Странствия Парсифаля

– Пойдем, – сказал пожилой оператор, – пришло время.

– Мне так идти, или нужно будет в полной форме быть?

Члены делегации переглянулись и ничего не ответив вышли. Ругая себя за глупый вопрос и за то, что забыл советы Лисоведа, юноша с сумрачным лицом вышел из комнаты и направился к выходу. Дежурный его окликнул:

– Э, ты куда! В другую сторону.

Раздражение перерастало в гнев. Гореслав решил, что уйдёт из этого негостеприимного места при первом же удобном случае. Он развернулся и пошёл вслед за дежурным по низким коридорам, стены которых из кирпичных постепенно становились каменными. С обоих сторон у потолка тянулись нити неонового освещения. Похоже, это был проход внутри горы, порой довольно узкий, так что приходилось пробираться боком. Как будто читая мысли гостя, дежурный сказал:

– Проход нельзя расширить. Гора ветхая, может всё обвалиться.

Проход вёл то вверх, то вниз, так что было непонятно, поднимаются они или спускаются. Впрочем, это было неважно. За очередным поворотом оказался достаточно современный зал, по краям которого располагалась разные цифровые терминалы, а в середине находилась сцена, наподобие тех, которые делают в коворкингах для презентаций новых придуманных вещиц. Не хватало только публики с бейджиками, готовых аплодировать при виде каждой новинки.

В глубине сцены располагался каменный постамент, судя по клинописным письменам на всех сторонах (по крайней мере, видимых из зала), изготовленный с пафосными целями. На сцене деловито сновали люди самого разного вида, мешая рассмотреть, что лежало на постаменте. Дежурный равнодушно ушёл обратно, а Гореслав, оставшись без сопровождения, нашёл в зале главного, с перевязанными руками, и подошёл к его свите. Выбери он себе другое место, это было бы проявлением невежливости к операторам крепости.

3.

Скучая, Гореслав стоял у края сцены и разглядывал зал и публику. Ни в тех, ни в других он не видел ничего примечательного, хотя скорее всего нехватку внимания и уважения к себе он превратил в защитный кокон обиды, покрытой толстым слоем вынужденного равнодушия. Он обнаружил, что главный стоит рядом с ним и молча смотрит на сцену. Гореслав хотел спросить, что у него с руками, но не стал. Для этого ему даже не нужно было вспоминать наставления Лисоведа, – просто не хотелось.

Тем временем на сцене выстроились в ряд одиннадцать человек: пять операторов с левой стороны постамента, и шесть гражданских справа. На постаменте, как оказалось, лежал какой-то деревянный меч, как будто игрушечный.

Главный оператор выступил вперёд. Все замолчали и стали смотреть на него. Усталым поникшим голосом, совсем не похожим на командирскую речь, оператор поприветствовал служителей крепости и её гостей. Затем он произнес короткую речь, которая показала, что он вовсе не был оратором:

– Реликвии не любят просто лежать, чтобы на них смотрели. Поэтому наша крепость – не музей, где реликвии Царства просто хранятся в безопасности. Еще реликвии не любят пустого любования и преклонения. Они любят играть свою роль в одном взаимодействии с людьми. Также реликвии не любят многословных чествований, а еще не любят молчания. Они любят смысл, а смысла в молчании и многословии нет. Сейчас мы начнём ритуал, которому много тысяч лет, хотя раньше он имел другую форму. Те, кто совершил подвиги или создал что-то ценное, отдадут своё авторство. Кому и как отдадут, – это вопросы, на которые я не могу ответить. Но этот ритуал поддерживает сохранность наследия, а значит нашу идентичность. Сейчас с наследием происходит что-то не то. Не мне судить, что этому причиной, я не знаю. Но Ритуал Царства должен продолжаться, чтобы сохранить то, что мы помним о прошлом.

Резко закончив, главный отступил назад и встал рядом с Гореславом. Тот хотел спросить, может ли он участвовать в этом ритуале, ведь, кажется, там было свободное место на сцене, среди операторов. Но вспомнив, как пренебрежительно к нему отнеслись в крепости, он подумал, что будет выглядеть глупым выскочкой. Тем более, что он может отдать, какие подвиги? Если бы он был нужен, его бы пригласили.

