Странствия Парсифаля

– Все работают. Только для людей труд это централизззованно управляемый стихийный перформанс, а для нас, достижжжений советской генетики, просто коллективный труд.

– Получается, люди заставили насекомых трудиться вместо себя?

– Можжжно подумать, раньше такого не было. Это называется симбиоззз.

– То есть вы и плоды собираете, и в качестве дронов функционируете?

Внезапно рой протянулся к шее оператора и стал настойчиво массировать кожу в районе яремной вены. Чужеземец замер.

– Дружжжок, слово «дрон» означает трутень, а мы достойные и трудолюбивые дочери нашей царицы.

– Понял, извини. А вы имя Мелисс сами выбрали?

– Это имя для людей. Межжжду собой мы, рои, различаемся феромонами, которые вам, людям, не понять. Ближжже всего маркер, или моё имя по-феромонному будет «медовая замша в сиропе из чампаки». У соседнего роя маркер похожжж на «акигалавуд с амбровой миррой». Они эстеты. Хужжже всего пахнут осы, но тебе не понять.

– Расскажи всё равно, мне интересно.

– Они пахнут кислым дубом с козлиным мускусом. Мы думаем, этот запах они заимствовали от симбионтов, людских роев с ветеранами коммунистического подвига. Они старые, упрямые, завистливые и зззлые. Как у нас говорят, старую осу новым трюкам не научить.

– Наверное, это те ветераны, о которым мне мама говорила.

– Вам, людям, повезззло. Нам царицы ничего не рассказззывают.

Добрая беседа значительно улучшила настроение юноши, который впервые, – может быть за всю жизнь, – нашёл отзывчивого и заинтересованного, но при этом независимого и достаточно гордого собеседника. Они покинули сад и шли по широким полям, где коллективный анонимный хор цикад непрестанно лёгким голосом воспевал красоту бытия.

– Почему вы решили пойти со мной? Неужели бродить по каменным городам лучше, чем кочевать по цветущим садам?

– Наше коммунистическое общество построено на подвиге. Конечно, всякий труд является подвигом, но не все они одинаково прекрасны. Провожжжать чужжжеззземца в его странном путешествии – это достойная награды зззадача. Если мы справимся, то станем сами себе царицей.

– А такое возможно? – сильно засомневался чужеземец.

– Коммунизззм преодолел ограничения пространства и времени. Преобразззить формы существования белковых тел для него не проблема. В надззземном пространстве давно построены колонии эсмонавтов, неужжжели советская наука не справится с пчелиным роем? Вот и я тожжже буду эксмонавтом, буду водить тебя по пространствам детерриториализации.

– Эсмонавты? А это еще кто такие?

– Те, кто коллективным роем отправились в окружжжающее Ззземлю пространство. Эсмос значит «рой».

– У нас их называют космонавтами, – признался Изгнат.

– Не вижжжу смысла, – специально перешёл на единственное число рой, чтобы убедительно прожужжать. – «Космос» значит украшение и порядок. Космонавт – тот, кто водит экскурсии по лежжжащим в витринах украшениям? А эсмонавты – те, кто прокладывает дорогу человеческому рою. В коммунизззме старые идеологии ужжже ничего не могут сказззать нового, поэтому молодёжжжь изззучает краткий курс кочевой экофилософии. Только рой способен слиться с территорией, дажжже за пределами планеты.

Они шли и шли, разговаривали и периодически останавливались для того, чтобы подкрепиться мёдом из гостеприимных ульев. Изгнат не отказался бы от более подходящей и менее насыщенной трапезы, но в ночном лесу где её найти? Наконец, они подошли к склону с видом на пригороды. Никаких стен здесь не было, а были бесконечные площади, наполненные организованно передвигающимися людьми с факелами.

– Похоже на чумной город, – признался Изгнат.

– Расскажжжи это людям. У них давно культурный имбридинг, любая новая идея будет полезззной.

Склон был крутым, поэтому юноша подобрал валявшуюся палку и осторожно ставя её перед собой, спустился вниз.

3.

