Крылатые качели

скачать книгу бесплатно


– Пока нет, но я стараюсь,– поспешил я обозначить, что шутку понял и ничего не вижу в ней обидного.

Лева пока молчал, и на его лице еле заметно проявлялось выражение сожаления по поводу моего умственного состояния.

– Что ты тут делаешь то вообще? Смирительную рубашку уже приобрел?– Венька решил придерживаться выбранной модели общения.

– Смирительные рубашки не видел пока, комнат с резиновыми стенами тоже,– эти стереотипы меня сейчас уже почему-то раздражали.

– А почему Вы не выдали нашему другу смирительную рубашку?– Венька внезапно обратился к сидящей у окна Ивановне. Он всегда отлично знакомился с самыми разными людьми, без опаски и даже бесцеремонно входил в контакт и далее общался несколько свысока, чему никто почему-то не препятствовал.

Ивановна посмотрела так значительно, что казалось, что Венька сейчас просто обязан встать у парты и опустить глаза.

– Смирительные рубашки в Психиатрии уже давно не используются. Мы применяем современные препараты в инъекциях, которые снимают психомоторное возбуждение.– В ее словах так явственно читался намек на то, что и Веньку не мешало бы полечить такими препаратами, что Венька расхохотался и далее уже общался со мной как прежде до Больницы.

Я рассказал ему о своих перспективах: предстоит комиссия, что доктор не собирается пока меня лечить, потому что и не от чего, персонал относится по-человечески, больные не донимают. В целом, все в порядке, плотно занялся чтением и отказываться от учебы не собираюсь. Жаль, пока непонятно, сколько предстоит здесь провести времени, доктор предполагает, что не меньше нескольких месяцев. Венька и Лева слушали все это уже заметно расслабившись и с интересом рассматривали простоватый интерьер комнаты. Герцог завершил прием йогурта и теперь решал какую-то экзистенциальную проблему, глядя на стену за спиной своей дочери. Та поглядывала на часы, не зная, когда завершится аудиенция у Его Высочества, и не лучше ли будет, если она пойдет уже сейчас на остановку автобуса. Мы принялись вспоминать старые проделки, через некоторое время раздался звонок с улицы, потом щелканье на пульте охраны. Ввалилось, судя по звукам, несколько человек, шумно разговаривали с охраной, затем направились сюда. Пожилая невысокая женщина, негромко матерясь и прихрамывая, прошла первой и уселась не спрашивая прямо возле дочери Герцога. Та обрадовалась поводу уйти и засобиралась. Следом за женщиной показались два небритых мужика, лет сорока на вид, с всклокоченными от шапок волосами, от них сильно несло перегаром. Они развязно улыбаясь остановились у стола Герцога, дочь в это время уже уложила передачу по пакетам и неловко приобняла его. Тот, как будто очнувшись, поднял на нее свои мудрые глаза.

– Ну, Сережа, пойду я. Вот и другие приехали уже, надо место освободить.– Скороговоркой произнесла она. Так она не дочка, а жена? На его сестру она никак не была похожа.

Тот медленно поднялся и протяжно произнес густым, бархатным басом:

– Да-а… Иди…

Эти два слова были сказаны с таким устало-мудрым видом, что сразу же представилось, как он отправляет ее в Путь, полный опасностей и приключений, конец которого еще не ведом никому, кроме самого Герцога. Герцог с женой вышли, а немного пьяненькие мужики уселись за стол. Воздух в комнате сразу наполнился тягучей смесью дешевого табака, пота, огуречного рассола и какой-то смазки наподобие солидола. Александра Ивановна ничуть не удивилась их необъявленному визиту, очевидно, они были ей известны. С поста охраны донесся голос:

– Я позвонил на пост, это к Парамонову, Алевтина Ивановна.

Та отозвалась немного свысока, как хозяйка:

– Спасибо, Алеша!

Венька и Лева уставились на прибывших. Таких заскорузлых, дремучих мужиков они встречали разве что только в Русской Классике. Венька был сыном именитого теле-и радиоведущего, маститого журналиста, с детства вращался исключительно среди “золотых” людей и сейчас он с изумлением взирал на этих мужиков как на инопланетян. Лева тоже был не из “простой” семьи-его родители владели сетью автосалонов, он видел, конечно, слесарей у отца на работе, но все они были в чистых комбинезонах, выбритые и трезвые. Я то некоторое время жил у тетки здесь в городе, так что мне пьющие рабочие мужики были отлично знакомы, но эти были особенно колоритны! Они сидели за столом с этой теткой, как будто давно уже выпивали тут и ждали только, когда появится их товарищ, ушедший за очередной бутылочкой. Пока они довольно улыбались друг другу, кивали своим незатейливым мыслям и под строгим контролем своей матери скромно соблюдали порядок. Мужики лица имели самые обыкновенные-широкие и скуластые. Роста они были среднего и довольно крепенькие, и мне показались в своих потертых коричневых кожаных куртках похожими на приземлившихся майских жуков. Александра Ивановна не удостоила их и взглядом и принялась за сканворд, оставленный ей подругой. Венька изрек с восхищением:

– Класс! Не зря приехали!– и легонько толкнул Леву в плечо. Тот все принюхивался и не отрываясь продолжал смотреть на них.

