Я – борец 3

Я сунул руку в карманы, проверяя наличие денег. А почему бы и нет?

Цирк имени Никитиных был в двух шагах – массивное, чуть обветшалое здание под зелёным куполом. У входа уже толпился народ: матери с детьми, парочки, старики в потрёпанных шляпах. Кассирша, накрашенная, как клоунесса, лениво пробивала билеты. И, отстояв огромную очередь, я услышал привычное для этого времени:

– На сегодня всё, – сказала она, не глядя на длинную стоящую за мной вереницу людей. – Завтра к десяти приходите.

– Женщина, а нельзя было заранее сказать, чтобы больше не занимали? Час стояли, чтобы это услышать! – спросил её я.

Но в ответ она просто безразлично закрыла окошко перегородкой с надписью: «Закрыто. Билетов нет».

Вот же ведьма!

Я постоял ещё немного, глядя, как люди заходят в здание цирка по уже купленным билетам, как за стеклянными дверями мелькают красные бархатные шторы. Оттуда доносился смех, музыка.

«Завтра, – подумал я. – Да градусник вам на воротник!»

Обойдя здание цирка, я наткнулся на то, что и искал – неприметную дверь, запасной выход, служебный вход. Рядом валялись пустые пластиковые ящики из-под бутылок, пахло лошадьми, жареными семечками и навозом.

«Я верю, что мне повезёт», – прошептал я и потянул ручку.

Дверь не поддалась.

Изнутри доносились голоса, топот, смех. Представление уже началось. Я отошёл на шаг, осматривая стену. В двух метрах от земли зияла вентиляционная решётка – старая, с прогнувшимися прутьями.

«Ну конечно, – усмехнулся я. – В каждом приличном цирке должна быть дыра для тех, кто не хочет платить за билет. В уставе организации должно быть прописано».

Подтащив пустой ящик, а на него другой, я встал на шаткую платформу и начал отгибать решётку. Металл скрипел, но поддавался. Через минуту проём был достаточно широким, чтобы протиснуться.

Я замер, прислушиваясь.

Из вентиляционного хода пахло пылью и чем-то звериным. Впереди виднелся слабый свет.

«Либо в цирк попаду, либо в милицию, – подумал я и полез внутрь. – А костюм от пыли отстираю».

Тоннель оказался уже, чем я рассчитывал. Пришлось ползти по-пластунски, снимая паутину – труд десятка поколений пауков. В какой-то момент я зацепился курткой за торчащий болт и едва не застрял.

Наконец, впереди забрезжил свет. Я подполз к решётке и заглянул вниз.

Прямо подо мной находилось закулисье цирка: костюмерные, клетки с животными, артисты в ярких нарядах, готовящиеся к выходу. Никто не смотрел вверх.

По моим ощущениям, решётка держалась не очень прочно, и я ударил по ней ребром ладони.

Громкий металлический лязг разнёсся по помещению. Внизу артисты замерли, задирая головы.

Я отпрянул назад, но было поздно – кто-то уже крикнул:

– Вентиляция! Там кто-то есть! Снова лезут зайцем!

Я резко толкнул решётку, и она с треском оторвалась, с грохотом полетев вниз.

Не раздумывая, я прыгнул следом, приземляясь в кучу мягких цирковых костюмов, лежащих на полу.

Прозвучало:

– Держи зайца!

Я вскочил и рванул вперёд, протискиваясь между артистами, пытающимися меня поймать.

– Стой, дурак, там же сцена!

Кто-то попытался схватить меня за рукав, но я вырвался. Ещё бы я не вырвался!

Впереди мелькнул красный занавес.

Я нырнул под него. Ослепительный свет софитов ударил в глаза, и, пробежав ещё несколько метров, я остановился.

– Ой! А ты кто?! – спросил меня громкий скрипучий голос.

А когда я проморгался, привыкая к свету, то понял, что стою рядом с Олегом Поповым. Он был в своём рыжем парике – совсем как на афише.

Тысячи глаз уставились на меня.

На секунду воцарилась мёртвая тишина.

Потом Попов улыбнулся, обойдя меня по кругу, картинно прикасаясь к моему спортивному костюму:

– Смотрите, комсомол прислал мне ассистентом спортсмена-разрядника! Как тебя зовут, мальчик?

– Саша! – ответил я.

– Са-ша! – протянул клоун, поводя лицом и наклоняясь к зрителям.