На освещённой факелами небольшой площади совершалось какое-то театрализованное действо. В центре женщины среднего возраста, в косынках, безрукавках, – впрочем, некоторые в кожаных повседневках, – юбках ниже колен и башмачках-лоферах, с факелами в руках образовывали динамичные фигуры: пятиконечную звезду, ещё один факел с колеблющимся пламенем, сердце, разрывающее оковы, раскрытые ладони. По краям молодые девушки в куртках и рабочих штанах, – была ночь, и они зябли, – образовали хоровод, комментируя в песнях трудовые подвиги, которые изображали хореографические фигуры в центре. Совершая очередной оборот вокруг себя, девушки их хора увидели чужеземца в плющевом плаще, обмотанного виноградными лозами, хмелем и кедровыми шишками, с посохом, на верхушке которого устроился сонный из-за ночной прохлады пчелиный рой. Ближайшие девушки подняли соединенные руки, образуя приглашающую арку. Наклонившись, Изгнат вошёл на площадь, где центральная группа выстроилась двумя стенами, ведущими в самую серёдку. Не имея других вариантов, Изгнат осторожно, чтобы рой не упал с посоха, дошёл до места назначения. Движение хоровода продолжилось, а центральная группа разделилась на две части, которые стали строить вокруг душистого гостя геометрические фигуры: треугольник внутри квадрата, круг внутри прямоугольника и наконец полую стрелу, ведущую к внутреннему краю площади. Приняв приглашение, Изгнат так же чинно направился к невысокой трибуне, в то время как хоровод принял полукруглую форму амфоры, а внутренняя группы – её горлышка.

У трибун начался митинг. Женщины в тужурках стояли на верхних ступенях, чуть ниже – работницы в безрукавках, остальные активно слушали, выражая искреннюю поддержку и глубокие чувства.

– Сегодня мы приветствуем нашего гостя. Мы видим, что он пришел издалека и по дороге успел зарасти виноградом и пчёлами. Очевидно, что высокий уровень сознательности помог ему различить вдали, у горизонта, то, что возвещают сияющие огни нашей коллективности. Наш долг уравнивания уровня жизни и сознания требует от нас помочь дорогому гостю достичь его целей, стать частью великого целого. Мы всегда рады новым гостям. Раньше, когда линия партии была не всегда правильной, наши предки боялись уязвимости социализма и видели во всяком прецеденте угрозу для своей силы. Сегодня мы, комсомолки, молодые работницы, заслуженные работницы и ветераны женского движения достаточно сильны, чтобы смело принять то, что раньше вызвало бы страх и недоверие!

Изгнат заметил, что женщины разглядывали его плащ, виноградную шапку и хмельно-кедровое ожерелье, но это зрелище по-разному отражалось на их лицах. У совсем молодых, наверное, комсомолок, было любопытство, у молодых работниц – томность, у заслуженных – тоска по уходящему, у ветеранок – тоже тоска, но уже по тому, что когда-то было безвозвратно потеряно. Тем временем выступающая продолжала речь, и гость внимательно слушал, пытаясь понять структуру чувств этого мира.

– Наше общество легко узнать по лицам наших товарищей. Они спокойные, суровые, простые. Иная пионерка, которая еще не освоила нашу философию, порой спрашивает: а откуда суровость в лицах, если вся жизнь благополучна и гармонична? Ответ прост: от самовоспитания, борьбы с унаследованной от неприрученной природы вредности, завистливости, лени, тщеславия, жадности и похоти. Никогда человеческая жизнь не перестанет быть борьбой за лучшее! Порой молодёжь испытывает искушение: а почему нельзя уйти и жить по своему врождённому характеру, в гармонии, так сказать, с дикой природой. Что ж, ответим мы, вперёд. У нас стен нет, мы никого насильно не держим и ни от кого не прячемся. Но куда пойдёт лентяй или заносчивый честолюбец? В других общинах такой же коммунизм, со своей спецификой от народных обрядов и обычаев. Прошло то время, когда буржуазные страны боролись с молодой коммунистической республикой, из зависти за то, что та осмелилась первой осуществить их вековую мечту о счастливом обществе. Но довольно, давайте передадим слово нашему гостю. Откуда вы, каков ваш опыт и ваш вклад, где ваш коллектив?

За короткую историю путешествий у оператора, – впрочем, это слово давно потеряло смысл, – не было опыта выступления перед собранием волнующихся женщин, да и вообще выступлений. Изгнат с запинаниями начал.

– Я пришёл с другого берега.

Непонятный вздох пронёсся волной среди слушательниц.

– Так получилось, что я чужеземец не только здесь, но и везде.

Слёзы женщин наполнялись непонятными слезами счастья.