Мужики даже ухом не повели, один вытащил скрюченную пачку каких-то сигарет, но мать взглянула на него и тот спрятал ее обратно. Заскрипела дверь, зашел больной в пижаме и сразу стало ясно, что он им брат. Они шумно обнялись, он поцеловал мать в недовольно подставленную щеку и уселся. Несмотря на то, что больной был абсолютно трезв, он сидел и смотрел на своих братьев с тем же умильно-довольным выражением лица, что и у них. Только он был коротко стрижен и опрятен, но было понятно, что и он до Больницы ходил такой же вихрастый, благоухающий, расхристанный. Они сидели за столом, одинаково сложив перед собой ладони как перевернутые лодки, и на узловатых пальцах оврагами и буераками простиралась въевшаяся вековечная грязь, только у больного она была не такая отчетливая как у братьев.

– Да их рисовать надо!– продолжал восхищаться Венька и предложил мужикам сфотографироваться на телефон.

Те поднялись, приосанились и собрались было составить композицию, как Александра Ивановна строго произнесла:

– С больными фотографироваться запрещено!– причем, было полное впечатление, что она всю семью считает за больных.

Мужики облегченно заняли прежнее положение и стали негромко переговариваться, обсуждая какого-то Ваську, который недавно попал в милицию по пьяному делу. Больной горячо сочувствовал этому Ваське и качал головой. Мать в разговор не вмешивалась, но своими гримасами регламентировала беседу.

Венька разочарованно вернулся к разговору:

– Ну и что ты думаешь, как выбираться отсюда поскорее?

– Да сейчас пока в надзорке… в наблюдательной палате,– я понял, что мои друзья не могут представить себе эту “особую” палату,– это, в общем, просто палата, в которой больные с обострением лежат,– друзья напряглись,– и такие “новенькие” типа меня,– поспешил я добавить.

Я замялся, потому что не знал, сколько меня еще в этой палате продержит доктор. Венька спросил меня, как зовут медсестру и тут же обратился к ней как к доброй соседке по подъезду:

– Алевтина Ивановна, а когда Илью могут отпустить из надзорки?– как будто спросил о ее внуке.

Та откликнулась ровно так же, как и любой, на кого Венька распространял свои чары-обмякла и заулыбалась:

– Да вот завтра будет обход, тогда и выведет и из надзора, и из наблюдательной палаты,– потом немного подумала, пришла в себя и уже обычным строгим голосом заключила,– если не успеет нарушить режим.

Она была явно раздосадована на себя за то, что так быстро потеряла бдительность от венькиного шарма, отбросила сканворд обратно на подоконник и принялась сверлить взглядом плакат, призывавший мыть овощи и фрукты перед едой. Венька еле заметно кивнул на нее и самодовольно ухмыльнулся. Он продолжил узнавать мои перспективы:

– А когда тебя выведут из надзорки, что ты будешь делать?

Я и сам еще не до конца уяснил, какими правами и свободами я буду вознагражден в этом случае, спросить у персонала почему то постеснялся, а общение с Усатым и Недовольным ограничивалось только приветствиями поутру. Они держались от остальных в надзорке отчужденно и в основном перетирали одно и то же: про огород, про “прежнее” время, про цены, которые все растут и растут, а потому и я не набивался к ним в приятели.

– Ну, я смогу ходить по всему отделению, у меня будет тумбочка, в нее буду складывать книги, печенье, чай и все такое. Смогу ходить на прогулку, правда, ее пока не было, потому что морозно, и я не знаю, где вообще она проходит,– сказал и сам удивился, как это мелко прозвучало в присутствии моих дорого и стильно одетых друзей.

– Заманчивое будущее,– Венька развалился на стуле, изображая какого то киногероя с сигарой в откинутой руке.

А Лева посмотрел на меня с сочувствием. Он вообще был весьма сентиментален, несмотря на то, что в школе постоянно выступал на соревнованиях по боксу. Когда перебирал с коньяком, начинал театрально декламировать из Бодлера, Рембо и особенно экспрессивно читал “Октябрь уж наступил…”, но его до конца дочитать никогда не мог, потому что на строчках “Она жива еще сегодня, завтра нет” закрывал лицо ладонями и опускался на корточки, чтобы через минуту встать с обычно бесстрастным лицом и ходить взад-вперед, повторяя “Плывет. Куда ж нам плыть?..” Венька часто говорил, что Леве надо было идти в Театральный, что пропадает талант, но тот только улыбался.

– Ладно, на променад будешь ходить и все такое, а с учебой что ты делать будешь? Я расчитывал на тебя, ты помнишь?– Венька смотрел теперь предельно серьезно.

Дело в том, что по прошествии двух месяцев с начала нашей учебы Венька на очередной вечеринке обрисовал мне некое предложение, которое я обещал обдумать и вскоре дал на него согласие. По словам Веньки, отец еще за два года до окончания школы ввел его в понимание “как все устроено в жизни”, то есть что требуется, чтобы пробиться на те высоты, которых достиг такой известный и влиятельный человек как он. Отец рассказал ему про иерархическую структуру, про верность сюзерену и клану, про правила, которые надо соблюдать и правила, которые ни в коем случае нарушать нельзя, иначе будешь навсегда вышвырнут из Системы. Кланов таких было великое множество, сами они в свою очередь входили в состав уже гораздо бОльших структур, а те в совсем грандиозные. Конкурировали друг с другом, вступали в альянсы и разрывали их, но всегда сохраняли верность своему вышестоящему, а тот своему. Так вот, отец уже приготовил ему место в своем клане, отнюдь не захудалом, но Венька сразу захотел войти в него уже со своим небольшим “доменом”, то есть, он решил строить свою команду еще до того, как его самого включат в состав отцовской. Отец немало порадовался такой хватке отпрыска и дал добро на то, чтобы Венька начал приуготовляться заранее к своей завидной карьере. Об одном только просил он : поставить верность своей команды Веньке на первое место изо всех качеств будущих кандидатов, а уже потом выбирать по уму, сообразительности и талантам. Венька присмотрелся к своему окружению и среди многих выбрал Левку и меня. Он объяснял это тем, что ему будет скучно с верными, но туповатыми вассалами, а мы с Левой выгодно отличались от остальных. Тем более что Лева несколько раз выручал Веньку и меня из нескольких заварушек возле ночных клубов, невзирая на то, что противники были опасные. А я еще в сентябре, когда машину Левки остановил патруль, о принадлежности найденной “травки”, выпавшей из куртки пьяненького Веньки, ответил, что это моя. Венька успел мне шепнуть, что отмажет меня через час, только чтобы я взял ее на себя. Так и произошло-не успела дознаватель приступить к моему допросу, как откуда надо позвонили и меня тут же выпроводили из участка. Венька потом объяснил мне, что если бы его взяли с тем пакетиком, то информация о том, что сын известного журналиста и ведущего известной программы пойман с травкой, непременно дошла бы до СМИ через одного милицейского начальника, который принадлежал к конкурирующему клану, и тогда клан Венькиного отца подвергся удару, а их сюзерен мог потерять некоторые позиции. А меня знать никто не знает, и потому один звонок отца прокурору своего клана мгновенно закрыл проблему. Но вот когда я залез в школу и потом мертвецки спал в околотке, прошло слишком много времени, и делу дали ход. А уж когда запись моего дебоша, снятого случайным прохожим, дошла до телевидения и Интернета, замять уже не удалось. В тот вечер я покинул своих друзей и ушел, как я им сказал на прощание-побродить, и потому они и не подозревали до обеда следующего дня о случившемся. Венька уговаривал своего отца вмешаться, но тот не посчитал это целесообразным-не следовало присоединяться к делу, которое подсвечено СМИ. Тем более из-за чужого человека-я же пока формально не вошел в его клан, однако, он и не запретил сыну самому предпринимать шаги к изменению моей участи. Ведь по их неписаным правилам верных подчиненных не следовало предавать и оставлять в беде. Если, конечно, они сами не лезут головой в петлю.

Вот по таким причинам я и решил держаться Веньки, тем более, перспективы от моих родителей были невелики: мама смогла лишь поспособствовать тому, чтобы я попал в ВУЗ, где она преподавала Английский язык и не занимала сколько-нибудь значимого положения. Отец же предлагал мне пойти по его стезе-инженером на Оборонном предприятии, где он был начальником Конструкторского Бюро, но у меня к механизмам никогда не лежала душа, и я отказался идти на технические специальности.

– Я теперь даже не знаю, как быть с учебой,– сказал я. Как ни искал я все эти дни в отделении решение проблемы, но выходило так, что придется пропустить минимум год, а за это время что будет с нашей дружбой? И тем более с перспективами…

Венька понизил голос и начал:

– Я обо всем подумал уже. Если ты сможешь сделать так, как я тебе говорю, то все получится!

Я весь подобрался и наклонился ближе к нему.

– Я поговорил с отцом, и он пообещал помочь, чем сможет. Ты же знаешь, наш проректор ( Венька назвал фамилию) близок к отцу. Он надавит-на факультете все согласятся. Ты делаешь задания, которые необходимо выполнить, отсылаешь с родителями, или когда мы будем приезжать. Все задания сюда вышлем. Времени у тебя тут вагон! Тем более, ничто не отвлекает. Я говорил с одним адвокатом, он считает, что при хорошем положении дела тебя продержат до осени. Судье на тебя наплевать, хватит с тебя и полгода , “если не будет больше общественного резонанса”, как он сказал. Он по ходатайству адвоката и при хорошем отзыве психиатра не будет препятствовать. Если тебя сейчас отсюда дернуть, используя связи, твой директор школы завозмущается, позовет опять телевидение, и все пойдет прахом. Отец не будет связываться, если снова произойдет огласка. Он сказал: пусть все пройдет тихо, а заодно и подумает на будущее о том, как себя вести. Вот так. Если тебя выпустят до осени, тогда на втором курсе будешь с нами, и все пойдет отлично. За это время все в Универе позабудут про твой дебош, потом просто мешать траву с синькой не будешь, и все!

Венька расплылся от своей шутки и от того, как он ловко все продумал и всех уговорил. Я согласился, что звучит все более чем убедительно. Наконец, мое будущее снова начало обретать какие-то очертания.

– Остается одно-чтобы ваш доктор не препятствовал. Что ты насчет него думаешь?

Я пожал плечами:

– Да я так понял, что ему все равно на меня. Он говорит, лишь бы режим не нарушал, конфликтов не было с медперсоналом и больными. Если телевидение или еще кто не будет приезжать, он меня держать долго не будет.

Лева заметно расслабился и заулыбался. Венька еще раз оглядел величественную фигуру Ивановны. Мужики наконец-то сообразили, что им жарко и стащили свои хитиновые куртки.

Венька снова весь подобрался:

– В общем, тогда все понятно, Ашотыч ваш тоже должен быть в курсе нашего плана, чтобы с доктором правильно контактировать. После комиссии я ему все расскажу, ты мне в четверг вышли его номер. Родители твои пока не отошли, не станут разговаривать со мной.

– Вениамин-голова!– высказался Лева.

– Ладно-ладно! Не надо цветов-я проездом!– продемонстрировал тот знание Советской Классики и откинулся на спинку стула,– в конце концов, ты мне дорог! А будешь еще дороже!

Это прозвучало двусмысленно. Он испытующе смотрел на меня, и я понял, что он от меня хочет услышать:

– Венька, я никогда тебе этого не забуду, я тебе так буду обязан!– поклялся я.

– Ну, что ты!– он показал, что понял меня и решил сменить тему,– я же помню, как ты спорил с Николаевым ( нашим преподом по Литературе в Универе) еще в сентябре: ты ему доказывал, что,– тут он поднял глаза к потолку и почти процитировал меня,– абсурд и неизбежность перед Системой и Порядком несомненно взяты Кафкой из “Двойника” Достоевского!

Я был польщен тем, что Венька именно за это выбрал меня в свои друзья и тоже откинулся на стуле, пародируя его. Мы все втроем расхохотались. Мужики повернулись к нам и заулыбались. Ивановна строго глянула и снова взялась за сканворд.

Мы еще поболтали о том, где они с Левой были, про общих знакомых. Лева с жаром рассказывал, какие новые прибамбасы он собирается поставить на своего “коня”. Наконец, Ивановна показала на часы и все засобирались. Я взял пакет с фруктами, и тут Лева торжественно вытащил из куртки небольшую упаковку сигарилл.

– Лева, ты молодчик! Как здорово!– Я принялся нюхать упаковку, через которую, несмотря на плотный целлофан, пробивался еле уловимый запах.

– Я же помню, как ты любишь иногда подымить,– Левка весь расплылся от удовольствия.

Ивановна, начавшая было переписывать мои фрукты в тетрадку, насторожилась и произнесла:

– Это не положено!

– Ну, почему же, Алевтина Ивановна?– вмешался Венька,– это же табак, а табак не запрещен в Вашем отделении!– Какими то модуляциями голоса он явственно выделил, что отделение принадлежит именно Алевтине Ивановне и замер, как бы ожидая своей участи.

