Закон и честь. Часть вторая. Иллюзия закона

Последний шаг к закреплению своего положения доктор Аткинс сделал несколько лет назад, когда вступил в тайный орден Форгентум, и быстро добился в нём почётного положения. Форгентум на староандерийском означало Наследие. Члены ордены были сплошь аристократы, обиженные на всё и вся. Кичащиеся бурлящей в их венах якобы голубой кровью дворяне изо всех сил играли в важных и властных дядей, от которых будто бы зависело чуть ли не всё мироустройство. Они думали, что Орден сможет реально повлиять на политическую систему страны. Входящие в орден аристократы свято верили, что скоро придёт их час, и они добьются свержения правящей верхушки, роспуска парламента и восстановления всех прав королевской династии. Аткинс на полном серьёзе считал их круглыми идиотами и с радостью провёл бы с некоторыми из членов ордена не одну задушевную беседу в своём кабинете исключительно в лечебно-профилактических целях.

Не сказать, что в ордене состояли исключительно нищие как церковные мыши разорившиеся дворяне, да вспоминающие былые деньки дряхлые развалины. Среди членов Форгентума было немало состоятельных и важных людей. Многие аристократы тщательно скрывали свои корни, чтобы не выделяться на фоне современного демократического общества, гордящегося своим условно-вымышленным равноправием. Для всех остальных эти люди ничем не отличались от других. Они занимали ответственные посты в чиновничьих аппаратах, работали клерками, занимались бизнесом, служили в армии. Орден был достаточно богат и обширен. В его ряды принимали всех, в ком текла хоть капелька дворянской крови. Кажется, это было единственным требованием к вступающим в него добровольцам. Рождённый в бедной семье из пригорода Аткинс никаким боком не относился к аристократии. Но ради достижения поставленной цели он мог стать кем угодно. Деньги и связи способны ещё и не на такие чудеса.

Члены ордена грезили о возвращении былых дней. Они мечтали о восстановлении всех прежних прав. Они хотели воцарения монархии. Аткинс сильно сомневался, что королева со своими отпрысками хочет того же. Их спросить об этом как-то никто и не удосужился. На взгляд Аткинса, современная правящая династия, лишь формально так называемая, устроилась лучше всего. Их отстранили от власти, да. Ни королева, никто бы там ещё из дворянского рода не имеют по новым, принятым после революции положениям, никакого законного права решать что-либо в вопросах политики. Королевской семье оставили все регалии, звания, земли и свободу выбора. Их превратили в необременяющий рудимент канувшей в небытие эпохи, в своеобразный культурный пласт, дабы продемонстрировать всему остальному миру, как новая власть чтит и уважает традиции прошлого. И получилось очень даже недурственно. Ты вроде и король, и при деньгах и пользуешься уважением и любовью народа, и всеми сопутствующими привилегиями. Но вместе с тем ни за что не отвечаешь и ни во что не вмешиваешься. Не имеешь права подписать даже самую занюханную измятую бумажку. Да и ради бога! Зачем обременять себя лишней головной болью и проблемами, когда можно продолжать жить и дальше, как тебе заблагорассудится, не отказывая себе не в чём. Соблюдая только одно табу – не лезть во власть, оставив всё политические вопросы решать парламенту во главе с министром. Не жизнь, а сказка! Аткинс искренне считал, что все потуги членов ложи изначально носили балаганный характер. На что можно рассчитывать, когда сама королевская семья не захотела вступать в орден? Аткинс доподлинно знал, что много лет назад тогда ещё здравствующему Георгу Второму, мужу ныне «царствующей» королевы поступило предложение от осмелевшего Форгентума о взаимном сотрудничестве. Георг ответил отказом, с истинно королевским величием ничем его не объясняя.

Лидеры ордена были ошеломлены. Они то рассчитывали, что король поддержит их, они и в самом деле думали со временем разжечь пламя, в котором подобно фениксу возродится былая королевская власть. Несчастные глупцы. Они так и не понимают, что в мире есть вещи поважнее власти. Отнимите у людей их деньги и свободу, и вот тогда они подумают о переменах. А власть… Одной властью сыт не будешь.

