Глубина

Сегодня должен быть не 66 день, а 666 день, потому что тема смерти в курилке не выходила вместе с дымом через фильтры наружу, тема смерти окутывала нас, обнимала и ласкала, заглядывая нам в души. Я говорил, что людям нужны ужасы и кровь на физиологическом уровне. Именно поэтому в период войн людям хочется увидеть какую-нибудь комедию, послушать что-нибудь о любви, увидеть искусственное счастье, ведь всего этого нет на войне, там только боль, кровь, ужас, смерть. А когда в мире всё спокойно, никого не убивают, все счастливы, то все мы охотно рассматриваем сцены убийств. И слушаем такие вот истории, жадно впитывая, как сухие губки, всё до последней капли.

Четвёртую историю рассказал я. В нашем краю достаточно много тех, кто занимается водолазной подготовкой и сам погружается в море. Подводники обязаны проходить водолазную подготовку, потому что это является единственным средством спасения. Мы все изучаем так же и болезни, которые можно получить, если неправильно погружаться и всплывать. Мы все проходили через барокамеру, в которой потом лечат некоторые болезни – я обо всём этом рассказывал. Мы все ощущали на себе давление Глубины. И сейчас ощущаем всем корпусом. Так вот. Одной из самой тяжёлых и летальных болезней является декомпрессионная болезнь. Водолаз должен считать, сколько и под каким давление находился его организм, на какой глубине и сколько времени он провёл. Эти данные нужны, чтобы правильно всплыть на поверхность. Если же провести долгое время на глубине около 10 метров, а потом резко всплыть, то как раз человек получит декомпрессионную болезнь. Можно описать эту болезнь на простом бытовом примере. Представьте обычную бутылку газировки. Если вы её будете открывать, не спеша и не встряхивая, то успешно не прольёте ни капли и сразу же отведаете шипящего на языке вкуса. Лопающиеся пузырьки будут подпрыгивать на языке, падая вниз в желудок. Вам будет приятно и вкусно. А если вы хорошенько взболтаете эту бутылку и резко открутите крышку? Вот то же самое происходит с кровью внутри организма, если резко всплыть, не соблюдая режим декомпрессии.

И вот такой один водолаз-любитель – любителем я его назвал потому, что он занимался этим делом вне основного рода своей деятельности – решил исследовать дно залива в городе Полярном, который находится в 20 километрах от нашей базы. Это был опытный водолаз, он знал, к чему приводят действия или бездействия. Он слишком торопился, потому что манометр показывал низкое давление в баллонах, он думал, что всё успеет. Но в спешке он не просчитал необходимый режим декомпрессии и сразу всплыл на поверхность. Его чуть-чуть не успели довезти до барокамеры, потому что в Полярном она была сломана, а ближайшая находилась в нашем гарнизоне. Ему не хватило чуть-чуть терпения.

Эти четыре истории будут ещё виться в этом прокуренном воздухе, обниматься с жёлто-рыжими стенами и тёмно-коричневой палубой. Глубина, ты прислушиваешься? Ты слышишь наши истории? Слышишь наши шаги? Ведь эти истории напрямую связаны с тобой, понимаешь? Эти истории такая же часть тебя, как и нас.

Я слышу стук сердца. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Воздух в лёгких замер. Скоро уже можно будет его выпустить. Задержать дыхание на 2 месяца – то ещё испытание. Мы все устали. Я устал.

День 67

Я просто хочу, чтобы эти дни проходили мимо меня.

День 68

Проходили мимо меня и не останавливались.

День 69

Проходили как можно скорее и не оборачивались, не дёргали за рукав, не стучали сзади по плечу.

День 70

Пусть эти дни с собой заберёт глубина. Мне для неё ничего не жалко. Голова устала. Лёгкие устали. Впереди всего лишь несколько дней.

День 71

Я всегда боялся идти в армию. Почему? Я был дрыщом, если более политкорректно – дистрофиком. Все школьные годы я боялся драк и при этом участвовал в двух – в одной победил, в другой победили. Мне было страшно идти по улице навстречу нескольким людям, особенно моего возраста или немногим старше, потому что казалось, что меня тут же заметят, остановят, начнут что-нибудь спрашивать, а потом обязательно побьют. Так было со мной где-то в классе пятом, мы с одноклассником в выходной день гуляли, шли, уже даже не помню куда, из-за поворота показалась компания из 4 человек, которые нас остановили.

