скачать книгу бесплатно
– Ну, хорошо, только не опаздывайте…
У меня было четыре часа на то, чтобы выбрать для Ганса нечто-то памятное, но что-то знаковое. Я пока не представлял, что это будет. Ворон сел рядом со мной на скамье в парке у Чистых прудов. По-свойски прошёлся – туда-обратно, клюнул дерево, посмотрел на меня, открыл свой клюв, но не издал ни единого звука…
– Ну, что ж, дружок, пошли…
Я встал, он поднялся на крыло. Зверь дремал во мне. На кладбище мы не бежали – шли. И когда оказались в старом склепе, я привычным жестом отбросил крышку гроба. В нем лежал женский скелет в платье, покусанном тленом. Это была несомненно Елена. Я лишь сейчас заметил, что в противоположном углу склепа стоял маленький гробик, в котором, очевидно, покоились останки их с Гансом сына. Его гроб я тревожить не стал. Ещё несколько минут лишь смотрел на то, что осталось от моей иллюзии. А после осторожно опустил крышку и вышел в закатный город. Так просто, словно, за пачкой сигарет.
От моего потрясения не осталось и следа. Удивлению не было больше места, а вот убежденность, что мне никогда не удастся полюбить – теперь была как никогда сильна.
В книжном на Арбате я долго блуждал между рядами, чтобы подыскать достойный подарок. И в итоге потратил приличную сумму на увесистый двухтомник , который на немецком описывал Германию в годы войны.
– Спасибо, – сказал мне позже Ганс, – но к чему читать вымыслы, коль пережито на собственной шкуре. Спасибо, дружище, – он неуверенно потрепал меня по плечу. В камерном ресторанчике был заказан стол. Ганс пригласил Елену, Вадима и Кирилла. Все… очевидно, так и выглядит круг самых близких для него персон.
Мы поднимали тосты за его здравие. И говорили о пространной ерунде. О новых ролях Елены, о финансировании театров, ни слова о прошлом Ганса. И все же, сидя рядом с ним, в перерыве между тостами я спросил у него тихо, чтобы никто не мог слышать…
– А где похоронены ваша жена и сын?
– Здесь. Сначала там, в Оснобрюке. Позже я эмигрировал в Америку, затем в Россию. Я решил сделать семейный склеп здесь. Перевез останки. В сущности, осталось определиться лишь с квартирой, жить-то мне – два понедельника и скоро, очень скоро я присоединюсь к почтенному семейству.
Он засмеялся и сделал глоток белого вина.
Мы с Еленой пили коктейли, от которых немного кружило. Вадим, напрочь отрицающий алкоголь, пил сначала воду, затем чай.
– И всё-таки, ты ненормальный, – сказал он вдруг. Кому-то со стороны это могло показаться грубостью. Но я постепенно привыкал к такой манере общения человека, который с каждым днём становился все менее уродлив в моих глазах, хоть мы и редко пересекались – это был, кажется, третий или четвертый раз.
– Почему это?
– Ни флага, ни Родины – вот почему.
– Ты имеешь ввиду отношения?
– Их в том числе. Тебе нужна девушка, – бросил Вадим уверенно, глядя в тарелку.
– Нет, не нужна…
– Не заставляй меня думать о тебе плохо.
– Не будь ханжой. Я просто не верю в отношения.
– Пф…, в них не надо верить – просто надо завести девушку и спать с ней – тогда и глупостей в голове будет меньше. Загоны это убирает на раз – поверь мне.
Елена долго и с интересом наблюдала за этой неловкой сценой, наконец, вставила и своё осторожное:
– Вадим, просто не все люди воспринимают этот мир так, как его воспринимаешь ты…
– Я с этим не спорю, но ему нужна девушка. Или парень…, – Вадим издевательски хмыкнул.
– Не обижайся, – тут же шепнула мне Елена…
– Он не сказал ничего обидного, – и хоть я и чувствовал, что меня почти загнали в угол, всё же надеялся на реванш…, – я долго привыкаю к людям. По-твоему, секс – это главное? Вовсе нет. Отношения – всегда риск. Поэтому мне спокойней одному. Дело ни в женщинах или мужчинах – я одинаково привязываюсь и к тем, и к другим, но такое случается крайне редко. И слава Богу…
– Макс влюбляется в людей, – Елена изо всех сил удерживала меня на плаву.
