скачать книгу бесплатно
– Саша, тормозишь ты и брата Петра, и сестёр. Им уже пора семьи заводить, а ты, старший, холостой ходишь. Ждём не дождёмся…
Был ли это лукавый ход, чтобы подтолкнуть к женитьбе вообще, или на самом деле он «тормозил»? Родители по-своему хотели, как лучше. А лучше, когда сын женат.
* * *
Возвращаясь из кинотеатра, они подошли к её общежитию. – Гулять негде да и мёрзнуть не хочется. Пойдём ко мне, я сегодня одна.
«Как она просто и доверчиво перешагивает преграды», – сидя на диванчике в уютной комнате женского общежития, думал Александр. И понимал: того, что может сейчас случиться у них, ему мало. Ему необходимо значительно больше. Надо то, что давало бы надежду на настоящее. А оно, это настоящее, так зависит от множества очень хрупких вещей…
«Мы сейчас словно держим в руках крохотное деревце или росток, из которого может вырасти огромное дерево: и любовь, и будущие дети… Могут быть дети детей. И будет у них своя жизнь. Особая и неповторимая… А может ничего и не быть. Так просто всё?! Один шаг всё решает. И могут быть другие варианты жизней, отдельные друг от друга. И чужие?!.. Ну, и занудой я теперь стал».
– Саша, я быстренько. У меня есть домашние пирожки. Поставлю чайник.
«Домашние пирожки…» – повторил он про себя. И подивился тому, чем она озабочена.
Но тут же подумал: «За пирожки прячется, как и за многое другое. Всё понимает. Я это чувствую».
Когда оказались на столе пахнущие детством пирожки с картошкой, разговор наладился.
Скованность появилась, едва Александр засобирался домой. Стояли в коридоре. Настя, поправляя ему шарф, прижалась сама легонько к нему. Чуть коснулась своими губами его щеки. Это был их первый поцелуй.
Он не знал, что делать. Она мягко улыбнулась и от этой улыбки Александр оробел. Молчал и не шевелился около вешалки.
– Два года ждать… Будто в армии был. Ждала, когда демобилизуешься и мы начнём встречаться, – сказала она ещё там, за столом.
Он и за столом не нашёлся, что ответить… Боялся нарушить установившуюся искренность.
И теперь, взявшись за ручку двери, спросил:
– Я пойду?
– Да, – согласилась она.
«Если понимает, что со мной творится, то в этой её готовности – уверенность в себе: «никуда он не денется?!» А если заморочена моим поведением и готова скорее проводить – другое?».
Александр открыл дверь и вышел.
* * *
Когда шёл в общежитие, вспоминал: «Как там, в кино, писал в сочинении пацан? «Счастье – это когда тебя понимают»? Подрастёт и ему станет ясно: нужно ещё очень многое в жизни. Понимание необходимо, но недостаточно! Понимание – как корка хлеба для нищего. И всё. Это с нами уже было… Настя! Она явно меня понимает. А что дальше? А я? Мне кажется, и я её понимаю. Очень даже. Ладно, на сегодня хватит», – решил он.
– Доживём до понедельника, – будто нырнув, как в детстве, под одеяло, произнёс он, отгородившись от всего названием фильма, который они смотрели с Настей. – Доживём, а там что будет!
…До понедельника Александр не выдержал. Уже через два дня, в пятницу, позвонил Насте Рассадиной из общежития.
* * *
Жажда жизни и крепнущее доверие к миру вершили своё. Вялотекущего романа у них не получилось. Они, кажется, и не торопили события. Всё шло как бы само собой. Но вскоре Александр уже не мог представить, что кто-то другой, а не он, мог быть около Насти.
…Дело шло к свадьбе. Он был уверен, что женится с «холодной» головой.
Руфина откуда-то узнала о развивающихся событиях, скорее всего, от Суслова, и прислала поздравительную телеграмму. В ней три раза повторялись, как заклинание, слова: «Будь счастлив!».
А до этого Ковальский-младший гостил у неё в Москве. Жил в доме у Бахраха и возвратился радостный от увиденного. Руфина и он так сдружились, что писали теперь друг другу длинные послания.