– Сюда идите, – сказал кто-то из них.

Внутри меня всё сжалось, мои фантазии перестали быть фантазиями и обернулись реальностью. Мы безропотно подошли к ним.

– Что вы тут ходите? – и следом за этим вопросом мне прилетел удар головой в нос. Звёзды рассыпались под закрытыми веками, что-то тёплое растеклось по верхней губе, слёзы непроизвольно навернулись на глазах. – С какой улицы?

– С Комсомольской, – я ответил с закрытыми глазами.

– Правда? Парни, простите, – мне на плечо легла чья-то рука, я до сих пор не мог открыть глаза. – Мы не подумали, что вы свои.

– Надо же было сразу сказать! – выплюнул слова кто-то ещё из них.

– Идите, без обид, пацаны, – ещё один плевок.

Сразу надо было сказать? Сразу был только удар. В нашем детстве мы ещё застали это деление по районам, улицам, школам. Если ты зашёл не туда, куда нужно – будь готов попасть не в самую приятную ситуацию. Хорошо, что жил я на такой улице, с которой мало кто хотел связываться. Но даже это не спасло от полученного удара.

Я всегда боялся попасть в армию. Зато теперь служу на подводной лодке, нахожусь уже 2 месяца под водой, испытывая самого себя на прочность. Я сижу на вахте в окружении из гула приборов, который похож на рой пчёл – этот рой жужжит постоянно, залезает в уши, нос, глаза, открытый рот, под одежду, между пальцев. Этот гул похож на белый шум не выключенного поздней ночью телевизора. Этот гул тоже устал – постоянно гудеть на протяжении 71 дня. И два раза в сутки по 4 часа я нахожусь в обнимку с этим гулом. Если бы кто-то извне увидел это помещение – серые ящики, вертикально стоящие, в количестве четырёх штук, два рядом и два сверху, четыре жёлтых шкафа, в которые сверху залазят кабели, как паучьи лапы, четыре шара с гироскопами внутри, которые работают тише всех, четыре коробочки над этим шарами с входящими и выходящими блестящими стальными трубочками, стол и стул, а над ними ящик с тремя клавишами и прорезью, из которой выходит на чековой ленте информация. Не самая живописная картина. И где-то за этими приборами, всего в метре от меня, стальной борт корабля, на который прилипла глубина. Прилипла Глубина, как рыба-прилипала к акуле. Хотя скорее наоборот – мы прилипли.

Я всегда боялся армии, потому что думал о том, как будут издеваться, как придётся драться – а я этого не умею – как придётся носить синяки и другие следы борьбы. Как придётся проходить через срочную службу, о которой не было рассказано ни одного хорошего слова. Ведь сколько было вокруг витающих историй, похожих на мух летом, в которых концентрировалось понятие дедовщины. Эти истории не способствовали выработке смелости и желания пройти через это испытание. После школы я поехал поступать в военное училище, где была абитура, курс молодого бойца, более известный нехитрой аббревиатурой КМБ, первые месяцы в училище, где не было до нас два года первого курса, все ждали «рыб», «карасей», которые будут выполнять поручения всех старослужащих. В наше ротное помещение стягивались со всего училища, как осенние тучи над городом, хватали нас пачками, тащили на работы, на исполнение каких-то абсурдных, нелепых, обидных, несправедливых поручений и приказаний. Первый год был незабываемым. Потом было начало службы на подводном флоте – мне стукнуло 19 лет, на погонах было по две звезды, без просветов.

Я всегда был самым молодым в коллективе – в школе я был на год младше одноклассников, в военном училище я был минимум на год младше однокурсников, на подводной лодке в начале своей службы я был самым младшим в экипаже из более ста человек. И всегда внутри меня пульсировал страх. Но это не был страх, который закрывал глаза, сковывал всё тело, заставлял замереть, нет. Это был страх, который обжигал холодом изнутри, покрывал липким потом руки, вставал комом в горле, но заставлял делать, подталкивал к шагу вперёд. Я никогда не останавливался из-за своего страха. В конце концов, бояться, испытывать страх – это нормально, все его испытывают, но не все могут преодолеть свой страх. Нет в мире людей, у которых напрочь отсутствует чувство страха, только, наверное, за исключением каких-то психических отклонений. Все мы боимся. И это нормально.

