Закон и честь. Часть вторая. Иллюзия закона

Джейсон возбуждённо сжимал и разжимал кулаки, немилосердно комкая поля шляпы. Да, это было одним словом – ого-го! Невероятное, потрясающее зрелище. Торжество военно-технической мысли налицо. И не со слов кого-то там, а увиденное своими глазами, лично! Для Джентри, как для человека, всерьёз увлекающегося оружием, увиденное было сродни встрече истинно верующего с вторично пришедшим Христом. Джентри охватило волнительное предвкушение – а ну как ему повезёт узреть здесь ещё что-нибудь эдакое? Он в надежде прилип к окну. Выходить наружу он не рискнул. Вряд ли кому из персонала испытательного полигона понравится, что какой-то сомнительного вида тип неприкаянно шарахается вокруг и бесцеремонно пялится на всё подряд.

От жадного созерцания происходивших за стеклом событий Джейсона отвлекло шипение разъезжающихся в стороны створок парового лифта. С неохотой Джейсон обернулся на звук, одёргивая лацканы пальто и пытаясь придать себе скучающий и невозмутимый вид. Не хватало ещё, чтобы его застукали, как мальчишку за подглядыванием в женской бане.

Из кабины лифта пулей выскочил Крейг. В правой руке он нёс свой неразлучный чемодан, обтянутый чёрной кожей и запертый на кодовый замок. За ним, намного спокойнее, важной и степенной походкой вышел его попутчик. Дородный, высокого роста, с аккуратным пробором в чёрных, посидевших на висках волосах и аккуратно подстриженными усами. Начищенные туфли, серый в мелкую полоску костюм-тройка. На левом запястье массивные хромированные хронометры, на широком мясистом носу круглые очки в металлической оправе. Вид крайне самоуверенный. Вид человека, у которого всё схвачено и который всем доволен. Все эти мелочи Джентри подмечал машинально, мысленно прикидывая и просчитывая, выстраивая примерный характерный портрет человека. Привычка, приобретённая за годы службы в полиции. И привычка, надо сказать, достаточно полезная в иных обстоятельствах.

И ещё один момент особо подмечать совершенно не требовалось. То, что Гордон Крейг был взбешён, понял бы кто угодно, не обладающий и десятой долей сообразительности старшего инспектора. Впрочем, это было ещё мягко сказано. Крейг был не просто взбешён, он был вне себя от ярости! Учёный едва не шипел раздраконенной коброй, бормоча сквозь сжатые зубы проклятья, способные и закалённую в ночных трудах проститутку покрыться румянцем стыда. Крейг чуть не бежал по мраморной плитке, направляясь к удивлённо вкинувшему брови Джейсону. Он настолько сильно стучал каблуками туфель, что звуки шагов, отлетая от пола, отдавались громогласным эхом.

Крейг остановился напротив Джентри и обвинительно рявкнул:

– В этом здании заседают одни непроходимые идиоты!!

Джентри, опешив, невольно попятился под напором учёного, брызжущего чуть ли не кипящей слюной во все стороны. Что происходит? О каких идиотах он толкует? Джентри после всего увиденного придерживался совсем иного мнения…

– Э-э-э, что-то случилось? – рискнул спросить Джейсон, предусмотрительно отступив ещё на шаг и уперевшись спиной в оконное стекло.

– Да! Да, мать их так и эдак! Случилось! Меня, меня – Гордона Крейга, выставили полным идиотом! Надо мной чуть ли не посмеялась вся коллегия, представляете? Меня подняли на смех!! А на самом деле это они, они все… Всё законченные тупицы! А я… Я… Дьявол!..

Крейг закашлялся, покраснел, как перезрелый арбуз, хватая перекошенным ртом воздух. Совсем дело плохо, наконец догадался Джентри, вопросительно посмотрев на подошедшего к ним мужчину в сером костюме. Кое-какие объяснения от более адекватного человека ему совсем не помешают, подумал Джентри.

– Артемиус Доггерти, – представился усатый мужчина. Рукопожатие у него было крепким, а голос ровным и скучающим. – Член Комиссии отбора. Насколько понимаю, вы сопровождающий мистера Крейга?

– Старший инспектор Империал-Ярда Джентри, – в ответ поздоровался Джейсон, старательно не замечая корчащего зверские рожи Гордона. У учёного был такой вид, словно его вот-вот схватит удар.