Ковальский вначале чувствовал себя неуютно от деятельного участия Руфины в жизни сына. Потом свыкся. За развитием их отношений уже не успевал. А когда узнал, что она, оказавшись в Куйбышеве по служебным делам, успела заскочить к Бочаровым без него, совсем сдался.
…От Руфины шёл свет, похожий на берёзовый. Тихий и ясный…
* * *
– Ты на меня так смотришь… О чём думаешь?
Настя и Ковальский одни в комнате общежития.
– Хочу угадать, что скажет мама, когда привезу тебя показывать.
– Ты – маменькин сыночек? Всё зависит от неё?
– Забавно, как это будет выглядеть.
– Я ведь не деревенская, не городская. Вполне могу понравиться. Всякое бывает, – Настя весело смотрела на Александра, – что тогда? Обратного хода уже не будет.
– Ты такая миниатюрная, а она наказала, чтобы нашёл себе «бабёнку крепенькую». Ждёт-не дождётся.
– А я крепенькая. Я крепко тебя люблю. Вот и всё тут! Ты у меня один! И на всю жизнь! Я – твоя крепь! Это она поймёт и без тебя, такого неторопливого. А потом, готова нарожать шестерых, как ты хочешь. Куда деваться-то? За маму не спрячешься! – И она, чуть коснувшись, поцеловала его сзади в шею.
Он временами замечал в ней частичку то Влады, то Анны. Лишь Руфина теперь в его сознании была сама по себе. Не похожая ни на кого. И Александр не мог себе определённо сказать: хорошо это или нет. Будто от этого что-то зависело. Словно виноват перед Руфиной.
Он не предполагал, что Настенька, как звал её Ковальский, очень скоро потеснит в нём многое. И в его буднях, и праздниках, весельи и ненастьи будет из женщин только она. И в работе, которую Настя примет как часть его самого, как часть настоящего крепкого мужика, который должен уметь делать своё дело в жизни, иначе он и не мужчина вовсе – часть энергии будет её.
– Нам надо было лет десять назад встретиться, – сказал Насте однажды Ковальский.
– Нет уж. Ты меня бы не признал своей, – возразила она. – Я была, во-первых, как спичка, одни глаза. А ты? – Помолчала, глядя на него. – У тебя наверняка голова кружилась, столько было вокруг всяких… Ты тогда ещё был не ты.
– А кто? – улыбнулся он.
– Тот, кто не знал, что есть я.
– И эти годы, что мы встречались с Руфиной, ждала с такой своей верой?
– Да!
– Невероятно! Тогда ты – судьба моя.
– А я об этом и говорю. Меня только Суслов поддерживал. Знал всё наперёд. – Настя уже чувствовала, что могла говорить так.
– Ты – инженер аналитической лаборатории. Анализ – твой конёк! – шутил Александр.
Ему было легко с ней. Они встречались всего три месяца, а могли говорить обо всём. И молчать могли вместе. И это тоже было разговором…
* * *
…В мае подали заявление в загс. Свадьбу решили устроить в селе. Так захотел Александр. А Настя и не возражала. Только улыбалась, наблюдая за его придумками.
Он составил телеграмму родителям всего из шести слов: «Еду невестой встречайте нас готовьте квас». Прочитав, она спросила весело:
– «Квас» – это самогон, что ли?
– Нет! Обижаешь!
– А что же?
– Да так, для рифмы! И всеобщей мобилизации родственников!
– Теперь понятно, – смеялась она. – Я не ожидала, что ты и почудачить любишь!
Два дня шумел любаевский двор, где под широченным брезентовым навесом стояли свадебные столы.
Первые недели после свадьбы молодые прожили порознь.
Александр искал квартиру и наконец-то нашёл совсем неожиданно по соседству с её общежитием.
У хозяйки, ещё нестарой женщины, внезапно умер муж-пенсионер, бывший капитан дальнего плавания. Только-только приехали из Мурманска в среднюю полосу России – как им давно хотелось. Беда осиротила в чужом городе и она обрадовалась постояльцам.
Через полгода профком завода выделил в коммуналке на трёх соседей шестнадцатиметровую комнату. Ковальские были безмерно счастливы.