Форгентум лелеял мечту на фактически пустом месте воссоздать монархию. По их мнению, государство в насмешку называлось королевством, будучи лишённым короля. Они хотели свергнуть власть парламента и посадить на трон одного из своих ставленников, заложить начало новой правящей династии. Начать всё с нуля. Они хотели вернуть прошлое, вернуть свои утраченные права и привилегии, они хотели править.

Аткинс их прекрасно понимал. И всячески желал им успеха, преследуя собственные цели. Хотят свержения парламента, возвращения жёсткой монаршей власти? Бог им в помощь. Аткинс был готов поддерживать этих людей пока их планы не шли в разрез с его собственными. Они думали, что приобрели ценного союзника в его лице. Он же просто использовал орден по своему усмотрению. Форгентум был тайной организацией, но не сказать, чтобы о нём никто не знал. Формально вреда они никакого не несли. Министр не видел угрозы с их стороны. Ну захотелось обиженным на весь белый свет дворянам поиграть в заговорщиков, ну да и пусть. Намного больше кабинет министров беспокоила АНА, куда как более серьёзная и проблематичная организация. Реальной силы, способной опрокинуть существующий порядок, за орденом не было, не смотря на его более чем пятидесятилетнюю историю. Члены Форгентума сменялись одни за одними, на место умерших лидеров становились другие, но ничего не менялось. Из года в год на собраниях ордена разбирались и обсуждались одни и те же планы, высказывались одни и те же гневные речи, звучали набившие оскомину обвинительные реплики. Менялись лишь люди.

Аткинс дал Форгентуму то, в чём они так нуждались. Он дал им надежду. Ловко лавируя в мутных водах подковёрных интриг, Аткинс добился высокого положения в ордене, поднявшись до статуса одного из лидеров. Он обещал, клялся, с самым честным лицом и горящими подлинным гневом глазами рассказывая о своём видении нового мира, который они обязательно построят. Ему было нужно только одно. То, чего он не мог получить из своих обычных источников. Члены Форгентума снабжали его по мере сил и возможностей необходимым материалом и деньгами. Он же кормил их надеждой, щедро сдобренной горячими словами, разжигающими огонь в жилах. А это ох какое вкусное блюдо!

Владея знаниями Виго Шанийского, поддерживая связи и с отверженными, и с правящими, Абрахам Аткинс строил собственные планы, взращивая и накапливая ту силу, что могла основательно изменить все современные научные достижения. Он собирался выдвинуть психиатрию и алхимию на лидирующие позиции современного мира. Несомненно, инженерия, механика, физика дают очень много. Последние открытия в области этих наук действительно перевернули весь мир. Но Аткинс считал, что он сможет перевернуть его ещё раз. Причём в одиночку. Вылепить его таким, каким он видит. Построить новый порядок согласно своим вкусам. Идея абсолютной власти отнюдь не претила ему. Собственно, ему было наплевать, кто станет у руля. Он всего то и хотел, что находиться рядом и указывать рулевому направление курса. А для этого у Абрахама Аткинса имелось всё необходимое. И потраченные годы не пройдут зря. И он в конце концов получит то, чего так жаждал. Свободу. Разумеется, во благо всего остального мира.

Аткинс был гением и умнейшим человеком, способным на большие свершения. И он был безумцем. Но разве безумец признается в том, что он ненормален?! Абрахам Аткинс, врач-психиатр, директор лечебницы для душевнобольных Мерсифэйт, пятидесяти двух лет отроду, видный и импозантный мужчина в самом рассвете сил, считал себя абсолютно нормальным. Даже более того, он считал себя самым нормальным человеком на свете. Аткинс самозабвенно верил в то, что только ему одному видна вся подноготная этого бренного мира. И лишь он один сможет сделать его лучше.

АНА хочет скинуть парламент, чтобы отдать, по их словам, всю власть народу, дабы он сам избирал своего лидера. Правящую коалицию более чем устраивает нынешнее положение, когда премьер-министр, будучи наделённый практически неограниченными полномочиями, управляет страной. Представители королевской династии, лишь на бумаге являющиеся правителями, довольствуются тем, что имеют. Форгентум хочет возвращения абсолютной монархии. Церковь призывает всех к смирению, но при этом чутко держит нос по ветру. В этом государстве каждый, каждый хотел немного больше, чем другие, и каждый был уверен в своей правоте. И при этом же каждый из обещающих новую жизнь гарантировал, что завтра обязательно будет лучше, чем было вчера. Каждый в полной мере выдавал щедрые посулы и нерушимые клятвы. Всяк из желающих урвать кусок власти якобы переживал исключительно о благе народа.

