скачать книгу бесплатно
…Она терпеливо ускользала от его объятий. Он же, принимая вначале это за сдержанность, пытался терпеливо добиться своего.
…Настал момент, когда Руфина стала откровенно защищаться. Борис, распалившись, уже не мог остановиться…
Взял её силой, грубо, почти не помня себя…
Так она стала женщиной.
Изнасилованная, рыдала, лёжа на противном рыжем диване… В этот же день Руфина ушла в общежитие.
…Она ждала встреч с Игорем и боялась их. Не знала, как быть. Что говорить. Верила в любовь Игоря. Во имя будущего решилась, перемучавшись, сделать аборт.
…Когда стало ясно, что не сможет иметь детей, стала думать, как уйти из жизни.
Теперь она жила опалённая сознанием того, что лишена са?мого главного, предопределённого женщине природой: рожать, иметь семью.
«Будто выскоблили не только плод, но и большую часть меня. Оставили без будущего…». Она металась, не зная, что делать. Подолгу лежала, стараясь забыться. Уйти от самой себя, хотя бы на время…
…Когда Игорь разыскал её, она была равнодушна к жизни. Дни текли, как в бреду.
Он стал выводить её на улицу, в парк, на прогулки около тихой водицы. И она рассказала о случившемся. Игорь заверил, что не оставит в беде…
Руфина, казалось, приходила в себя. И тут обрушился следующий удар.
Игорь оказался женат…
Его жена выследила их, когда они сидели на лавочке. Приставила к ним детей: девочек-двойняшек.
– Вот, Игорёк, чтоб вам совсем уж не скучно было… Не тебе одному развлекаться, имею право и я… – Сказала так и быстро зашагала к автобусной остановке.
…Игорь клялся Руфине, что давно решился на развод. Мучительно, но он пойдёт на этот шаг.
Она еле слышала его и только тихо покачивала головой. Не было ни слов, ни сил вообще что-либо говорить. Встала и побрела к своему общежитию.
Больше Игорь не появлялся.
Она приняла это с благодарностью.
…Те минуты, когда на озере за посёлком «Сокол», ещё до возвращения Бориса, Игорь подплыл к ней и объяснился в любви, она теперь не хотела помнить. Хотя то были лучшие мгновения её жизни. Объяснения Руфина тогда ждала сильно, недоумевая, почему он медлит…
…Осталась жить только оттого, что сначала не смогла решиться на крайность, а потом… вялая текучка потихоньку затянула. Отстранённо, будто со стороны, наблюдала за собой и недоумевала: «Зачем всё-таки тебе такой жить?».
Руфина пришла к мысли, что наука может дать опору. Заменить всё! «Стану учёной стервой, – однажды усмехнулась она невесело. – Глядишь, что-нибудь сделаю настоящее. Ведь я же так мечтала в школе о больших открытиях. Хоть какая-то польза от меня будет…»
Так прошло два года. Всё вроде бы выправилось.
Не подпускала к себе никого, всячески избегая ухаживаний… Случился, правда, один эпизод, но она не понимала, что это было…
* * *
«Почему Саша прямо не спросит, что было до него? Так иногда смотрит, будто что-то знает. Если бы спросил, мне бы легче стало, но он деликатный: «У тебя всё нормально? Что за жизнь у тебя в Москве?» – и всё! И какую часть моей беды рассказывать, решить не могу… Боже мой, как я хочу теперь с ним быть… Будто он один – мужчина, остальные – так…».
Добираться поездом до Москвы около шестнадцати часов. Есть время помаяться бессонницей. Многое передумала Руфина под стук колёс, а говорить Ковальскому о своей беде не решалась…
* * *
Этой осенью Александр и Руфина ещё раз побывали в селе…Саша пока не вернулся из школы и они решили сходить на Самарку.
– Я так соскучилась по реке. Как маленькая, – призналась Руфина.
Едва вышли за околицу, она разулась и, довольная, шла босиком, временами пускаясь вприпрыжку. Лёгонькое светлое платьице так к лицу ей.
За озером Лопушным на Лушкиной поляне остановились.
– Сашенька, если бы не ты, никогда б такой красоты не увидала!
…Конец бабьего лета. Вновь стоят светлые дни. На Лушкиной поляне, окружённой со всех сторон высоким лесом, зеленеет отава. Ни единой вкрапинки жёлтого или серого цвета. Всё изумрудно-зелёное. Всё разомлело и разнежилось в пропаренном, окружённом старым ветельником, ольхой и липой пространстве.