Ритуал начался. Он совершался коллективно: какого-то особого совершителя обряда не было. В этом был смысл: никто не может присваивать себе права на особое отношение с наследием. Хотя, с другой стороны, выглядело всё не слишком впечатляюще. Где вереница томных дев в туниках и с лампадами в руках? Где танцующие тени с развевающимися вуалями под зыбким светом полночной луны? Где коленопреклонения, воздетые горе́ лица, тянущиеся к священному ладони и остальной шоу-бизнес?

Ближайший к постаменту оператор взял деревянный меч и подошёл к гражданскому, который стоял дальше всего. Тот, – судя по его словам, архитектор, – вытянул руки и воскликнул:

– Я отдаю Наследию авторство проекта по комплексу гиперобработки данных!

Оператор легоньки ударил лезвием деревянного меча по вытянутым рукам, как будто отсекая их. Давным-давно так поступали с мастерами, делавшими статуи месопотамских богинь. Память очевидцев отменялась, никто теперь не мог сказать, что богов сделали люди. Оператор взял меч двумя руками и с поклоном передал его архитектору. Тот принял реликвию и перешёл на другую сторону, где стояли операторы. Подойдя к тому, что был вторым от постамента, архитектор совершил ту же самую церемонию.

Глядя на происходящее, Гореслав беспокойно размышлял о том, что в речи главного было сказано о реликвиях, во множественном числе, а в ритуале участвует только одна. Надо будет спросить об этом. А может нужно проявить терпение, и всё откроется само. Пока юноша размышлял над этим вопросом, главный поднялся на сцену и занял место последнего, двенадцатого участника. В конце к нему подошёл оператор с реликвией и осторожно положил меч на перевязанные руки. Главный сжал зубы от боли и, кажется, разочарования, и закрыл глаза. Гореслав смотрел на него, и прежние обиды уступили место жалости. Все молчали. Юноша не понимал, почему всё украдкой смотрят на него. Полминуты спустя главный вздохнул и произнёс:

– Ритуал закончен. Есть ли у кого-то вопросы?

Это было так неуместно, как будто на партийной конференции, что по углам понёсся недоуменный шёпот. Впечатлённый жалостью от вида главного, Гореслав забыл, что хотел задать вопрос про реликвии. Не дождавшись вопросов, главный принял деревянный меч в руки и вернул его на постамент. Гореславу показалось, что лезвия меча крошится ржавчина, как будто тот был железным. Но, наверное, сказалась усталость. Юноша подождал, но к нему никто не подходил, поэтому он развернулся и пошёл знакомым пещерным проходом в казарму, расстроенный, голодный и злой из-за непонятного чувства утраты, как будто огромный корабль неслышно проплыл мимо, а ты заметил его, только когда на горизонте исчезали кормовые огни. Впрочем, голод он терпел стойко, а унаследованная от матери восприимчивость давала тяжелым чувствам возможность долго блуждать по душе беспокойными вихрями.

4.

Спал он беспокойно. Ему снилось, что он бежит по тёмному петляющему коридору, а за ним то ли на самокате, то ли на деревянной лошадке дребезжит кто-то безликий, в чёрном рваном рубище, через которые были видны, – хотя бегущий не оглядывался, – гниющие и полные насекомыми раны. Фигура в рубище держалась левой рукой за самокат-лошадку, а в правой у неё был деревянный меч, которым она водила по стене, высекая фейерверк искр.

Проснулся гость поздно. Его никто не будил, хотя почищенная броня висела на стойке, готовая к продолжению приключений. Гореслав выглянул в коридор и никого не увидел. Выйдя во двор, он обратил внимание, что кроме входа в казарму, других дверных проёмов в окружающих зданиях не было. Было странно тихо. Юноша вернулся обратно и прошёл пещерным проходом к месту вчерашнего ритуала. Зал был пустой, как и сцена, с которой исчез постамент и реликвия. Надо было идти к гибриду, где оставалась еда.

Гореслав вернулся в комнату, где увидел на столике записку со словами «иди прочь». Собственно, он это и собирался делать, дополнительных приглашений не требовалось. Отношения с крепостью и её обитателями явно не сложились. С неожиданным для себя хладнокровием, – признаком возмужания, – Гореслав надел доспехи и пошёл к выходу. Створки ворот были приоткрыты ровно настолько, чтобы он смог протиснуться. Когда он почти вышел, ворота неожиданно закрылись, чиркнув по поножам так, что полетели искры. С фланкирующей башни донёсся крик дежурного:

– Вали отсюда, дурная деревенщина!