Абрахам недоумевал, насколько большими глупцами нужно быть, чтобы верить во всю эту провокационную пропагандистскую ересь? Да их всех надо лечить! Да, только масштабная принудительная терапия сможет помочь всем несчастным и заблудшим душам, что готовы повестить на ложь и мыльные иллюзии. Народ нуждается в пастыре, в том, кто сможет думать за него и решать, что будет для него лучшим. Аткинс был готов взвалить на себя столь нелёгкое бремя. Он способен вынести на своих плечах все людские страдания и чаяния. Он может дать людям облегчение и спасение. Он же врач, он тоже давал клятвы. Он обязан, просто обязан помочь всем страждущим, под которыми подразумевал всех жителей страны.

Именно поэтому Аткинс сотрудничал с Форгентумом. Выполнял спецзаказы армии и флота, с пониманием относился к Освободительной армии. Сочувствовал бастующим и хаял правительство. Пользовался особым расположением у членов парламента. Он наблюдал и выжидал. Ждал своего часа. Ему было выгодно столкновения противоборствующих сторон, ему был нужен хаос. И он был тем, кто был готов посеять его зёрна на этой бренной земле. Он поддерживал всех, сам оставаясь в тени и протягивая дружескую руку каждому, кто его просил. Он был серым кардиналом, нашептывающим на ухо, хитрым пауком, плетущим витиеватые узоры заговора. Он пользовался всеми доступными средствами и способами. Везде и для всех он был своим. И каждый был уверен, что доктор поддержит исключительно его.

Легко можно было и ошибиться. Аткинс понимал, что плавает в бассейне, наполненном акулами. Опасности окружали его сплошь и рядом. Далеко не все те, заявляющие, что готовы на всё, так считали на самом деле. И, находя понимание у одних, он рисковал угодить в немилость у других, к примеру, не вовремя откройся у них глаза. Своими тайными экспериментами он вызывал благоговейный трепет у членов Ордена, давал дельные советы АНА. Он выполнял сложнейшие эксперименты по заказу армии, а те мирились с этим, утешая себя тем, что действуют во благо страны. Но стоит ему дать всего одну осечку, как глаза уже откроются сразу у всех. И тогда ему несдобровать. Пока он не готов, никто не защитит его от ярости сотен тысяч.

Абрахам давно понял, что в этом мире доверять можно только себе и что никто не поможет тебе так, как ты сам. Был, правда, один выход – заставить людей делать то, что хочется тебе. И он знал, как это сделать. Существовало множество способов, недоступных для большинства обывателей. Именно за некоторые из этих способов его ждала верная дорога на каторгу. Тайные знания Виго Шанийского угрожали самой сути человеческой природы. Они нарушали существующие законы. И разрушали их. Нужен был лишь тот, кто может удержать все эти нестабильные реакции в крепкой и твёрдой руке. Аткинс считал себя именно таким человеком.

Он часто думал, как смог бы измениться мир, будь великий Виго смелее. Сто лет немалый срок. За это время стало бы совершенно очевидно, к чему бы привели, в конце концов, его открытия, наберись он храбрости применить их ещё тогда. Аткинс понимал, что рискует. Но его цель оправдывала любые риски. Разве можно поступиться выпавшей возможностью? Виго не хватало решительности в заключительных действиях. Он обладал невероятной целеустремлённостью, он проникал в такие дебри, из которых далеко не каждому дано вернуться. Но нырнув столь глубоко, он испугался. Он поспешил вычеркнуть эти главы из своей жизни, а записи всех исследований (своё самое главное и важное наследие) постарался спрятать так надёжно, что их смогли обнаружить лишь много лет спустя, хотя поиски загадочных дневников великого врача никогда не прекращались.

Абрахам давно превзошёл своего учителя, умершего за полсотни лет до его рождения. И у него хватило храбрости пойти дальше. И, самое главное, хватит смелости не останавливаться. Аткинс никогда не сомневался, имеет ли он право. Ему подобная мысль даже в голову не приходила. Кто, если не он?! У кого ещё в этом мире хватит знаний, чтобы показать людям все возможности грядущих изменений? Он не собирался ставить себя выше монархов. Ему было всё равно, кто победит. Он в любом случае будет стоять над победителем. Он скрытый кукольный мастер, а все эти глупцы, грызущиеся за власть, будут его послушными марионетками. Обретя свободу действий, он сделает этот мир лучше. Человеческий разум способен на большие дела.

