скачать книгу бесплатно
«Как это давно было и как много всякого потом случилось. Узнала бы меня Верочка, если бы встретила? И какой она стала во взрослой жизни? Я знал её совсем маленькой. Хрупкой и воздушной…»
– Сашенька, что с тобой? Так нельзя… Ты настолько восприимчив к музыке?
Он услышал сквозь смех одноклассниц, шумевших на солнечной поляне, голос Руфины и очнулся.
Окончив играть, Руфина подошла и провела рукой по его лицу.
– Саша!
– Всё, всё, всё… – смутившись, выдохнул он.
Руфина мягко улыбнулась.
Она была похожа сейчас на молодую жизнерадостную учительницу, а он – на подростка-школьника.
* * *
Во всей процедуре вступления в партию особенно «досталось» Ковальскому на парткомиссии в горкоме.
Комиссия удивила своим составом. Все довольно пожилые люди. А одна старушка, про которую говорили в приёмной, что она видела живого Ленина, еле передвигалась. Старая большевичка имела весьма решительное, даже суровое выражение лица.
…Ковальский сел к краю стола и ему начали задавать нехитрые вопросы. На первые два ответил односложно. Третий задала «видевшая Ленина».
– Знаете ли вы, что в нашем небольшом городе есть улица Чернышевского?
– Да, – подтвердил Ковальский. – Знаю. Я живу на ней.
Такой ответ не смутил её.
– А кто такой Чернышевский? – строго прозвучал вопрос.
Ковальский не сразу ответил. «Ну, что она, в самом деле? Один спрашивает, читаю ли я газеты, эта… Может, забыла, поэтому и спрашивает?»
– Что же вы молчите? – старушка отодвинула от себя на середину стола лист бумаги и в упор взглянула на Ковальского. Удивлённо так смотрела и долго.
Ковальский хотел, было, уже ответить, но старая партийка опередила:
– И вы не знаете, что он написал? Какой роман?
– Если иметь в виду «Что делать?», то мы могли бы все не знать о нём, если б Некрасову не вернули потерянную им рукопись этого произведения.
– О чём вы? – строго проговорила старушка. – Не понимаю. По существу вопроса можете отвечать?
Так получилось, что всего месяц назад совершенно случайно Ковальскому в заводской библиотеке на глаза попался роман «Что делать?». Пробежав предисловие, поразился тому, что в школе этот знаменитый роман, «глубоко перепахавший» Ленина, его оставил равнодушным. Перечитав в общежитии книгу под ироничным взглядом Суслова, Александр узнал для себя много любопытного.
Пауза затягивалась. Ковальский почувствовал: надо отвечать «по существу», иначе будет поздно.
«Бухнуть, что ли, им всё сразу… или по частям?» – вертелось в голове.
– Работу над романом Чернышевский начал на пятом месяце заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где содержались наиболее опасные, с точки зрения правительства, преступники. Это было в декабре 1862 года.
Лица членов комиссии повернулись к говорившему. Ковальский решил продолжать:
– Кто такой Чернышевский, крепостники понимали уже тогда. Они знали, куда звал Чернышевский передовую интеллигенцию и народ своими статьями. В их глазах он был «коноводом юношей», «вредным агитатором». Они видели, что Чернышевский и его единомышленники готовят взрыв революции. После опубликования в журнале «Современник» в 1863 году цензура роман запретила. Его переиздали лишь в 1905 году.
Председатель комиссии, грузный, седой Рябинин хотел, было, прервать говорившего, но в последний момент не осмелился. Его рука, поднятая над столом, замерла и он не торопился ею пошевелить. «Занятный молодой человек! Про Плеханова не начнёт ли кто спрашивать? – усмехнулся про себя. – Не уморил бы».
Голос Ковальского, спокойный и уверенный, всем пришёлся по душе.
