скачать книгу бесплатно
Сказал это и двинулся к калитке перед подвядшим цветником, отмечая, что запустила что-то фасадную красоту своего жилища его старая подруга. Соскучилась, наверное. Ничего, увидит Дойтена – враз расцветет. Ну или самое позднее, через час.
– Так это… – нерешительно вымолвил в спину усмирителю Кач. – Нет ее.
– Как это нет? – удивился, оглянувшись, Дойтен. – Куда же это она девалась? Дом-то есть?
– Есть, пока, – заблестел глазами и зашмыгал носом Кач. – На продажу выставлен. А деток, их двое было, дед с бабкой, что по ее умершему мужу, в деревню забрали. А сама вдова… Так она и была той бабой-молочницей. Ее как раз и взял зверь. Сразу после бортника. Вот здесь, напротив дома, кровью все было залито. А нашли ее у ратуши, как и прочих.
Замер Дойтен. Посмотрел под ноги на серый камень, истоптанный за тысячу двести восемьдесят лет так, что и соринки тобой оброненной не узнаешь. И следов крови уже нет. Ни взлететь, ни головы поднять. Сунул руку в кисет, в котором не порох лежал, а леденцы для чужих деток. Закашлялся, отвернулся. Бросил глухо:
– У меня тут кое-что есть для тебя, Кач. Для тебя, братца твоего и для сестры вашей. Для Иски. Ну, можешь и с дурачком вашим, с Амаданом, поделиться. Только если не передашь никому, а в одну харю высосешь – не прощу. Но прежде еще одно дело. День уж за полдень повалился, отведи-ка меня к Цаю. Знаешь, где он живет? Кто там у него остался?
– Жена Олта и дочь Ойча. – Кач не спускал глаз с кисета на поясе Дойтена. – Я думал, порох там у тебя… А Ойча маленькая еще. Ей восемь, кажется. Они тут недалеко. В Кожевенной слободе. Там как раз рядом второго дозорного зверь задрал. Я покажу. Пойдем?
– Пойдем, – снял с пояса и протянул мальчишке кисет Дойтен. – Еще какие вопросы будут?
– А тебя имни кусали? – затаил дыхание Кач. – Ну, которые в зверей оборачиваются? Правда, что тот, кого укусят имни, сам становится имни? То есть если бы Цай выжил, то сам стал зверем?
– Меня имни не кусали, – признался Дойтен. – Но никто из тех, кого кусали, сам имни не становился. Не верь россказням. Тут как с укусом собаки. Может грязь попасть, может бешенство случиться, если имни бешеный. Да, и люди, случается, бесятся. Но если ты не имни, то имни не станешь. Хотя другая беда есть.
– Какая же? – замер Кач.
– Обычно имни кусает так, что лечить не приходится, – проговорил Дойтен. – Убивает он одним укусом.
Дом Цая стоял в самом конце улицы кожевников. Там, где уже белел поднятый бургомистром вокруг города частокол. И то сказать, судьба не выбирает. Отец Цая был скорняком, а сын стал стражником. Оттого и чаны для кож у его дома пылью покрылись. А вот кусты орешника вымахали так, что и частокол за ними едва разглядишь, по другой причине. Пил Цай. Страшно пил. А отчего пил, теперь уже не упомнишь. Хотя что-то такое Дойтен припоминал, когда три года назад Цай просил у него денег взаймы… Невелика была заимка, два десятка медяков, в другой раз Дойтен послал бы прощелыгу куда подальше, но слезы остановили. Редко он видел, чтобы воин плакал. Трезвым плакал. Пьяным, помнится, Цай всегда веселился. Пока его ноги держали.
Олта открыла сразу. Она оказалась еще не старой, стройной женщиной, которую навалившееся горе не согнуло, а словно выпрямило. Выпрямило, да прихватило морозцем. Инеем подернуло ресницы, волосы, выбелило лицо. Подсушило скулы, глаза. Пропитало ее как соль. Не за один день, а за месяц или за два. Явно не за один день.
– Я тебя знаю, – безжизненно произнесла она, садясь напротив Дойтена за стол рядом с дочкой – такой же белой на волосы, на ресницы и на лицо. Не седина тому была виной, порода. А Цай-то горел рыжими вихрами… Значит, в мать пошла дочка? – Ты палач.
– Усмиритель, – поправил женщину Дойтен, оглядывая скромную обстановку. Печь, сундук, пара топчанов, табуреты, шкаф с немудрящей посудой. Вся жилая комната – десять на десять шагов. Один стул, да и на том сидит он, Дойтен. Окно хоть большое, и то хорошо. Все видно.
– За долгом пришел? – усмехнулась Олта. – Я знаю. Цай все мне рассказывал. Ну, что помнил, конечно. Двадцать медяков? Пока нет. Заплатит бургомистр жалованье и за выслугу – отдам. Не заплатит – подождешь. Невелика сумма.
– Не нужны мне эти деньги, – мотнул головой Дойтен и посмотрел на девчонку. Ни слезинки не было в ее глазах. Сидела, нахмурив брови, смотрела на Дойтена исподлобья, словно гадости от него какой ждала. Эх, надо было придержать пока кисет на поясе, нашелся бы там один лишний леденец…
– Не нужны – значит, и разговора нет, – потянулась женщина, поправила платье на груди. – Только в ножки кланяться не буду. Чего вызнать-то хотел? Цая нет. Он в мертвецкой. Не целиком, но прибран. Я уже была там. Бургомистр сказал, что, покуда с убийцей не разберутся, все его жертвы там будут копиться. Что ж, там места много. Есть куда складывать.
Она замолчала в ожидании. Дойтен снова скользнул взглядом по ее груди, заметил свежую, манящую кожу на шее под белесой прядью, вспомнил, какой была та молочница, на встречу с которой он рассчитывал. Да, пообъемнее Олты, но не моложе. Да ведь не в молодости дело, а в нежности. В нежности и в тоске, что бабу навстречу мужику толкает.
– Что смотришь? – не выдержала наконец Олта. – Не нравлюсь? Уж прости, радость великая у нас, мужа моего убили. К тому же голова раскалывается уже с месяц. Как чувствовала…
– Предупредить я пришел, – наконец буркнул Дойтен. – Дело ведь такое… Зверь или не зверь, в своем он разуме или под заговором, но всякая тварь по следу идет. Кого убила, того и след. Ты думаешь, зверь в мертвецкую за тем мясом, которым он поживиться не успел, отправится? Нет, дорогуша. Он придет к тебе в дом. И вот уж тут лучше ему дверей не открывать.
– Надо же, – скривила губы Олта. – А я?то дура, тебе открыла. Вдруг ты – зверь? Ведь, говорят, не всякий колдун имни от человека отличит. Бывает так, что имни до старости доживет, умрет, а так не узнает, кем он был на самом деле. Мне что теперь, всякого опасаться?
– Бывают такие времена, что и всякого, – кивнул Дойтен, криво улыбнулся, подмигнул насупленной девчонке, подхватил свисток Иски. – Но на всякий случай есть у меня одна штучка. Особый свисток. Стоит в него дунуть, как любой имни, если он окажется поблизости и склонен обращаться в зверя, тут же начнет перекидываться. Так что, дорогая Олта, дырочка у тебя в двери есть, запоры вроде бы надежные. Как увидишь незнакомца – прежде чем щеколду сдвинуть, дунь в свисток. Вот так.
Олта оцепенела в тот миг, когда он показал ей свисток, а уж когда дунул в него, скорчилась и взвизгнула, словно Дойтен кипятком ее обдал. Сжалась в комок, захрустела, зашевелилась, раскрылась через секунду и бросилась на гостя уже лесной кошкой. Дойтен, падая назад вместе со стулом, только и успел разглядеть лопнувшее платье на ее загривке. Приложился спиной о пол, подобрал ноги и ударил тяжелого зверя в брюхо, не дал разорвать себе глотку, отбросил кошку к печи. А уж когда она бросилась второй раз, меч был под рукой. Вошел под переднюю лапу легко, как нож в куриную тушку. Кошка захрипела, забилась в судорогах на полу, размазывая лапами кровь, но едва Дойтен поднялся, едва погасли желтые огни в звериных глазах, второе чудовище метнулось на усмирителя из-под стола. Меньше кошки, но гибкое, незнакомое, сверкнувшее то ли чешуей, то ли роговыми пластинами на спине и глазами, которые не были глазами зверя. Они смотрели на Дойтена почти так же, как только что смотрели на него исподлобья с другой стороны стола, и усмиритель, скорчившись от боли, потому что стальные челюсти стискивали его запястье, не смог ударить в эти глаза ножом, который уже держал в левой руке.