Не однажды Ковальский косил здесь с отцом траву – это всегда были особые дни. Помнил ещё и то времечко, когда сенокосничали здесь артелью. Были и дед Головачёв, и часто улыбающийся лукавый Остроухов. Теперь это всё вспоминалось как нечто древнее, былинное.
И вдруг он спохватился: а где же жаворонки? Эти неутомимые, неудержимые песенники!
Только так подумал, как в густой чаще подала голос невидимая глазу птаха. Вначале робко, но потом отчётливо зазвучал её голос. И её сбила с толку теплынь.
Руфина оглянулась на Ковальского:
– Сашенька, такая истома во всём…
Александр взял её за руку. Она приложила палец к губам.
– Я так хочу послушать, – и сама же, не в силах противиться, пошла навстречу его рукам.
– На этой поляне всегда пели жаворонки, – шёпотом горячо заговорил Александр. – Может, сейчас нам повезёт!
– От всего этого голова кругом, – ответила она тоже шёпотом и стала его целовать, приговаривая: – Какая сказка, неужели это не сон! Если рассказать кому-нибудь, не поверят, что я… целовалась под соловьиное пение осенью. Это может быть только раз в жизни!
– Это не соловей, – улыбаясь, тихо ответил Александр.
Он слушал, а сам всё смотрел в небесную голубень. И свершилось! Там, в необозримых небесах, над их головами, над Лушкиной поляной проклюнулся звук, вначале короткий, а потом враз полился окрест малиновый широкий перезвон крохотных бубенцов.
Мельтешащая точка в небеси – крохотная птаха – словно нота, прыгающая по невидимым стрункам, издавала чудные звуки.
Руфина, закинув голову, искала глазами певца и не находила его.
Александр стал показывать пальцем на порхающую точку в синеве. Руфина крутила головой, завиток её волос около уха щекотал ему нос и от этого ноздри его возбуждённо подрагивали.
Жаворонок на миг замер и вдруг камнем устремился вниз… Упал в шелковистую траву и исчез. Только неизвестная птаха продолжала солировать.
Руфина высвободилась из рук Александра и нескладно, как маленькая девочка, в пузырящемся своём платьице побежала туда, где должен быть чудесный певец.
– Он разбился, бедненький, разбился, – доносился её лепет. Александр стоял, молча улыбаясь.
Через некоторое время донёсся жалобный голосок:
– Сашенька, его нет! Неужели так быстро утащили хищники? Идём искать вместе! Какая несправедливость!
Ковальский подошёл и нагнулся. Их глаза оказались на одном уровне. У неё по щекам текли слёзы. Она не пыталась их смахнуть.
– Саша, было счастье и нет его?! Так жестока жизнь!
– Руфина, ну что ты? Он же просто хитрец, этот жаворонок.
– Как?
– Когда приземляется, сразу убегает далеко в сторону, туда, где у него гнездо. Или где кормится.
– Он нас так безжалостно обманывает? – вполне серьёзно удивилась Руфина.
– Да. Я сколько раз это наблюдал. Слёз на её щеках не стало меньше.
– Сашенька, эта история про нас с тобой.
– Почему?
– Была красивая песня и в один миг – нет её.
Она заплакала навзрыд. Его это обескуражило….
– Миленькая, почему ты примериваешь на нас с тобой? У нас же всё хорошо! Я тебя люблю! А ты – самая красивая женщина, которую когда-либо видел! Живу, как во сне, – у меня есть ты! Не придумывай ничего.
– Да-да, – соглашалась она. И продолжала плакать.
Не сразу Руфина овладела собой. Чуть, было, не вырвалось наружу всё то, что разрывало изнутри последнее время. И она испугалась этой минутной слабости. Ещё не была готова к тому, чтобы рассказать Ковальскому о своей беде.
…Вечером шепнула украдкой, что хочет ночевать в беседке под яблоней в саду.
Ковальский согласился, радуясь, что у неё прошёл непонятный ему нервный срыв…
XIX
«А что, если врачи всё-таки ошибаются и у нас с Сашей всё получится?!» – это спасительное предположение периодически возникало у Руфины.
Мысль гипнотизировала, и она не могла избавиться от неё. Внезапное и непреодолимое чувство к Ковальскому, многократно усиленное желанием быть полноценной женщиной, питало надежду. И она, охваченная этими взаимоусиливающимися чувствами, ждала от близости с Ковальским чуда. Хотела ребёнка!