Доггерти понимающе кивнул, будто звание Джентри не было для него секретом. А там, кто его знает, может и вправду не было. Ведь именно ОСУ настаивали на приставлении охраны к работающему на них учёному. Совет думал, что Крейг изобрел что-то настолько важное, что его жизнь находится под угрозой. Настолько ценное, что этим заинтересовалась АНА. И что же получается, судя по истеричной реакции Крейга? Что его якобы бесценное творение оказалось никому не нужным?! Так, что ли?! Джентри понял, что ни черта не понимает.

– Сэр, вы не могли бы прояснить некоторые моменты этого столь щекотливого дела, – стараясь быть вежливым, спросил Джейсон. – Если конечно, это не является особой тайной.

– Понимаю вас, – важно кивнул Доггерти, с некоторой снисходительностью поглядывая на полицейского. Нечленораздельно бормочущего Гордона он продолжал проигнорировать, что, по ходу, последнего начало очень сильно раздражать. – К сожалению, я не могу рассказать вам всех деталей. Всё-таки определённые вещи должны, в виду своей особенности, оставаться недоступными для широкой общественности. Нам бы не хотелось огласки и пересудов… Думаю, вы меня понимаете…

А Джентри всё больше понимал Крейга. За неполную минуту острожного разговора этот франтоватый хмырь начал и его дьявольски раздражать. Особенно Джейсону не нравился взгляд Доггерти. Вроде бы и снисходительно расслабленный, но в нём периодически начинало мелькать высокомерие и явное нежелание разговаривать с ним. Наверняка этот яйцеголовый считает себя пупом земли, раз работает в таком престижном месте, имеет в наличии личный шикарный кабинет и его слово имеет определённый вес в Совете компании.

– Я не могу рассказать вам всех подробностей, – продолжил увещевать Джентри Доггерти, не замечая появлении на его физиономии крайне мрачного выражения. – Я не располагаю необходимыми полномочиями. Однако меня попросили выразить вам благодарность за службу. В Совете понимают, что создали Империал-Ярду немало досадных неприятностей. Мы думали, что ситуация может быть достаточно серьёзной…

– Досадные неприятности? – прохрипел багровый от злости Крейг.

– Простите, мистер Крейг, но вы перегибаете палку. Мы бесконечно дорожим нашим обоюдным сотрудничеством и искренне надеемся, что оно продолжится и в будущем. Вы один из самых ценных наших умов. Вы блестящий учёный. Право, не стоит так расстраиваться из-за этой неурядицы…

– Иными словами, новейшее изобретение мистера Крейга не пришлось ко двору? – бесцеремонно влез в разговор Джентри, чем заслужил неодобрительный взгляд от Доггерти.

Представитель Комиссии тяжело вздохнул и демонстративно взглянул на наручные часы.

– Скажем так, на заседании Комиссии было принято непростое, большинством голосов, решение отказать мистеру Крейгу в заключении контракта и создании патента на его разработку. Совет постановил, что эта, хм, вещь, не имеет в полной мере той значимости, на которой так горячо настаивал мистер Крейг.

Джентри повернулся к готовому вцепиться в глотку Артемиуса Гордону и твёрдо взял его за плечо.

– Только не говорите, что вы облажались и эксперимент не удался. Не верю.

– Всё. Сработало. Идеально. – Не разжимая зубов, разделяя каждое слово, процедил Крейг.

– Полноте, полноте, дружище, – на этот раз сочувствующе вздохнул Доггерти. – Успокойтесь, вам абсолютно незачем себя винить…

– Кто здесь себя винит? – вскинулся Гордон, выдавливая из себя язвительную ухмылку.

– Понимаете, мистер э-э-э… Дженддри, опыты нашего дорогого Гордона прошли превосходно. Во время демонстрации не произошло ни одной осечки, всё сработало именно так, как он и задумывал. Проблема в том, что комиссия не увидела в этом ничего, что смогло бы заинтересовать, что в будущем принесло бы ту пользу обществу, о которой так широко распространялся мистер Крейг.

Джейсон, подавив в себе жгучее желание заломить этому важничающему усачу руки за спину и обыскать карманы на наличие запрещённых веществ, негромко присвистнул. Вон оно как… Иными словами Крейга просто продинамили. И это не смотря на все его уверения, что придуманная им штука способна чуть ли не изменить мир. Теперь понятно безумное состояние учёного. Не каждый день тебе сообщают, что, возможно, главный труд всей твоей жизни оказался никому не нужным никчёмным дерьмом.

