Алтарь снов

Максим Казаков

Алтарь снов

Пролог: Зов из бездны

1. Звонок

Дежурная часть утопала в полумраке, освещённая лишь тусклым мерцанием мониторов и холодным светом ламп дневного света. Запах застарелого кофе и горелой проводки пропитал воздух, а гул серверов создавал низкий, почти гипнотический фон. Было 2:17 утра, и оперативный дежурный Максим Волков, мужчина лет тридцати с усталыми глазами, почти клевал носом, сидя за своим столом. Ночь тянулась медленно, как патока, и он уже мечтал о конце смены, когда старый телефон с дисковым набором взорвался резким звонком.

Волков вздрогнул, его рука метнулась к трубке. «Дежурная часть, Волков», – рявкнул он, ожидая очередного пьяного или шутника. Но голос на другом конце был не таким. Это был мальчик, совсем юный, его слова дрожали, словно их вырывали из горла клещами.

– Помогите… пожалуйста… – голос был хриплым, надломленным, будто каждое слово стоило ему жизни. – Мне страшно… Нам всем страшно…

Волков напрягся, его пальцы сжали трубку. «Назови себя, парень. Где ты?» – спросил он, стараясь звучать спокойно, но в груди уже рос ком тревоги.

– Солнечный дом… – мальчик задохнулся, его дыхание стало тяжёлым, как у загнанного зверя. – Он… они кладут нас в капсулы по очереди. Каждую ночь. Я не хочу туда… Я боюсь…

– Какие капсулы? Кто вас туда кладёт? – Волков уже почти кричал, но ответа не было. Лишь слабый всхлип, а затем – щелчок. Связь оборвалась, и тишина ударила по ушам, как молот.

Волков смотрел на трубку, его сердце колотилось. Он попытался перезвонить, но линия была мёртвой. Его пальцы задрожали, когда он нажал кнопку интеркома. «Группа «Альфа», код красный. Приют «Солнечный дом». Немедленный выезд!»

Бронированный фургон мчался по пустынному шоссе, разрезая ночь фарами. Внутри было тесно, пахло оружейной смазкой и потом. Шесть бойцов группы «Альфа» сидели молча, их штурмовые винтовки лежали на коленях. Командир, Сергей Громов, мужчина с лицом, будто высеченным из гранита, листал планшет с отчётом. Его глаза, холодные и острые, как лезвия, пробегали по строчкам, но он не говорил ни слова. Напряжение висело в воздухе, как перед грозой.

– Что за дрянь творится в этом приюте? – пробормотал один из бойцов, нарушая тишину.

Громов поднял взгляд, его голос был низким, как рокот двигателя. «Не знаю. Но звонок был от ребёнка. Если это правда… мы найдём ответы. Главное не опоздать».

Фургон затормозил у приюта «Солнечный Дом». Здание 90-х выглядело ухоженным, но старым: светло-жёлтые стены с потрескавшейся штукатуркой, пластиковые окна, местами запотевшие. Запах линолеума и сырости пропитывал воздух. Луна освещала пустой двор, ни звука, только ветер шуршал листвой. Внутри царила тишина, будто жизнь покинула это место, оставив лишь эхо детских шагов.

2. Пустота приюта

Дверь главного входа не поддалась. Электронный замок был отключён, терминал мёртв. Громов махнул рукой, и боец с тараном шагнул вперёд. Удар – и двери распахнулись с глухим стуком, открывая тёмный холл. Группа «Альфа» вошла внутрь, их шаги эхом отдавались от бетонных стен. Винтовки наготове, пальцы на спусковых крючках, дыхание ровное, но напряжённое. Они привыкли к хаосу – крови, крикам, взрывам. Но не к этой тишине, густой, как смола, и запаху антисептика, пропитавшему воздух.