– Поэтому он и ненормальный…, – для Вадима я так и остался непознанной планетой. И он ни за что бы не оказался со мной за одним столом, если бы не жена, с которой мы продолжали общаться вот уже три недели. В основном – это была переписка в социальных сетях и пара снов, в которых мы гуляем по городу. Так, мелочи. Я не доверял ей отчего-то. Мне представлялось, что в ней таится угроза. Уж слишком лукавым и таинственным был её взгляд. Такие женщины уничтожают или смеются над тобой – думал я. Они самодостаточны, своенравны, свободны, расчётливы, и, как мне казалось, совершенно не чувственны. И хоть и было меж нами что-то общее, и даже невероятная способность общения, которая открылась внезапно – я не доверял. Ничему больше не удивлялся, но и не доверял. Переезд в столицу круто изменил мою жизнь. И появление новых людей вызывало, с одной стороны, восторг, дарило отдушину от долгого заточения в чёрной пучине прошлого, с другой – я, по-прежнему, оставался лишь наблюдателем. Мне следовало сделать шаг в этот водоворот ИХ жизни. Но я стоял за пределами круга. Он не принадлежал мне. Во всяком случае, пока. К тому же – хотелось сохранить о себе недурственное впечатление. Пусть странное, но не отталкивающее, как было раньше со всеми прочими, которых я встречал. Я боялся своей странности, боялся тайны, которую хранил, боялся своей головы, в которой поселилось нечто. Зачем кому-то знать об этом. Пусть все останется как есть.
В курилке мы оказались наедине. Было сумрачно и прохладно, когда Елена, кутаясь в мой пиджак, вновь начала вскрывать моё нутро.
– Не стоит бояться людей, зачем ты это делаешь?
– Много чего пережил.
– И все же, подумай, большинство из них не нападают на тебя. Не хотят причинить зла.
– Должно быть, так. Но вот ведь странная штука – заводишь отношения с человеком – не важно – будь то дружба или любовь – а потом – бац! И человек испаряется. А ты остаешься брошенным маленьким ребёнком. И все приходится начинать с начала. Я боюсь человеческой жестокости. Люди неаккуратны.
– Понимаю, о чем ты. Но со временем я научилась одной хитрости… смотри…
В следующий момент Елена распахнула руки будто приглашая к объятию…
– Я делаю вот так – всем людям вокруг, тем самым, как бы говорю – приходите и бейте, если посчитаете нужным. Когда идёшь к людям с открытой душой – проще отражать удары. Ты ничего не боишься, ты ко всему готов. Ты даешь каждому выбор и право оказаться рядом. И принимаешь любой исход.
– Для меня такое чересчур.
– Слишком много мыслей. И самое плохое – ты не позволяешь людям помочь. Твоё поведение – не каждому по зубам. В какой-то момент даже любящие тебя, действительно, решают просто сделать шаг назад, чтобы сохранить себя и оставить тебя в покое. Ты ведь к этому стремишься, а это тяжело наблюдать со стороны. Тем более жить в этом. Это тяжело.
– Вполне понимаю.
– Тогда…? – она с интересом посмотрела на меня.
– Никаких отношений, никогда! – засмеялся я в голос, смущенный её взглядом. Елена иронично улыбнулась, отметив мою неискренность.
Я безапелляционно пропел гимн отрицанию близости, но то, что произошло в зале ресторана спустя всего несколько минут, меня оглушило, взорвало, изменило до неузнаваемости. Всё было по-прежнему. Мы пили вино, играл неспешный David Lanz, кажется, «A Whiter Shade of Pale», и моя последняя фраза:
– Я никогда не полюблю…
А уже в следующую секунду я повернул голову на сидящую рядом со мной Елену. Я, вдруг, заглянул в её глаза и сам испугался того, что увидел на самом дне своего сердца, и вдруг страшно захотел зажмуриться, отвести взгляд, но я не мог. Чувство поразило меня, обращаясь в горячее эмоционального потрясение. Оно рождалось где-то внизу живота, поднимаясь все выше, становясь все глубже. Мы смотрели в глаза друг другу, и звенела тишина – та самая, от которой никак невозможно отделаться. Сколько же всего пережили наши взгляды в этот момент. От легкой улыбки до грусти, а дальше – по ускользающей траектории – волнения, страха – едва уловимого предвестника кошмара, но, в сущности, непонимания. Как же я глуп! Как же мало знаю о себе и совсем не ведаю, что говорю – мелькнуло вдруг в моем сознании. Я резко сбросил взгляд и уставился в свою тарелку. Елена моментально, но очень деликатно попыталась рукой повернуть меня за подбородок…
– Макс… смотри мне в глаза, – шептала она, словно из другой реальности…, – Макс…
Я сделал колоссальное усилие над собой. Теперь её голубой оттенок становился жгуче васильковым, волнительным. Музыка близилась к кульминации…
– Что с тобой? О чем ты думаешь?
Я не знал, что ответить. Меня захватила паника. Следовало выйти из-за стола. Срочно выйти из-за чертового стола… Обронив тарелку на пол, я спешил на свежий воздух. Ведь я не мог ей сказать главного. То, что родилось внутри, испугало меня до чертей, напугало бы и её тоже во сто крат больше… я просто шёл к выходу… я просто не мог ей сказать…
… как сильно мне захотелось вдруг поцеловать её… одну лишь её… единственную на свете… соединившуюся в моей голове с той, что уже случилась со мной, но была вымыслом…
Мне вдруг страшно захотелось поцеловать её настоящую…
С этого дня я не мог больше думать ни о ком другом. Но и развивать в себе внезапную осознанность боялся, не хотел. Надо было бежать, но куда? Всюду я натыкался на её глаза – городские афиши, встречи в доме Ганса, сам Ганс стал для меня олицетворением лишь её. Я чувствовал, что, общаясь с ней, замыкаюсь, падаю на дно отчаяния, причина которого – жестокая несбыточность. После трехнедельных переживаний и эмоциональных всплесков пришло изнурительное чувство усталости от самого себя. Эмоциональный предел. Чувства. Во всем теперь были чувства. Она не свободна – я подозревал, как монументальный аргумент расшатываясь, подобно зубу, вот-вот обратится в прах.
ГЛАВА 9
Было где-то около двух часов ночи. Я спал и сквозь сон услышал позвякивание посуды на собственной кухне. Затем шаги и вдруг мне в нос ударил запах свежесваренного кофе, что было совершенно невозможно, ибо накануне в моей холостяцкой квартире я расправился с остатками растворимого. Сон мой стал распадаться, и я открыл глаза. Во всех комнатах горел свет многочисленных торшеров и бра. Из кухни ко мне выруливал сам Ганс с подносом в руках и дурацким нервным напряжением на лице. Видно было, как он балансирует с двумя чашками и кофейником, боясь упустить из рук только что приготовленный для меня и, очевидно, для себя напиток. Мистика продолжается, – подумал я, теперь мистическим для меня предстал и главный виновник торжества. Я был взволновал, но не удивлен. Череда странных событий вдруг стала частью меня самого. Я лишь ждал, каким образом они будут трансформировать теперь уже мой собственный мир.
– Ганс, стойте на месте, мне нужно точно знать, что это вы…
Старик замер и уставился на меня вопросительно…
– Кто же это может быть ещё?
– Что вы делаете в моей квартире?
– Я не в вашей квартире, – с этими словами он соорудил столик для чаепития и принял свою привычную для рассказов позу.
Я осмотрелся по сторонам ещё раз. Это была моя квартира в районе Останкинского пруда, а значит до центра далековато-то будет. Старик не мог прийти сюда пешком. Машины он не водил, в таком, случае – такси?
– Вы не о том думаете, Макс.
– Откуда вам известно, о чем я думаю?
– Это же очевидно. Но то, что происходит – лишь вариант возможной нормы. Той нормы жизни, которая свойственна лишь вам.
– Ганс, вы редко бываете занудой, сейчас меня это раздражает, что происходит?
– Вы забываетесь… пейте свой кофе…
– Не хочу я вашего кофе, я хочу спать!
– Глупо отправляться в дорогу, не выпив чашку кофе…
Во мне снова родилось отчаянное чувство вины перед стариком. За Елену. Сейчас я был особенно уязвлен, сидя перед ним совершенно без одежды, накрытый тонким одеялом…
– Куда мы пойдем?