– Вы ещё пожалеете… Вы все пожалеете о том, что посмели сомневаться во мне! – внезапно возопил Крейг, потрясая кулаками. Его высокий голос взвился под высоченный потолок вестибюля и раздался звучным дискантом, отражаясь от стен. Джентри поморщился и как бы нечаянно наступил Крейгу на ногу каблуком сапога, обрывая новый вопль на середине. Крейг взвыл от боли и гневно уставился на полицейского, готовый сожрать с потрохами. Так обычно смотрят на предателей, подумал Джентри, беря обиженного на весь белый свет учёного под руку.

– Думаю, нам пора, сэр, – сказал он. – Час уже поздний, а темнеет быстро. Распрощайтесь с мистером э-э-э… Догертом и забудьте обо всём происшедшем сегодня. Будет ещё и на вашей улице праздник.

– Забыть? Чего это ради я должен забывать обо всех перенесённых в этой подземной норе оскорблениях? – вскинулся было Крейг, но тут же потух, опустив голову.

– Сэр, нам пора, – цедить сквозь стиснутые зубы Джентри умел не хуже Крейга.

Доггерти, задрожавшими руками поправив очки, наставительно сказал:

– Инспектор прав, дружище. Вы всё принимаете слишком близко к сердцу. Вернётесь домой, отдохнёте, приведёте мысли в порядок, остынете… Отдых. Да, вам необходим отдых. Это, знаете ли, стимулирует…

– Простату себе простимулируй, – буркнул под нос Крейг, застёгивая пальто на все пуговицы.

– Простите, сэр? – вскинул брови плохо расслышавший последние слова учёного Артемиус. Джентри поспешно спрятал довольную улыбку.

Крейг с остатками сохранённого достоинства нахлобучил шляпу, подхватил чемодан, и лихо отдал честь Доггерти.

– Приятно оставаться, сэр. Надеюсь, ещё не скоро я окажусь здесь. Кстати, чай со сливками был просто ужасен, а ваша новая секретарша страшнее моей двоюродной тётки. А ведь она испортила всю жизнь дяде Уоренну. Он называл её ведьмой.

Доггерти выпучил глаза за стёклами очков, а Крейг увлёк едва сдерживающего хохот Джентри к дверям.

– Пойдёмте, мой друг. Я всё сказал. Кстати, Джентри, вы не хотите понести мой чемодан? Не смею настаивать, но я что-то неважно себя чувствую.

– Почту за честь, сэр, – Джентри, тактично не проявляя удивления оказанным доверием, взялся за ручку. И охнул от неожиданности. Чемодан был тяжеленым! – Дьявол, там что – кирпичи?

– Смотрите не надорвитесь.

– А вы сильнее, чем кажетесь, сэр.

– В самом деле?

– Да, хотя на вид обычный тщедушный заморыш.

– Умственная деятельность, она, знаете ли, заменят спортивные упражнения.

– Правда? Никогда бы не подумал…

– А вам бы порой не помешало!..

Они вышли на пронизывающий холод угрюмого ноябрьского дня, убегающего навстречу вечеру. Поёжившись, Гордон Крейг поднял воротник пальто и сказал:

– Собачья погода. Вполне соответствует тому, как меня встретили… Кстати, Джентри, вы любите музыку?

Старший инспектор недоумевающе посмотрел на учёного:

– Музыку?

– Ну да, музыку! Флайшер, Вендесон, Клоуз, Стаховски – вам что-нибудь говорят имена этих выдающихся композиторов?

– Вы не поверите, но у меня нет свободного времени ходить в филармонию, – усмехнулся Джейсон.

Крейг поднял глаза к серому небу, ловя лицом колющиеся мельчайшие капельки моросящего дождя. Джейсон с любопытством наблюдал за ним. Ему было неподдельно интересно, как же поведёт себя Крейг после столь явной неудачи. Он был готов ожидать от него, что угодно, но только не назревающую беседу об искусстве!

– Для того чтобы слушать музыку, вовсе не обязательно протирать штаны в Куинс-Палас, – с иронией сказал Крейг. – Неужели вы не слышали о таком замечательном изобретении, как граммофон и грампластинки? Сразу говорю, я не причастен к сотворению этой замечательной вещицы!

– Граммофон? Почему же, слышал, конечно, – покосился на учёного Джентри. – Занятная штука. Но как-то руки не доходят, чтобы приобрести себе. Говорите, стоящая вещь?