Аткинс не хотел власти. Он хотел свободы. Свободы во всём. Никого не бояться, не опасаться, не оглядываться через плечо, не ловить косые взгляды и не сомневаться. Ни капли сомнений, ни тени страха. Он хотел улучшений мира. А став на положенную ему эволюцией ступень, он обретёт вседозволенность, что даст ему неограниченные ресурсы, позволяющие воплотить в жизнь все его замыслы. Не таясь, и не думая, что скажут об этом сильные мира сего. Это будет революция. Революция разума и силы человеческой мысли. Создание чего-то нового. Говорят, что бог создал этот мир. Что ж, может, и так. Но Аткинс был готов его улучшить.

Кабинет директора Мерсифэйт был обителью преуспевающего человека, но не кичащегося своим богатством. Убранство гармонично сочетало подчёркнуто холодный медицинский аскетизм и элементы современного интерьера. Никаких ковров, никаких паласов. Сплошь стекло, дерево и сталь. Ослепительно белые стены, высокий поток, электрические светильники, множество развешанных по стенам стальных полочек и застеклённых шкафчиков, уставленные книгами стеллажи. Свободное пространство стен украшали рамочки с портретами знаменитых врачей, соседствующие с усыпанными печатями и заковыристыми подписями грамотами и служебными инструкциями. В центре кабинета располагался огромный письменный стол, вырезанный из куска цельного дуба, за которым и восседал в удобном кожаном кресле доктор Аткинс. Напротив него стояло два металлических стула с мягкими сидениями. За спиной Аткинса почти на всю стену раскинулось большущее окно, забранное декоративной стальной решёткой и завешенное прямыми однотонными шторами, из-за которых выглядывали чугунные трубы парового отопления.

В углу кабинета стояли старинные напольные часы, изображающие одну из башенок Мерсифэйт в миниатюре с круглым циферблатом вместо окошка. Часы показывали полшестого вечера. Но Аткинс не торопился включать основное освещение, ему хватало настольной лампы. Ему нравилась вдумчивая сумрачная атмосфера, захватывающая кабинет в вечерние часы. За исключением посменных работников весь персонал уже разошёлся по домам, прозвучал отбой для находящихся на излечении пациентов. Можно спокойно заняться собственными делами, не тревожась, что тебя продолжат отвлекать по разным пустякам.

Аткинс откинулся на спинку кресла и вытянул под столом ноги. Взгляд его ненароком упал на один из шкафчиков, где за матовым стеклом выстроилась целая батарея заманчивых на вид бутылок. Бывало, Абрахам любил пропустить после напряжённого рабочего дня стаканчик другой добротного бренди. Но сегодня ему ещё предстояли некоторые неотложные дела. Он не мог позволить себе ограниченный строго определёнными часами обычный рабочий график. Зачастую он засиживался в кабинете до наступления ночи. А если приходилось совершать поздние обходы своих сокрытых в каменных стенах лечебницы владений, то время начинало лететь с умопомрачительной скоростью. Впрочем, личное время не имело для Аткинса никакого значения. Зачастую он и ночевал в лечебнице, считая её своим вторым домом. Иногда он просто не мог поступать иначе. Абрахам Аткинс был очень загруженным человеком и, не задумываясь, посвящал каждую свободную минуты работе. И не только ей. Работа врача-психиатра занимала едва ли треть в его жизни. У него всегда хватало и иных проблем, которые требовалось решать. Многие рассчитывали, надеялись на него. Он же был тем, кто дарил надежду!

