алексей отказался от предлагаемых психологами вариантов типа: убедить себя в том, что страх – это лишь отношение к чему-то, а в реальности его не существует. Он-то точно знал, что страх существует. Не подходила и другой способ: идти навстречу страху, представлять себе его уменьшенный и потому нестрашный образ. Идти навстречу и визуализировать было нечего.

Для борьбы со страхом Мамин выбрал способ замирания. Регулярно стал его применять и более или менее решил свою проблему. То же самое он сделал прямо сейчас. Постепенно расслабил мышцы, мысленно концентрируясь только на этом процессе. Начал с пальцев рук и ног и последовательно добрался до крупных мышечных тканей. После того, как ощутил тепло и жжение в мышцах, перешел к сознанию. Он представил себя свободным и счастливым. Настолько свободным и настолько счастливым, что это выходило за пределы его знания о себе и своей жизни. Такой процесс привел к изменению сознания. В некотором смысле, Алексей впал в наркотическое опьянение, что сопровождалось блаженно-идиотской улыбкой. Не зная почему, но в таком состоянии, не говоря себе ни слова мотивации, он был абсолютно убежден, что способен встретить любую опасность и дать максимальный отпор. И тому было подтверждение. Во всех случаях, когда опасность или атака настигала Алексея внезапно, не давая времени испугаться и подумать, он реагировал безупречно. Так, однажды, он возвращался на машине из гостей. Мела метель, и в крупных хлопьях, при сильном ветре снег валит, как поется в известном романсе. В пути Алексей находился уже часов шесть. Зимняя обледеневшая дорога. Встречный плотных поток машин. На его направлении никого нет, он двигался первым. Крейсерская скорость, сумерки. Внезапно, в нескольких десятках метров перед ним из потока вынырнул темный силуэт автомобиля. Левая фара на автомобиле не работала, из-за чего, Мамин не сразу увидел свет на своей полосе, что роковым образом повлияло на расстояние сближения. Водитель вел автомобиль прямиком на Мамина и не собирался сворачивать. В этой критической ситуации Алексей удержался от инстинктивного желания крутануть рулем вправо. И правильно, что удержался. Справа, через два-три метра, был обрыв. Плавно, но уверенно накренил рулевое колесо ровно настолько, чтобы занос не начался и левый передний угол его автомобиля с линии атаки ушел. Получилось удачно, автомобили проехали на минимальном расстоянии между бортами. Только боковые зеркала разлетелись в клочья. Водитель того автомобиля не остановился, уехал. Мамин же через несколько секунд почувствовал дрожь в пальцах. Вот именно, такую, как сейчас в каземате.

– «Пока я не думаю, думает моя природа, а она не ошибается. Мысли создают сомнения, отсюда и страх. Полное расслабление и бессознательный экстаз, а дальше пусть будет, как будет».

***

21 июня 1941 года, Пугачево, 18.00

До Пугачево идти было версты две много три. Пару часов назад, когда Лиза, попрощавшись с Семеном, капитаном Маминым и интендантом Пилипенко, направилась к селу, она еще не подозревала, что путь будет таким извилистым. Она шла с небольшим фанерным чемоданом по накатанной телегами и машинами колее. Справа и слева утопал в зеленом, голубом, красном и желтом цвете родной край. За ивняком в низине мирно катилось русло Мухавца. Ослепительно синее небо только начинало сереть, готовясь встретить вечерние сумерки. Идти было легко и приятно. Лиза не спешила. А куда спешить? Впереди родной дом, семья: мамка, папка, Славка, да Барсик. По пути Лиза свернула к реке, остановилась у знакомого места, где они с девчонками и мальчишками частенько купались. Берег здесь был пологий, с мелким золотистым песком. Она сняла туфли, и, с удовольствием, опустила босые ноги в теплую песочную ванну. Солнце стояло высоко и Лиза, оглядевшись, что никого нет, искупалась. Холодная вода и горячий песок напрочь вытеснили из ее головы неприятную историю с немецкими диверсантами и увиденным в семье Коротковых. Одевшись, Лиза пошло вдоль реки. Она вспомнила Семена. Стебунцов ей понравился. Лиза заметила смену настроения Семена, когда она отказалась сесть в кабину. Ей было жаль его, но что поделать. Когда они прощались, Лиза подошла к кабине и протянула свою руку в водительское окно. Тепло его грубой шоферской руки она ощущала до сих пор.

У наклоненного надо самой водой дерева Лиза обнаружила забытые удочки и одиноко лежащую на стволе конфету. Конечно, она не могла догадаться, что эти удочки принадлежат ее брату, который сейчас отчаянно пытается спастись. Лиза вышла из ивняка в сторону Мамина луга. Она прошла рядом со сваленным охапкой ельником, едва не задев черный ботинок в обмотке, безжизненно торчащий из еловых веток. Лежащих в ельнике мертвых красноармейцев Лиза не заметила. Пыльная тропа петляла между цветочных ковров. Пахло свежестью и летом. Лиза наклонилась и сорвала несколько ромашек. Она обхватила их ладошкой и поднесла белые лепестки к лицу, втянув в себя сладкий аромат полевых цветов.

При виде стоящего на холме с краю деревни родного дома, у Лизы все затрепетало внутри. Сердце сжалось, как обычно бывает при встрече близкого и любимого. Ни в какой другой момент не пронзает так грудь щемящей болью. Острой, но приятной. Дом стоял на холме, немного на отшибе. Поэтому никого из жителей деревни девушка не встретила. Лиза привычным движением сбросила петельку с калитки и вошла во двор.

Она не была дома больше года. Но все выглядело точно таким же, как и в последний раз, когда Лиза уезжала. На своем месте стояла телега с выпученными клешнями-оглоблями, деревянный сарай встречал ее огромной черной дырой сеновала, что под крышей. Знакомо кряхтели где-то куры, пахло сеном и навозом.

Справа что-то лязгнуло. Лиза вздрогнула, но потом успокоилась. Это Барсик – ее любимый пес. Тот высунул лохматую башку из будки и недобро взглянул на девушку из-под седой шерсти.

– Барсик! – радостно крикнула Лиза.

Тот, кого назвали ласковым «Барсик» откликнулся громким собачьим брехом и рванул из будки.

Лиза взвизгнула, но не растерялась. В два скачка она впрыгнула на крыльцо и метнулась в полуоткрытую дверь сеней. Успела. Едва притянутая ею за ручку дверь скрипуче захлопнулась, как с внешней стороны по ней ударили тяжелые лапы «Барсика».

– «Не признал», – подумала девушка.

Взбудораженная встречей, Лиза прислонилась к стене и какое-то время переводила дух. Успокоившись, отругала себя:

– Вот трусиха. Не надо было убегать.

Но возвращаться во двор пока остереглась. Глубоко вздохнув, толкнула дверь в хату.

– Я приехала!

Ответом только скрипнула под ногой Лизы половица. И все. Тишина. Никого. Лиза поставила чемодан, прошлась по единственной комнате. В хате все стояло привычно, как и раньше.

 В левом углу стоял стол на козлах, рядом приютился зэдлик (скамейка из комля дерева с 3-4 ответвлениями-ножками и круглым сиденьем), в правом за печкой – обосновался топчан и сундук для хранения одежды. Отец по старинке называл его ларь. Еще в небольшой комнате нашли свое пристанище два услона (небольшие переносные лавки из расколотого куска дерева с четырьмя ровно подпиленными сучьями-ножками), три полки, кресно (ткацкий станок).

Каждая вещь имела своё место. Для посуды служила полка – прикреплённая к стене доска с боковой стенкой. Славка называл её коником, из-за боковых стенок, которые были выпилены в виде конской головы.

У окна стояла большая никелированная кровать, с круглыми наболдажниками. На ней обычно спали отец и мать. Она была застелена цветастым одеялом, концы которого свисали почти до пола.

В красном углу – по диагонали от печи – висела икона, убранная вышитыми красными рушниками. Лиза помнила, как дед молился в этом углу. Здесь, на полочке под иконой, хранились атрибуты церковных обрядов. Под божницей в углу лежал последний дожинальный сноп, принесённый с поля. Сюда же ставили по случаю свадебный каравай и «бабину кашу» – ритуальную пищу из зерна, приготовлявшуюся во время родинных обрядов. На праздники у иконы хранили пасхальные крашенные яйца, просвирки, ветки вербы, освящённые в Вербное воскресенье, за неделю до Пасхи, свечи. Накануне больших праздников, и особенно, перед Пасхой божницу и иконы мыли, снимали прошлогоднее убранство, обновляя его. А перед Троицей красный угол украшали свежими ветками.

Сейчас икона была занавешена вышитым рушником. Иногда, в особые дни отец снимал рушник и молился. Об этом конечно никому не рассказывал, делал тайно. Но, Лиза знала точно, так делали все в деревне.

Лиза подошла к печи. Погладила ее рукой. Печь у Кухарчиков была особенная. Клал ее еще дед Зосима. Она стояла на оплечье – кирпичном фундаменте. Внутри оплечья сделана ниша, которая называется подпечком; там Кухарчики держали зимой кур, в особо холодные дни. Щелеообразное углубление под подпечком – подшесток – служило для кухонной утвари. Оплечье покрыто плашками, а сверху из обожжённого кирпича сделан «под». Передняя часть «пода» оканчивалась печуркой, куда сгребали жар. Верхняя часть печи  – любимое Славкино место. Да и Лизе эта ровная глинобитная площадка (лежанка) нравилась. Бывало, растопишь зимой печь, да пожарче. Заберешься наверх под одеяло. На улице вьюга, мороз. А на печи уютно, тепло. Хорошо!

Лиза вздохнула, вспомнив что-то, и повернулась к входу.

На гвозде у входа висела верхняя одежда. Когда она заходила, то не обратила внимание. Это был плащ защитного цвета. У отца такого не было. Видно кто-то оставил.

На столе стояли грязные чашки из-под чая, валялись крошки, а в отцовской пепельнице из толстого зеленого стекла было полно окурков. Лиза по-хозяйски начала прибираться.

Вытирая стол, Лизе почувствовался неприятный запах. Пахло хлевом. Она принюхалась. Потом осмотрелась. Источник зловония не увидела. Снаружи, у двери, ей послышался шум. Лиза прислушалась. Нет. Показалось! Едва она вернулась к уборке, как уже отчетливо она услышала кряхтение. Но этот звук происходил из-под пола. В погребе. Лиза уставилась на циновку, прикрывавший вход под пол. Кряхтение повторилось. Не Сомнения исчезли. В погребе кто-то ворочался и кряхтел. У Лизы похолодело в груди от страха. Она стояла в нерешительности и не знала, что ей делать. Бежать из дома?! Или заглянуть в погреб.

В детстве (да и сейчас тоже) Лиза до ужаса боялась всяких там домовых, леших и прочих нечистей. А как богата такими персонажами южно-русская сказочная былина и устный эпос. Каких только страшилок не наслышалась Лиза, живя в Пугачево. В летние вечера под костер всегда находился какой-нибудь рассказчик, который считал своим долгом поделиться страшной историей о привидениях, русалках или утопленниках.

В Минске в общежитии, в большой скученности студентов, где невозможно остаться одной, Лиза как-то позабыла про свои детские страхи. Но сейчас, в пустом родовом гнезде, они настигли ее вновь.

– П-пама..ы .. те, – расслышала сдавленный голос Лиза.

– Славка?! – вскликнула девушка.

– Быб, кх, ках, ммым, – доносилось из погреба.

Она бросилась к циновке. Взмах одной рукой, циновка в сторону, взмах другой, сорвана крышка погреба. Она и представить не могла, что в ней столько силы. Стремительно влетев в погреб, Лиза обнаружила Славку. Руки и ноги его были связаны, рот закрыт рушником. От брата несло хлевным запахом.

– Славка, Славка, кто ж тебя так? – повторяла Лиза, копаясь в путах. Веревки были крепко стянуты, и ей никак не удавалось освободить ни его руки, ни его ноги.

– Мммм, – Славка мычанием пытался привлечь внимание сестры, мол, освободи рот.

Лиза сняла рушник. Славка тяжело дышал и пучил глаза. Через пару мгновений, собравшись с силами, он прошептал:

– Нож принясы.

А когда Лиза бросилась к лестнице, Славка ей в спину произнес:

– Тихе, тихе.

Схватив нож, Лиза бросилась обратно в подпол, но заметила тени в оконных проемах. Во дворе было несколько человек. Они, то подходили к окнам, то отходили, перемещаясь по периметру дома.

Разбираться с этим времени не было. Хрупкая девушка вновь нырнула в погреб. Когда веревки были сняты, они обнялись.

– Что случилось, Слава?

Мальчик взглянул на сестру и хотел было начать говорить, но из глаз хлынули слезы и Славка, упав на плечо Лизы, заходил ходуном от плача. Лиза не знала, что делать и что думать. Поэтому просто гладила брата по спине.

Прошло несколько минут. Славка начал успокаиваться. Вытер слезы.

В этот момент запахло горелым. Послышался легкий треск рвущихся волокон дерева. Из-под «хундамента» повалил густой едкий дым. Лиза и Славка в ужасе переглянулись, поняв, что происходит.

Не сговариваясь, они выскочили из погреба. В окнах снаружи языки пламени лизали бревенчатый каркас дома, набирая силу. Раздались частые-частые щелчки, стекла заволокло дымом. Снаружи послышались голоса. Где-то в деревне забил колокол, возвещая о пожаре. В комнате стало нечем дышать. Схватив рушник, Славка ножом располовинил его, смочил в кадке с огурцами, одну приложил ко рту, вторую отдал Лизе. Потом бросился к двери. Толкнул ее. Дверь не поддалась.

– Падперлы, – крикнул Славка.

Лиза растерянно озиралась по сторонам. Славка подбежал к окну, хотел одернуть занавеску, но остановился. За окном неподвижно стояла фигура в военной гимнастерке. Один из этих, «живодеров». Он смотрел прямо на окно, за которым был Славка. Сначала у мальчика похолодело в груди, но через мгновение он понял, красноармеец-немец его не видит. Хата освещалась плохо, как любая деревенская хата. Окна были совсем небольшими, а свет они с Лизой не включили. Поэтому тот не мог увидеть Славку через дым и пламя.