– Мой коллектив… вот: пчёлы, виноград и хмель.

– Тогда я предлагаю перейти в столовую и продолжить наш праздничный митинг за столом! – перебила женщина в тужурке одновременно гостя и нарастающий среди слушательниц гул.

Дальнейшее Изгнат помнил, как в тумане, – чем дальше, тем более густом и цепляющим за руки. На столе стоял сидр (как сказали Мелиссы, на основе выделений каких-то личинок), на тарелках лежал черствый хлеб и протеиновые батончики из голодных тараканов, как безошибочно определил рой. С непривычки быстро опьянев, Изгнат стал периодически проваливаться в ничто. Среди разговоров он помнил рассуждения о том, что симбиоз с беспозвоночными с их жёсткими панцирями придаёт обществу слишком брутальный оттенок, перенося акцент на внешние движения вместо глубоких переживаний. У женщин фактически отняли право тревожиться и оставаться в тени – то есть на самое древнее эмоциональное наследие, накопленное млекопитающими за двести миллионов лет.

Затем, внезапно, Изгнат стоял на лесной поляне на какой-то куче камней и рассказывал про подвиги, про воркования, про борьбу за наследие, про мрачные ритуалы Горноспасской крепости, про своё изгнание и поиск ответов на вопросы. Потом был ещё сидр, – Мелиссы настойчиво рекомендовали его не употреблять, – затем спутанные волосы и покрытая по́том кожа, а потом Изгнат проснулся.

Проснулся он с сильной головной болью, как от сидра, так и от того, что голова лежала на неудобном полене. Он был на поляне, вокруг лежали крепко спящие женщины, а на лице копошились Мелиссы, одновременно греясь и проводя назревшую депиляцию бороды и усов своего симбионта. Морщась от боли, Изгнат встал и ни о чем не думая, побрёл прочь с этой поляны, срывая с себя надоевший плющ, виноград и хмель. Кедровые шишки он положил обратно в рюкзак. Мелиссы протестовали, но Изгнат больше не хотел видеть компрометирующий зелёный наряд. Его мутило от сидра и голодных тараканов. Но по крайней мере прошлое ушло наконец в прошлое и стало меньше давить бесконечными напоминаниями о глупых неудачах. Найдя по звуку звонкий ручей, он освежился, застирал бельё и развесил его на ветках. Для себя разыскал чьё-то уединенное ложе под разлапистым деревом и упал в беспокойное забытье.

В своём убежище он оставался ещё несколько дней, страдая от дисбактериоза. В немножко другой реальности микробы были тоже немножко другими и вступали в конфликт с ожиданиями организма. Пропитанием ему служила краюха чёрствого хлеба, чьими-то заботливыми руками завёрнутая в полотенце и положенная в рюкзак. Находчивые Мелиссы брали отдельные куски и уносили их куда-то, возвращая уже намазанными мёдом. Они убеждали своего друга, что это позволит восстановить все микрофлоры и убить все микрофауны. Изгнат равнодушно жевал хлеб с мёдом и запивал родниковой водой. В мыслях у него была пустота, оставленная после ночного митинга, который сделал его невольным героем непонятной истории. Мелиссы наблюдали за его состоянием и, пожужжукавшись между собой, принесли ему горькой травы, после которой Изгнат успокаивался и крепко спал. На всякий случай он попросил пчёл принести еще такой травы и спрятал запас в рюкзаке.

Так дни шли за днями, и ничего не менялось.

4.

Однажды пригожим осенним утром, – а при коммунизме, кажется, всегда стоит ранняя плодоносная осень, – юноша сидел на бревне и смотрел, как из висевшего на ветке рюкзака одна за другой вылетали ночевавшие там пчёлы.

– Нам пора, – сказал изгнанник.

– Решимость, достойная подражжжания. А куда мы идём?

– В город. Я хочу осмотреться, может быть понять, что от меня хотят, чтобы я понял.

– Изззвилисто. Ну, пойдём.

Пару часов спустя они прошли пустынные пригороды и углубились в центральные районы, где жилые здания постепенно уступали место производственным. По-прежнему было безлюдно, так что странник начал беспокоиться. Наконец, он увидел дворника, на котором поверх спецовки был надет тонкий металлический корсет, от которого расходились штанги. К штангам были прикреплены устройства, похожие на миниатюрные фотокамеры. Вежливо поздоровавшись, путник поинтересовался, а где все?