…– Могучей фигурой «особенного человека» – Рахметова автор ответил на вопрос «что делать?» для освобождения России от самодержавно-крепостнического ига. И у Рахметова, и у Веры Павловны были свои прототипы. Об этом говорил сам Чернышевский. – Ковальский сделал паузу. Все молчали. «Им интересно, они всё перезабыли? Напомним». – В образе Веры Павловны отразились черты характера жены Чернышевского Ольги Сократовны, но основной прототип – её сестра Мария, – продолжал он. – Они дожили до Великой Октябрьской революции, Мария умерла в 1929 году, Ольга – раньше.
– Вот вам, Мария Степановна, и ответ! Говорите, молодежь мало интересуется историей? Ещё как! – Рябинин поверх очков посмотрел на Ковальского и предложил: – Может, не будем больше спрашивать Александра, а? Молчание – знак согласия. – Он добродушно улыбнулся, будто не замечал колючего взгляда старой заслуженной большевички.
XVI
Есть за селом Домашка совсем недалеко, чуть в стороне от большака, небольшая деревенька Бариновка. Как только её чуть минуешь и поднимешься через небольшой мост на взгорье, тут тебе и откроется справа – неоглядная степь, слева внизу – огромная луговина. А там, вдали за ней – притулившееся к реке Самаре село Утёвка.
Здесь Руфина и попросила остановить машину. Румянцев остался возиться у старенького отцовского «Москвича», а Суслов, Руфина и Ковальский направились к луговине.
– Сашенька, – Руфина показала рукой в сторону раскинувшегося села. – Что-то на фоне облаков поблёскивает и сливается с ними?..
– Это Троицкий храм, церковь, – откликнулся Александр. Она подошла и прижалась сзади, обняв ласково за плечи.
«И назвала меня так – «Сашенька», впервые при посторонних обняла… Что это? Степь так действует?»
– Очень люблю эти первоосенние дни. Природа грустит так светло. Притихла. Пер-во-осень. Как красиво звучит, – произнесла Руфина.
– Она в раздумьи: и с летом жалко расставаться, и осени не миновать. Бабье лето… И твоё!
Глаза у Руфины повлажнели, слегка потемнев, но Александр этого видеть не мог. Только острее почувствовал её дыхание.
В осенней вышине, в светлом прогретом воздухе, словно в летнюю пору, на удивление зазвенели жаворонки. Ласка бабьего лета ввела их в заблуждение!
Остановившийся неподалёку Суслов прислонил ладонь к берёзке, вспыхнувшей костром под напором калёных солнечных стрел.
– Саша, а что такое изумрудное внизу… там… – Он показал далеко вниз, на то место, где когда-то, в детстве Ковальского, было озеро, а теперь образовалась ровная долина.
– Это отава украсила луг. Сентябрь встретился с июнем. Теплынь. Вот и откликается всё так, будто начало лета… Но это ненадолго. Скоро 14 сентября – межа. День-летопроводец. Мы попали в самую хорошую пору. Скоро по утрам будет попахивать морозцем.
– Ты крещёный? – спросила Руфина. Она спустилась ниже Ковальского по обрыву и смотрела теперь на него снизу вверх лучистыми, ставшими светло-голубыми, глазами.
– Да, с детства. Мама крестила меня не в нашей церкви, а в соседнем селе. Наша церковь не действует.
– Саш, а вот смотри, – проговорил Суслов. – Попробуй убери купол храма или храм из этой панорамы и всё потускнеет, верно? Словно он притягивает свет небесный. Всё вокруг светлеет…
Ковальский невольно ещё раз оглядел окружающее. Сколько раз сиживал он в детстве у этого ильменька на зорьке. Как часто гонял здесь стремительных чирков. Наблюдал, как учились летать, готовясь к дальним странствиям, молодые медлительные выпи.
…Теплынь толкнула лёт тенетника. То здесь, то там мелькали в округе молодые паучки. У них своё кочевьё. Ищут новое пристанище.
– Саша, а вот это же не паутина? – удивилась Руфина, показывая на рукав своей куртки.
