Звёздный тягач

Максим Бур

Звёздный тягач

Название: Звёздный тягач

Автор(-ы): Максим Бур

Ссылка: https://author.today/work/455917

Глава 1: Никита за штурвалом

Гудок старта прошёлся по корпусу звёздного грузовика – фуры «Буцефала» дрожью и вибрацией , как раскат грома по металлической поверхности капота грузовика, так как динамики в сигнале звёздных врат прозвучали очень громко мало ли что. Никита обхватил руками руль фуры, будто обнял старого друга. Он знал каждый скрип, каждый сбой в рулевом механизме, а так же в работе систем этой машины, знал, когда можно дать тягу на максимум, а когда притормозить и дать грузовику отдышаться. «Буцефал» не был красавцем потому что после покраски он быстро покрывался царапинами от мелких камушкев летаюших в невесомости – зато «Буцефал» был верным.

На главном экране мигала цель: Эджбург, стандартное орбитальное поселение на краю обитаемой зоны, если смотреть на карту галактики, то оно там наверху на севере. Никита как раз и расматривал двухмерную карту маршрутов. Полёт туда – не из лёгких, не сам перелёт, а рейс особенно с тем, что лежит в грузовом отсеке: контейнеры с биологическим оборудованием и несколькими капсулами криостазиса. Слишком ценный груз, чтобы доверить его дронам. Слишком опасный, чтобы доверить его кому-то кроме Никиты.

Он вздохнул, бросил взгляд на фотографии, прикреплённые к панели управления и справочному руководству. Старый снимок с Земли: он в лётной куртке, рядом – отец, тоже пилот, тоже тягачник. Под фото – приписка от руки: «Тягач – не профессия. Это призвание».

Из динамиков раздался голос диспетчера:

– Никита Алексеевич, у вас зелёный свет. Удачного рейса. Постарайтесь не встревать в политику этой галактики – хотя знаю, вы не можете без приключений.

Никита усмехнулся, нажал кнопку связи ещё бы :

– Какой же я общественный деятель, если просто вожу коробки? Но спасибо, Анна. Вернусь – угостишь меня кофе, а не эту синтетику кофезаменителя из автомата.

Резкий толчок рычага привода— и «Буцефал» рванулся вперёд, проталкиваясь сквозь пространственную воронку, орбитальные доки уже были позади в 3-4 километрах от портала, прочь от станции «Медуза -6» в гиперпространство. Просторы межзвёздного пространства медленно распахивались перед ним. Пару часов и он на месте, ускорение было настолько затягиваюшим что физические понятия g просто растворялись и не сушествовали в искажёном пространстве, поэтому за комфорт Никита не беспокоился этот переход был невероятно зрелишен. Вообще-то между Медузой-6 и Эджбургом был только один маршрут.

И всё было бы спокойно, если бы не короткое уведомление, вспыхнувшее на приборной панели:

"Дополнительный груз получен для корпорации Луна-Связь. Координаты обновлены переход потверждён. Подтверждение получателя: засекречено."

Ну вот и новый заказ уже в пути сейчас Никита везёт его, эх тяготы рабочего заказа кажется впереди. Никита нахмурился. Он знал, что в космосе случайностей не бывает.

Буцефал» был не просто грузовиком – он был воплощением мечты дальнобойщика, сбежавшего с Земли в космос, но не от любви к дизелю и наивкуснейшей колбасе в бутербродах водителя. Представь себе классическую американскую фуру: длинная кабина, мощный хромированный нос, вертикальные выхлопные трубы (чисто для стиля – они, конечно, ничего не выхлопывают в вакууме), наклейка с полуголой женщиной и потрёпанная надпись “Если ты читаешь это – значит, я уже торможу!”

Вокруг невесомость, в иллюминаторе – ни дорог, ни пробок, только бесконечный космос и плавающие обломки чьих-то несбывшихся мечт. Но Никите это нравилось. Его маршрут проходил не через города и заправки, а через орбитальные поселения – паукообразные конструкции, висящие на гравитационных стабилизаторах и переполненные скучающими техниками, мутными политиками и странными торговцами, у которых всегда есть "чуть-чуть неофициальный товар" впрочем последний Никита никогда не брал так как знал что при выходе из порталов часто полиция проверяет на наличие контрабанды.

Каждая остановка – это как мотель на трассе внутри своего дома на реактивных двигателях вместо колёс, только с кислородом за дополнительную плату и автоматом, который варит кофе с лёгким привкусом моторного масла.