– Это надо услышать самому, сэр. Обязательно купите его. А я даже дам вам послушать некоторые пластинки из моей коллекции. Как вы относитесь к Матиасу Гардену? Мой любимый композитор. Его седьмая симфония для фортепиано с оркестром просто блеск! Вам обязательно надо восполнить свои пробелы в познании музыки, мистер Джентри. Обязательно…

_________________________________

Абрахам Аткинс придирчиво всматривался в исписанный мелким витиеватым почерком потемневший лист бумаги, водя лупой над наиболее смазанными и трудно разбираемыми участками. Несколько уже досконально изученных вдоль и попрёк листков лежали рядом, сложенные в аккуратную стопочку. Аткинс удовлетворённо крякнул, убрал лупу в ящик стола и присоединил лист к стопке. Пожалуй, хватит на сегодня. Зрение у него уже не то, что раньше. Даже очки не помогают. Вот и приходится пользоваться увеличительным стеклом. Правда, он сомневался, что смог бы обойтись без лупы, даже будь у него стопроцентное зрение. Почерк у Виго Шанийского был само наказание для любознательных потомков: мелкий, убористый, словно знаменитый врач прошлого экономил каждый квадратный миллиметр бумаги, испещрённый непременными завитушками и хвостиками. Одно из светил психиатрии, живший более сотни лет назад, определённо не думал о будущих исследователях его наследия, запечатлённого на бумаге.

Доктор Аткинс искренне восхищался Виго. Вот уж где действительно был человечище! Бесстрашный, твёрдый и жёсткий, готовый на всё ради результата. Не боящийся зайти за грань, туда, куда ещё не ступала нога ни одного, даже самого бесстрашного исследователя. Виго ничего не боялся и никого. Он свято верил в то, что практиковал и никогда не оглядывался на последствия. Делом всей его яркой насыщенной жизни было изучение человеческого мозга, его возможностей, сильных и слабых сторон. И Виго немало преуспел на этом поприще, заложив целый пласт психиатрической медицины. Его труды неоднократно переиздавались, фразы расхватывались на цитаты, его в обязательном порядке изучали в медицинских университетах. На выстроенной гениальным врачом базе выросло не одно поколение известных и уважаемых психиатров современности. Аткинс боготворил этого человека. Виго Шанийский, этот безумный гений, знающий о человеческом мозге больше, чем кто бы то ни было, был его кумиром.

Само собой, в коллекции Аткинса имелось полное собрание сочинений Виго. Все написанные им книги, касающиеся изучения и развития психиатрии и сопутствующих ей наук. Помимо основной профессии, Виго блестяще разбирался в алхимии и биологии. В те времена он творил подлинные чудеса. Сейчас, как бы это не выглядело странно, спустя сотню лет после смерти Виго, психиатрия знает немногим больше. Наука топталась на месте. Аткинс как никто другой прекрасно знал об этом. Так же, как и знал, что в пагубном торможении повинно само время. Новое время диктовало новые условия. И то, на что раньше власть предержащие закрывали глаза, теперь рассматривалось, взвешивалось и запрещалось. Расплодившиеся организации по защите прав человека всё время норовили вставлять палки в колёса продвижению науки. Никчёмные глупцы! Неужели они не понимают, что их действия ведут к регрессу, к застою? Топтание на месте продолжится и впредь, если ничего кардинально не изменится. И что самое интересное, парламент во главе с министром всячески поощряют их. Жалкие лицемеры. Удивительно, политики, готовые выжать из своего народа последний шиллинг, и наплодившие ужасное количество нищих, безработных, уличных попрошаек и шлюх, запретили проводить опыты над пациентами! Неслыханно! Глядишь, так скоро дойдёт и до полного запрета лоботомии! Аткинс негодующе дёрнул себя за бородку и устало потёр пальцами переносицу.

Время… Время… Растущий процент образованных людей, превосходство науки над суевериями, продвижение технологий и отказ от пережитков прошлого. Новое оружие, новые машины, крепнущая мощь армии, покорение недосягаемых прежде глубин и высот. И как следствие, развитие медицины. Изобретение вакцин и хирургических инструментов, новейших анестезирующих средств и способов излечения. Но почему, почему всё это, всё, чем может и должен хвалиться прогрессирующий мир, не касается психиатрии?!! Почему самая тонкая и сложная из медицинских наук находится в практически зачаточном состоянии? И никто, никто из нынешних властителей, придумавших якобы равенство и свободу выбора, свергнувших монаршие династии, почему никто из них не вникнет в суть этой проблемы? Почему никто не хочет лечить сумасшедших? Вместо панацеи их предпочитают запирать в застенках. И если раньше психиатрам был дан карт-бланш на исследования нервных недугов, не стесняясь в средствах, то нынче всё обстоит с точностью, да наоборот. Была придумана конституция, и страшно подумать – права человека!!! Как будто кто-то стремился эти права соблюдать! А закон был твёрд и непреклонен в деле гражданских прав. И он гласил, что всякие опыты над живыми или мёртвыми людьми запрещены, и, помимо того, что с подачи церкви являются страшным богохульством, признаны преступлением, караемым по всей строгости. Маразм. Полнейший маразм. Они же просто убивают свой народ. Не давая врачевать. Или же правительству угодно большее количество безумцев в своём подчинении? Что ж, их можно понять, тупой толпой всегда проще управлять.

Доктор Аткинс истово верил в своё дело, равняясь на этом нелёгком поприще на Виго Шанийского. Он добился невероятных результатов, возглавив главную психиатрическую лечебницу страны, не имея при этом никаких связей, и единолично властвовал в её стенах уже второй десяток лет, правя железной рукой и укрепляя её положение. Клиника процветала. Здесь, в её старинных стенах, при помощи современной психиатрии лечились почти все известные душевные расстройства. Аткинс стал очень влиятельным и уважаемым человеком, как в закулисных кулуарах, так и в кругах известных и сильных людей государства, многие из которых имели очень солидный вес в парламенте. Среди клиентов, равно как и среди друзей Аткинса было немало достаточно известных личностей. И он никогда не чурался отказывать в помощи. Кто бы к нему не обращался. А помощь, ведь она может быть какая угодно…

Но, даже купаясь в лучах славы и деньгах, занимая стабильное почётное положение в обществе, не отказывая себе ни в чём, Аткинсу всё же не хватало одного. Он мог спокойно заниматься в здании клиники бесконечными исследованиями, изобретая всё новые и новые препараты и лекарства, практикуя самые смелые из дозволенных методы лечения, но одного он был лишён. Свободы. Ему не хватало свободы. В некоторых моментах он был связан по рукам и ногам. Верёвки были крепки. Но и самая крепкая верёвка может дать слабину. Главное, приложить в нужном месте определённую силу. И эта сила у Аткинса была. Она росла и множилась. Он любовно взращивал её. А законы… Законы всегда создавались, чтобы их нарушать. Неужели какие-то накаляканные на бумажке правила смогут остановить настоящего творца? Конечно, нет. И в этом ему помог никто иной как Виго Шанийский.

Виго оставил для любознательных потомков огромное наследие. Но даже самые преданные поклонники творческих изысканий великого врача знали далеко не всё. Жизнь Виго была более насыщена и плодотворна, чем предполагали исследователи. И только единицам было известно о тайных сторонах деяний их кумира. Для мира науки Виго Шанийский был величайшим новатором, чей бесспорный гений зачастую граничил с безумием. Скользя по острию бритвы, Виго, тем не менее, никогда не падал и умудрялся до конца карьеры с ловкостью циркового акробата балансировать на самом краю. Для всех он так и остался великим врачом, чьи опыты в области психиатрии порой вызвали неприятие общества и ожесточённые споры коллег.

Многоопытному Абрахаму Аткинсу не раз доводилось испытывать нечто подобное и на своей шкуре, когда самые смелые идеи подвергаются скепсису и осмеянию. Когда узколобые умники из медицинских коллегий брызжа слюной и раздуваясь от собственного авторитета, категорично заявляют тебе, что «это невозможно». Подобные проблемы бытовали всегда. Не был обделён ими и Виго Шанийский. Он оставался великим еще в немалой степени потому, что знал, когда и где следует остановиться. Ведь стоит переступить через ту самую пресловутою черту и мигом лишишься всего, чего достиг, а те, кто днём ранее носил тебя на руках, с превеликой радостью сбросят вниз и втопчут в грязь, захлёбываясь от возникшей на пустом месте ненавистью. Потому что люди боятся. Они всегда боятся того, чего не могут понять. Даже не смотря на то, что тайные знания могут изменит их жизни к лучшему.

А пуще всего люди боятся тех, кто способен на это. Кому доступно то, что сокрыто от человеческих глаз и считается преступным. Запретные знания, за изучение которых тебя живо предадут суду, невзирая на все твои прежние заслуги. Попадись ты на чём-то горяченьком и тебя уже ничто не спасёт.

Виго Шанийский был гением. Он не скрывал своих ортодоксальных взглядов на науку, всячески способствовал развитию самых смелых и прогрессивных методов лечения, он в открытую устраивал семинары, на которых, не стесняясь, рассказывал о своих исследованиях, он проводил множественные консультации с собратьями по профессии, он выбивал у министерства здравоохранения любые деньги, ставил самые невероятные опыты над человеческим мозгом (тогда с этим было попроще), но всего, всего так и не раскрывал. Виго умел хранить тайны. Поэтому практически никто и не знал, что в его жизни была и обратная сторона. С одной, общедоступной для глаз всего цивилизованного общества, Виго был величайшим психиатром, человеком вздорным, грубоватым, жёстким и периодически заставляющим сомневаться в собственной умственной полноценности, поскольку гений зачастую граничит с безумием. Но, невзирая на это, врачебная практика Виго продолжала оставаться в рамках дозволенного. Он не нарушил ни одного закона и не перешёл ни одну дорожку. Но с обратной, невидимой стороны Виго был исследователем древних и тайных наук, за которые даже его не погладили бы по головке.

В средние дремучие века Виго без промедлений сожгли бы на костре и за меньшее, чем он занимался в бытность врачом-психиатром. Ну а за деяния на скрытом поприще ему бы немедля предъявили обвинение в родстве с самим дьяволом со всеми вытекающими последствиями.

Виго всерьёз увлекался запрещёнными оккультными науками. Он изучал мистицизм и чёрную магию. Виго ставил беспрецедентные опыты над живыми и мёртвыми людьми, узнай о которых общественность и церковь, как его тут же распяли бы на дверях Мерсифэйт, директором которой он являлся на тот момент своей жизни. Во благо науки Виго шёл до самого конца, не чураясь ни бога, ни чёрта, и не боясь запачкаться в самом мерзком и постыдном. Его тайные эксперименты в области алхимии, биологии и психиатрии выходили далеко за рамки понятий и приличий, принятых в цивилизованном обществе, с правилами которого он был вынужден мириться.

Виго жил и работал, постоянно балансируя на грани разоблачения. За которым последовало бы лишение его лицензии врача, лишение всех заслуженных наград и дальнейшее прозябание в застенках тюрьмы в ожидании вынесенного подстрекаемым взбесившейся церковью судом приговора. И приговор был бы крайне неутешительным…

Аткинсу повезло дважды. Во-первых, он стал одним из немногих, кому было известно о тайной деятельности Виго. Во-вторых, Аткинс смог разыскать личные дневники великого психиатра. Остальные подвиги доктор Аткинс мог без всяких скидок записывать исключительно в личный актив. Он смог изучить и разобраться в записях Виго, он сохранил его знания и приумножил их. Аткинс, опираясь на данную Виго базу, отважился зайти ещё дальше. И это ещё не всё. Аткинс был намного умнее своего кумира. Виго никогда и не с кем не шёл на компромиссы, он всю жизнь скрывал свои тайные исследования, каждый день опасаясь разоблачений. Аткинс не был дураком и отлично понимал, что за подобные вещи грозят очень суровые последствия. Но он был хитрее и прозорливей Виго. Аткинс дружил с очень полезными и нужными людьми. Он многое видел и многое знал, а ещё больше запоминал. Умел наблюдать за людьми. И Аткинс протянул не одну верёвочку, готовый в любой момент дёрнуть за выбранного им человека. Аткинс дружил с властями. Он сотрудничал с обласканными свыше светилами медицинских наук, водил дружбу с богатыми промышленниками и наследными аристократами, консультировал политиков и артистов театров. Аткинс имел тесные деловые связи с армией. Аткинс научился выживать в этом мире.

Нынешний директор Мерсифэйт не для того потратил половину жизни, изучая запретные науки и накапливая знания, чтобы по собственной глупости или неосторожности враз лишиться всего. Нет, не для того он угробил столько лет, тратя огромные суммы, разыскивая по всему миру по крупицам обрывки полумифических дневников Виго, собирая заветные листочки один за одним, дорожа ими больше чем золотом. Он не ошибётся.