Она выпрямилась еще больше и помолчав, вынесла вердикт:

– Как из надзорки доктор выведет, так отдадим, а пока не положено, они, как я вижу, дорогие.

Я понюхал пачку еще раз и отдал ей. Она спрятала сигарилки в карман халата и повернулась, чтобы переписать передачу мужиков.

– Ну, давай тут, держись, не хулигань,– с притворной строгостью пожал мне руку Венька и улыбаясь пошел к выходу. Мы обнялись с Левой, он тоже ушел. Послышался баритон охранника, Венькин голос что-то его спросил, хлопнула дверь.

Я остался с пакетом в руках. Мужики обнимались. Я подумал, что если бы они перед поездкой сюда побрились и постриглись, то один из них мог бы остаться тут, переодевшись в пижаму, а больной брат нахлобучил бы куртку и никто не заметил, как остался здоровый, а больной уехал отсюда. В их деревне, наверно, тоже не заметили бы подмены, и все продолжалось бы своим чередом, раз в несколько месяцев братья менялись бы местами по очереди, пока не кончился срок лечения одного из них. Может, они так и делают, а их мать такая недовольная потому, что в этот раз они не подготовились к обмену и приехали такие косматые, и теперь тому, кто сейчас в пижаме, придется пролежать тут еще до следующего свидания? Я чуть не заржал от такой мысли и поймал себя на том, что мне впервые за эти несколько дней по-настоящему стало весело и спокойно. Сейчас я снова знал, что нужно делать. Венькин план был реально осуществим и предусматривал множество переменных: судью, адвоката, его отца, директора школы, проректора, доктора. Неучтенными оставались только больные, медперсонал, я. Самое главное-я и мои отношения с другими внутри отделения. Теперь все зависело от этих отношений. Незаметно для себя я сейчас выстроил схему, как это делал Венька. Теперь надо дополнять ее по мере увеличения новых переменных. Завтра я, как сказала Ивановна, выйду из надзорки и попаду в какую-нибудь палату, где могут быть больные, которые, как этот Ролик, начнут конфликтовать со мной, и придется им как-то отвечать. Ну да ладно, все обойдется, ведь план придумал Венька, а значит, все сойдется!

Я пошел в отделение, отдал пакет на пост, прошел через заросли и помахал друзьям. Они помахали в ответ, еще подурачились, прыгая у “Мустанга”, потом уселись и порыкивая скрылись на полминуты, а потом с ревом взлетели в гору, зная, что я все еще смотрю в окно. Я был счастлив, хотелось запрыгать как они, но я сделал серьезное лицо, прошел в надзорку и вытянулся на кровати. В кармане пижамы лежал большой мандарин, по проходу ходил Старик и вслух о чем-то рассуждал. Я еще поулыбался сам себе и кинул мандарин Циркулю, который нахохлившись стоял у своей кровати. Тот поймал его и с подскочившим Губошлепом мгновенно выпотрошил. Потом они вытерли липкие пальцы о пижамы, Циркуль повернулся ко мне и исподлобья угрюмо произнес:

– Благодарю.

Снова нахохлился, а Губошлеп вернулся к себе в кровать. Юрочки как обычно не было в палате. Усатый и полный спали.

Венька, Лева, мама и отец приедут теперь только в выходные на следующей неделе, но теперь я дождусь их не тоскуя и не жалуясь самому себе. Теперь все будет хорошо.

– Секи, Ролик, Александра Ивановна под Черчилля косит,– вывел меня из раздумий голос Валеры,– Откуда такая роскошь?

– Откуда надо,– строго ответствовала Ивановна.

– Это Двоечника по-любому, Парамону такие не привезут!– насмешливо продолжил Валера,– эти колхозники только вату курят.

– Ты тут не засматривайся, доктор еще, может, и не разрешит тут их курить!

– Да ладно, Ивановна, мне ни к чему, курить вредно!

– Да, вредно тебе! То-то ты в палате опять начал курить по ночам!

– Я?! Да кто такое сказал? Я твердо встал на путь исправления!

– Могила исправит!

– Как же так? А как же мое душевное спокойствие? Я же теперь спать не смогу, буду твои слова, Александра Ивановна, вспоминать!– Валера время от времени называл ее по имени-отчеству, подчеркивая, что он не переходит рамок и выделяет среди остальных медсестер.

– Привяжем тогда, если спокойствие потеряешь,– невозмутимо отвечала Ивановна.

– Да-а. Тут на кичу залетишь ни за что, пойду я лучше,– насмешливо закончил беседу Валера и показался в проеме.