Во мне с детства пытались воспитать дух патриотизма. Что это такое? Патриотизм – это Марс на ночном небе. Мы все знаем, где он находится, даже можем увидеть невооружённым глазом, посмотреть на него в телескоп. Послушать рассказы о нём – что когда-то там была жизнь, а сейчас только красные пески. Но мы не можем на нём побывать. Наверное, в каком-нибудь будущем человечество вступит на землю этой красной планеты, но не сейчас. Так же и патриотизм – он далёк от нас, про него рассказывают красивые истории, но его настоящая суть от нас далека. И будет далека неизвестное количество времени. А может быть, патриотизм всего лишь средство для управления? Всего лишь механизм воздействия на умы? Не знаю.

Мне нравится служить на подводной лодке, потому что я не знаю ни одного человека среди своих друзей и знакомых вне военной службы, кто бы служил на подводной лодке. Мне нравится служить, потому что служба здесь опасна и трудна. Не потому, что я защищаю какие-то границы. Не потому, что я должен отдать долг Родине. Слышишь, Глубина? Только ты можешь понять нас, прячущихся за стальной стенкой, подслушивающих тебя, не слышащих себя, теряющих веру и рассудок. Только Глубина властна над нами в эти дни, только она нас или вытолкнет из себя, или поглотит навсегда. Температура Глубины не поднимается выше 3 градусов по Цельсию, а сейчас и вовсе в районе минус 2 градусов. Она холодна, безжалостна, всегда трезва и расчётлива. Она неравный противник.

Я вновь вспоминаю слова Сергея Васильевича, своего командира боевой части:

– Ближайший берег под нами… Мы здесь одни…

Эта фраза и романтична, и ужасна одновременно. Ближайший берег в нескольких сотнях метров, где мы можем лечь на песок, замереть с открытыми глазами, которые невидяще уставятся вверх, в попытке разглядеть солнце. А вверху только мутная и тёмная Глубина, которая будет обнимать бледные тела. Потому что никто из нас не сможет спастись, если произойдёт авария. Ведь сухопутный берег в далёких сотнях кабельтовых от нас. Судна, которые могут прийти на помощь находятся слишком далеко. Ведь всё это уже было? Память мою облепила глубина. В такой холодной воде, даже в наших гидрокомбинезонах, можно провести от силы 3–4 часа, а потом наступит переохлаждение. За эти 3–4 часа никто не успеет до нас добраться. Спасутся те, кто сможет вытащить и надуть плот, но их будут единицы. Большая часть экипажа останется в объятьях Глубины, с которой так долго ходили под ручку и безобидно флиртовали. Когда же Глубина обнимет, то уже не выпустит – она единоличница, собственница, ревнивая до бесконечности. Что принадлежит Глубине – принадлежать кому-то ещё не сможет больше.

Мы всегда надеемся на чудо и считаем, что смерть проходит мимо, забирая кого-то другого, но не нас. Мы неосознанно думаем, что бессмертны, что нам всё нипочём. Но наши жизни хрупки, как алюминиевая банка под многотонным прессом – она остаётся незамеченной, когда пресс сдавливает её. И Глубина на нас смотрит, как на детей, которые на детской площадке пытаются быть серьёзными, стараются изобразить взрослых, оставаясь при этом детьми и лепя фигурки из песка. Пожалуйста, не суди нас строго, мы же так часто заигрываемся. Мы хотим быть героями! Нашему обществу нужны герои. И самое сложное находить героев в такое время, когда не происходит ничего героического. Мы живём в мирное время, где нет войн, нет невероятных открытий, нет неординарных событий. Но людям нужны герои. И государство, общество, соотечественники всегда находят героя. Как говорят некоторые люди в погонах – звезда найдёт своего героя.

Мы когда-то участвовали в уникальном мероприятии – произвели успешную ракетную стрельбу, уникальность этой стрельбы была в том, что именно такую стрельбу не выполняли около 15 лет. На всю ракетную боевую часть были выписаны медали. Но эти медали не дошли до нас, где-то осели, легли кому-то на парадную тужурку.

Я слышал как-то от отца:

– Если увидишь военного с целым иконостасом на груди, то варианта всего два – или это ветеран Великой отечественной войны, или кадровый служащий, – и он улыбался сквозь усы.

Даже у нашего командира экипажа плашка с медалями скромна до безобразия.

Но стране нужны герои, страна их назначает.