Коридоры были пусты. Белые стены, стерильные, без единого пятна, отражали голубой свет ламп, создавая ощущение, будто они идут внутри гигантского аквариума. Ни смеха, ни плача, ни шороха. Только их шаги и слабый гул, доносящийся откуда-то из глубины здания.

– Где все? – пробормотал боец по имени Андрей, его голос дрогнул.

Ответа не было. Только скрип двери в конце коридора, словно кто-то затаился, наблюдая.

Они остановились перед дверью с табличкой: Зал Л-13. Вход запрещён. Экспериментальная программа. Доступ: уровень 4. Цифра «13» была нацарапана краской, под ней виднелись следы старой надписи, стёртой небрежно.

– Взламываем, – приказал Громов.

И ногой разнёс дверь с одного удара. Холод, как из морозильника, ударил в лицо, а за ним – запах озона и чего-то металлического, почти живого. Комната была огромной, с низким потолком, подсвеченным светом газоразрядных ламп. В центре – капсула, как саркофаг. Она была гладкой, обтекаемой, с матовым стеклом, похожим на глаза спящего зверя. Трубки и провода змеились от них к полу, а датчики мигали тусклым зелёным.

Громов шагнул вперёд, его фонарь осветил капсулу. Внутри – ребёнок.

– Чёрт возьми… – прошептал Андрей, его винтовка опустилась.

Громов молчал, его лицо было неподвижным, но глаза горели. Датчики мерцали, монитор светился ярким зелёным.

Внутри – девочка. Лет двенадцать. Худое лицо, светлые волосы, мокрые. Её грудь медленно поднималась, дыхание было слабым, но ровным. Тонкие трубки, вшитые в виски и плечо, пульсировали, перекачивая данные. Голова зафиксирована металлическими зажимами, как в тисках. Над её головой – монитор.

Э.Л.Л.11

Синхронизация: 99,87%

– Она, – тихо сказал Громов. – Живая.

Бойцы окружили капсулу, их фонари отражались в стекле, создавая мозаику света. Андрей коснулся панели, его пальцы дрожали. «Что это за дерьмо? Она… она как подопытный».

Громов не ответил. Его взгляд скользнул по комнате, остановился на двери в соседний кабинет. «Обыскать всё», – приказал он.

Группа разошлась, переворачивая ящики, вскрывая шкафы. Сергей заметил железную дверь в углу, почти незаметную, вмурованную в стену. Замок электронным. Ломик вошёл в щель с хрустом, и дверь поддалась, выпустив волну ледяного воздуха. За ней – морозильник, тёмный, как могила. Лампа мигнула, осветив ряды металлических стеллажей.

Тела. Тела детей.

Хрупкие, замороженные, как статуи, с закрытыми глазами и синими губами. Мальчик с обритой головой, девочка с косичкой, застывшей в инее. У некоторых на запястьях – следы уколов, тонкие, как паутина. Сергей отступил, его лицо побелело, рука дрогнула, уронив фонарь. Луч света метнулся, выхватив бирку на одном из тел: «Пациент 7, Миша, 9 лет, лейкемия».

– Господи… – прошептал оперативник за спиной Громова.

Громов шагнул вперёд, его дыхание клубилось паром. Он смотрел на детей, их лица, застывшие в вечном покое, и чувствовал, как что-то ломается внутри. Он видел смерть – на войне, в подворотнях, – но это было другое. Это был не гнев, не случай. Это был холодный, расчётливый ад.

В углу морозильника лежал дневник, обложка в пятнах льда.

3. Дневник и тень

Громов посмотрел на дневник – потёртый, с кожаной обложкой, страницы пожелтели, а края были загнуты, будто их листали снова и снова. Почерк был ровный, почти каллиграфический, но местами буквы дрожали, как от ярости или боли.

Громов пробежал глазами по первой странице и замер. Его лицо потемнело, он проговорил: «Гавриил Карасов, кто это?».