Штат больницы насчитывал почти полсотни человек, включая неприступных медсестёр, здоровенных санитаров, работающих с пациентами специалистов, круглосуточно дежуривших вооружённых охранников и технического персонала. Это, опять-таки, была видимая для общественности сторона медали. Мало кому было известно, что помимо числящихся в бухгалтерии и налоговых листах фамилий, под крышей лечебницы находилось ещё несколько десятков лиц, которые не имели к пациентам никакого отношения. Личные телохранители Аткинса, и просто люди, привыкшие решать любые проблемы. Абрахам тщательно поработал над каждым из них, чтобы быть стопроцентно уверенным, что в нужный час эти люди не подведут. Никто не мог, за исключением директора, точно сказать, какова их численность, и лиц их никто не видел…

Находящихся же на излечении больных в гостеприимных стенах Мерсифэйт, согласно официальным документам насчитывалось двести четырнадцать человек. У каждого из пациентов был свой срок отбывания в палатах, совсем как в тюрьме. Впрочем, условия в лечебнице были немногим лучше. Аткинс не раз подчёркивал, что в столь щепетильном деле, как лечение душевных расстройств, нельзя миндальничать. Необходимо всегда следовать строгим правилам и без устали работать с пациентами, стараясь добиться результата, а не создавать им курортные условия.

Существовали, естественно, и исключения. Личности, которые находились здесь и при этом не числились ни на одной бумажке. Бывало, что у некоторых просто возникала срочная необходимость побыть в лечебнице в силу определённых специфических обстоятельств. Аткинс никому не отказывал, особенно учитывая компетенцию этих особых пациентов и толщину их кошелька. Разумеется, для содержания столь важных «больных» была разработана особая программа. Да и обитали они в специально отведённом для них крыле здания, где располагались палаты повышенной комфортабельности… Многие из находящихся на временном лечении господ вызвали бы кучу вопросов у некоторых структур, но опять-таки Аткинс никому не отказывал и умел хранить тайны. Право пациента на сохранение инкогнито неприкасаемо, как тайна исповеди.

Но находилась в лечебнице ещё одна категория людей, о которых знали лишь избранные. Сам директор и небольшая горстка его наиболее приближённых ассистентов. Об этом невидимом, самом упрятанном и скрытном дне Мерсифэйт больше не было ведомо никому. И об этих людях никто не знал, кроме тех, кому было дозволено Аткинсом. Те же, кто случайно, либо по воле случая что-то видел или услышал, давно перестали вообще что-либо видеть и слышать. В подобных вещах Аткинс всегда действовал быстро, жёстко и эффективно, предпочитая решать проблемы сразу, в зародыше, а не по мере их появления и дальнейшего нарастания.

О каждом из своих тайных пациентов, а их было, к слову сказать, не так уж и много, Аткинс мог написать целую научную диссертацию и с упоением, часами рассказывать о невероятных особенностях их заболеваний. Они не относились к его детищам, навроде личной охраны. Нет, в данном случае Аткинс был совершенно не при чём. Таковыми их создала сама природа. Одни из них обладали уникальными способностями. Другие же просто представляли для любознательного врача-исследователя чисто научный интерес. О других же он и сам до сих пор не мог составить полного представления, невзирая на весь свой колоссальный опыт и недюжинный ум. Эти особенные пациенты составляли тайный бестиарий доктора Аткинса. Изувеченные жестокостью мира бедолаги, при виде некоторых из них слабонервные люди штабелями хлопались бы в обмороки. Отверженные. Аткинс же по-своему любил их и дорожил ими. В своё время, уже добившись признания коллег и уважения власть имущих, став директором лечебницы, Аткинс исколесил полмира, посетив самые дальние и экзотические страны. Путешествия и исследования были его страстью. Гоняясь по всему миру за обрывками дневников Виго Шанийского, доктор Аткинс, бывало, сталкивался с диковинными и необъяснимыми с точки зрения современной науки явлениями. Он встречал людей, которых и язык не повернулся бы назвать таковыми. И он начал их коллекционировать. Собирать. И за годы Аткинс собрал уникальную коллекцию людей и человекообразных существ, похожих на цирковых балаганных уродцев. Они и составили его уникальный бестиарий.

Но были среди этих несчастных и воистину уникумы. К одному из них, точнее одной, у доктора Аткинса было особое отношение.