– Ты, наверное, один из пришедших с дальнего хозяйства с важным поручением от производственного коллектива, и не знаешь о произошедшем здесь в эти дни? Наши женщины собрались и ушли в леса.

– Нет, я такого не слышал, – слукавил странник.

Словоохотливый дворник не нуждался в вопросах для рассказа.

– Недавное здесь появился странный чужак. Он соблазнил наших женщин, внушил им отвращение к простому и полному праздничной атмосферы коммунистическому быту и увёл за собой совершать разные непотребства, оскорбляя невинность нашей природы. Теперь, говорят, женщины строят в лесах алтари тому, кого они называют изгнанником из другого берега, и тоже хотят бессмысленной жизни, где праздник не связан с трудом. Ох уж это женское «я тоже хочу!», – осуждающе качал головой дворник. Какая-то из камер пискнула, и дворник заменил в ней карту памяти.

– Твой рассказ вызвал у меня множество вопросов, – осторожно начал Изгнат, осознавший рискованность своего положения в случае сопоставления фактов.

– Пожалуйста, задавай.

– Зачем тебе камеры? Они у нас, конечно, тоже есть, но меня учили вникать во все нюансы трудовой жизни, даже если она кажется знакомой. Никогда не знаешь, где столкнёшься с передовым опытом.

Мелиссы уважительно загудели. Юноша быстро адаптировался.

– Ясно, ясно. Как и везде, камеры нужны для того, чтобы зафиксировать каждый миг трудовой жизни, и так непрерывно превращать труд и всю жизнь в произведение искусство. Наша пролетарская культура построена на воспевании простых фактов. А собранные вместе, они становятся нескончаемой хроникой нашего великого общества, в котором даже самый простой труд, который мы получаем в награду за достижения, является вехой на большом пути.

Мелиссы тихонько прожужжали, что если на дороге каждый камень будет вехой, то по такой дороге сухопутным позвоночным будет трудно передвигаться.

– Спасибо, добрый человек! То есть ты стал дворником в награду за достижения? Можно ли узнать, какие?

– Да чего тут узнавать. Я уже давно дворник, хотя многие товарищи меня за это осуждают. Говорят, мы не для того построили коммунизм, чтобы человек был заперт в футляре одной профессии. Но, знаешь, некоторые люди слышат цокот копыт, но взор всадника не могут поймать. С тех пор, как мы стали устраивать с западными товарищами дружеские переклички соревнующихся коллективов, много наносного появилось в нашем наследии. Спросишь, как так? Вроде же наоборот, стали ратовать за чистоту культурных линий? А я тебе отвечу: а почему так стало? Не для себя, а для зрителей. Стали наши товарищи напоказ выставлять пляшущих медведей социал-демократии. А исконные традиции свои спрятали, как сумасшедшую тётку на чердаке. Я думаю, женщины именно этого не вытерпели.

Пока дворник продолжал говорить, Мелиссы жаловались:

– Ты обратил внимание на торжжжественность речей? Мы, простые деревенские пчелы, не понимаем половину, что он говорят. Но ты соглашайся, и проси продолжжжения, это будет вежжжливо.

– Вы считаете, что женщины ушли в леса из-за того, что теперь на праздниках танцуют медведи?

Взгляд дворника напомнил разочарованную собаку, которой предложили кусок тыквы.

– Чему вас учат в вашем коллективе? С недавних пор товарищи стали роиться вокруг той линии, что заниматься в жизни одним делом – недостойно человека. Так, мол, обрекаем прожить смертное существо только одну жизнь, – даже и не жизнь, а один год сорок раз подряд. Говорят, в нашем обществе каждый строит изменчивую и непредсказуемую траекторию самореализации на благо коллектива. Это в старых буржуазных режимах нужно было всю жизнь углублять знания и навыки в отдельной сфере. А в нашем обществе мы вступили в симбиоз с живой природой. У неё, не поспоришь, профессиональный опыт на суше четыреста миллионов лет. Поэтому недостатки знаний мы компенсируем эволюционным преданием, а вечная новизна занятий поддерживают в человеке свежесть и юность и дают ему радость от его дела. Сочувствие друг к другу, возможность посмотреть на ближнего и увидеть его с новой стороны. Именно так они и говорят. Но вот скажи: а если мне нравится быть дворником, и я вижу в этом достоинство своей жизни? Вот и женщины так подумали, но по-своему, конечно.

