50 грамм справедливости

– Что самое неприятное, – продолжил Линдхольм, откидываясь в кресле, – вы ведь не новенький. Стаж, заслуги. Даже какое-то понимание жизни. Но у нас же не кабак. Мы же тут не карты играем, а государство защищаем, верно?

Виртанен молчал.

– Ваше счастье, что вы все там перепились – иначе бы ты уже пошел под трибунал. Ты меня понимаешь, Виртанен?

Олави кивнул.

– Пока вы отправляетесь в отпуск за свой счет. Через месяц все уладится и мы подумаем о вашем переводе. Если страсти утихнут, разумеется.

– В отпуск? – безнадёжно уточнил Олави.

– В неоплачиваемый отпуск. До особого распоряжения.

Линдхольм откинулся в кресле, посмотрел в потолок и как бы между делом добавил:

– А там – может быть поедете лосей за полярным кругом охранять. Мы будем решать. Свободны.

Олави кивнул и вышел. Плечи его чуть опустились, но глаза не погасли. Он смотрел прямо. Ни страха, ни раскаяния. Просто усталость. Не как загнанный – как тот, кто только что сдал снаряжение и теперь идёт домой, не зная: вернётся ли обратно.

Когда дверь министерства закрылась за его спиной, Олави Виртанен впервые за долгое время почувствовал… не обиду, не злость и не отчаяние, а простую, глухую пустоту. Холодный воздух ударил в лицо. Никто не смотрел. Никому не было дела до майора полиции, отстранённого от службы. Олави глубоко вдохнул. Подумал.

– Поеду в Тампере, – пробормотал он себе под нос, зажимая папиросу зубами. – Всё равно Рождество на носу.

11

В Тампере было снежно. По-настоящему, по-зимнему. Не эта слякотная столичная мешанина из дождя и песка, а белое, хрустящее утро, в котором детвора катилась на санках с горки во дворе, как будто весь мир был всё ещё прост и добр. Тем январским утром, совсем скоро после Нового года, когда зимние праздники уже подходили к концу и Финляндия начинала выходить из рождественской упячки, Олави сидел у кухонного окна, попивал кофе с кардамоном и вдыхал запах свежеиспечённого ржаного хлеба. Мать хлопотала у плиты, шепча что-то про рецепты, которые некому будет переджавать, потмоу что Олави все никак за ум не возьмется да не женится, а отец сидел за столом в вязаном жилете и листал газету, покашливая и приговаривая:

– Весь этот парламент – цирк. Бобрикова на них нет!

Олави слушал это всё, как слушают старую пластинку: немного с ухмылкой, немного с грустью. Он никому не говорил ни про драку, ни про отпуск без содержания – просто сказал:

– Накопились выходные, велели использовать.

Жизнь текла как надо – тёплая, неторопливая и, на удивление, без вопросов. Раздался дверной звонок. Олави пошел открывать. На пороге стоял мальчишка с почты.

– Телеграмма, – отрапортовал паренек, не здороваясь. – Майору Виртанену, лично в руки.

Олави расисался в квитанции, поблагодарил листоноша за расторопность и немедленно разорвал конверт.

«Срочно свяжитесь управлением ТЧК Каллио».

Он постоял, глядя на снег за окном лестничной клетки:

– Если лосей сторожить – подам в отставку, после чего крикнул на кухню, что его нужно позвонить в Хельсинки, быстро накинул пальто и побежал к зданию телеграфа, находившемуся совсем рядом, между булочной и отделением банка.

– Срочный междугородний вызов в Хельсинки. Управление налогвой службы. По служебной, – выпалил запыхавшийся майор внутри, проталкиваясь к окошку.

Девушка у аппарата посмотрела на него – потом на удостоверение, потом снова на него.

– Будет линия через минуту. Станьте у второй кабины.

– Спасибо, – бросил Олави, заходя в телефонную будку.

Щёлкнуло соединение. Он снял трубку.

– Виртанен, полковнику Каллио.

Голос в ответ был знакомо-усталый, сухой, но на этот раз… почти дружелюбный.

– Виртанен, ты? Мы забыли, что ты в Тампере уехал. Поэтому задержались. Слушай внимательно.

– Да слушаю я, слушаю. Все плохо?

– Хватит драматизировать. Обошлось. Скандал удалось замять. Так что на Север тебя не отправят.

– То есть можно возвращаться?

– Нет. Мне удалось подтянуть ниточки и теперь тебя переводят в Выборг. В угрозыск. Замначальника будешь. Там мой старый приятель главным, тебя не обидят.

Олави опешил.

– Замначальника угрозыска… в Выборге? Но я же… – переспросил он.

– Но ты же! Пить надо меньше. Так что – поздравляю.

– Так точно.

– Вернешься в Хельсинки – заходи сразу ко мне, все расскажу.

Связь прервалась с коротким щелчком. Олави положил трубку, вышел из кабины, прижался к холодному стеклу двери и тихо выдохнул:

– Ну что ж… Выборг так Выборг.

Он натянул шапку, отряхнул снежинки с плеча и пошёл обратно к дому. Над городом уже начинало темнеть, фонари светились мягким, медовым светом, а на кухне его, вероятно, ждала ещё одна чашка кофе и разговор о том, как «царе такого бардака не было!».

Да, бардак конечно был, он и сам был его частью. В этот момент Виртанен вдруг понял, что следующий месяц бардака будет еще больше – с одной стороны переезд, а с другой – он же квартиру в ипотеку взял. Теперь придется искать кому сдать – платить за квартиру в Хельсинки и держать марку в Выборге он на одну зарплату не потянет. А это – еще большая волокита. И постоянные смотрины… Арендаторы, доверенности, договора… Но с другой стороны – главное, что не за Полярный круг, главное, что не под трибунал. А ведь это уже второй раз, и второй раз – из-за женщины.

– Да, надо как-то поспокойнее с женщинами, – пробормотал себе под нос Олави, вспоминая о том, как в 1928 году тоже чуть не присел, и не присел хорошо и надолго – и тоже из-за своей неуемной страсти к женскому полу.

Но это уже – совсем другая история.

Герой вспоминает

1

Пароход, шедший под шведским флагом из Хельсинки в Стокгольм г