Старик молчал…
– Или поедем?
– Я тут подумал, зачем пускаться в долгие россказни, если все можно увидеть своими глазами. Ваша задача лишь не нарушать ничего в моём прошлом. Оно должно остаться неизменным. Просто наблюдать. Ни к чему не прикасаться. Ни с кем не здороваться, и главное… не следует больше менять ход истории. Всё идёт так, как идёт. От вас ничего уже не зависит. И вам не принадлежит… Ну, лишь отчасти.
Я только сейчас заметил, что старик больше не хромал, не выглядел дряхлым, больным, он говорил уверенно, его глаза были ясными. Его седина исчезла. Передо мной был Ганс и не Ганс одновременно. Меня охватил ужас.
– Кто вы такой, Ганс?
Вспыхнуло зарево. Тяжелый удар грома и яркая вспышка молнии. Дождь пошел вдруг большим напором воды с неба. Окна в моей квартире открылись настежь. Штора затрепыхалась осатанело и беспомощно – её отбросило в сторону, и на подоконник сел мой старый приятель…
– А я думал, что мы попрощались с тобой…
– Насыпьте ему зерна, или хлеба, а лучше – дайте мяса… Вороны ведь хищные птицы. Вам прекрасно известно, чего жаждет зверь больше всего.
Я закрыл голову руками. Напряжение росло.
– Ганс, я прошу вас уйти!
– Уйти? Я не могу уйти из вашей головы. Ведь это ваши страхи, ваши болезни, и только вы можете вылечить их. Пейте кофе, но вначале позаботьтесь о птице. Питомцу требуется уход.
– Это не мой питомец, это не питомце вовсе, эта чертова птица с улицы, – я начинал злиться и ненавидеть Ганса.
– Вы глупец! Вы считаете, что можете так запросто приходить к людям, менять их до неузнаваемости, вершить их судьбу! – он говорил громогласно, с вызовом, словно, упрекая меня за что-то.
– Что вы несете?! Я ничего не сделал…
– Так сделаете… обязательно сделаете! Так ли безобидно ваше существование? Подумайте, Макс, подумайте о том, что нельзя просто вторгаться в кого-то бездумно, беспечно – лишь по зову своего звериного естества. Подумайте и о том, чем вы можете пожертвовать, что можете дать тем, к кому приходите в дом.
Он говорил явно не о себе.
– Ганс, замолчите! В чем вы упрекаете меня сейчас? Зачем? Что плохого я вам сделал? Вы наняли меня на работу, вы платите мне деньги, я пишу вашу биографию. Что греховного в том, что происходит?
– Да бог с ней с биографией… и с деньгами – бог бы с ними – вы получите столько, сколько пожелаете. Любую сумму. Прямо из моих рук, – старик смягчился и теперь смотрел на меня с укоризненным сочувствием, – Макс – грех не имеет ничего общего с религиозным символизмом. Обжорство, гордыня, вожделение, прелюбодеяние, – на последнем слове Ганс сделал особенный акцент…, – Ничего общего с религиозной концепцией. Никакой мистики. Макс… Бог (кстати тоже сомнительный персонаж, в том смысле, что все мы воспринимаем его по-разному) просто дает вам выбор – всегда лишь выбор и только выбор, а дальше наблюдает. Он не осуждает и не поощряет вас, а лишь смотрит за тем, как результат вашего выбора преломляется через вашу жизнь. И если всё гладко – значит вы сделали правильный выбор, а если нет – не Бог накажет вас за преступление – вы сами…
– Я не понимаю, о чем вы сейчас говорите, Господи! О каком преступлении речь, – Ганс, конечно, знал о моей тайне, о тайном месте в том вонючем городишке, но он не мог знать, о моем романе с его женой. Был ли это вообще роман? Быть может, моя фантазия, глупый вымысел…, – Ганс не мог знать о том, что творится со мной последнее время, что творится в моей голове.
– Вы сами, ваша нервная система, ваша психика… Тупик. Клетка. Зверь. Метаться по темным лабиринтам собственного мозга – не зная выхода, не помня – где вход, в итоге – уничтожение – собственными руками, потому что в какой-то момент голова перестает быть вашей. Она требует новой и новой жертвы, нового витка иллюзии, зверь требует большего. И когда нет возможности остановиться – вы нажмете на курок.