– А как подумали?

– Так поди разбери, – сердито ответил дворник и развернулся, чтобы продолжить подметать улицу в обратном направлении.

5

Странник и пчёлы пошли дальше к центру. Наконец, они вышли на площадь, которая, как оказалось, притянула к себе весь оставшийся народ на интенсивную шаретту. В центре кругом были установлены флипчарты с большими листами, разрисованными разными предметами и лозунгами. Мужчины всех возрастов, а также дети обоего пола ходили по кругу и дополняли идеи друг друга. Вокруг мольбертов ездила тележка, запряжённая двумя пони, собирала исписанные листы и увозила в соседнее покрытое копотью здание с колоннами и высокими окнами. По углам площади стояли переносные мастерские, где столяры делали музейные стойки для принесённых предметов, – кукол, открыток, сапог, картин, ваз и всего того, что разные возрасты могут подарить в знак любви. На больших верстаках дети помладше лепили из пластилина умилительные фигурки, а чуть дальше проходили организованные митинги, куда все участники периодически подходили, чтобы послушать речи и сонастроиться на коллективное действие.

Изгнат смешался с толпой и направился в сторону одного из митингов, чтобы разобраться в происходящем. Там выступал сравнительно молодой рабочий, держа за руки детей примерно трёх и пяти лет. На лице рабочего горели яростные эмоции, но в присутствии детей он выбирал расплывчатые выражения.

– Мы знаем, что какой-то полуночный бродяга, наверняка выросший в отсталой привилегированной среде, погрузил наш передовой город в бессилие и публичный позор. Сейчас мы собрались здесь вместе, взрослые и дети, чтобы превратить нашу утрату в коллективный символический опыт. Все принесли с собой хрупкие руины любовных связей, чтобы наши площади и улицы, которые внезапно стали заполненным пустотой ландшафтом. Вот, наш мастер, Сергей Иванович, поделился с нами садовым гномом, которого он в гневе разбил о забор, но затем обратно склеил его. Не из чувства любви, нет, поверьте мне, а чтобы сохранить то, что нельзя отпустить! Сегодня мы готовим наш фестиваль разбитых сердец, на котором всем коллективом осмыслим произошедшее, впитаем этот негативный опыт, чтобы передать накопленную энергию очагам политической убеждённости! Декорацией будет сама любовь в виде тех предметов, которыми мы когда-то обменивались в знак несокрушимости наших чувств. Никто не остался один в беде. Нет ничего, хочу сказать, чем нельзя поделиться. Потому, товарищи, не следует ошибочно оценивать наши справедливые чувства как отрицательные и искажённые недоразумения.

Изгнат с пчёлами тихо проскользнул к другому митингу, где выступающим был, судя по белой фуражке с кокардой в виде окружённого дубовыми листьями якоря, старый матрос. Говорил он чеканно – чувствовался большой опыт.

– Молодёжь может спросить: а почему мы собрались здесь, занимаемся совместным творчеством, а не идём стройными рядами в лесам забирать наших женщин обратно?

Изгнат не мог не поддержать этот вопрос.

– Так послушайте меня, старика. Да, сегодня истеричные обещания пришлого торговца мечтами приманили женщин, сделали дымные осенние ароматы прошлого им неинтересными. Расхотелось им внезапно строить наше праздничное общество. Говорят, хватит с нас праздников, хотим дома посмотреть мелодраму с платочком в руках, сопли, так сказать, пожевать. Хотим, говорят, другого берега, где по-другому люди живут, где мечутся от первобытных страстей и желаний, где нет преображения нашего естества в нового человека. А я хочу напомнить, товарищи. Мы уже живём на другом берегу. Сейчас, конечно, на первом месте наша эстетическая трудотерапия, чтобы ни одна, простите, эмоция не осталась праздной, не вошла в общее русло коллективного дела. Но я напомню, как появилось наше общество. Вы помните, товарищи, ведь когда юноша или девушка становятся полноправными трудящимися, они испытывают внутренние волнующие изменения, им передаётся наш коллективный опыт. Но некоторые события требуют истолкования. Когда-то наша страна, наш пролетарский класс по незнанию ступил ногой на скользкий путь, отдал власть и полномочия отдельной прослойке, которая называлась партия. Я общался в пригородских хозяйствах с теоретиками, которые трудятся на ремонтных станциях. Они мне вот что сказали.