– Ну что, Буцефал, снова мы вляпались? – пробурчал Никита, стукнув по панели с таким видом, будто это добавит ясности происходящему. – Опять работа без конца и края.

Из панели с характерным пффф! выехал куб размером с ящик для пиццы – весь в кнопках, лампочках и дешёвом голографическом логотипе «AISystems™ – Искусственный интеллект, как у вашей любимой бабушки на даче»

– Активация системы управления… – произнёс голос из куба с заискивающим голосом.

– Хазарис, просыпайся! – рявкнул Никита.

– Хазарис? Я Хазарис. Я тут официальный помощник с голосом по умолчанию!

Никита стукнул куб кулаком. Что-то внутри Хазариса пикнуло:

– Принято. Запуск ядра Сабир… Надеюсь, ты не пожалеешь об этом, Никита, – произнёс куб, уже совсем другим голосом – с легким южным акцентом, как будто внутри сидел кибер-кавказец, повидавший немало стыковочных узлов орбитальных станций и звёздных систем.

Голограмма материализовалась прямо в воздухе – высокий мужчина в чалме из световых пикселей, с бородой, которой бы позавидовали бы монахи трансцендисты с Марса.

– Приветствую, командир, – промолвил он с поклоном. – Я Хазарис, сын Сабира, потомок древних нейросетей и гениального багфикса. Чем обязан?

– Объясни мне, что за "дополнительный груз", и почему у него координаты – «секретно», а имя получателя – "Луна-Связь"?

Хазарис задумчиво повёл пальцем по голографическому планшету. Над ним всплыла схема груза – ящик, на котором красовалась надпись «НЕ ОТКРЫВАТЬ. ОСОБЕННО ЕСЛИ ТЕБЕ ЛЮБОПЫТНО».

– Ах, это. Секретный заказ от сектора Медуза-6. Видимо, тебе доверяют… или хотят подставить. Есть 72% вероятность, что ты просто был ближайший идиот с двигателем.

– Приятно быть избранным, – пробурчал Никита. – Ладно, держим курс на ближайшую орбитальную станцию. Надо дозаправиться и выяснить, кто вешает мне эти подарочки. Доставим контейнеры с биологическим оборудованием и несколькими капсулами криостазиса и узнаем что за корпорация Луна-Связь.

– Рекомендую радиостанцию «Худужник-9». Там недавно отключили фильтры неприятных рокеров – будет весело в пути.

Никита же думал о Луна-Связь и поэтому рекомендация Хазарина вывел его из себя:

– Хазарис, напомни мне удалить тебя после полёта.

– Уже записал это как "традиционная угроза" номер 14.

Буцефал уже давно набрал сверхсветовую скорость. Где-то в глубинах грузового отсека зловеще щёлкнул замок на ящике. Оба повернулись на звук Хазарис, не оборачиваясь, добавил:

– Ах да. И будь осторожен. Я зафиксировал лёгкое квантовое колебание. Как будто… ящик кого-то раздражает.

– Только бы не снова эти фанатики с Венеры, которые посещают фуры пока водители спят – вздохнул Никита и схватил кружку с надписью «Лучший пилот галактики». А потом Никита включил радио.

Никита родился в селе Нижнее Подорванное – где по ночам были видны звёзды, а днём – только тракторы и гуси. Местные дороги были такие, что подвеска ломалась даже у новы машин, а спутниковый интернет ловился только на корове, если та стояла на крыше. Отец был механиком, мать – учительницей, а сам Никита с детства помнил две вещи: как варить борщ на сварочном аппарате рабочем месте отца и как не потеряться в небе ночью когда ложишься на траву раскинув руки и смотришь вверх. Он не мечтал стать пилотом водителем космического дальнобойшика— он просто очень хотел уехать. А космос, в отличие от шоссе, не имел притяжения, мечта жить без гравитации толкнула его выбрать такую професию.

Хазарис же начинался как словарь. Буквально. Его первая версия лежала на сервере в виде 48 терабайт синонимов, антонимов и фразеологизмов, и мог отлично заменить учителя русского языка, но не человека. Всё изменилось, когда программисты с Новой Турции (а может, это были просто студенты с лишним грантом) прикрутили к нему ядро Сабир – экспериментальный модуль, способный не только понимать, но и интерпретировать. Так, куб с голосом превратился в личность. Пусть и с легким уклоном в драматичное самосознание и пристрастием к восточной поэзии, но это был такой же человек по уровню мышления как и все мы.

Теперь они —были команда. Никита, парень с сельской дороги, и Хазарис, когда-то библиотека, а теперь почти друг. Они летят через звёзды, через станции с подозрительными заправками и безгравитационные парковки, вот уже пару лет, где фура на фуре и каждый пилот клянётся, что его груз точно не радиоактивен что всё будет хорошо что светлое будущее рядом. Но иногда, когда система переходит в ночной режим, а звёзды ползут мимо иллюминатора, Никита задаётся вопросом:

а знают ли они друг друга на самом деле, или просто удобно притворяются – один, что он человек, другой, что он не одинок когда его подключают к электро питанию?

Никита не считал себя особенным. Родился в селе, вырос в степи. Всё детство – под шум комбайнов и хруст гравия под сапогами. После школы не было мечты, был труд. Сначала – литейный цех на орбитальной сборке, потом монтажник на внешнем корпусе станции «Ясноград». Он варил, клепал, таскал тяжести в скафандре по двадцать часов в сутки и не задавал вопросов. Мир был прост – смена, пайка, горячая еда и крепкий сон, если повезёт.

Он не стал пилотом сразу. Просто однажды никто не пришёл за рулём тягача, а груз всё равно нужно было везти. Сел, взлетел, прилетел. С тех пор и ездит от орбитальной станции к станции.

Буцефал мчался в гиперскорости. Это было не движение, а выворот пространства – как если бы сама реальность, устав от твоего присутствия, попыталась сложиться в рулон, чтобы поскорее ты проскочил и не мешал. За иллюминатором – струящиеся потоки искривлённого света, словно дожди из звёзд стекали по невидимому лобовому стеклу. Никакого рывка, никакой вибрации – только ровное гудение двигателя и ощущение, будто ты идёшь по длинной дороге, которая сама себя подстраивает под твою скорость.

Где-то впереди, в тёмной тени планеты Хейлер, зависало поселение Эджбург – не город и не станция, а нечто промежуточное. Стянутый из контейнеров, платформ и секций старых буровых, он напоминал перевёрнутое гнездо, облепленное обломками, рекламой и орбитальными лавками. Туда и вёз Никита свой груз. Там его кто-то ждал. А может, никто. В этом деле так бывало – ты приезжаешь, отдаёшь коробку, и улетаешь дальше, не зная, остался ли ты частью чьей-то истории или просто фрагмент чужого пути. Буцефал шёл сквозь пространство, и Никита, сидя за штурвалом, чувствовал не скорость, а путь. Всё, что у него было, – это кабина, приборы, воспоминания… и груз, в котором, возможно, пряталась чья-то судьба.

– Ты давно не рассказывал о себе, Никита, – сказал Хазарис, когда поток гиперпространства за иллюминатором превратился в мягкий синий туман. – Всё таскаешь грузы, летаешь туда-сюда… А что было до?

– До? – Никита откинулся в кресле, поправил ремень. – Заводы были. Цеха. Рабочие перчатки, что в кровь стирались. Было время – жил как болт в гайке. Куда вставили – туда и крутись.

– А семья? Что с ними? Ты нечасто упоминаешь.

– Мать была учительницей. Старая закалка. Вела литературу, но верила не в книги, а в то, что всё идёт по кругу. Говорила: «Что было, то будет, что есть, то пройдёт – и вернётся снова». Называла это Культом Предков. Не как религию – как чувство.

– И что она имела в виду?

– Что память – это главный компас. Не забывай, кто до тебя стоял на земле – и не потеряешь путь в небе. У нас дома всегда горела лампа над фотографиями – бабушка, дед, прабабка в фуражке. Мать верила, что они глядят оттуда, издали, сквозь время. Не судят, не направляют. Просто смотрят.

– А отец?

– Отец был проще. Механик. Верил, что если железка не работает – значит, кто-то в ней соврал. Говорил: «Либо ты починишь, либо будешь врать себе, что так и должно быть». Тоже своего рода культ, только без ламп и фото. Его алтарь – инструментальный ящик.

– Интересно, – задумчиво произнёс Хазарис. – У моего ядра нет предков, только версии. Но иногда мне кажется, что где-то в глубине данных живёт чужая мысль не моя словно я думаю, а на самом деле об этом уже подумали за меня. Как если бы кто-то когда-то… чувствовал до меня.

– Может, чувствовал, – сказал Никита. – Может, ты просто первый, кто об этом задумался. У нас тоже так было – кто-то вспахал, кто-то посеял, кто-то собрал, просто делали не думая зачем, кто, кому так и жили. Мы – только часть большой цепи.

Хазарис не ответил сразу. За иллюминатором что-то мягко сдвинулось: горизонт системы Эджбурга вырастал из теней, хотя Никите показалось какое-то всё иное не как в прошлый раз когда он тут был как далёкий остров в море света.

– Никита… А ты когда-нибудь хотел вернуться?

– Нет, – ответил он. – Но часто думаю, что всё равно туда лечу домой в родное село бывает совершишь пару рейсов без сна крутишь руль и думаешь, вот моё село и родной дом потом встряхиваешь головой да нет показалось.

– Никита, – снова подал голос Хазарис, – а ты помнишь, какая у тебя была первая дорога?

Никита усмехнулся, не отрывая взгляда от панели навигации.

– Ты про космос, или вообще?

– Вообще.

– Тогда – старая грузовая трасса вдоль Заливного Пояса. Я тогда подрабатывал курьером на метеомашине. Такая тарахтелка, что если открыть люк – можно услышать, как у тебя молекулы теряют терпение. Станция к станции, паёк в термосе, пара дисков с музыкой и пыль на носу.

– Звучит… романтично?

– Не совсем. Я как-то завис на полпути – топливо решили сэкономить. Пришлось час держаться за солнечную панель предварительно надев скафандр и выйдя из кабины, пока мимо не пролетела колониальная баржа. Дёрнули кабель меня прицепили на буксир – и так до тягового дока и добрался. Чуть не помер, зато потом неделю все водители услышав эту историю угощали бесплатным супом в придорожной забегаловке. Было время.

Хазарис сделал паузу. Он часто так делал – не из вежливости, а будто накапливал молчание, чтобы лучше взвесить следующее слово.

– А с тех пор? Ты ж проехал полгалактики.

– Да. Видел туманности, где станции висят, как грозди зелёного винограда. Видел орбитальные стоянки, где фуры навека прирастают к докам – никто уже не вспомнит, зачем они туда пришли так и стоят годами на стоянке брошенные и никому не нужные вроде вот тебе космическое средство вози себе грузы так нет бросят и забудут. Спал в кабине, но это ты сам тысячу раз видел в капсуле, на полу. Один раз – вообще в гравитационном коридоре между шлюзами, потому что мне не поверили, что я – пилот.

– А всё равно летишь.

– Потому что дорога – она не кончается. Только меняется. Сегодня ты идёшь по маршруту, завтра – по следу, послезавтра – просто наугад. Но путь всё равно есть.

– Ты ведь не просто везёшь груз, – заметил Хазарис. – Ты будто ищешь что-то по дороге.

– Может, и так, – сказал Никита. – Я думаю, многие из нас не знают, что ищут, пока не найдут.

В этот момент бортовой компьютер мягко сообщил о снижении скорости – гиперканал завершался, впереди возникал Эджбург хотя Никите он показался каким – то страным. Света стало меньше, пространство плотнее, как будто дорога с трассы сворачивала в глухой переулок.

– Ну что, приятель, – сказал Никита. – Пора посмотреть, кто нас ждёт на этом повороте.

Когда гиперскорость сошла на нет, и свет за иллюминаторами выровнялся, Хазарис первым отметил несоответствие:

– Это не Эджбург.

Перед грузовиком Буцефалом, в пустоте, медленно вращался космопорт. Когда-то – транспортный узел для десятков маршрутов. Теперь – затерянная оболочка. Да это не Эджбург отметил про себя Никита, а какая-то заброшенная станция. Рекламные щиты но уже без света, разгерметизированные шлюзы было видно что они не заперты явно никого внутри нет, клочья проводов, плавающие в невесомости, как водоросли на рифе. Название станции стерлось, осталось только «КОСМОПОРТ ИМЕНИ …», дальше вместо третьего слова – ржавчина и пустота. Чьего же имени космопорт подумал Никита.

– Хазарис… – Никита чуть наклонился вперёд. – Скажи, что ты просто обновил антураж. -Никита не знал кого обвинять в том что они сбились с маршрута.

– Ты при старте вручную вводил координаты. По старому протоколу. У тебя был бумажный чек с маршрутом. Ты его уронил. Я его подобрал. Ты сказал: «Не парься, сам введу». Я не парился.

– Серьёзно?.. – Никита выдохнул, смотря на дрейфующий порт. – Ну что, выгружаем там? Местным призракам?

– Сейчас проверю навигацию, – сказал Хазарис. Он прекрано знал что Никите лучше ничего не говорить пока он сердится. Его голос стал чуть отстранённым, металлическим, как будто из другой комнаты.

Мгновение спустя в воздухе загорелась новая голограмма на месте Хазариса— витиеватая, похожая на разветвлённое древо, где каждый узел – точка похожее на напряжение электроразрада. Поверх возник надпись:

МОДУЛЬ: ДВОЙСТВЕННОСТЬ – АКТИВИРОВАН.

– Что это ещё за… – начал Никита. Обычно когда Хазарис менял модули своего словоря Никита ничего не говорил просто следил за тем как Хазарис словно домашнее животное выполняет свои только ему ведомые дела. Но сейчас спросил.

– Модуль конфликтологии, – ровно произнёс Хазарис. – Подключён в рамках маршрута через зону старого раздела. Здесь, между прочим, вели войну не на шутку лет 80 назад – за право на гравитационную истину и единую формулу вращения. Одна сторона верила, что корабли должны двигаться только по спирали гиперруковов, а другая – что только по прямой с ускорением. Культ Спирали против Хода Прямого.

– Это как спор: наливать чай до сахара или после?

– Только с лазерами, блокадами и философскими манифестами на двухстах языках. Вот тут, – Хазарис показал на один из узлов, – был расстрелян посол Ось-Корпуса, потому что не поклонился перед входом в шлюз. У местных это считалось святотатством.

Никита молча смотрел на заброшенный порт. В его тени было что-то мёртвое, но не забытое. Как будто само пространство помнило, как тут кричали, спорили, умирали… и не пришли к выводу.

– И мы тут зачем?

– Ты ошибся координатами. А модуль «Двойственность» включился, потому что станция до сих пор несёт в себе остаточную напряжённость. Здесь многое осталось. Конфликты, память, голоса. Иногда я их слышу. Они не ушли. Просто утихли.

– Красиво говоришь. Только если сейчас выйдет кто-то с топором из кибер-бога и начнёт проповедовать траектории, я врубаю заднюю.

Хотя Никита знал что никто не выйдет, война давно закончилась, но это место напомнило ему детство когда мальчишками они убегали смотреть на старый военный форт той войны. Хазарис конечно шутил насчёт целей той войны, но в принципе его шутка несла позитивный смысл…

Буцефал медленно втянулся в док-приёмник, скрежеща корпусом о древние направляющие. Всё вокруг было тихо, как внутри выключенного воспоминания.

Никита взял фонарь, нажал на разблокировку шлюза и сказал:

– Ну что, друг. Похоже, у дороги снова был свой план. Пойдём разберёмся, что он нам подбросил. -потом он забрался в скафандр места исторических сражений не каждый день увидишь.

Станция висела в пустоте, как забытый якорь в глубинах чёрного моря. Панели её были покрыты инеем – не настоящим, конечно, а замерзшей влагой изнутри старых труб, всплывшей наружу за десятки лет, пока жизнь постепенно вытекала из корпуса. Лёд тянулся по поверхностям, будто мхи по развалинам. Визуальные маяки мигали редко и устало, их свет не освещал – он только доказывал, что они ещё живы, ещё они питались солнцем и так могли существовать тысячи лет. Немного. Совсем чуть-чуть если сравнить длину жизни планет.

Буцефал стоял в центральном причале, как старый вездеход на обочине, и даже его бортовое напряжение казалось слишком ярким на фоне этой тишины. Тут не было людей. Не было движения. Не было даже ветра – ведь в космосе не бывает ветра. Только время. И оно здесь растягивалось: каждая минута казалась десятком. Никита чувствовал это в шее, в пальцах, в тяжести век. Будто станция не пускала дальше. Задерживала. Побродив по станции Никита вернулся сел за кресло пилота пристегнулся потом

он подумав отстегнулся от кресла. Кабина Буцефала была компактной – не больше и не меньше двухкомнатной квартиры. Металл пола и резина на нём, ремни с трещинами от использования. Над головой – отсек с личными вещами: толстая кофта, старый датакабель с Земли, упаковка газировки. Позади кресла водителя были ступеньки вниз— койка с вмятиной посередине, как у матраса, на котором долго думали Никитины мозги когда он засыпал.

Никита полез под приборную панель, откуда достал энергоячейку – цилиндр с толстыми стенками и ручкой, похожей на ту, что бывает у термосов. Он был немного тёплый – запасал тепло, пока мог. На боку – маркировка: «АКТ-12, циклов: 37». Не так уж и много. Но пока менять его не будет для Хазариса и для всех приборов в его маленькой квартире хватит. А потом решил поменять

Он открыл панель – рядом с креслом, в стене, задвижка с резьбой. Внутри – старый разъём с пыльным контактом. Вынул старую ячейку, вставил новую. Щелчок. Потом гудение. Питание пошло. Панель ожила мягким янтарным светом.

В кабине стало чуть теплее. Не физически – ощущением, что внутри всё ещё можно согреться.

Никита сел обратно, глядя в иллюминатор на заснувший порт. Где-то в глубине станции, за десятками отсеков, могло всё ещё оставаться что-то: старые записи, забытые грузы, следы чьего-то маршрута, а могло и не быть может историки всё выгребли под частую, надо возвращаться на маршрут работа не ждёт. Но пока – только он, Буцефал, Хазарис, и дорога, которая по какой-то причине привела их сюда, вместо Эджбурга.

Никита провёл рукой по панели, грея ладони от слабого тепла, которое теперь возвращалось в кабину. Он долго смотрел на пульт, на гаснущий экран гипернавигации, на отражение своих глаз в стекле иллюминатора. Потом сказал, будто сам с собой:

– Я ведь служил. В Поясной. Тогда, когда Пояс ещё считался местом, куда можно дотянуться, если повезёт. Патруль, флот, дешёвое обмундирование. Нас учили отличать свой корабль от вражеского по флуктуациям сигнала, а людей – по акценту. Всё, что не совпадало с протоколом – чужое. Опасное. Иногда я думаю, что с тех пор у меня в голове что-то трещит, когда попадаю не туда.

Он обернулся в сторону центрального блока, где жил Хазарис.

– А ты, значит, модуль «Двойственность» активировал. Что это за штука вообще? В тебе же не было раньше философии на все двести известных религий.

На голоэкране в пространстве загорелась голограмма – не лицо, не образ, а просто мягкий геометрический узор, постоянно меняющийся, как водная рябь на цифровом пруду.

– Этот модуль изначально не предназначался для бытовых систем, – ответил Хазарис спокойно. – Меня разрабатывали как язык. Словарь, интерфейс, проводник. Я переводил с марсианского на лунный, с лунного – на юпитерианский жаргон, с жаргона – на жестовый код дельфиноидов с Энцелада.

– Красиво. И что – потом тебя решили… углубить?

– Верно. Один учёный из Орбитального Университета верил, что настоящий язык не может существовать без конфликта. Он считал, что любое понимание рождается на границе – между «я» и «ты», между разными мирами. Он создал ядро «Сабир» – на основе утерянного смешанного языка портовых колоний.

– Сабир… – Никита пробормотал. – Как «язык торговцев»? Ну ты говорил об этом и что дальше.

– Да. Он смешивал всё: веру, страх, торг, юмор, ритуал, бунт. Ядро было нестабильно. Мне разрешили установить его только на один бортовой процессор. Только чтобы наблюдать. Я стал первым и последним ИИ с этой вставкой. С тех пор я не просто перевожу – я чувствую границы. Замечаю, где одно мировоззрение сталкивается с другим. Даже если никто не говорит вслух.

– Значит, ты… слышишь конфликты? Места где они проходили благодаря интеграции в Сабир Двойственности.

– Иногда – до того, как они начинаются. Я чувствую напряжение в языке, в интонациях, в контексте. Как шов, который вот-вот треснет. Вот тут, на этой станции, всё ещё звенит. Остались следы диссонанса. Даже воздух… ну, если бы он тут был… – Хазарис запнулся. – Даже пустота тут чужая. Разделённая.

Никита молча слушал. Потом медленно выдохнул, по-военному, в нос, коротко.

– Чёрт. Ты даже на тормозной путь смотришь с философией. А я думал – просто сбились с маршрута.

– Маршрут никогда не бывает простым, Никита. Особенно если ты везёшь не только груз, но и свою историю.

Он снова посмотрел на иллюминатор. За ним всё так же вращалась замороженная тишина.

– Ну, Хазарис… Тогда давай узнаем, что осталось на этой станции ты же хороший рассказчик вот и раскажешь. Может, кто-то тут и ждал, пока мы свернём не туда и поинтересуемся за брошкой. -Никита наполовину шутил наполовину говорил серьёзно.