– А это за тобой?! – спросил он у меня, обнимая за плечо и показывая на ширму, где собралась кучка людей со злыми лицами, что-то показывая клоуну – мол, веди его сюда!

– Или за тобой?! – улыбнулся я, громко продекларировав.

– Ай-яй-яй! Сейчас такое время, что, может, и за мной! – покачал головой клоун, сжав что-то в кармане и изображая рыдание, а из его парика ударили две струи, и сам Олег побежал по кругу в своих широких ботинках, обливая зрителей слезами.

– Уберите его оттуда! – донёсся голос конферансье, разодетого в пиджак полноватого мужчины, и двое крепких ребят устремились ко мне.

– Спасайтесь! Я вас им не отдам! – прокричал я и побежал за клоуном.

Мы бежали по кругу, а вот парни спешили наперерез. Попову не мешали его огромные ботинки. Я едва поспевал за ним, чувствуя, как у меня за спиной нарастает топот преследователей.

– Ловите его! – кричал конферансье из-за кулис.

И первый из ребят схватил меня за руку, но лишь для того, чтобы улететь через моё плечо на опилки арены. Второй же, раскинув руки, пошёл ко мне, но я резким проходом в ноги проскользнул между его ног – не портить же зрителям шоу.

А Попов так и продолжал бежать, делая вид, что спасается от преследователей изо всех сил. Подбегая к выходу, он вдруг попятился и рванул ко мне к центру арены – из-за кулис показались сотрудники милиции, самые настоящие, не ряженные.

Так, ну я вам точно попадаться не собираюсь!

Там, за моей спиной, поднялся первый из цирковой группы захвата и уже спешил ко мне развернувшийся второй. Спешили и ребята в погонах.

– Хорошо двигаешься, надень и давай в том же духе! – буркнул мне Олег и что-то сунул в руку.

Это был накладной нос. Делать было нечего – я быстро надел красный шарик на тонкой резинке на лицо. Я рванул вправо и, видя, как сотрудники пошли мне наперерез, резко поменял траекторию бега, забравшись на ограждающий арену бордюр.

Увидев на моём лице нос, зрители окончательно убедились, что это всё постановка, и с трибун полилась поддержка в виде аплодисментов и смеха – мне, как герою, убегающему от милиции и непонятных людей в штатском. Я бежал по кругу, прыжками убирая свои ноги из хватающих меня рук сотрудников милиции и охраны цирка.

Однако всё плохое должно заканчиваться. Пускай мои преследователи и изрядно запыхались, надо было что-то делать. За кулисами меня уже ждали, и вот на очередном круге Олег взял меня за руку, и я, не сопротивляясь, побежал с ним, вставая на место, где под ногами ощущалось что-то пустотелое.

– Сейчас прыгай! – прошептал он, и прежде чем я успел что-то понять, мы оба провалились в люк-невидимку.

Темнота. Тишина. Запах дерева и машинного масла. Мы лежали на каком-то мягком мате, а над нами закрылась крышка, наверху принялись ковырять пол мои преследователи.

– Ты кто такой? – спросил Попов в темноте. Его голос звучал уже без клоунской интонации.

– Зритель. Без билета, – честно признался я.

– Ну ты даёшь! Через вентиляцию, поди?

– Как понимаю, я не первый? – спросил я.

– И даже не в десятке, но ты дольше всех от ребят бегал. Ну, тебе пора спешить, значит, – сказал Попов. – Сейчас они оббегут, все знают, куда этот лаз ведёт, и сцапают тебя там.

Сверху продолжали раздаваться удары по люку. Попов нащупал мою руку в темноте и потянул за собой.

– Здесь есть второй выход, всегда сворачивай налево, – прошептал он. – Но тебе придётся проползти под всем цирком. А я должен вернуться на арену.

И я, кивнув в знак благодарности, пополз по узкому туннелю. В сыром полумраке, различая лишь очертания туннеля, слышал сзади, как Попова вытаскивают на свет софитов.

– Клоуна Саши тут нету! Не верите – обыщите меня! – продекларировал он под аплодисменты и смех зрителей.

А я полз дальше, глубже, дольше. Думая, для каких целей предназначен этот тайный люк? Возможно, для фокусов с исчезновением?

– Он где-то здесь! Осмотрите всё! – лютовали где-то сзади и сверху.