Матрос прокашлялся. Публика замерла в ожидании. Впрочем, кто-то отправился к мольбертам заносить на бумагу плоды вдохновения.

– Тогда партия охраняла юное и неопытное пролетарское общество от сила буржуазного зла. Она охраняла и удерживала будущее от сил и пережитков отсталого прошлого. Но в бурях гражданской войны она забыла базовую диалектику. Следуя пути вооруженной революции, нужно было быть готовым к тому, что только мировая революция приведёт человечество к коммунизму. А для этой революции первому пролетарскому государству надлежало быть растерзанным, чтобы социалистическая закваска распространилась по всему миру и пробудила массы.

Но история распорядилась иначе, товарищи. Мы пошли другим путем, через театральное построение пролетарской культуры. Мы подняли завесу и весь мир увидел, что это всего лишь занавес, на котором изображена комедия буржуазного миропорядка, а за ним – настоящая реальность коммунизма, который был с нами всегда! И тогда миллионы обнялись, как положено, в восторге и осознании того, что красота всегда была с собой, практически в кармане.

Кто-то из вас мог уже давно крикнуть: Виктор Кирилыч, ближе к делу! И был бы прав. Поэтому перехожу к сути вопроса…

Матрос закрыл глаза и тягучим голосом, который мог бы быть у совоголового шамана из палеолита, нараспев продолжил:

– Это произошло поздней осенью. В голодном и заснеженном Петрограде пролетарские массы собрались на великое празднование годовщины революции. Рабочие-актёры с решительными лицами стали стягиваться на площадь. Злой ветер рвал алые паруса на деревянных ладьях, установленных на скрипучие колеса. Их пушки нацелились в зенит, ожидая сигнала. На крышах дворца двенадцать дирижёров управляли сборным оркестром, который онемевшими от пронзительного холодного ветра пальцами играли что-то тревожное и величественное из Скрябина. Замёрзшие, но стойкие комсомольцы держали факелы и помогали перелистывать партитуры. Наконец пушки прогремели вместе с барабанами, и восставший народ ворвался во дворец. В каждом окне были видны сражающиеся тени прошлого и будущего. По мере победы революции, окно за окном, коридор за коридором, этаж за этажом, символ самодержавной и либеральной власти начинал покрываться красным цветом, который, казалось, сочился яркой жидкостью из каждого шпингалета.

И тогда, товарищи, произошло то самое коллективное революционное действие, как писали классики, отменяет существующее положение дел. Земля вошла в резонанс со своей истинной сутью, и разодралась обманчивая завеса. Тогда возник коллективный пролетарский субъект, который больше не нуждался в партиях. История изменилась, партийное будущее осталось только несбыточной тенью. Появился то, что мы называем государём, то есть наше совокупное мы, меняющее мир творческим действием, а не шумом импортных машин…

Мелиссы, облепившие голову Изгната, потихоньку прожужжали:

– Это похожжже на твою историю. Тожжже любишь перекраивать временные линии несостоявшимся жжжертвоприношением.

Изгнат раздраженно смахнул пчёлку, щекочущую нос:

– Ничего я не перекраивал.

– Ага. Оглянись вокруг. Не мне осужжждать, можжжет оно и к лучшему, но ты беззз приглашения вломился в наш мир и ранил то, что благополучно жжжило много десятилетий.

– Судя по всему, оно уже было ранено. Не мешай слушать.

Однако окончание выступления было потеряно. Матрос подводил итоги:

– Поэтому, дорогие товарищи, нам нужно распределить усилия. Кто-то коллективным усилием будет трансформировать совместный опыт, а кто-то отправится с делегацией. Вот, товарищ в пчелиной маске, я вас узнаю, представьтесь, пожалуйста.

Изгнат от неожиданности растерялся. Мелиссы пришли ему на помощь:

– Мы готовы выполнить поручение коллектива.

Матрос именно это и хотел услышать, а остальное его не интересовало.

– Бежжжим отсюда.

6

– Это вполне логично, – успокаивали поникшего Изгната рациональные пчёлы. – Вот скажжи, какую бы польззу ты смог принести миру, который тебя не жждал и который со своими проблемами справлялся самостоятельно? Чтобы совершить подвиг там, куда тебя не ззвали, нужжно сначала немножжко навредить, чтобы было с чем помогать.