Гореслав не удивился подобному эмоциональному прощанию и пошёл к гибриду. В глубине души он надеялся, что обитатели крепости где-то рядом, на военных играх или патруле, и тогда он сможет им показать, что с благородный спокойствием воспринял их грубость. Но никого не было.

Дойдя до гибрида, он оглянулся. По-прежнему тишина, даже неприятный сквозняк пропал. И кажется, проход закрылся камуфлирующим полем. Ладно, пора возвращаться. Значит, не здесь надо искать подвиги. Хотя, к примеру, главный мог бы попросить отправиться в захваченные тёмными цифровыми силами края, чтобы привести ингредиенты, которые нужны для синтеза лекарства. Чтобы исцелить его раны. Но, похоже, в помощи странствующего оператора не нуждаются. Надо идти туда, где будут нуждаться.

Гореслав сел в гибрид и отправился обратно, на запад. Ему уже не хотелось разглядывать местность и искать, кому можно помочь. Статус оператора потерял свою прелесть, от него слишком много огорчений и обид. Теперь можно понять Красного оператора, почему тот в одиночестве и нетерпении ждал там на поляне. Наверное, его жизнь тоже была безрадостной, и он хотел получить свою ренту, чтобы снять с себя доспехи и наслаждаться уединением на берегу лазурного моря. Но в этом желании уединения тоже была своя неправда, раз судьба ответила на него нелепым самокатчиком в пижаме. Значит, вот что бывает, когда ты больше не хочешь завершить свой пусть в славном бою, а хочешь тихих пенсионерских прогулок на экзотические праздники в местной эко-деревне. Жизненный мир оператора всё больше казался чем-то жалким.

С такими мыслями Гореслав к вечеру домчался до развилки, где встретил сестру своей матери. Он увидел её и сейчас, перед памятником оператору, который тогда погиб. Выйдя из транспорта, он тихо и без прежней беззаботной жажды жизни подошел к тётушке.

– Хороший памятник, выразительный, показывает внутреннюю силу, – оценил он цифро-материальный обелиск.

– Как у тебя дела? Где был?

Гореслав боролся с желанием всё рассказать, чтобы получить исцеляющее сочувствие, но желание победило.

– Много где. У гор был, в крепости.

– В крепости? Разве они там остались? – рассеянно переспросила женщина, перепрограммируя вихор на голове статуи.

– Да, непонятная крепость с неприятными людьми и странными ритуалами.

Женщина внимательно посмотрела на оператора:

– Продолжай.

– Там была реликвия Царства, деревянный меч.

– Значит, Горноспасская крепость призвала тебя, не знающего жизни юнца. Ты задал там свой вопрос?

– У меня было три вопроса, но я их не задал. В первый раз хотел спросить, почему у главного были перевязаны руки, но не захотел спрашивать, потому что злился на дурной приём. Второй раз думал спросить, можно ли стать частью ритуала, но постеснялся и подумал, что если нужен, то сами пригласят. Третий раз… в третий раз про то, почему говорят про реликвии, хотя она одна. Тут просто забыл спросить, потому что было жалко главного, сбился с мыслей.

Женщина собирал свои инструменты.

– Знаешь что, Гореслав, – сказала она со злостью, – ты вполне оправдываешь своё имя, от тебя только горе. Я не говорю про твою мать, в конце концов, такого орла в гнезде не удержать. Но вот Красный оператор… Великого воина убили почти случайно, каким-то недотёпой, который думал только о том, как разграбить добычу. Наше наследие не на таком построено. В Горноспасской крепости ты мог задать три вопроса. Первым – проявить сострадание. Вторым – стать частью наследия. Третьим – познать его содержание. Но ты не задал ни одного вопроса! Как мне жаль твою мать за такое потомство! Она думала оградить тебя от искушений, а оградила тебя от ответственности!

Что ж. Желание пожаловаться и всё рассказать больше не сможет победить Гореслава. Женщина продолжала:

– Не могу поверить! Быть в Горноспасской крепости, которая открывается одному из миллиона, и не задать вопрос! Неужели эти подвиги оказались слишком сложными для тебя? Ты мог исцелить прошлое, само наследие, не говоря уже о ранах! Прочь! Я не могу видеть тебя в своих глазах. Ты можешь жить, но по расчётам Наследия ты мёртв! Надеюсь, я тебя больше никогда не увижу!