Отойдя от окна, Славка сказал:

– Лиз, у акно нам нельзя.

– Почему?

– Забьють.

– Кто? – спросила Лиза.

Славка не ответил. Он схватил лучину (электричество часто выходило из строя, поэтому в доме Кухарчиков всегда были свечи и лучины) и махнув Лизе рукой, мол, за мной, исчез в погребе. Зажег лучину и полез в темноту под полом. Лиза полезла за ним.

Славка обожал всяческие ходы, подземелья, пещеры. В Пугачево такого разнообразия не было. Поэтому Славка сам себе придумывал места, где можно полазать. Зимой он строил под сугробами туннели, летом с мальчишками бегал на развалины костела на окраине деревни. Там лаз был в подвал. Подвал они исследовали быстро, он был небольшим и интереса не представлял. Ни для кого, кроме Славки. Как то ему пришла в голову идея, разобрать кирпичную кладку в подвале костела, посмотреть что там. Решено, сделано. Славка на следующий же день выковырял один кирпич, засунул руку. Несказанная удача. Пустота. На расширение лаза ушла неделя. И скоро Славка оказался в подземном ходе. Куда этот ход вел, Славка не успел узнать. Одному боязно было идти, а с мальчишками делиться открытием он не хотел. Спланировал путешествие на время приезда Лизы вместе с ней.

Опыт лазания по туннелям пригодился Славке совсем недавно. Кошка Анфиса днями схватила из тарелки Славки кусок пирога, и юркнула в погреб. Такого отношения к себе Славка простить не мог. Он кинулся за ней, намереваясь показать животному, кто царь природы. Не тут то было. Анфиса прямо с лестницы шмыганула под пол. Вот и пришлось Славке за ней ползти, царапаясь о не струганные доски пола. Кошку Славка не поймал. Но, зато, наткнулся на нишу в «хундаменте» дома. Внутри под полом это была ниша, а снаружи выглядела как кирпичная кладка. Только никакая это была не кладка. Между кирпичами не было раствора. Славка даже пару кирпичей вынул, понял – бутафория. Это был тайный ход, сделанный еще дедом Зосимой, наверное. Вел он на задний двор к сараям, а кладка снаружи располагалась в густых кустах малины. О своей находке Славка никому не сказал. Сейчас же, задыхаясь от дыма, Славка лучиной освещал путь себе и Лизе к спасению.

Как вывалились сквозь «кирпичную» кладку, продирались через кусты малины и бежали по лугу Славка не запомнил. Очнулся только, когда они с Лизой вбежали в пролесок. Оба рухнули в траву, тяжело дыша. Через несколько минут, отдышавшись, Славка взглянул в сторону дома. На месте усадьбы хозяйничал огонь. Даже крыши видно уже не было. Пламя подымалось высоко, а еще выше в вечерние сумерки улетал густой столб дыма.

Славка повернулся к Лизе. Та, чуть не плача, смотрела на погибающий в огне дом. Славка взял ее за руку. Потом они оглядели себя. Оба были вымазаны с ног до головы. Вся одежда превратилось в грязные лохмотья.

Отойдя от деревни вглубь леса, они остановились на привал. Славка рассказал про переодетых немцев, убивших красноармейцев, про сцену в хлеву и предательство отца, про то, как решено было инсценировать случайную гибель Славки в сгоревшем доме, про то, что отец связан с немцами. Лиза, посокрушавшись, рассказала ему свою историю.

Славка сидел, обхватив колени, прижавшись спиной к березе. Он ничего не ответил. Вечерело. Через пару часов в лесу будет совсем темно и холодно. Хоть и лето, а вот так за здорово живешь, не переночуешь. Идти им было некуда. До деда Зосимы на хутор недалеко, да дорога одна. А лесом ночью не пройти. Идти нужно поутру. А сейчас искать, где переночевать. Желательно в тепле.

– У деда Васи з минулога года стог сена застався. За агародам. Разом на скрайку стаить. Як стямнее, падкрастися незаважна можна. Закапацца и пераначавать, – сказал Славка. Потом подумал и добавил, шутя:

– Кали палёвак не баишся.

До сена дошли без приключений. По пути вновь оказались неподалеку от дома. Они посмотрели в ту сторону, где он стоял. Над деревней еще мерцало сине-красное зарево. Оно пульсировало, как под ударами сердца, то вспыхивая силой, то угасая. Постепенно толчки становились реже и слабее. Наконец, перламутровое месиво затихло, и только тускнеющий свет на вечернем небосклоне напоминал о пожаре.