Первая запись гласила:

«Гавриил, ты называл меня безумцем, но ты знаешь, что это не так. Я не убийца. Я спасатель. Я видел их глаза – пустые, как тьма, в которой они жили. Рак пожирает их тела, болезни крадут их будущее. Я дал им шанс. Мир, где они могли быть богами. Но только она выжила. Аня Жукова. Е.Л.Л.11. Её разум – ключ, её воля – огонь. Она уже в Мире грёз, и ты не остановишь её. Вернёшь её – и убьёшь. Платон говорил: «Мы – узники пещеры, видящие лишь тени на стене». Она видит свет-если ты поймаешь о чём я. Помоги мне, Гавриил. Её тело должно жить.»

Подпись: А.А.

Слово «спасатель» было размазано, чернила растеклись, будто кто-то пытался стереть его пальцами, слишком сильно, отчаянно. Из дневника выпала фотография. Громов поднял её, его глаза сузились.

На фото – трое. Два молодых мужчины и девушка. Один мужчина – высокий, с холодной улыбкой, в белом халате, его глаза блестят, как у хищника. Алексей Антонович Барго, директор приюта. Второй – худощавый, с острыми скулами, тёмными волосами, взгляд тяжёлый, как свинец. Гавриил Карасов. Между ними – девушка с каштановыми волосами, её лицо мягкое, но глаза полны боли. Она сидит в инвалидной коляске, её руки лежат на коленях, как сломанные крылья. Татьяна Родина. За ними – лаборатория, машина с арками проводов, датчиками, мерцающими огнями. На корпусе – надпись: Разлом.

– Найдите Гавриила Карасова! – рявкнул Громов в рацию. – Живо!

А бойцы бросились обыскивать Солнечный дом, их шаги гремели по коридорам. Громов остался в кабинете, его пальцы сжали фотографию. Он знал, что это не просто приют. Это могила. И кто-то должен ответить.

4. Возвращение Караса

Гавриил Карасов приехал через час. Его чёрный внедорожник затормозил у входа, шины взвизгнули на асфальте. Он вышел, его лицо было каменным, но глаза – как у загнанного зверя. Рядом – Елена, его жена, нейроинженер, её светлые волосы были собраны в тугой пучок, а лицо – бледное, как мел. Она держала его за руку, но он вырвался, шагая к дверям приюта. Его провели к телам в капсулах.

Их встретил Громов. «Карасов, – начал он, его голос был холодным, как сталь. – Объяснишь?»

Гавриил остановился, его взгляд метнулся к дневнику в руках Громова. «Попробую, – сказал он, его голос был хриплым. – Это его работа. Алексея».

Елена ахнула, её рука сжала рукав Гавриила. «Барго… – прошептала она. – Он не остановился. Он сошёл с ума».

Гавриил кивнул, его лицо исказилось. Он знал. Они с Алексеем работали над «Разломом» – машиной, синхронизирующей сознание с искусственным миром. Гавриил видел в этом науку, Алексей – возможности. Они поссорились после неудачного эксперимента. Гавриил ушёл, уничтожив машину, думая, что проект закрыт. Но Алексей продолжил. И теперь – это.

Капсула, десять замороженных тел, одна живая девочка. Гавриил остановился у её капсулы, его пальцы сжали страницу дневника так, что кости побелели. Он знал, что это. Похожие три капсулы стояли в их лаборатории пять лет назад. Тогда он назвал Алексея безумцем.

– Алексей… – начал он, но не договорил.

Монитор мигнул. 99,8%.

– Это полное погружение, – прошептала Елена, её голос дрожал. – Её мозг уже не отличит сон от реальности. Разбудишь – сломаешь.

Гавриил посмотрел на Аню, её бледное лицо, её слабое дыхание.

– У нас мало времени, – сказал Гавриил, его голос был стальным. – Второй раз я такой ошибки не допущу. Быстро готовим её к перевозке в нашу лабораторию! Счёт идёт на часы!

Елена замерла, её глаза расширились. «Гавриил, нет… – начала она, но он перебил.