А потом загремели шаги на крыльце, и звереныш бросил руку, метнулся к печи, загремел ухватами и скрылся в подпечье. А когда Дойтен открыл глаза снова, комната была полна незнакомцев, и одна из них – стройная, ослепительно красивая, черноволосая женщина уже заматывала ему руку, рукав на которой был распущен до локтя, тряпицей.
– Всю охоту нам перебил, – говорила она беззлобно. – Второй имни ушел через подполье. Звереныш ведь? Кто был-то? Тоже кошка? Не кошка? Ты смотри… Ты уж не обижайся, пришлось рукав твоего котто распустить. Укус должен быть ядовитым, но яда в ране, кажется, нет… Отчего же ты потерял сознание? Не от страха же… Кажется, есть что-то, есть. Ладно, разберемся. Как сам-то, усмиритель?
– Ничего… – прохрипел Дойтен, повернув голову. Кошка лежала там же, у печи, а возле нее стоял с вытаращенными глазами Кач. – Вот ведь… Ты чего прибежал? На свисток? И эта Олта… Вот же дура. Я ж пошутил. А ты кто? Глума? Красивая. Чего там Юайс удивлялся, что ты такого жеребца оседлала, которого никто не мог оседлать? Я б и сам тебе поддался… Седлай и катайся…
Глава 4
Клокс
Судья Клокс слишком хорошо помнил то, что случилось пятнадцать лет назад. Поэтому он почувствовал неладное еще тогда, когда увидел частокол на окраине Граброка. Устами трактирщика неладное подало голос. Уже знакомой головной болью неладное стиснуло виски. А когда соединилось все вместе – и частокол, и дурные вести, и кони черных егерей, о которых Клокс мог и сам сказать не меньше, чем Дойтен, и гибель пьянчуги Цая, и полуночное нытье рожка над королевским замком, и последующие стоны неведомой мерзости со стороны реки, – неладное встало во весь рост. Сердце в груди забилось, голова стала раскалываться, к горлу подступила тошнота. Среди ночи Клокс выудил из-под подушки прибранную туда фляжку с ашарским, лучшей перегонки, пойлом, хлебнул и еще хлебнул, но все равно проваливался в сон урывками и ненадолго. Потому и лежал, притворяясь спящим, когда с еле различимым шорохом поднялись Юайс и Гаота, когда громыхал и откашливался Дойтен. Но сам встал только тогда, когда в дверь постучался белобрысый сын трактирщика и в ответ на раздраженное «ну?» всунул в проем голову и проблеял, что прибежал посыльный из храма. Ночью явился дракон, кого-то сожрал и сжег самого сэгата.
– Где Юайс? – рявкнул судья.
– Так отбыл уже в храм… – пролепетал сын трактирщика. – Недавно.
– Пошлите кого-нибудь вдогонку! – принялся натягивать порты судья. – Пусть никуда не сворачивает, не отвлекается и вообще поспешит с разбирательством! Где Дойтен?
– Ушел с братом в город.
– Демона ему в спину! Как придет, сразу ко мне, куда бы я ни двинулся! Ясно?
– Ясно! – испуганно хлопнул дверью мальчишка, а судья вдруг понял, что сил у него совсем нет. А ведь тогда, пятнадцать лет назад, когда ему еще было пятьдесят, казалось, что им не будет конца.
Той осенью они выехали позже, но добирались до Гара всего неделю. Гнали лошадей, меняли их на каждом дозоре, пролетели Граброк, не останавливаясь, и все равно опоздали. Впрочем, они опоздали уже в день выезда. Число трупов в городе не поддавалось подсчету. Трое имни, что попались тэрской страже на улицах, висели распятыми на стенах ратуши, но список пропавших все еще превышал список найденных тел. Горожане тряслись от ужаса и от непонятной злобы одновременно, бросаясь друг на друга из?за сущих мелочей. Тэрский воевода метался по улицам, готовый порубить каждого, но рубить было некого. Всякий, кто убивал ближнего, убивал тут же и себя, затем поднимался и, заливая улицы города кровью, уже мертвым вместе со своей жертвой брел к свежей, сложенной из сырых бревен часовне. Кого-то удавалось схватить, связать, однако безумие от трепыхающихся в путах мертвецов только прибывало. Но главные смерти, те, что погрузили город в пелену ужаса, случились до прибытия храмовых старателей, и их следы были сохранены. Уже в первый день троица Священного Двора бродила под осенним дождем по проклятому холму, что высился в полулиге от западных ворот города. На его лысой вершине была вычерчена октограмма. Восемь лучей, восемь обугленных изнутри и обрызганных кровью снаружи дорожек сходились в центре, но если на их исходах лежали головы восьми горожан, пропавших первыми, то в центре круга темнел силуэт, словно там был сожжен человек целиком. Или странный зверь, потому как и тени конечностей были изогнуты не по-человечески, и туловище несло на себе уродливый горб или сложенные крылья, и что-то вроде хвоста имелось тоже.
– Почему они ничего не строили на этом холме? – спросил, зажимая нос, Клокс. – Рядом с городом, высокое место. Лучшего для замка или дозора и не придумаешь.
– Проклятое место, – буркнул высокий и жилистый, словно оплетенная канатами мачта сеолской лодки, Мадр. – Или могильник, или городище древних.
Он ковырнул сапогом изъеденный временем камень, в котором еще проглядывали просверленные для какой-то надобности отверстия, но камень оказался длинным, от толчка зашевелилась земля под одним из лучей, и усмиритель замер, стоя на одной ноге. Судья Эгрич, который стал бледен подобно снежным вершинам Рэмхайна еще при подъезде к Гару, посмотрел на Мадра, на Клокса, вздохнул, словно вонь от разлагающейся плоти не выворачивала его наизнанку, прошептал так тихо, что осенний ветер едва не заглушил его слова:
– Что воевода?..
Мадр обернулся. За его спиной, в отдалении мок под дождем тэрский дозор. Воевода ждал решения судьи.
– Ждет, – вымолвил Мадр.
– Скажи ему, что нового колдовства не будет, – поднял воротник котто Эгрич. – Уходим отсюда. Здесь можно все убирать. Испоганенную землю лучше срыть и сжечь. Но стражу в городе придется держать, убийства могут продолжиться. Старое колдовство не завершилось.
Мадр кивнул и двинулся к дозору.
– Не завершилось? – не понял Клокс.
– У тебя прошла головная боль? – нахмурился Эгрич, перешагивая через гарь и тлен.
– Нет, но знаки, которые были вычерчены в траве, найдены, – поежился, закутываясь в мокрый плащ, Клокс. – Все найдены, по всему городу. Их перекапывают. Боль ослабла. Колдунов в городе нет. Те, кто вызывал подозрение, боялся погромов – ушли. Убийств не было уже несколько дней. Горожане вроде бы начинают успокаиваться. К приходу шествия все наладится. Наверное.
– Наладится? – остановился Эгрич и, к удивлению Клокса, вдруг размазал по щекам слезы. Или и это тоже были капли дождя? – Друг мой, ты читал «Наставление о происшедшем»?
– Конечно, – кивнул Клокс.
– Что произошло в Нечи почти полторы тысячи лет назад? Да-да, за двести двадцать лет до восхождения Нэйфа!
– Точно никому неизвестно, – нахмурился Клокс, – но в наставлении сказано, что была попытка явления. Якобы прислужники Проклятого пытались вернуть одного из его верховных слуг. Явить его. Или одну из его теней. Но нет никакой ясности, чем там все завершилось. С учетом того, что нигде и никогда больше никаких явлений не происходило, я бы не полагался на древние домыслы. К тому же на месте обряда в Нечи не было восьми лучей. Да, восемь или десять жертв, и последней жертвой – высший имни, но они…
– Они были свалены в кучу, – кивнул Эгрич. – По той простой причине, что тогда еще не было священного колеса, да и Священного Двора Вседержателя не было. Или же… они учились? Поверь мне, и здесь все тела могли быть свалены в кучу. Может быть, им нужно, чтобы мы тряслись от ужаса? Или они хотят осквернить священное колесо?
– Они? – не понял Клокс.
– Их много, – махнул рукой Эгрич. – Не теперь… Это все, что ты помнишь?
– В «Наставлении о происшедшем» о явлении в Нечи всего несколько строк, – стал спускаться с мокрого холма вслед за судьей Клокс. – Небо гнулось над городом, и кровь лилась на его улицах две недели после обряда и могла литься еще дольше. До тех пор, пока не был бы развязан узел. И вот это как раз понять сложно…
– Легко, – отмахнулся Эгрич. – «Небо гнулось» значит только одно – точно так же, как и у тебя, голова раскалывалась у всех колдунов, имни и у всякого, кто видит и чувствует чуть больше прочих. Прочие же – зверели, хватались за ножи и топоры, не вполне понимая причину своей ярости. Как и здесь, в Гаре. Ты хоть понимаешь, что вряд ли хоть одна здешняя смерть на совести тех троих распятых? Не могу поручиться за этого зверя, – судья мотнул головой за спину, – но прочие – вряд ли. А вот узел… Узел нам нужно отыскать.
– И развязать? – не понял Клокс.
– Развязать? – переспросил Эгрич. – Как раз этого я не знаю. Я вообще не знаю, о каком узле идет речь. Но если увижу, то вряд ли ринусь его распускать, не разглядев. Или ты хочешь, чтобы кто-то, обладающий немалой силой, явился к нам?
– Полторы тысячи лет назад никто не явился! – воскликнул Клокс.
– Да ну? – остановился Эгрич. – Только через пару лет в ордене Корни появился некто Мэйлас, которого сочли обратившимся к Присутствию маола или эсала, поскольку он обладал завидным долголетием. Он постепенно завладел Корнями, потом стал старшим над всеми семью орденами, всеми семью оплотами. Прекрасный, мудрый, всезнающий Мэйлас. Тот, который потом изгонял и убивал всех прочих учителей. При котором само слово «эсала» стало приговором. Тот, который разрушал твердыни. Тот, кто распечатал полвека кровавой смуты и начал двухсотлетнюю войну. Тот, который сидел в Черной Башне! Наконец, тот, который приказал истязать Нэйфа и убил его!
– И сам погиб в руинах Черной Башни… – пролепетал Клокс. – Но верховных слуг Проклятого звали иначе – Олс, Паена и Лобхад! Кто из них Мэйлас? И неужели ты веришь тому, что написано в древних книгах?
– Боюсь, что у нас будет возможность проверить… – вымолвил бледными губами Эгрич.
Они перерыли весь город, не зная того, что ищут, но искомый узел был найден там, где его никто не искал. Найден случайно, хотя могло ли объясняться случаем хоть что-то происходившее тогда в Гаре? Но узел был найден и рассечен. И в самый миг рассечения Клокс понял, что колдовство завершилось. Не прекратилось, не развеялось, но достигло полноты и распустилось всеми нужными лепестками. Завязалось, созрело, упало и изошло семенем. И он также понял, что иного и быть не могло, не может брошенное замереть в воздухе. И пролитое не может высохнуть, не смачивая то, на что оно пролито. И выставленное на огонь рано или поздно сгорит или покроется копотью и отвердеет. Но сначала он не понимал ничего.
Рассечение узла произошло в богатой гарской гостинице, под визг вызванной Мадром горничной, вой монашек из мутного Храма Очищения и скрип зубов Эгрича. Он один устоял на ногах, когда, выбив дверь, из?за которой раздавался беспрерывный вой и шипение, троица ввалилась вроде бы в крохотную келью, но оказалась в огромном зале, стены, пол и потолок которого были окутаны непроницаемой тьмой. И только впереди, шагах в ста, что-то светилось. Это «что-то» напоминало личинку огромного жука. Ее хитиновые кольца подрагивали, пасть с одной ее стороны медленно всасывала, пережевывала нечто человеческое: бьющееся, хрипящее, исходящее визгом; а голова обычной женщины с другого конца личинки, судя по платку – монашки, что-то шептала. Кажется, она произносила слово «смерть». Она молила о смерти. Но Клокс и сам молил о смерти. Он поднялся на ноги, но накативший ужас снова ударил его по коленям. Собственное тело показалось Клоксу хитиновым пузырем. Он тоже вместе с этой несчастной пожирал других несчастных. И сам Проклятый словно стоял над ним и подталкивал его обожженной палкой, как шевелит бродяга в углях запекаемых им древесных личинок. И неустрашимый Мадр ползал по полу рядом и молил о пощаде, клялся в верности Проклятому. И Клокс, опорожнившись от страха в собственные порты, не клялся в том же зловещей тени лишь из?за того, что лишился голоса. И горничная билась в судорогах тут же, визжала, что какая-то паутина стягивает ей горло, режет ей гортань, и тоже клялась кому-то невидимому. И только Эгрич продолжал стоять, хотя колени его тряслись и голос срывался на сип. Он читал поучения Нэйфа. Читал наизусть, от первого стиха до последнего, и в один миг, когда монашка вдруг закричала: «Сейчас!» – выхватил меч и ткнул его в хитиновую подрагивающую зыбь.
И тьма рассеялась.
Рядом скулила горничная. Мадр стоял на четвереньках и мычал, потряхивая головой. Две или три монашки сбились во всхлипывающую кучу в углу комнатушки. Еще одна из них с мертвой улыбкой и мечом в груди замерла под узким окном, и перед ней лежало что-то окровавленное, с торчащими костями и клочьями сухожилий. Кажется, останки одной или двух ее подруг и ее собственные ноги. А напротив стоял Эгрич, и обрывки мрака втягивались в его тело.
Судья обернулся к своему защитнику, бледный и взмокший от пота. Сорвал с пояса фляжку, сделал несколько глотков и прохрипел:
– Заканчивайте здесь… Я в Тимпал. Может быть, Ата мне поможет.
Тогда ошалевшие от воя и расползающейся по зданию тьмы стражники и постояльцы рассказали, что судья Эгрич, увидеть которого Клоксу больше не довелось, вышел из гостиницы нетвердым шагом, но уверенно сел на коня и, как оказалось позже, действительно умчался к Священному Двору Вседержателя, откуда через неделю пришли ужасные вести. И началось долгое, многолетнее разбирательство, о котором Клокс только теперь, через пятнадцать лет, начал забывать.
«Где ты, разучившийся улыбаться Мадр? Куда ты делся год назад? Или ты делся куда-то пятнадцать лет назад, и четырнадцать из них рядом со мной был не ты, а твоя покалеченная тень? И куда теперь денусь я сам, старатель Священного Двора Вседержателя – Клокс, выходец из бедного снокского семейства с окраины Сиуина, всех достоинств которого было разумение грамоте и способность видеть наведенную ворожбу?» – думал судья.
В обеденном зале никого не было. Лучи солнца проникали через косые окна и ложились на выскобленные столы. На кухне что-то гремело. За стеной заливался безумным хохотом Амадан, которого Клокс запомнил три года назад слюнявым мальчишкой. Да уж, порой шутки Вседержателя кажутся слишком безжалостными. Кто-то погружается в безумие от пережитого, а кто-то в нем рождается. Или и это тоже относится к воздаянию за сотворенное? Детям-то за что мучения? Или безумство сладостно? Может быть, оно и есть выход из невыносимости бытия?
Хохот повторился. Клокс брезгливо поморщился. «Как только не разорится этот Транк, – подумал он, усаживаясь за стол и не замечая ни того, что ему принесли, ни вкуса пищи, которую он ел. – Ведь не может же быть такого, чтобы немалое заведение поддерживалось за счет жильцов, как бы ни были дороги комнаты?» А может, и нет никакого постоялого двора, а есть только сон, который случился пятнадцать лет назад, когда он, Клокс, валялся с грязными портами в черной комнате гарской гостиницы? И если ему суждено проснуться, то не очнется ли он не в Граброке, а в том же самом пятнадцатилетней давности Гаре, где рядом Мадр и все еще жив Эгрич? С другой стороны, а видел ли кто-нибудь судью Эгрича мертвым? И что же все-таки стряслось пятнадцать лет назад в верхнем зале Белого Храма Священного Двора? Да, Брайдем поведал кое-что совсем недавно, но можно ли ему верить? Не из?за склонности бывшего сэгата ко лжи, а по сути? Кто все-таки пришел в Белый Храм? Эгрич или… Впрочем, какая разница? Если все это сон, то ему не шестьдесят пять лет, а все еще пятьдесят, нечего и жаловаться на подобный жребий. А если не сон, нечего натирать лавки задницей, надо отправляться к бургомистру и предостерегать его от того, от чего предостеречь главу Гара пятнадцать лет назад было некому.
Судья приказал седлать лошадь. Невелика дорога, и было бы неплохо пройтись пешком, размяться, разогнать утреннюю немощь, но к бургомистру следовало отправляться верхом. Для того же была извлечена из кисета пурпурная судейская тиара и натянута на седую голову Клокса. А ведь было время, когда он больше всего боялся показаться королевским шутом…
– Я к бургомистру, – бросил Клокс открывшему ворота сыну трактирщика и направил лошадь по узкой улочке к центру города. Туда, где колыхались на сыром ветру под осенним солнцем разноцветные шатры рынка, торчала каменным жалом башня замка и над недостроенным храмом сиял желтый диск священного колеса.
Бургомистра на месте не оказалось. Судья содрал с головы тиару, сунул ее за пояс и хотел уже было заглянуть в мертвецкую, вход в которую был с торца ратуши, но махнул рукой и поднялся на второй этаж, потому как, по словам стражи, бургомистр отбыл с герцогом с утра к храму, затем должен был позавтракать с ним же в замке, но теперь уже ожидается с минуты на минуту. Зал перед покоями бургомистра, где, как помнил Клокс, собирались просители, на этот раз был пуст, но не успел судья с облегчением расположиться на широкой скамье у окна, как двери открылись и в них или просочился, или протиснулся, или вошел, но сделал это бесшумно, как ходят только кошки, – седовласый полузнакомец с постоялого двора. Он был все так же одет во все зеленое, вот только теперь еще на плече его висела сума с торчащими из нее свитками и даже как будто деревянными таблицами. Разглядев у окна судью, знакомец кивнул, словно увидел того, кто ему и нужен, прижал с почтением руку к груди и уселся на скамье напротив, позволив себе заметить, что если бы он пришел минутой раньше, то все равно бы уступил право войти к бургомистру первым почтенному судье Клоксу, потому как есть дела безотлагательные и есть те, которые опережают по важности даже их.
– Разве мы представлены друг другу? – раздраженно процедил сквозь зубы судья.
– Думаю, что представлены, – потер тонкими пальцами переносицу, словно вспоминал что-то, седовласый. – Впрочем, господин судья тогда был в сильном волнении, мог запамятовать наше знакомство. Я, правда, воспринял вчерашний вечерний поклон как свидетельство того, что господин судья помнит о нашей встрече. Но в любом случае готов принести уверения в почтении. К вашим услугам – Чуид. Книгочей и переписчик.
Чуид снова поднялся и церемонно раскланялся.
– Не помню, – буркнул судья.
– Неудивительно, – с сочувствием покачал головой Чуид. – Я сам вспоминаю тот день как один из самых ужасных дней в моей жизни. На вас лица не было. Вы почти кубарем спустились по лестнице, кричали: «Где Эгрич?» К сожалению, стражники и слуги были не в себе, но я оказался у входа, представился вам и сказал, что Эгрич сел на лошадь и ускакал. Хотя и выглядел пьяным или больным. Помните? В Гаре это случилось. Пятнадцать лет назад. Я служил тогда при гарской ратуше, разбирал их хранилище рукописей. Это было тяжелое испытание… Нет, конечно, не разборка рукописей: для меня всякие письмена упоительны сами по себе, нет. Я говорю обо всем, что случилось в городе. Или вы…
Клокс не помнил этого человека. Нет, совершенно точно, что кто-то был пятнадцать лет назад у выхода из гарской гостиницы, кто-то говорил с ним, но ни голоса, ни облика этого человека или этих людей Клокс не помнил. И теперь он смотрел на зеленый воротник седого собеседника и, не разбирая ни одного его слова, хотел только одного: чтобы тот тут же провалился сквозь землю, но оставил судью в покое.
– А с чего вы взяли, что ваши дела могут соревноваться в безотлагательности с моими? – оборвал книгочея Клокс.
– Не могут, – кивнул Чуид. – Хотя какие уж у меня дела – получить место, о котором было объявлено полгода назад, навести порядок в книгохранилище, составить список наиболее ценных манускриптов, внести в каталог все рукописи без исключения… Говорят, что местный бургомистр – большой умница. Поверьте мне, сие редкость среди бургомистров. Разве можно упустить возможность потрудиться под началом умного человека? А уж если вспомнить, что и я кое-чем славен, да с учетом знания нескольких языков, и уж во всяком случае всех письменных, что могут попасться на пергаментах или бумажных листах, – я почти уверен, что получу это место.
– И вы думаете, что у бургомистра теперь есть время для решения вашей надобности? – удивился судья. – Вы хоть знаете, что творится в городе?
– Знаю, – вздохнул Чуид. – Как бы не то же самое, что творилось в Гаре. Кстати, вам известно, что сталось с судьей Эгричем и усмирителем Мадром?
– Можете осведомить меня о судьбе этих достойных мужей? – скривился в гримасе Клокс.
– Нет, – мотнул головой Чуид. – Просто я заходил на рынок, и среди шатров мне почудился Мадр. Он, конечно, поседел, но не ссутулился за пятнадцать лет.
– Может быть, и Эгрич попался вам? – скрипнул зубами Клокс.
– Нет, – уверенно ответил Чуид. – Но он близко. Поверьте мне, я чувствую. Всякого человека, с которым я однажды сталкивался, я чувствую. Хотя я не уверен, что Эгрич – все еще Эгрич…
– Что вы хотите сказать?.. – оторопел судья.
– Вы не остановите его, – понизил голос Чуид.
– Кого? – спросил судья.
– Того, кто пробивается к нам, – вздохнул Чуид. – Кто бы это ни был.
– Кто пробивается?.. – прохрипел судья, потому что лицо Чуида вдруг изменилось. Он словно добавил к своим немалым годам их тройную ношу, потому как морщины прорезали его лицо и глаза помутнели. Да и голос стал звучать глухо и чуть слышно.
– Или кто-то из слуг Проклятого, или кто-то из его теней… – прошептал Чуид. – Или даже он сам. Да, его можно задержать, и я не думаю, что любые усилия, приложенные в этом направлении, бессмысленны, но нужно отдавать себе отчет – он прорвется. И чем больше крови прольется при его явлении, тем сильнее он будет. Так что именно большой крови хотелось бы избежать, а не остановить его. Конечно, помогать ему не следует. Но… А вот потом…
– Что потом? – спросил Клокс.
– Не знаю, – пожал плечами Чуид. – Поверьте мне. Были времена, когда вся троица верховных слуг Проклятого правила и всей Арданой, и всеми прилегающими землями. Да и тени Проклятого уже испытали сладость повелевания людьми.
– Однако если в кубок капает вода, глупо рассуждать, что он наполнялся не один раз!.. – прошипел Клокс. – Однажды он может не только переполниться, но и разбиться! Особенно если ударит мороз!