Один сосед оказался заядлым рыбаком. Постоянно мыл в ванной рыбу, раков, либо сапоги. Другой, причудливо разместив аппаратуру частью на стене кухни, частью на газовой плите, гнал ночами самогон. Всё это Ковальские воспринимали не более как мелкие недоразумения.
* * *
…Теперь, когда Настя вошла в его жизнь так прочно, Александру иногда казалось, что живёт он очень и очень давно. Похоже, что ему суждено прожить не одну жизнь.
Эти жизни обособлены друг от друга. Первая – когда был мучительно сладко и нервно связан с Анной. Вторая, ломаная и прихотливая, – с Владой и Руфиной. И вот третья – может быть, самая светлая и самая настоящая – Анастасия.
Эти женщины – как точки отсчёта его внутренних взлётов и падений.
Ему верилось теперь, что только Анастасия даст то, чего он ждал от встречи со «своей» женщиной. Ведь он всегда знал, что такая встреча будет. С детства знал!
Анастасия! Как Ковальский сразу не признал её!? Она будто пришла от мамы из детства, принеся ощущения домашнего тепла и надёжности. Такого у него даже с Анной не было.
…Он уже не в первый раз думал об этом: «Мир женщин многообразен и неисчерпаем, как Вселенная. Но всё-таки, почему не разглядел Анастасию раньше? Ведь мы и до встречи с Руфиной бывали в общих компаниях. Не видел её только потому, что был другим? При Руфине не мог видеть никого, кроме неё, – это было озарение. Видел только этот её свет. Он слепил меня. Я летел на него. Всё прекрасно! И всё трагично! Трагическое озаряет всё по-своему, мир становится иным? Нет, остаётся прежним: человек становится иным… Через трагическое мир воспринимается прекрасней? Но это, если хватит душевных сил одолеть боль! А если нет… Не знаю, что удержало. Мог, к примеру, запить. Мог или нет? После Руфины мог охладеть к работе. Этого не случилось… Разве таким я нужен был бы самому себе? Нет, не нужен. – Ответил он и тут же спохватился: – Саша и Анна! Они постоянно смотрели на меня. Они, и мама, и все, кто мне дорог! Все ждут от меня только хорошего! Верят в меня!».
«А Влада? – возник вопрос, заданный чьим-то голосом, непохожим на его. – Влада – тоже не желала вреда! Разве ты не хотел, чтобы у тебя с Владой было всё красиво и прочно?»
«Хотел, – подтвердил Александр. – Но что-то мешало. Сам не знаю, что? В ней ли, во мне ли сидел неутомимый вредный червячок, подрезавший росточек нашего общего будущего. С каким чувством сейчас живёт Влада? Мы о чём-то говорили с ней, сидя тогда, последний раз, в ресторане, но ведь о главном – ни слова. Не получалось у нас прямодушно вести себя друг с другом. Как она теперь оценивает всё наше?»
От того, что Александр наконец-то обрёл душевный покой с Анастасией, ему казалось, что это не совсем справедливо.
«В глазах Влады я жестокий человек? Для чего-то же она захотела встретиться, когда была в нашем городе?»
Рассуждая так, он начинал путаться. Чувствовал, что такое часто случается, когда хочет быть искренним до конца. Разбираясь в себе, попадал словно в паутину…
Александр начинал думать, что неспособен когда-либо изменить Насте. Предаст, если это случится, не только Настю, но и себя. А иногда ему начинало вериться, что Анастасия объединила всех его женщин в себе. И её глазами они смотрят теперь на него. И она от этого стала ещё нужнее. Он часто ловил себя на этой мысли. И находил странным, что Настя не заслоняет собой ни кого из них. И не старается этого делать.
«Бывает ли такое у других?.. И что будет у нас дальше?»
…Глядя на Настю, изумлялся порой. И доходил иногда до рассуждений, которые называл «младенческими»:
«Природа хитроумна. Существует великое многообразие человеческих лиц, характеров, судеб. И это сознательно кем-то создано! Как залог того, что две похожие человеческие половинки найдут себя, – и не раз найдут, и потянутся друг к другу. Многократно. Ибо в судьбах и характерах столько своеобразия, удивительно порой совпадающего с ожиданиями другого… Половинки обязательно найдут друг друга, чтобы дать продолжение рода. И будут этого добиваться. Словно именно на них, на эти конкретные половинки, и возложена как бы персональная ответственность за сохранение человеческой жизни на Земле. Об этом подавляющее большинство и не думают вовсе… Варианты половинок неисчерпаемы?.. – От таких мыслей становилось неуютно. – Неужели есть ещё кто-то? Другая такая же Настенька? И, может быть, не одна. Которая когда-то может завладеть мной?! Как же тогда однолюбы? Они, потеряв свои половинки, уже больше и не ищут другую свою «законную». А она, получается, где-то есть? Приготовлена? Выходит, некий сбой… Теряя одно и обретая другое – это предательство? Или самое то, разумное, оправданное, что не даёт человечеству резко оскудеть?.. Я либо крепко поглупел, либо не о том думаю. Жена на шесть лет моложе… Положено соответствовать. С непричёсанными мыслями надо что-то делать…»
…Пройдёт совсем немного времени, и Ковальскому станет не до подобных мыслей. Жить и постоянно размышлять о жизни – это всё-таки разные вещи. Настенька сначала одна, а потом и вдвоём с родившейся дочкой Соней, уже, кажется, не оставят времени на это…
XXIII
Вскоре Ковальский возглавил большой технологический цех, вырабатывающий сырьё, необходимое для получения пластических масс, синтетических смол, каучуков, других важных продуктов нефтехимии.
Назначению предшествовали бурные и трагические события в его цехе. Авария разрушила до фундамента основной корпус. Оборудование почти полностью стало непригодным.
Причины взрыва имели механический характер.
Усердие Ковальского и Румянцева не помогло. Отсекающие задвижки, которые они устанавливали и отлаживали, не понадобились. Сильный взрыв этилена произошёл внутри огромного кирпичного здания, нашпигованного химической аппаратурой и трубопроводами. Разорвало газопровод по сварному шву, «непровар» которого был около семидесяти процентов. И уникальная защита оказалась неэффективной. Между разрывом трубопровода и образованием огромного газового облака оказалось слишком мало времени.
Этот участок трубопровода, смонтированный более десяти лет назад, специальная комиссия извлекла из груды металла.
Стало очевидно, что если б цех не имел сплошных кирпичных стен, такого не произошло бы. О восстановлении помещения в прежнем виде не могло быть и речи. Тогда-то заводские специалисты и вспомнили про опыт грозненских коллег по раскрытию цеха.
Проектировщики спешно приступили к разработке проекта цеха уже без кирпичных и металлических стен.
Казалось, можно было порадоваться. Но какой ценой всё далось!
Погибли три человека. Один из них – Николай Румянцев. Двое – работники соседних цехов.
Румянцева нашли только на четвёртые сутки под грудой кирпича. Ковальский, руководивший поисками все три ночи, уехал домой. Его друга нашли без него, днём.
Электричка, на которой обычно добирался до завода Николай Румянцев, опоздала на двадцать минут. Беда нагрянула как раз в тот момент, когда все, кроме Николая Румянцева, уже приняли свои рабочие места и находились в операторной, поодаль от главного корпуса. Румянцева взрыв застал на полдороге.
В день взрыва цеха Настя родила дочь Соню.
Работа комиссии, расчистка завалов требовали оперативности и собранности. Было не до переживаний.
Уже потом, после похорон Румянцева, когда уехали три замминистра и заместитель начальника главка Литвинов, занимавшие просторный красный уголок и рабочий кабинет Ковальского, Александру стало не по себе.
Жене Николая, оставшейся одной с маленькой дочкой, быстренько дали однокомнатную квартиру, единовременное денежное пособие. Нельзя было сказать, что «отряд не заметил потери бойца…»
…И всё-то стоял неотрывно у Ковальского перед глазами розовощёкий белокурый парень в степи около Бариновки, каким он его видел, когда ездили вместе к Ковальскому-младшему. Слышался его завораживающий голос. И стихи, которые он читал. Теперь они воспринимались по-другому:
Тот, кто видел хоть однажды
Эту ширь и эту гладь,