– Лена, звони нашим. Пусть собирают группу и готовят его!»

– Его? – Елена задохнулась, её голос был полон ужаса. Она знала, о чём он говорит. Капсула, которую Гавриил восстановил в их лаборатории. Из студенческих опытов с Барго.

– Нет! – крикнула она, её пальцы впились в его руку. – Ты не можешь туда вернуться!

– Да, Лена, да! – твёрдо сказал Гавриил, его глаза горели. – Я иду за ней. Я не оставлю её там.

5. Мир Грёз и реальность

Где-то далеко, в Мире Грёз, Аня стояла среди руин старого города. Камни, покрытые мхом, возвышались вокруг, как скелеты. Небо было чёрным, но звёзды сияли, как осколки стекла. Она плакала, её руки дрожали, она не знала, где она. Её волосы, ещё светлые, касались плеч. Она слышала шёпот – голос, зовущий её. Она не знала, кто это. Но она пошла.

А в реальности её сердце замедлило ход. Монитор мигнул. 99,7%.

День 1: Порог пустоты

1. Дневник Барго

«Гавриил, ты всегда искал правду, но правда – это бездна. Я не убийца, я – проводник. Аня – ключ к новому миру, где нет боли, где мы могли бы стать богами. Ты можешь остановить меня, но не её. Она уже там, в мире грёз, и её свет затмит звёзды. Сартр говорил: "Человек обречён быть свободным". Она свободна. А ты? Спаси её тело. Я подожду.»

А.А.

2. Больница: серая реальность

Больница имени Лобачевского возвышалась на окраине города, как бетонный монстр, проглотивший надежду. Её серые стены, покрытые трещинами и пятнами ржавчины, отражали холодное небо, а окна, забранные решётками, смотрели на мир пустыми глазами. Внутри пахло дезинфекцией, сыростью и чем-то металлическим, как будто воздух был пропитан кровью старых операций. Коридоры, выложенные потрескавшейся плиткой, тянулись бесконечно, их освещали тусклые лампы, мигающие, как предсмертные судороги. Где-то вдали гудел лифт, его скрип напоминал стон умирающего зверя.

Кабинет нейростимуляции находился в подвале, за двумя дверями с кодовыми замками. Это была просторная комната, с низким потолком, где светильники отбрасывали резкие тени на стены, покрытые белой краской. В центре стоял аппарат ИВЛ, его трубки змеились по полу, как вены. Рядом – ЭЭГ-монитор, испещрённый графиками, и дефибриллятор, покрытый пылью, словно его не трогали годами. На столе валялись шприцы, ампулы с ноотропами и старый лабораторный журнал, страницы которого пожелтели от времени.

Но главным в комнате был нейрококон. Он стоял в углу, как призрак прошлого, собранный по памяти Гавриилом Карасом из обломков их с Барго мечты. Цилиндр из матового титана, испещрённый швами, был опутан жгутами кабелей, словно паутиной. Внутри – прозрачная капсула, наполненная голубым гидрогелем, над которым висела паутина самонаводящихся электродов. Экран на корпусе показывал нейронные паттерны, пульсирующие, как сердцебиение. Это был не просто аппарат – это были врата в Мир Грёз, созданные по прототипу, когда Карасов и Барго пытались спасти Татьяну Родину. Тогда они потеряли её. Теперь он терял Аню.

3. Гавриил Карас: на грани

Гавриил Карасов, 35-летний нейрофизиолог с запавшими глазами и тремором в пальцах – побочным эффектом транскраниальной микрополяризации, – двигался между капельниц, как реаниматолог на грани клинической смерти пациента. Его руки, испещрённые ожогами от электродов, подключали к Ане сложную систему жизнеобеспечения: ЭЭГ-шлем с транскраниальными датчиками, чтобы мозг не забыл дышать; центральный венозный катетер, подающий ноотропный коктейль из фенотропила и церебролизина; кремниевый кокон – гибрид искусственного кровообращения и нейроинтерфейса четвёртого поколения, опутанный биосенсорами, следящими за каждым импульсом её тела.