Я всегда боялся армии потому, что думал, что не справлюсь. Попав в вооружённые силы, понял, что вариантов, кроме как идти вперёд попросту нет. Нужно всегда идти и делать, не останавливаться не сдаваться. Глубина в это время снова слушает, как я вывожу эти буквы, как шевелю в голове своими мыслями, как перемещаюсь по стальной палубе, покрытой линолеумом. Паранойя? Нет. Всего лишь одушевление. Она многих сводит с ума. Здесь нет никакого высшего командования, здесь только наш экипаж, добровольно заключённый в стальной корпус подводной лодки. Здесь только мы, сжатые давлением морской воды. Вокруг только тьма и холод, глубина где-то под ногами. Никто не знает, где мы находимся – в этом весь смысл автономки. Мы наедине с самими собой и обжигающим холодом воды.

Глубина?

Ты с нами уже больше двух месяцев без перерыва.

Глубина?

Когда-нибудь ты должна ответить. Но очень не хотелось бы, чтобы ты отвечала, потому что тогда станет понятно, что нашему здравомыслию пришёл конец.

Или только я чувствую глубину?

День 74

Уже послезавтра мы будем дома. Не все, конечно, пойдут именно в свои квартиры, к своим семьям, но все ощутят твёрдую землю под своими ногами. И дующий в лицо ветер. Знаете, как встречают из дальнего похода подводников? О, это интересное мероприятие. На причале собирается вся дивизия – все присутствующие экипажи, стоит оркестр, они вроде играют «Прощание Славянки», никогда не запоминал, на территорию войсковой части разрешают прийти родственникам, поэтому к чёрному цвету военной формы, поделённой на квадраты и прямоугольники добавляется пёстрая толпа с реющими над ней разноцветными шариками. Подводная лодка причаливает, швартовые команды в ярких оранжевых жилетах быстро и крепко привязывают борт стальными тросами к кнехтам на причале, экипаж строится отдельным прямоугольником, но не чёрного, а синего цвета, потому что никто не надевает выходную форму. Экипаж приветствует командующий Подводными Силами, вручается жареный поросёнок на подносе – эта традиция ещё со времён Великой Отечественной войны, поросла уже притчами, былинами и байками, истинные корни тяжело уже отыскать в толще лет, но основная причина в том, что всегда встречали победу подводников жареным поросёнком. В нынешнее безвоенное время возвращение с боевой службы можно считать победой, поэтому встречают с поросёнком. После торжественно отгремевшей музыки оркестра, речи командования, чёрные квадраты и прямоугольники распадаются, смешиваются с пришедшим экипажем в синем и пёстрой гражданской толпой. Все друг друга приветствуют, обнимаются, хлопают по спинам, шепчут что-то на ухо, громко говорят, стоя рядом, молча смотрят в глаза.

И нас ждёт то же самое послезавтра.

Кто такие вообще военнослужащие? Защитники Родины, защитники рубежей, стражи Отечества. Отечество. Долг. Честь. Эти слова на красном полотнище знают многие. Военнослужащих по всей нашей огромной стране что-то около миллиона. На подводных лодках уже нет срочной службы, её отменили почти на рубеже сокращения сроков срочной службы. На подводной лодке весь экипаж служит по контракту, без исключения. Мы все существуем в рамках Уставов, Приказов, Приказаний. Мы все носим погоны и соблюдаем субординацию, не пересекая этой несокрушимой черты. У каждого командира есть свой командир, над которым тоже находится командир. Огромная иерархия с беспрекословным подчинением. Приказ не обсуждается. Дисциплина в наших рядах находится на первом месте и чётко отслеживается. Любое нарушение дисциплины жёстко карается. Военнослужащий не должен думать, он должен выполнять приказы – в этом заключается успех военной доктрины. Огромная махина под названием «Министерство обороны» вращает шестерёнки сотни тысяч внутренних механизмов, которые невозможно остановить, поменять, изменить ход движения, замедлить, ускорить. Все эти шестерёнки, винтики, гаечки, пружинки возможно только заменить, так это всё работает. В огромной системе нет места личности, эмоциям, размышлениям, переживаниям. И это правильно. Иначе, что это за армия такая?

Перед всеми нами постоянно стоят задачи к выполнению, приказания, приказы, указы, наставления, рекомендации – всё это обязательно к исполнению. Тех, кто сомневается или отказывается – единицы, их, как катком червяка, закатывает устоявшаяся система. Несогласных не должно быть, любой бунт необходимо давить в зародыше, быстро и безжалостно. Система чётко абортирует всех несогласных и нарушителей.

Мы проводим достаточно много времени в море, выполняя постоянно какие-то задачи. Наши семьи ждут нас на берегу в стенах квартир обшарпанных пятиэтажек. Странно, но в Гаджиево всего лишь одно девятиэтажное здание, с одним подъездом, с говорящим названием «Свечка», все остальные дома, в основном пятиэтажные, но есть и семиэтажные. Хотя вроде бы ещё 2 дома есть девятиэтажных, но нет у меня уверенности по этому поводу. Так вот, стены всех этих домов истрёпаны солёным ветром и безвкусным временем, откусаны углы, как у заветренного торта, который забыли в холодильнике. Погода в наших заполярных краях крайне редко бывает хорошей, ведь это же Крайний Север. Всё время пасмурно, сыро, холодно. Семьи всё время ждут – со службы, проверок, вахт, нарядов, морей, автономок. Вся их жизнь постоянный режим «Ожидания». Мы же ждём, когда все приказы будут выполнены – хотя такого не может быть, просто будет перерыв, будет отпуск, будет временное окошко для семьи. Мы возвращаемся в стены уютных квартир, где нас ждёт тепло и радостные прикосновения родных, которые проверяют нас на реальность существования, заглядывают нам в глаза, ждут, что мы останемся подольше, что мы не выйдем из квартиры в шесть сорок пять утра, чтобы успеть на утреннее построение к подъёму флага, что мы не уйдём завтра на сутки, что мы не уйдём в скором времени на пару недель в море или на пару месяцев в автономку. Мы друг по другу сильно скучаем – кто-то этого не может показать, потому что на плечи давят погоны и слова с красного полотнища «Отечество. Долг. Честь». Мы все прячем наши эмоции за стальным забором суровой службы на подводной лодке.

В военной службе много чётких границ, которые незыблемы.

Но все мы люди.

Особенно, когда находимся так долго в замкнутом пространстве, без доступа к воздуху, без доступа к небу, без доступа к чувствам, без доступа к родным и близким. Здесь, под водой, на глубине, чёткие границы размываются, как очертания предметов, когда ныряешь где-нибудь на южном море под воду и открываешь глаза. Глубина стирает эти грани. Ненавязчиво так стирает, что никто не сопротивляется, мало кто замечает. У нас даже обращения друг к другу не по воинским званиям. Я уже говорил об этом? Невозможно существовать в жёстких рамках в течение двух месяцев, под водой, в стальных стенах, на двадцати метрах в длину, которые составляют весь твой путь внутри подводной лодки. Ну или тридцати метрах. Нас всех объединяет глубина, словно час пик людей в метро большого города – плотнее прижимает нас друг другу, ещё плотнее, ещё плотнее, мы чувствуем тепло тел, дыхание, малейшее движение в мимике. И никуда не деться от этой сплочённости, никак не раздвинуть границы личного пространства. Только вот час пик в метро длится намного меньше, чем наша автономка.

Наши родные и близкие ждут нас на берегу. Точно ждут? Точно все? Что с ними происходит в это время? Два месяца – это долго? Они нас ждут всю нашу службу. Дети за это время совершенно незаметно взрослеют, становятся всё старше и старше, всё реже и реже остаются дома, стараются как можно быстрее покинуть эти уютные стены. Жёны занимают себя работой, хобби, досугом – лишь бы не крутить мысли о том, что где-то под водой находятся их мужья. Служба на подводной лодке – серьёзная проверка для отношений, не все её проходят, далеко не все. Фундамент отношений залит постоянным ожиданием, когда человечек в чёрной форме с погонами выйдет за пределы КПП в городе, вызовет такси или сядет в свою машину, или пойдёт пешком, торопясь оказаться в тепле квартиры, где уже ждут, где накрыли на стол, где любят. А точно любят? Точно ли все эти чувства настоящие? Точно ли в стенах квартиры тепло и уютно? Или это всё от безысходности? От того, что ближайший более-менее большой город в 80 километрах по облезлым спинам сопок. От того, что постоянный холод и сырость и больше некуда деваться. От того, что двое детей и нужно их воспитывать. От того, что в родном Архангельске-Брянске-Ульяновске-Самаре-Саратове-Сызрани-Пензе-Тамбове-Омске-Волгограде-Вологде-Липецке-многогдеещё нет подходящей работы для матери-одиночки. От того, что муж хорошо зарабатывает, а его нет дома. От того, что лучше так, чем с одноклассником-алкоголиком. От того, что выбора нет.