С этими словам женщина села в дожидавшийся её заказной беспилотник.

– Так что же мне делать? – крикнул Гореслав.

Женщина ответила через открытое окно:

– Тебе больше здесь не место, ты ничего не исправишь. Для нашего мира ты чужой. Езжай в Китеж-град, там есть ворота в прошлое. Ступай туда и сам ищи ответы на вопросы, которые ты не задал!

Беспилотный транспорт улетел. А юноша в броне Красного оператора наконец обрёл свою цель, хотя она предстала перед ним в форме безоговорочного изгнания, которое в прошлые эпохи назвали бы проклятием. Он отправился в Китеж-град.

5.

Городок, примерно на полторы тысячи жителей, стоял на возвышении и был окружён прочной кирпичной стеной со многими входами, закрытыми железными дверями. При этом узка грунтовая дорога вела только к одним дверям, перед которыми были разбиты шатры местных и приезжих торговцев бытовыми товарами и местных ремесленников, монетизирующих народные традиции. Гореслав оставил транспорт и броню недалеко от города, надел рюкзак и отправился к Китежу. По дороге он ловил на себе цепкие взгляды торговцев, их покупателей, а также стражников на бойницах вверху стены. Когда он уже подходил к двери, навстречу ему вышел представительный мужчина в сюртуке с кармашком для ручных часов на цепочке, которые также имелись в наличии.

– Куда идёте, молодой человек?

Гореслав хотел возразить, что такие вопросы логичнее задавать тому, кто вышел из города, а не входящему. Но потом вспомнил, что история знает и такие прецеденты.

– Иду прочь отсюда. Смогу ли через ваш город перейти в другое время?

Мужчина в сюртуке достал из кармашка часы и посмотрел на них.

– Вы наверное, знаете, что в другое время мы переходим каждый миг. А чем вас не устраивает наше время?

– Я здесь совершил то, что можно исправить, но не здесь.

– Аа, вы тоже пришли за вторым шансом. Наш славный древний город многим в этом помог, мы по крайней мере так думаем. Много ушли из наших ворот в другие эпохи, но мало кто вернулся. Вы планируете возвращаться?

А как же, подумал Гореслав. Иначе мама и тётя проживут остатки дней, неправильно думая о незадачливом сыне и племяннике.

– Если дорога приведёт обратно, то я не буду с ней спорить.

– А есть ли у вас с собой что-то, что будет якорем, который будет удерживать связь с нашим миром?

– У меня есть кедровые шишки из моего родного леса, а ещё кольцо незнакомки, которую я, наверное, обидел. Ей нужно будет вернуть это кольцо.

– Да вы шалун, молодой человек! Не смею стоять у вас на пути. Только куда ведёт этот путь?

Если бы Гореслав обучался в старых университетах, то он бы почувствовал себя студентом перед старомодным профессором. Но такого опыта у него не было, поэтому формирующиеся от беседы ощущения были ему не вполне понятны: какая-то смесь почтения и раздражения.

– Что-то близкое к нашему миру.

– Похвальное решение. Должен предупредить, что прошлое меняется, поэтому куда именно вы попадёте, даже зная точно, куда идёте, это открытый вопрос. А теперь позвольте вас проводить до нужных дверей. Мы, знаете ли, не очень любим, когда по нашему городу шастают незнакомцы.

Мужчина в сюртуке отошёл к краю дороге, развернулся боком и с лёгким поклоном сделал приглашающий жест. Под всё те же цепкие взгляды оператор наклонил голову и вошёл через дверной проём в город. Увидев провинциальную улицу с двухэтажными домами горчичного цвета и дорогу с разбитым асфальтом, сквозь который росли лебеда и подорожник, Гореслав засомневался, в правильный ли Китеж он пришёл. Где резные петушки с жар-птицами, где нарядные церквушки и богатые купеческие дома? Мужчина в сюртуке нетерпеливо дёрнул юношу за рукав и повёл ко входу в ближайшее здание с бетонным козырьком над входом. Внутри, впрочем, было уютно: прихожая вела к широкому коридору, на стенах которого были рисунки, какие можно встретить в детсадах и детских больницах: цветы-травы, солнце, домашние животные, качели, медицинские дроны и сердечки в ладонях.