А я уже выбрался на свежий воздух (если воздух в цирке может быть свежим) и, прижавшись к стене здания, двинулся в противоположную сторону к забору, перемахнув через который очутился в переулке, откуда виднелась закрытая касса и вход в цирк. Этот переулок и вывел меня к знакомой набережной. Волга тихо плескалась у причала – для неё моё проникновение со взломом не было чем-то криминальным.

И я продолжил свою прогулку, как ни в чём не бывало, видя, как смотрят на меня и улыбаются встречные девушки. Я улыбался им в ответ, пока не увидел мороженщицу у холодильников под зонтиком и, попросив у неё продать мне пломбир, получил в качестве ответа вопрос:

– А что, клоунов в цирке не кормят?

Откуда она знает, что я был в цирке?..

Глава 3. Электрический пёс

– Любезная, что можно у вас купить из мороженого? – уточнил я.

– А если тебя за нос потрогать – слёзы потекут? – спросила меня с виду приличная советская женщина.

За нос? При чём тут он? И в этот самый миг я осознал, что стою перед ней в накладном носе, протягивая двадцать копеек.

– Так… – выдохнул я, снимая нос и пряча его в карман. – На арене я клоун, а за пределами цирка – советский студент, комсомолец и спортсмен. Вы мороженое по внешнему виду продаёте или для всех?

– Для всех, – недовольно буркнула она, забирая деньги и открывая холодильник, откуда повалил белый пар – горячий летний воздух столкнулся с ледяным.

– Держи! – сунула она мне пломбир.

– Смешить тоже надо учиться! – парировал я, принимая вафельный стаканчик и направляясь дальше по набережной.

В будущем любой может взять и начать карьеру комика: выйти к микрофону в городском стендап-клубе и зачитать свои шутки. А в этом времени… такое поведение – это девяносто процентов так называемого обслуживающего персонала. Точнее, его можно смело назвать токсичным. Ох уж эти странные слова из моего времени: «душный», «душнить» – придираться к мелочам; «токсичный» – человек, нарочно вызывающий негатив; «абьюзер» – тот, кто использует других сверх всяких норм. Пример последнего: если кто-то попросит вскопать огород под предлогом: «Ты всё равно без дела шатаешься».

А так называемые софт-скиллы – деловая любезность, вежливость – здесь, кажется, вне закона. Эх, Союз, Союз… в тебе так много профессионалов и так мало простого человеческого тепла. Не к близким – а просто так. Вот, например: подошёл бы я к женщине, поздоровался – она бы в ответ: «Добрый день, молодой человек! Что хотите купить?»

Но нет. Вместо этого – троллинг по принципу: «Ты чё тут с клоунским носом расхаживаешь? Клоун, что ли?»

Кстати, троллинг, троллить, тролль – это когда человек издевается, пытаясь за счёт чужих недостатков возвыситься. Хорошо хоть, что в этом времени нет камер, и за борзоту можно дать в зубы. Но что делать с женщинами? С теми, что стоят у прилавков и для которых парень с клоунским носом – единственная радость за день? Или с теми, кто не может крикнуть в очередь у цирка: «Товарищи, билетов осталось десять – не занимайте!»

Мороженое растекалось по моему внутреннему миру, сахар поступал в кровь, и я понемногу добрел. Завтра переоденусь в повседневку и снова пойду в цирк – теперь как зритель.

Ну и зачем мне этот цирк? Где животных заставляют прыгать через кольца, а судя по вони за кулисами – о них ещё и не особо заботятся… Сука.

Я откусил пломбир и понял: я просто голоден и негативлю. Даже пальцы чуть тряслись. Живот сжался болезненной пустотой, соки взыграли при одном лишь запахе жареного, плывущего вдоль реки. Ноги сами понесли меня к голубоватой вывеске «Волна», откуда доносилась песня, в которой новый поворот что-то нёс автору и ещё не иностранцу Макаревичу, а в этой реальности – даст бог – и не будет. Некоторых людей не изменить, некоторым людям лучше просто петь хорошие песни и не лезть в политику. Вот я, к примеру, занимаюсь борьбой и о международных отношениях ни сном ни духом. Но тут же на ум мне пришёл тот же Сидоров, ненавидящий Родину, учащийся в МГИМО и занимающийся спортом.

И чтобы не стать заложником голодного парадокса, я вошёл в светлое помещение кафе, где за стойкой стояла она – высокая, дородная женщина лет пятидесяти, с лицом, которое запоминалось сразу. Широкие скулы, будто вырубленные топором, нос картошкой и живые, невероятно живые глаза – карие, с золотистыми искорками, как у кота на солнце. Волосы, тронутые сединой, были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались упрямые прядки. На ней был ситцевый халат с выцветшими ромашками, а на груди значок «Ударник коммунистического труда», поблёкший от времени, но тщательно начищенный до блеска.

– Добрый день, беляши ещё остались? – спросил я, сдерживая нетерпение.

Лицо продавщицы сразу оживилось сеточкой морщинок у глаз – таких, что появляются только у тех, кто много и искренне смеётся.

– Последние два, милок, – ответила она голосом, в котором угадывались и хрипловатые нотки от постоянных разговоров через шум воды, и какая-то удивительная мягкость. – Что к беляшам: чай, газировку, квас?

– Лимонад есть?

– «Буратино» холодный.

– Давайте «Буратино», – согласился я.

– Шестьдесят шесть копеек, – выдала она цену, и я, кивнув, молча отсчитал эту сумму.

Её руки – крупные, с короткими пальцами и слегка распухшими суставами – двигались удивительно ловко. Она словно танцевала: одним движением достала выпечку, положив в бумажный пакет, другим – бутылку, третьим – подала мне всё это на подносе. Настоящий профессионал от торговли – приятно посмотреть.

Кафе не пустовало, и, пройдя к свободному столику, я наконец-то сел и сделал свой первый укус беляша в этой жизни – и мир сузился до хруста теста, взрывающегося горячим соком. Пускай жир – не самое полезное, но молодость всё прощает, даже злоупотребление жирами. И я глубже впивался зубами в эту благодать. Каждая складка фарша, каждая хрустящая прожилка теста казались даром небес. Голод отступал волнами – сначала дрожь в пальцах утихла, потом разжались сведённые мышцы живота, наконец тепло разлилось по всему телу, как глоток коньяка.

– Спасибо вам большое, – выдохнул я, возвращая пустой поднос, – словно заново родился.

Она рассмеялась – звонко, по-молодому, и я вдруг заметил, как преображается её лицо, когда она смеётся: глаза превращаются в узкие щёлочки, а морщинки становятся лучиками.

– Видать, правда с голоду помирал, – сказала она.

– Ну так, набегал аппетит.

И пока она говорила, я разглядел, как аккуратно подведены её брови – тонко, почти незаметно, но с явным старанием. И как на шее болтается тоненькая цепочка с крохотным кулончиком – возможно, единственная роскошь, которую она могла себе позволить.

Зеленоватая бутылка «Буратино» сверкала в косых лучах солнца. Я взял её с собой, чтобы пить в пути, ощущая, как еда превращается в энергию, в ясность мысли. Где-то там, за стёклами кафе, через пару дней меня ждало дело «Кобры», но сейчас, с полным желудком, под добродушный взгляд профессионала от торговли, мир казался… исправимым.

Я свернул с набережной, оставив за спиной блеск речной воды, и углубился в городские переулки. Солнце клонилось к закату, окрашивая кирпичные стены домов в медовые тона. Тени удлинялись, сливаясь в узоры на асфальте. Где-то вдалеке за спиной кричали чайки, их голоса смешивались с далёким постукиванием трамвайных колёс (видимо, идущим из Саратова в Энгельс по мосту через Волгу) и смехом детей, игравших во дворах.

А я тем временем набрел на что-то интересное – на огороженную территорию парка «Липки». Он встретил меня кованым забором, видать, ещё дореволюционным, распахнутыми воротами с такой же кованой аркой. С правой стороны было написано: «Парк культуры и отдыха «Липки». Режим работы: с 7:30 до 22:00». Люди входили и выходили из этих самых ворот: парочками, семьями с детьми. И я решил, что одиночки, вроде меня, тоже должны иметь шанс прикоснуться к культуре Саратова. Отпив из бутылки, я направился к воротам.

Я неспешно гулял по тропинкам парка. Были тут и «главные» улицы, вдоль которых размещались торговые лоточки: сахарная вата, мороженое, лимонад, выпечка. Мне после беляшей ничего не хотелось, но, глазея по сторонам, я заметил, что из деревьев тут не только обозначенные в названии липки, но и другие представители флоры. Встретились мне и два фонтана, а также кусты, подстриженные в виде Кремля с тремя башнями у юго-восточного выхода – напротив пожарной части и Дома офицеров. В главной башне зелёного Кремля показывали время часы, очень похожие на куранты. Возле других двух башен стояли памятники вождям социализма: слева – Ленину, справа – Сталину. Под вождями красовались большие буквы «СССР», а между второй и третьей башнями располагался цветущий герб Союза. Ничего не имею против, и, отхлебнув «Буратино», я продолжил свою прогулку.

Всю дорогу меня сопровождал шелест листвы и слабый, но различимый звук гитары. Мелодия была простой, даже бренчащей, но в ней чувствовалась искренность – кто-то перебирал струны куда лучше, чем это делаю я. Оторвавшись от очередного монумента (на этот раз камня с надписью «Сад "Липки" основан в 1924 году»), я пошёл на звук. И вскоре увидел их.

Под раскидистым дубом, на потёртом пледе, сидели пятеро: трое парней и две девушки. Их одежда кричала о бунте против окружающей серости: потёртые джинсы с заплатками, кожаные куртки с заклёпками, яркие банданы на головах. Один из парней – худой и длинноволосый, с острым подбородком и хищным профилем – наигрывал на гитаре что-то блюзовое. Его пальцы скользили по грифу небрежно, но точно – видно было, что играет он давно. Рядом с ним сидела девушка с короткими, выкрашенными в рыжий цвет волосами. Она курила самокрутку, выпуская кольца дыма, и подпевала хрипловатым голосом:

«А за окном дождь стучит по крыше, и кто-то снова твердит про “должен”…»

Её сосед – коренастый парень в тельняшке и голубом берете – отбивал ритм на коленях, а второй, с кудрявой шевелюрой и бородкой, лениво раскачивался в такт. Последняя девушка – хрупкая, почти прозрачная, с огромными серыми глазами – сидела, обхватив колени, и смотрела куда-то вдаль, будто видела то, что остальным было не дано. Странная компания. Ниферы, вроде, а десантура с ними сидит…

Я остановился в тени, облокотившись на дерево, но гитарист поднял голову и кивнул:

– Привет, друг! Чего встал? Подходи, садись!

Так вот как вы служивого к себе приманили – добротой и гитарой. Ну, эти качества и мне не чужды.

– Привет, ребят, да я так – послушать, – улыбнулся я.

– Подходи, только если не будешь молчать, как рыба, – усмехнулась рыжая. – Мы тут не концерт даём, а делимся.

Ниферы… Девушки совершенно не следят за словами. Ну, конечно, если бить начнут, то не с вас. А надо бы с вас. Но это вам однажды быдло объяснит лучше меня. Я же на стороне глобального добра. Саша, включай своё обаяние, софты, как ты говоришь…

– Кайфово получается делиться, – я присел на край пледа. – А что за песня?

– Это «Пикник», – ответил гитарист. – Ленинградские музыканты. Песня про то, как все вокруг знают, как тебе жить, а ты сам – нет.

Кудрявый фыркнул:

– То есть про обычный вторник.

Рыжая затянулась и протянула самокрутку мне:

– Держи, раз уж ты с нами.

Я улыбнулся широко и добродушно. Дым казался крепким, терпким, с привкусом мяты. Не тот вкус, который должны курить хиппари. И я, конечно же, отказался:

– Мама говорит: «Кто не курит и не пьёт, ровно дышит – сильно бьёт».

– Крутая мама, – перехватил сигаретку десант и затянулся, видя мой значок разрядника.

– Это ещё цветочки, – засмеялась она. – Вот вечером у Театральной можно что помощнее достать, будет вообще отрыв башки, если деньги есть…

– На фиг парня раззадориваешь, – выдал коренастый. – Не видишь – на спорте чел.

Гитарист снова заиграл другую песню другой группы, и на этот раз запела хрупкая девушка. Её голос был тихим, но пронзительным, будто тонкое лезвие:

Долгая память хуже, чем сифилис,

Особенно в узком кругу.

Такой вакханалии воспоминаний

Не пожелать и врагу.

И стареющий юноша в поисках кайфа

Лелеет в зрачках своих вечный вопрос,

И поливает вином, и откуда-то сбоку

С прицельным вниманьем глядит электрический пёс.

И мы несём свою вахту в прокуренной кухне,

В шляпах из перьев и трусах из свинца.

И если кто-то издох от удушья,

То отряд не заметил потери бойца.

И сплочённость рядов есть свидетельство дружбы

Или страха сделать свой собственный шаг.

И над кухней-замком возвышенно реет

Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.

– Ребят, – оборвал я музыкантов. – Давайте без политических, а?

– А что, боишься, что комсомольский билет отберут? – спросила у меня рыжая девушка.

– Боюсь, что автор этой песни не ценит то, что ему дал флаг нашей страны. И на вашем месте я бы задумался, прежде чем петь песни тех, у кого «трусы пахнут плесенью». Потому что он, видимо, не только яйца не моет, но и рот не полощет. Или полощет, но теми же руками и той же водой.

– Ты чё, гопарь? Тебя сюда так-то никто не приглашал! – вступился за рыжую гитарист.

– Привет, друг, чего встал – подходи, садись. Твои слова? – спросил я, поднимаясь и вставая напротив компании.

– Слышь, тебя нормально, по-человечески пригласили, а ты бычишь! – первым встал десант и шагнул ко мне, чтобы быть напротив максимально близко.

Вот так оно и бывает: Девушка хрень всякую поёт, а драться будут пацаны – альфа-мэн и сигма-бой.

– У тебя слева на берете что – флаг красный или «трусы, пахнущие плесенью»?! – повысил я тон.

– Чё ты про флаг знаешь, салага?! Ты знаешь, что я в армии с такими, как ты, делал?! – спросил он, нависая надо мной.

– Надеюсь, по обоюдному согласию и все получали удовольствие? – спросил я.

И я ударил первым – коротким правым в горло. Сильно, но не смертельно. Минус один любитель неуставных отношений и минус один – по воле случая – защитник песен, оскорбляющих государственный флаг.

– Встать! – скомандовал я рыком. – Второго предупреждения не будет! Тебе, хипарь, я твою гитару на голову надену. А тебе, рыжая, твои сигареты в ухо запихаю, чтобы за словами следила, когда с незнакомыми людьми разговариваешь.

– Ничего мы… – начала рыжая, но я взял гитариста за волосы и просто поднял на ноги. Вслед за ним поднялись и его друзья.

– Слушайте сюда. Мы с вами – один народ, вы и я. Я тоже люблю музыку и посиделки под деревьями. Но зарубите себе на носу (пока вам для этого их не переломали): никто и никогда не имеет права так говорить о флаге! Даже если он служил и кого-то тут «трахнуть» хочет. – Я выдохнул, подопнув бывшего служивого. – Это понятно?

– А, сука… да. Больно, – проскрипел гитарист.

– Не больнее, чем мне это всё слушать. Сейчас забрали этого полосатого и учесали отсюда! – отдал я последнюю команду, в глубине души надеясь, что не придётся подпинывать дуралеев. Они, возможно, ребята и неплохие (один, вон, вообще служил), но отсутствие у них базовых ценностей в будущем повлечёт много-много бед.

Они собирались организованно, быстро, запуганно, поднимая и утаскивая своего друга в тельняшке. А я строго смотрел на них и поймал себя на мысли, что эти ничего не поймут из моего монолога. Я для них не патриот, а обычное быдло, выбравшее повод, чтобы почесать кулаки. Ну что ж, меня их характеристика вполне устраивает. Если такие, как я, будут сдерживать таких, как они, от подобных песен (пусть и бездумно повторяемых), пусть хоть «электрическими псами» кличут, хоть «ватой кровавой». Я такой, какой есть, и в их цвета не перекрашусь.

Медленные хлопки донеслись сзади. Я обернулся: ко направлялись трое. Я узнал их – уже видел на фотокарточках в папке о «Кобре»: Семпай, Боец и Тула. Шли ко мне вальяжно, зная, что я тут гость. Хлопал, кстати, Тула, широко улыбаясь – видимо, узнал меня.

– Дарова, Саш! А я думаю – ты не ты, говнорей щемишь?!

– Дарова. Только не говори, что эти чудики – твои друганы, – улыбнулся я, широко показывая на убегающих неформалов.

– Да не, ты чё. Семпай, вот это – Саша, он мне с фрунзенскими помог чутка, – представил меня Тула парню (один в один, как на фото).

– Ты в следующий раз говори, чтоб не помогал – чтоб полноценный подвиг случился, – отшутился я, думая, какова вероятность, что ребята просто гуляли по парку в то же время, что и я.

Слишком уж много в моей жизни случайностей. Опять же, с неформами получилось антуражно, а со стороны вообще смотрелось, словно я и, правда, гопарь. Хотя отдельно и гитары, и творческих, и особенно служивших я очень уважаю. Просто сегодня так совпало. Или нет? Или мироздание подталкивает меня в нужные места к нужным людям и решениям?