Ковальский подошёл, снял белесую нить и пояснил:
– Это семена степного ковыля, смотри… Просушенные летним солнцем ости легко подхватываются ветром и летят неведомо куда, пока где-то не опустятся. Трава мешает семени добраться до земли. И лишь когда в росистую ночь ость отсыреет, ввинчивает острое семечко в почву. Утром солнце начинает подсушивать её. Ость скручивается и отрывается, уносимая ветром. Семечко остаётся. Из него появляется потом пушистый красавец – ковыльный веер…
Руфина смотрела на Ковальского изумлёнными глазами. Ноздри её мелко и чувственно подрагивали. Она приблизилась и, обняв Александра, поцеловала в губы. Когда их дыхание возобновилось, прошептала:
– Ты рассказывал, как поэт! – И вновь приблизила свои губы…
– Мне завидно! – отреагировал негодный Суслов.
Смутившись, Руфина легонько оттолкнулась от Ковальского.
– Хотите, стихи почитаю, – предложил подошедший Румянцев.
– Хотим! – ответила за всех Руфина.
Николай легко провёл рукой у своего лица, отведя в сторону паутинку, и начал:
– Цветы мне говорят: «Прощай!» —
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Её лицо и отчий край.
Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!
Я видел их и видел землю,
И эту гробовую дрожь,
Как ласку новую приемлю…
Голос чтеца оказался на удивление чист и мягок. Он на мгновение затих и, видя, что все внимательно слушают, продолжил:
– И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо,
Я говорю на каждый миг,
Что всё на свете повторимо.
Не всё ль равно – придёт другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
И песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне,
Как о цветке неповторимом.
Едва Николай закончил, Руфина захлопала в ладоши.
– Замечательно, Есенин в степи!
– Не ожидал! – удивился Ковальский. – На рыбалке ты не читал стихов. Да так проникновенно!
– Там кругом вода, а здесь – степь! Не удержался!
– И Руфины не было, – добавил Суслов, засмеявшись.
После небольшой паузы Николай произнёс:
– Странно, что у Есенина о реке нет ни одного стихотворения. А вырос на Оке.
– Неужто так? – отозвался Суслов.
– Да, – продолжал Румянцев. – Есть такие строчки: «На кукане реки тихо песню поют рыбаки…». Но вот штука какая… – сказал так и замолчал.
– Ну, говори, – не терпелось Руфине.
Николай ответил:
– Я – рыбак, знаю, что такое кукан. Это приспособление из лески, верёвочки или проволоки. На него надевают через жабры пойманную рыбу, понимаете?
– А-га, – сказал Суслов. – И что же?
– Когда сажаешь рыбу на кукан, жабры рвутся, руки в крови, рыба – тоже…
– И что же? – снова спросил Суслов.
– «Что же»? Вот посади тебя на кукан? Какую песню запоёшь?
Лицо Суслова превратилось в сплошную гримасу.
– Ну, ты, начальник, даёшь, – сказал он. – Так можно испортить, что угодно, не только стихи.
– Вот и я говорю, – невозмутимо продолжал Николай. – Какая на кукане песня?
Руфина заступилась за поэта так энергично, будто тот из их компании, только отлучился куда-то.
– Ну, что вы, ребята, Есенин – гений. Поверим ему! Это же поэзия! Её нельзя иными законами выверять. Только поэтическими. – И добавила задорно: – Какие вы все молодцы! Мне так хорошо с вами!
* * *
Добравшись до села, они пересекли его, не останавливаясь, и оказались на шоссе, ведущем к озеру Бобровое и далее к селу Покровка.
Постояли на высоком берегу озера, наблюдая, как на илистой косе со стороны села пошумливает огромная стая куликов.
Ковальский вспомнил, что на другом конце озера обычно много ежевики. Захотел порадовать спутников.
Когда подъезжали к заветному овражку с ежевикой, наткнулись на Николая Яндаева. Он, как всегда, скакал трусцой на своём меринке. Стадо растянулось в ложбинке между озерами Бобровое и Латинское.
«Примета хорошая, – подумал Ковальский. – Попробую на удачу загадать. Если узнает меня, то у нас с Руфиной всё будет хорошо, нет – не судьба».