– А нам, собственно, сюда, – сопровождающий зашёл в комнату, увешанную плакатами с рабочими, крестьянами, художниками, комбайнами, шестерёнками и красными звёздами.

– Ближайшая к нам эпоха была посвящена созданию коммунизма и гармоничной личности. Для вас, кажется, это злободневно. Вот, пожалуйста, дверь, за которой будет переход. Не смею вас задерживать – сказал мужчина тоном, означающим обратный смысл сказанного. Юноша повиновался и пошёл вперёд., навстречу изгнанию.

Глава 3

Глава 3. Зов другого берега

Вот и теперь, например, все, что ты рассказал, Солон, о ваших древних родах, мало чем отличается от детских побасенок.

Платон. «Тимей»

1.

Приземистая железная дверь с ромбовидным кованым рисунком, на ржавых скрипучих петлях с усилием и очевидно нехотя отодвинулась, выпуская изгнанника из той реальности, где ему были не рады. Перейдя порог, Гореслав почувствовал, злое облегчение, которое бывает, когда оторвался от недоброжелателей, но те ещё живы-здоровы, хотя пока ничего сделать не могут. Сквозь небольшой низкий коридор, как и стена, выложенный крупным старым кирпичом, вливался матовый свет, как будто с той стороны чародей во фраке и длинном котелке движением ладоней загонял волны магических фотонов. Проход строился давно, когда простолюдины питались репой, полбой и хлебом из ржаной муки, перемешанной с толченной корой, поэтому для выходца из эко-башни он был крайне тесным. Протиснувшись боком, Гореслав на самом выходе не рассчитал усилия и вывалился на золотисто-белый свет. Он начал стряхивать с себя пыль и паутину, боясь поднять глаза, подобно школьнику, впервые выступающему в актовом зале. К нему пришло осознание того, что он ввалился куда-то не знай куда безо всякой стратегии или хотя бы конкретного желания, питающего целеустремленность. Убежать-то он убежал, но вот прибежал ли?

Тем временем густые, как мёд, запахи осеннего сада взбодрили обонятельный центр, который, в свою очередь, послал дружелюбные сигналы близлежащим участкам мозга. Что бы там ни было, пора решительно идти ему навстречу. Гореслав поднял глаза и увидел на той стороне от небольшого ручья уходящий почти до горизонта смешанный сад, где, казалось, росли все приятные на вид и полезные для пищи плодоносные деревья и кустарники. Золотистый оттенок саду давал отражённый от низких, похожих на расстеленную шерсть облаков солнечный свет. Вдали, перед линией горизонта, лёгкая дымка висела над большим городом. Значит, идти нужно было туда, пусть пока без чёткой цели.

Путешествующий оператор зашагал в сторону сада. Когда он пересёл ручей и подошёл ближе, он ощутил исходящие от деревьев даже не звуки, а вибрации. Местность была переполнена стрекотанием, шелестом, жужжанием, щёлканьем, царапаньем и скрежетом. Гореслав решил не торопиться, свернул вбок, прошёл вдоль сада до поваленного дерева и сел на него. Он внимательно рассматривал сад, выискивая источники звуков. Он увидел рои пчёл, которые аккуратно снимали с деревьев плоды (чье корешки были подрезаны то ли муравьями, то ли другими насекомым с мощными жвалами) и мягко опускали в стоявшие в траве корзины. Сотни организованных бабочек смахивали крыльями пыль, а пауки плели индивидуальные корзинки для каждого плода. Громоздкие жуки-олени сообща поднимали заполненные корзины и улетали с ними в сторону города. Наверняка, в коллективном труде участвовали и другие букашки, но отсюда Гореслав их не видел.

Небольшой, но громко жужжащий рой облепил около пальмы какой-то достаточно крупный плод, наверное, кокос, но не удержал. Это был действительно спелый кокос, который удачно разбился о лежавший в траве острый камень. Гореслав почувствовал голод и не торопясь пошёл к месту происшествия. Пчелиный рой тем временем яростно жужжал над разбитым кокосом, что выдавало бурную коллективную дискуссию. Пчёлы на той стороне роя, которая была ближе к путешественнику, заприметила его и сообщила нервным танцем остальным. Рой вытянулся в линии и полетел в сторону человека. За пару шагов он остановился и принял ромбовидную форму, что явно указывало на какой-то сигнал. Юноша остановился. Из роя звучали странные звуки, похожие на человеческий голос, разложенный на сотню проекций.