Гроза усиливалась, мы сидели и пили кофе, я боялся поднять взгляд на старика. Я боялся его проповеди…
– А Бог – он ни за и не против. Он просто смотрит – удастся ли вам выбраться из тупика, в который вы сами себя загнали. Но только помните – чем дальше вы зайдете в преступлении самого себя, тем больше зеркал будет окружать вас, и в них вы – отраженный и распятый – будете метаться, подобно зверю – не находя не только выхода, но и самого себя – всё станет иллюзией. Вы для себя станете разрозненной иллюзией…
Я вдруг успокоился. Успокоился и Ганс.
– А к чему, вы, собственно, все это?
– Единственное проклятие для людей, Макс – их глупость… Нам пора. Каждому событию свой черед. Когда придёт время понять – обязательно вспомните меня и помолитесь о моей душе. А сейчас одевайтесь… Мы поговорим сегодня о ностальгии… Тоска по Родине – это ведь тоже, своего рода тупик, в который каждый человек загоняет себя сам… Внешние обстоятельства лишь отчасти имеют значение. У человека всегда есть выбор.
Я больше не слышал шума дождя и ветра. Лишь слабую музыку, которая возникла лейтмотивом. Наполнила мой дом. Поселилась в моем сердце, подавив упрямое напряжение, заглушив беспокойство на время.
Ганс властно встал с кресла. Моя комната начала поначалу искажаться, затем дребезжать, стекла бойко вылетели из своих рам, невероятной мощности взрыв прогремел, и я успел закрыть своё лицо руками, чтобы обломки и предметы не повредили меня, обожгло чем-то сильно, всё рушилось, подобно извержению в Помпеи, ото всюду падали искры. Я кричал от собственного страха, от дикого желания сказать Гансу правду, покаяться во всем – да хоть бы и ему. Со мной случилась странная и неописуемая истерика. И вдруг всё стихло. Я лежал на полу лицом вниз. И когда медленно поднял голову и осмотрелся по сторонам рядом не было ни Ганса, ни света торшеров и бра, ничего не было. Вверху – черная бездна звездного неба. Звезды становились ближе, они падали на меня – не звезды вовсе, мягкие холодные снежинки – медленные, статные – единственно-прекрасные в этом ночном хаосе. Снег в конце апреля. В комнату падал мягкий белый снег, и вошла девушка. Красивая, бледная, одетая в темно-синее платье в пол. Её шаги медленные. Движения мягкие. Поступь уверенная, строгая. Она осторожно подходит ко мне. Я смотрю на неё остолбенело и не могу сказать ни слова. Губы не подчиняются моей воле. Хрустальная ваза – последнее что падает с полки моего шкафа. Её осколки долетают до меня и больно ранят руку… Я вздрагиваю от резкого и непонятного мне. И вдруг мои зрачки меняют форму и цвет. Загривок щетинится. Я слышу, как Джошуа восстаёт дикой силой рвать на части плоть, мне начинает казаться, как кости внутри меня ломаются и на их месте вырастают металлические шипы. Девушка стоит совсем близко, а из меня вырываются не слова – поначалу чуть слышное рокотание где-то в глотке, затем рык, через мгновение зверь не оставит живого места на этой бледной статуе. Почему она не уходит? Он ведь убьёт её, как убил того недоумка, который лишил меня брата.
– Не бойся меня…, – неожиданно шепчет она…, – Почему ты меня боишься? Разве я нападаю? Разве хочу причинить зло?
Я молчу. Джошуа наблюдает за каждым её движением и скалится белоснежными клыками. Его пасть приоткрыта, он нервно дышит, и капелька слюны падает вниз, на раскаленный пол… а я не чувствую боли.
– Дай мне свою руку…, – и не дожидаясь согласия её рука осторожно касается той, что изувечена осколками вазы, – Бедный…, бедный мой… ты дрожишь… отчего?
Джошуа опускает голову, смотрит исподлобья, начинает зачем-то пятиться назад…. Куда же ты? Сейчас – когда так мне нужен?! Ты тоже боишься? Но зверь никогда ничего не боится… Он лишь подчиняется силе той, кто способен подчинить большую силу.
– Позволь я стану защищать тебя…