«Как Лёха мог…?» – мысль ударила, как разряд дефибриллятора.

Перед ним лежала девочка. Не пациентка – подопытная. Её тело, опутанное трубками интубации и парентерального питания, напоминало биологический макет из учебника по патофизиологии. На ЭЭГ – тета-ритмы 4–7 Гц, пограничное состояние между вегетативным статусом и минимальным сознанием. Карасов доставил её сюда ночью, минуя больничную систему учёта. Нейрококон должен был стабилизировать её витальные функции, но что-то пошло не так. Вокруг ходили, техники и инженеры, в дверях стоял Сергей Громов, он понимал, что случай из ряда вон выходящий и способствовать выздоровлении девочки, он собирался до конца.

Монитор над капсулой мигал тревожными цифрами:

СИНХРОНИЗАЦИЯ: 99,7%

SaO₂: 82% (гипоксия!)

НЕЙРОННЫЙ РЕЗОНАНС: КРИТИЧЕСКИЙ

Энтропия ЭЭГ: 0,89 (предсмертные паттерны)

– Доктор, у неё нарастает отёк мозга! – медсестра, женщина с усталым лицом, тыкала в КТ-снимки, где гиппокамп пылал ишемическим свечением.

Карасов не реагировал. Перед глазами стояли страницы лабораторного журнала, который они вели с Барго: «Гавриил, если подавать 40 Гц на таламус через глубинные электроды, можно удержать сознание в фазе REM-сна бесконечно. Мы создадим новый вид реальности!» Теперь эта «реальность» пожирала детей.

Аня лежала в нейрококоне, доставленном из «Солнечного дома». Её грудная клетка поднималась с задержкой в 5,3 секунды – апноэ. Карасов выпрямил пальцы, его тремор усилился.

– Зачем ты указал на меня, Алексей? – прошептал он.

Ответ был в дневнике, найденном в приюте: «Только ты знаешь, как стабилизировать "Разлом". Эти дети будут жить. Аня – последняя. Вернёшь её – разрушишь всё. Оставь её там… и дашь ей вечную жизнь». Запись заканчивалась мазками крови, как будто Барго перешёл грань между наукой и безумием.

– Мы теряем её, – главный невролог, мужчина с сединой, схватил Карасова за рукав. – Через три часа – декортикация.

Карасов знал: цифры лгут. Они не «теряли» Аню. Она уже ушла. Туда. В Мир Грёз, который они с Барго и Родиной обнаружили, экспериментируя с триптаминами и транскраниальной стимуляцией.

– Готовьте вторую капсулу, – приказал он.

Врачи переглянулись, их лица были напряжёнными.

– Гавриил, это…

– Я знаю протокол.

Капсула была готова, её титановый корпус блестел тускло, как старая хирургическая сталь. Внутри – гидрогель, подогретый до 36,6°C, температура мозга в фазе REM-сна. 256-канальная ЭЭГ-матрица сканировала мозг, пока ИВЛ и гемодиализный модуль поддерживали тело. Электроды ввинчивались в череп с хирургической точностью, а сенсорные экраны отображали нейронные паттерны, пульсирующие, как живые.

Елена, жена Карасова, стояла у монитора, её тонкие пальцы сжимали планшет с показателями. Ей было 25, но тени под глазами и морщинки у губ делали её старше. Её светлые волосы выбились из-под хирургической шапочки, а голос дрожал от сдерживаемой ярости.

– Ты понимаешь, что делаешь? – спросила она, её глаза блестели от слёз. – Её ЭЭГ – Как у пациентов в «Разломе».

Карас не поднял головы, калибруя электроды. Его коренастая фигура отбрасывала тень на белую плитку.

– Я знаю.