Взгляд доктора, цепкий, пронзительный, всевидящий, остановился на сложенных в аккуратную стопочку исписанных рукой Виго листах. Ещё одни страницы дневников великого исследователя глубин человеческого подсознания. Абрахам был единственным человеком в мире, который мог бы похвастаться тем, что у него есть почти все страницы этих уникальных дневников, содержащие воплощённые на бумаге мысли давно умершего гения. Насколько было известно Аткинсу, всего Виго оставил после себя четыре дневника, разделённые им же на отдельные страницы и раскиданные по всему свету. Аткинс не раз задавался вопросам – если Виго так боялся своих же открытий, то почему просто не уничтожил эти записи? Зачем было всё настолько усложнять, превращать своё наследие в объект для охоты ограниченного круга лиц, в игру-головоломку. Аткинс думал, что знает ответ на этот вопрос. Виго хотел сохранить своё наследие, даже через века, чтобы его знания не пропали, а были с толком использованы в будущем. Самым достойным, самым умным, самым настойчивым. Тем, кто сможет собрать все дневники вместе.

Абрахам Аткинс был этим человекам. Целеустремлённым, честолюбивым и знающим, чего он хочет от жизни. Однако для полноты Абрахаму не хватало почти трети четвёртого по счёту дневника. Ещё не все страницы были им найдены и тщательнейшим образом изучены. Но он ни грамма не сомневался в том, что рано или поздно все потерянные заветные листочки будут лежать в этом кабинете, перед ним, сложенные в аккуратную стопочку на письменном столе. Это всего лишь вопрос времени.

Абрахам удовлетворённо хмыкнул, открыл ящик стола и достал завязанную на шнурок папку в кожаном переплёте. Листочки были бережно упрятаны в папку и убраны в ящик. В тишине кабинета тихо звякнул в замке ящика маленький ключик, что Аткинс всегда носил при себе. В кабинете директора лечебницы был встроенный в стену сейф, замаскированный под один из навесных шкафчиков, внутри которого находилось немало интересных и ценных вещей. Но свои личные и наиболее важные документы доктор Аткинс хранил в ящиках огромного письменного стола. Стол был ничем не хуже любого сейфа. Массивный, тяжеленный, сочетающий в себе элементы стали, железного дуба и стекла, огнеупорный, он выглядел очень технологично и сверхсовременно. Каждый ящик стола запирался своим ключом и был не по зубам большинству взломщиков. Собственно, Аткинс мог держать бумаги в любом месте своего кабинета, где угодно, даже у всех на виду. Внутри клиники он чувствовал себя в полной безопасности, будучи точно уверенным, что никто из работающих и находящихся здесь людей не покусится на его вещи. А от посторонних существовала иного рода защита. Мерсифэйт была своего рода неприступной крепостью, сам надёжным и защищённым местом в мире. Ни одной банковской ячейке Аткинс не доверял больше, чем обычному ящику своего письменного стола.

Абрахам поднялся, скрипнув кожей кресла, и одёрнул длиннополый пиджак. Что ж, настало время спуститься на нижние ярусы больницы. Время у него ещё есть, ехать домой, в расположенный на престижнейшей Ройал-стрит шикарный особняк совершенно не хотелось. Дома он просто бывал, а здесь, в лечебнице, которой он посвятил годы и силы, он творил. Здесь он чувствовал себя свободным и всемогущим. Его настоящий дом был здесь.

На нижние ярусы вело два хода. Одним пользовались сотрудники техперсонала и он был нанесён на все планы экстренной эвакуации. Другой был тайным и начинался прямо в кабинете директора. Этот ход вёл на нижние ярусы в обход всем известным коридорам и дверям, и нырял ещё глубже, проникая в скальное основание фундамента, на котором высилось огромное здание больницы. Туда вход был заказан для всех, кроме Абрахама и трёх-четырёх человек, в которых ни капли не приходилось сомневаться.

Сейчас Аткинс решил воспользоваться тайным ходом. Этим вечером он хотел опуститься на самые нижние уровни. Он давно не навещал её. Вряд ли она соскучилась по его обществу. Но Аткинсу было, в общем-то, наплевать на её мнение. Ему нравилось разговаривать с ней. Она была интереснейшим собеседником, когда находилась при памяти. Она была единственным человеком, к словам которой он прислушивался. Единственным человеком в мире. Аткинс до сих пор не знал, можно ли верить всему, что она говори. Он одновременно восхищался ею и ненавидел, жалел и боялся. Она вызвала в нём бурю обычно уверенно подавляемых эмоций. Она была уникальной. Жемчужиной его коллекции. Украшением его бестиария. Недосягаемая, непознаваемая, невозможная, она, тем не менее, существовала и одним своим существованием подтверждала старую истину, что в этом мире порой случаются настоящие чудеса.