Но чуда не произошло.
После того, как Руфина поняла свою обречённость, вновь, как в первые недели после аборта, занемогла душевно и физически.
А когда Ковальский начал сниться ей маленьким ребёночком, которого, как своего младенца, кормит грудью, испугалась, что сходит с ума…
…Оставался всего месяц до защиты диссертации. Научный руководитель, сорокалетний преуспевающий доктор наук, последнее время задумчиво смотрел на неё. Она это замечала и старалась, как могла, держать форму.
– Ничего, ничего, Руфиночка, не падай духом. Всё будет нормально. Всё пройдёт и уляжется. Крепись, – так участливо сказал он сегодня утром. А уходя из аудитории, взял её правую руку в свои и, крепко сжав, произнес: – Я с тобой, что бы ни было…
Раньше он её не касался. И не называл так…
«Что он имел в виду, когда говорил «всё будет нормально и всё пройдёт»? Очевидно, только и видит мою диссертацию. Думает, волнуюсь перед защитой. Но ведь это несравнимо с тем, что со мной на самом деле происходит. Рушатся две судьбы! Рушатся? – переспросила себя Руфина. – Наоборот, Сашина жизнь и моя от разрыва только выиграют. Обе! Найдёт себе пару. Его выберут – мимо него трудно пройти. А я стану солидной учёной дамой! Всё! Всё! Решено. – Пальцы рук, цепко ухватившие спинку стула, почувствовали боль. Опомнившись, она ослабила их. – Всё! Всё! Теперь я его сделаю, свой выбор».
* * *
Светлый солнечный день. Руфина была в лаборатории, когда вошёл бледный Олежка.
Она совсем не обрадовалась этому светловолосому высокому парню. И тому, что с букетом ромашек, тоже не обрадовалась.
– Олежка, опять ты некстати…
– Но почему же? Не виделись ровно семь месяцев и десять дней! Я тебя никак не застану, – мямлил он. Лицо его было усталым.
– Уходи, слышишь! – проговорила Руфина, невесело усмехнувшись, просяще глядя мимо него.
– Руфь, я так… вот цветы…
– Поставь в колбу и уходи, прошу тебя, потом…
– Потом?! – бледное лицо блондина покрылось румянцем.
– Потом, – лишь бы только исчез, подтвердила она.
Оставив цветы, он тихо вышел.
…Олежка со своей любовью свалился на неё задолго до первой встречи с Ковальским, когда она уже оправилась после аборта, пропал Игорь и на радость себе осталась одна.
Ей казалось, что всё налаживается. И тут этот второкурсник со своими назойливыми ухаживаниями, подарками. Олег так краснел при встречах с ней. Ходил на все её лекции. Садился на первом ряду.
Он жил с родителями. Отец – профессор-искусствовед, мать – художница. Ухоженный и благовоспитанный.
Руфина долго не подпускала Олега к себе. Пугала разница в годах. Но он умел находить ласковые слова! И был так трогателен. После каждой лекции пытался её проводить.
И Руфина сдалась. Поверила, что перестаёт комплексовать. Ведь совсем ещё недавно и представить не могла, что позволит кому-либо дотронуться до себя.
…В первый раз в постели Олежка оказался неумелым и растерянным. У них ничего не получилось.
Она долго потом отказывалась от приглашений зайти «на чай» к нему домой. Он, как школьник, слал ей записки, твердил, что жить без неё не может. И Руфина сдалась. И опять, когда остались наедине, в нужный момент Олег «потерялся».
После этого стал избегать интимной близости, хотя повторял, что боготворит и не может представить свою жизнь без неё. Называл богиней.
…Она устала. Не понимала, что с ним? Нормальный ли? Твёрдо отказалась встречаться при любых обстоятельствах.
Руфина начала догадываться, что всему виной её красота. «Олежка никак не мог в постели побороть в себе высокое чувство ко мне. Боже мой, что же тогда такое – красота? На каких противоположных полюсах стоят изуродовавший меня Борис и бедняжка Олег? Если красота так губит человека, нужна ли она вообще?.. И что тогда у нас с Ковальским? Коль он так умел, горяч и напорист?.. Неужели это разврат? Какая я ещё дурёха неопытная… Ковальский – спасение? Да! Если бы не моя ущербность…»