– Знаешь? – Елена шагнула к нему, её голос сорвался. – Тогда объясни, почему у неё гиперсинхронные разряды в гиппокампе? Это эпилептический статус!

Карасов посмотрел ей в глаза, его серые глаза горели.

– Потому что она не здесь, Лена. Она там.

– Опять твой Мир Грёз? – Елена дёрнула головой. – Мы тебя чуть не похоронили!

– А Барго похоронил десять. И он прислал её мне.

Тишина. Гул аппаратов заполнил паузу.

Елена выдохнула, её брови сдвинулись.

– Что ты хочешь сделать?

– Войти за ней.

– Ты с ума сошёл.

– Возможно.

Она схватила его за руку, и сжала.

– Ты умрёшь.

– Нет. – Он высвободил руку. – Я уже был там. И вернулся.

– С памятью, как у золотой рыбки! – крикнула она.

– Но вернулся.

Карасов снял халат, обнажив тело, покрытое шрамами от первых экспериментов. На груди – татуировка: уравнение квантовой когерентности, выведенное с Барго в университете. Он лёг в капсулу, гидрогель обволок его тело. Электроды вонзились в виски.

– Включай.

– Давай хотя бы дочитаем записи, которые оставил Барго?!

– Времени нет!, по моим подсчётам там уже прошло 6 лет!

Елена нажала кнопку, её зубы впились в губу.

Боль. Не погружение – разрыв. Кора мозга горела, затем онемела. Зрение пропало последним: Гавриил видел, как Елена хватает его за руку, но прикосновение уже не чувствовал.

Последняя мысль в реальности: «Прости, Лена. Я должен это закончить.»

4. Мир Грёз: пробуждение Караса

Карасов очнулся, лёжа на тёплой, влажной земле. Его грудь вздымалась, как после долгого бега, а голова гудела, словно в неё вбили раскалённый гвоздь. Он открыл глаза и замер. Мир Грёз встретил его ослепительной красотой, такой, что реальность казалась серым сном.

Над ним раскинулось небо – не голубое, а сапфировое, с золотыми прожилками облаков, переливающихся, как расплавленное стекло. В воздухе дрожали ароматы диких трав, спелых яблок и чего-то сладкого, как мёд. Деревья вокруг были гигантскими, их стволы, покрытые серебристой корой, уходили ввысь, а листья, изумрудные и полупрозрачные, шептались на ветру, отбрасывая радужные блики. Земля под ногами была мягкой, усыпанной мхом, светящимся мягким зелёным.

Карасов поднялся, его одежда – рваная рубаха и штаны – выглядела нелепо в этом мире. Он стоял среди руин – обломков мраморных колонн, поросших цветами, чьи лепестки мерцали, как звёзды. Где-то рядом журчала река, её звук был чистым, как звон хрусталя. Он знал: Аня здесь. Его цель. Он должен найти её.

Мир Грёз был не сном и не реальностью – пограничным состоянием, коллективным сознанием, где мысли становились материей. Карас помнил законы этого мира с прошлого визита: осознанные, как он, не могли напрямую воздействовать на других осознанных. Здесь были не только люди из их мира, но и чужаки – существа с другими глазами, чьи намерения он так и не разгадал. Он знал, что спать здесь нельзя – сон в Мире Грёз разрушал нейроны, как нейрококон в реальности. Он выдержит. Он должен. Трагедия с Татьяной не повторится.

Над головой каркнул ворон, его чёрные крылья мелькнули в небе. Карас выбрался из руин, его босые ноги ощущали тепло земли. Перед ним открылась тропинка, уводящая в чёрный лес, где деревья стояли так плотно, что их кроны сливались в тёмный купол. Между стволами мелькнуло движение – высокая, сгорбленная фигура, словно тень, наблюдающая за ним. Карас напрягся, но фигура исчезла. Он двинулся дальше, его голова гудела, но цель была ясна: найти Аню и вытащить её, пока её нейроны не сгорели.