Внезапно рой метнулся обратно, поднял половинку кокоса и вернулся с ним к Гореславу. Неожиданно приятный контральто рой произнёс:

– Приветствуем тебя, о чужжжезземец, в нашей стране победившего коммунизма. Откуда ты?

Юноша с поклоном принял дар и кивнул головой на ручей:

– Я… с другого берега. Спасибо.

– Как звать тебя, о чужжжезезмец? – бархатно жужжал рой.

– Не знаю уже. Не думаю, что прежние имена теперь что-то значат. Я изгнанник из своего мира. А как обращаться к вам, достопочтенные пчёлы?

– Иззз.. Мы будем называть тебя Изззгнат, это проще прожужжать. Ты можешь назззывать нас Мелиссами, или Мелиссой, как угодно. Я или мы, зззначения не имеет.

– Но ведь мелисса это же трава?

– Не «жжже». Мелисса зззначит пчела, которая собирает мёд. Ты любишь мёд?

– В ограниченном количестве.

– Расскажжжи о себе. Куда идёшь?

Изгнат задумался. Сто́ит ли признаваться пчелиному рою в размытости своих намерений?

– Я иду с того берега на этот и дальше вперёд.

– Зззамечательно. А что ты хочешь найти?

Рой задавал точные вопросы, на которые чужеземцу нечего был ответить.

– Что-то важное. Найти ответы на вопросы. Но я даже не уверен, что понимаю эти вопросы.

– Важжжное. Мы этом любим. Позззволь проводить тебя. Очень приятно посвятить себя чему-то важжжному.

После того, как родной мир продемонстрировал незадавшемуся оператору его ненужность, всякое доброе слово и тем более компания казались целебным и успокоительным пластырем.

– Если, конечно, тебе не трудно, то можешь проводить. Я иду в тот большой город на горизонте.

– Тогда тебе точно нужжжны спутники. В нашем коммунистическом обществе нет отдельного индивида, только коллектив. Беззз меня тебя туда не пустят. И ещё тебе нужжжен наряд.

– Какой ещё наряд, и зачем?

– Это коммунистическое общество. В нём преодолена зависимость человека от труда, и труд стал праззздником. Там, куда ты идёшь, всегда праззздник. Тебе нужжжна одежжжда на праздник.

– И где жжже, ой, же, извини, случайно, не хотел, где же я найду эту праздничную одежду?

– Жжжди ззздесь.

Рой помчался в сад и спустя короткое время жуки-олени принесли большой плащ из плюща, который надели на гостя. Затем утончённые бабочки, – и не скажешь сразу, что они такие сильные, – опустили на голосу Изгната виноградный венок со свисающими гроздьями. Венок гостю не понравился.

– Я похож на византийскую принцессу. Можно что-нибудь помужественнее?

– Можжжно, – ответила Мелисса и зажужжала вокруг головы нового друга, передвигая грозди. В результате причёска Изгната стала всклоченной, как у археолога в конце сезона раскопок. Рой бесцеремонно нырнул в рюкзак, достал оттуда кедровые шишки, намотал из них хмель, переплёл лианами и возложил душистое ожерелье на путешественника, ставшего похожего на ходячий куст.

– Теперь ты похожжж на жжжителя осталых общин, который сумел себя перевоспитать, достиг созззнательности и теперь стал достойным посетить столичный город. Идём жжже, дорогой друг!

Изгнат выбрал удобную дорогу через деревья и зашагал вперед.

2.

По дороге чужеземец расспрашивал Мелиссу (или Мелисс) о местном обществе.

– Ты говоришь, или вы говорите, здесь всегда праздник?

– Да. Люди наконец смогли построить коммунизззм, где исчезла зззависимость от труда. Но теперь всякое действие стало коллективным творчеством, преображжжающим окружжжающую среду. Поэтому на улицах столичного города проводится праззздник Государя.

– Государя? При коммунизме есть царь?

– При коммунизззме Государь – это коллективный субъект, а проще, народ, который на широких улицах столичного города непрерывно совершает самотворчество в коллективном действии.

– Что значит самотворчество?

– Это зззначит, что в праззздничных действиях и обрядах коллективный Государь непрерывно соззздаёт самого себя.

– А работает тогда кто?