На самом ли деле картина долгожданного возвращения на берег нарисована тёплыми красками? А не серыми, к примеру. Хотелось бы верить, точнее, в это верится. Хочется тепла и уюта, хочется прочь из стен, хочется нормальные потолки, которые не задеваешь головой, под которыми не сгибаешься пополам. Хочется без мата и грубых шуток. Хочется в нормальной ванной и во весь рост. Хочется обычную воду, а не дистиллят. Хочется, чтобы дым тянулся к небу, а не клубился вокруг четырёх человек в трюмном тесном помещении. Хочется обычной еды – тёплой варёной картошки с жареной курицей или наваристого борща с чесноком, а после обычный чёрный чай без странного привкуса. Хочется засыпать и просыпаться не посреди ночи и утром, а с вечера и до утра. Хочется услышать женские и детские голоса, почувствовать прикосновение длинных волос к плечу и шее. Хочется почувствовать себя стальной опорой тех, кто радостно встречает. Хочется просто постоять и посмотреть на небо, услышать крики чаек, почувствовать запах сопок. Хочется почувствовать окружающую жизнь. Хотя бы один день, чтобы в памяти освежились воспоминания об этих звуках, запахах, прикосновениях, движениях. Потому что потом снова на долгие дни, недели, месяцы – в корпусе, в чёрной форме, на страже Родины и Отечества. Потому что некому, кроме нас в форме, охранять спокойный сон всех тех, кто постоянно чувствует домашнее тепло и уют и не замечает его. Потому что мы присягнули на верность, несмотря на тяготы и лишения военной службы. Потому что мы не можем, не вправе, «Отставить!» на слабость и сомнения.

Быть мужчиной трудно. Быть военнослужащим ещё труднее. Потому что у всех есть страх, все чего-то боятся, но нужно давить этот страх, как тапком противного чёрного таракана на полу. Нужно запихивать этот страх подальше в тёмный угол своей души, загонять его туда палкой, чтобы он не мог выбраться, чтобы не теребил душу. Потом говорить всем про храбрость и стойкость. Стойкость существует, а вот храбрость – понятие относительное. Храбрость и смелость – это не отсутствие страха, а способность противостоять этому страху, силы, которые справляются с этим страхом. Никто и никогда не признается в этом. Никто и никогда не скажет, что ему страшно от того, что он чувствует за бортом Глубину. Весь коллектив состоит из мужиков, из военнослужащих, каждый из которых не должен уронить своё лицо, каждый из которых должен снова и снова на людях плевать в лицо этому страху, который стоит, улыбаясь, терпит все эти плевки, ждёт удобного случая, чтобы своей липкой рукой прикоснуться к душе.

Я постоянно борюсь с этим страхом, лёжа на верхней койке, включив тусклый прикроватный светильник, сомкнув шторки, создав видимость личного пространства шириной 50 сантиметров и длиной 1,9 метра.

Уже завтра я выпущу этот страх в открытое пространство, как надоедливого попугая из клетки. Уже завтра этот страх улетит прочь куда-то в тёплые края или не совсем тёплые. Уже завтра этот страх будет кружить где-то над Глубиной, которая молча будет снова ждать нас обратно, в свои ласкающие объятия.

День 75

Этот день похож на сломанный кипящий электрический чайник – вода внутри бурлит, выбрасываясь аж из носика, реле не срабатывает, отключения не происходит, он будет кипеть, пока вся вода не испарится, или пока кто-нибудь не выключит его в ручном режиме. Нервы на пределе, два с половиной месяца затухают в кильватерном следе. Сегодня чайник выключится, кипение утихнет, оставшаяся вода успокоится.

Меня должна ждать на берегу жена – никогда до этого меня она не встречала на причале. От мыслей об этом волнительном моменте начинают потеть ладошки, и появляется какая-то лёгкая и волнительная слабость в руках, ногах и груди. Я ей даже написал письмо позавчера. Это было письмо о том, что наши отношения находятся в тупике, что мне не хватает её, а она так далеко, что непонятно, что нас ждёт. В общем и целом – письмо не самое радужное. Именно поэтому я не рассказал раньше, именно поэтому я не привожу слов из него, потому что тот день прошёл, те мысли прошли, те эмоции испарились, как капля спирта на свежем воздухе. Сегодня есть только ожидание скорой встречи, ощущение чего-то родного, что так давно не ощущалось. Два с половиной месяца.