5. Встреча с Элли

Мир Грёз окутывал Караса тёплым воздухом, дрожащим, как озёрная гладь под ветерком. Тропинка, мягкая, как мох, вела через лес к реке, чьи воды сверкали, как жидкое серебро. На берегу стояла девушка лет восемнадцати, её белые волосы спадали до талии, как шёлковый водопад, переливаясь в лучах солнца. Она была одета в платье из тонкой ткани, цвета лунного света, с вышивкой из золотых нитей, изображающей звёзды. На шее – амулет, сияющий мягким голубым, словно хранящий тайну. Её лицо было прекрасным: высокие скулы, большие зелёные глаза, сияющие, как изумруды, и лёгкая улыбка, от которой мир вокруг становился ярче.

Рядом с ней прыгал щенок, маленький, с чёрным ухом и пушистой белой шерстью. Он гонялся за бабочками, его хвостик вилял, как метроном, а весёлый лай звенел, как колокольчик. Девушка смеялась, её голос был чистым, как журчание ручья.

Карасов шагнул ближе, его сердце дрогнуло. Он знал, что это может быть Аня, но не был уверен. Он поднял руку в местном приветствии.

– Альтам-брасс, – сказал он, слегка склонив голову. – Это Валия?

Она рассмеялась.

– Альтас-курум, – ответила она, поправляя амулет. – Нет, Валия дальше. Это Звень. Ты откуда?

Щенок, заметив Карасова, подбежал, ткнулся тёплым носом в его ладонь и завилял хвостом. Карас невольно улыбнулся.

– Это Сахарок, – сказала девушка с нежностью. – Он чувствует хороших людей. Я Элли. А ты?

– Карас, – ответил он, сократив свою фамилию, как делал раньше, его голос был спокойным, но внутри всё кипело. Он должен был узнать, она ли это.

– Карас? – Элли прищурилась, её глаза блеснули. – Прямо как карканье вороны. Странное имя.

– Какое есть, – пожал он плечами, стараясь казаться непринуждённым.

– Что ты тут делаешь? – спросила она, наклоняясь, чтобы почесать Сахарка за ухом.

– Ищу… кое-кого, – сказал Карас, внимательно следя за её реакцией. – А ты?

– Друид отправил собирать травы для церемонии, – ответила она, её голос был лёгким, как ветер. – Приходи, будет весело! Особенно для таких, как ты – странных и в лохмотьях! – Она рассмеялась, её смех был заразительным.

– Ладно, мне пора! Сахарок, домой! – позвала она, и щенок побежал за ней, весело подпрыгивая.

Карас смотрел им вслед, его мысли путались. «Не так уж здесь плохо. Но я должен найти Аню и вытащить её». Его прервал грохот. По тропе проехала паровая машина – трёхколёсная, с продолговатым кузовом, покрытым медными пластинами. Из трубы валил пар, а водитель, в круглых очках и замасленном комбинезоне, сверкал белоснежной улыбкой. «Техническая революция?» – подумал Карас, провожая машину взглядом.

Элли и Сахарок скрылись за воротами деревни. «Пойдём посмотрим», – решил он, направляясь следом.

6. Дуб и память

Прежде чем войти в деревню Звень, Карас решил навестить место, где оставил часть себя. Он обошёл деревню с восточной стороны и поднялся на холм, возвышавшийся над поселением. На вершине рос могучий дуб, его корни, как змеи, уходили в землю, а крона, зелёная и густая, качалась под ветром, отбрасывая тени, как закатное солнце. Дереву было тысяча лет, но Карас помнил, как они с Алексеем посадили его маленьким дубком, когда искали Татьяну. Тогда они нашли лишь её могильный камень.

Карас подошёл к дубу, его ладонь коснулась шершавой коры. «Привет, старый друг. Ты всё ещё хранишь её?» У корней лежал гладкий камень с высеченной надписью: