Охота за наследством Роузвудов

У меня перехватывает дыхание. Если дядя Арбор получит все, то я не должна сердиться. Ведь он позаботится обо мне. Возможно, он даже оплатит учебу в Технологическом институте моды. И все же где-то в груди таится чувство, неприятное и слишком близкое к той избалованной девчонке, которой я была прошлым летом. К той, которая хотела иметь все. И у которой были соответствующие ожидания.

Она умерла вместе с отцом – я позаботилась об этом. И все же эта отрава еще таится в глубине души. Ненасытная жажда. Осознание, что мне никогда не будет достаточно.

Алчность.

Фрэнк продолжает:

– …отдаю ключ от сейфа в моей спальне и письмо, адресованное ему.

Я непроизвольно резко втягиваю воздух. Дэйзи ошеломлена. Дядя заикается, чего прежде я никогда за ним не замечала.

– Наверняка есть еще…

– Это все, мистер Роузвуд, – спокойно перебивает Фрэнк. – Мы можем продолжить?

Все взгляды устремляются на меня. Но мне есть дело только до одного из них – до взгляда дяди Арбора. В его глазах читается боль.

– Конечно. – Он улыбается вымученной улыбкой, будто сделанной из пластмассы.

Я не знаю, что находится в сейфе, но надеюсь, что это что-то хорошее. Ему не нужны деньги, в отличие от меня. Вероятно, бабушка это понимала.

– Осталась только одна статья. – Фрэнк смотрит на меня.

Ничего себе. Это значит, что бабушка оставила все мне.

Я ничего не могу поделать с трепетом, который пронизывает меня.

– Лили Роузвуд… – начинает Фрэнк.

Ногти впиваются в кожаную обивку подлокотника дивана, чтобы не дать мне упасть.

– …моей внучке и дочери моего покойного сына Олдера Роузвуда, я отписываю, завещаю и…

В эту минуту моя жизнь изменится навсегда. Я стану единоличной владелицей огромного состояния Роузвудов. Особняк станет моим. Мне достанется ее место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед». Все, что я когда-либо хотела иметь.

Но внезапно трепет сменяется приступом тошноты. Я не хотела, чтобы это произошло вот так. Человек, которого я любила больше всех на свете, умер. Мы с ней должны были управлять «Роузвуд инкорпорейтед» вместе. Она даже не начала учить меня. Я ничего не знаю о бизнесе. Или о владении особняком.

Или о том, как распоряжаться целым состоянием.

Фрэнк отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня. Я перестаю дышать, когда он произносит слова, которым суждено навсегда изменить мой мир:

– …отдаю мой кулон с рубином, бесценную фамильную драгоценность Роузвудов, и письмо, адресованное ей.

Пауза. Пульс скачет галопом и отдается в ушах, пока я ожидаю продолжения.

Но больше ничего не следует. Фрэнк опять прочищает горло и опускает бумагу. Дядя Арбор растерянно смотрит на меня. А я… не знаю, как выгляжу.

Вероятно, так, будто меня вот-вот вырвет, что очень близко к тому, как я себя чувствую.

– Не может быть, что это все, – протестует дядя Арбор. – А как насчет особняка? И «Роузвуд инкорпорейтед»? Как насчет всего гребаного имущества?

Я редко слышу, чтобы дядя ругался, и его бессильная досада заставляет Дэйзи тоже вступить в разговор.

– Оно же не могло просто взять и исчезнуть, – добавляет она.

На кожаной обивке подо мной наверняка остались крошечные порезы от ногтей.

Фрэнк переворачивает лист.

– Тут есть еще несколько последних распоряжений Айрис.

– Да, да, продолжай! – гремит голос дяди Арбора. У него вырывается нервный смех, как будто он только что выпил двенадцать чашек кофе. – Господи боже, Фрэнк.

Фрэнк сглатывает.

– Статья третья. Что касается всего остального моего имущества, которое включает в себя, но не ограничивается особняком в Роузвуде, штат Массачусетс; виллой в Венеции, Италия; «Роузвуд инкорпорейтед»; местом председателя правления и всего прочего моего состояния и накопленного богатства, оцениваемого в настоящее время в двести сорок семь миллионов долларов, то его получатель будет определен позднее при обстоятельствах, оговоренных в частном порядке.

– Что? – непроизвольно вырывается у меня. – Что это значит?

– Фрэнк, это какая-то чушь. – Дядя Арбор вскакивает на ноги. – Позднее? Она же умерла! Кто будет решать это за нее? Когда это было написано?

К чести Фрэнка, он сохраняет стоическое спокойствие.

– Эта версия была одобрена тридцатого июля прошлого года.

Дэйзи давится слюной и в ужасе смотрит на меня:

– Это же…

– Это было через неделю после смерти отца, – выдыхаю я.

Фрэнк кивает.

– Однако пятнадцатого мая текущего года в завещание были внесены изменения.

Дядя Арбор начинает спорить, но у меня нет на это сил. Вместо этого меня охватывает страх. Логично, что бабушка изменила завещание после смерти отца, но зачем вносить в него изменения снова?

– Я еще не закончил. – Фрэнк повышает голос, чтобы перекричать дядю Арбора.

– Хорошо! Заканчивай! – Дядя Арбор опять плюхается на диван. Его лицо покраснело, волосы растрепаны, и сейчас в них больше седины, чем мне помнилось. Наверное, скоро и мои волосы будут выглядеть так же.

Фрэнк опять прочищает горло, на сей раз сделав это нарочито, и дочитывает страницу:

– Я также требую, чтобы вплоть до этого момента Роузвуд-Мэнор был закрыт как для публики, так и для членов семьи. Единственным исключением из этого правила является Фрэнк Арчер, которого я прошу нанять группу охраны, чтобы обеспечить выполнение этого условия.

– Но я здесь живу, – шепчу я, не в силах скрыть ужас. – Куда же мне идти?

– Возможно, вы могли бы пожить у вашего дяди, как делали это на этой неделе, мисс Роузвуд.

– Ну уж нет! – восклицает Дэйзи, а дядя Арбор одновременно говорит:

– Конечно.

Он бросает на меня успокаивающий взгляд, чтобы заверить, что я не стану бездомной, затем снова встает и обращается к Фрэнку:

– Где деньги? Мы можем оспорить хотя бы это. Мы вправе это сделать. Мы обратимся в банк, заполним…

– К сожалению, это не вариант, – отвечает Фрэнк.

Дядя Арбор делает шаг вперед и останавливается напротив него, так что теперь их отделяет друг от друга только стол.

– Это почему?

На лице Фрэнка отображается смущение.

– Денег на счетах нет.

Мы все резко втягиваем воздух.

– Их что, украли? – спрашивает Дэйзи.

Фрэнк качает головой:

– Насколько мне известно, нет. Судя по тому, что мне сообщил бухгалтер Айрис на этой неделе, она постепенно снимала свои активы на протяжении всего последнего года. В настоящее время на ее счетах осталась всего тысяча долларов, то есть минимум.

– Тогда где же они? – Я встаю с подлокотника дивана, чувствуя, насколько ватными стали ноги. – Она должна была где-то хранить их.

– Скорее всего, они где-то в этом доме, – заявляет дядя Арбор. Он поворачивается к арочному проходу, ведущему в остальную часть дома. – Я знаю здесь несколько мест…

Две женщины, которые до сих пор молчали, выходят вперед и преграждают ему путь. Их зубы решительно сжаты, а руки одновременно двигаются к бедрам. Они вооружены – у них есть пистолеты.

О боже.

Дядя Арбор смеется лающим смехом:

– Это еще что?

– Айрис ясно дала понять, что в обозримом будущем Роузвуд-Мэнор будет закрыт, – отвечает Фрэнк.

Он берет три письма, сует одно из них в руки дяди Арбора, другое – Дэйзи и, наконец, отдает третье мне. Я пялюсь на него, желая, чтобы оно каким-то образом заполнило огромную дыру, разверзшуюся в груди.

Фрэнк показывает на двери.

– Как только смогу, я вручу вам вещи, причитающиеся согласно завещанию.

Я не могу избавиться от окутывающего меня чувства предательства. Бабушка не могла так поступить. Я вскакиваю, протягиваю руку к бумаге, чтобы прочесть ее самой, но одна из женщин вдруг преграждает мне путь.

– Пройдите туда, мэм. – Мэм. Не мисс Роузвуд и даже не Лили. Мэм.

– Произошла ошибка, – выдавливаю я, чувствуя, как ее рука надавливает на поясницу. И в этом надавливании чувствуется угроза. – Бабушка не поступила бы так с нами. У меня здесь остались вещи, швейная машинка и одежда, и альбом с эскизами, и… Я могу хотя бы пройти в свою комнату?

– Мы доставим все, что принадлежит вам, вместе с наследством. Спасибо за понимание.

Это жесткий и окончательный отказ. Меня выводят отсюда во второй раз менее чем за две недели, и чувство предательства укореняется в груди.

Женщины продолжают выталкивать нас, пока нам не остается ничего, кроме как сесть в «Мерседес» дяди Арбора. Он крепко стискивает руль, Дэйзи садится на пассажирское сиденье, а я размещаюсь сзади. Сердце так колотится о ребра, что мне больно. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на особняк, исчезающий позади по мере того, как дядя Арбор увозит нас прочь.

– Почему она это сделала? – бормочу я. – Она же не могла устроить так, чтобы все состояние просто исчезло, не так ли?

Дядя Арбор качает головой, так крепко сжимая руль, что костяшки его пальцев белеют. Он понятия не имеет, как ответить на этот вопрос, и оттого, что бабушка ничего не сказала ни ему, ни мне, становится ужасно не по себе.

– Может быть, легенда правдива, – безучастно говорит Дэйзи. – И Гиацинта действительно спрятала состояние.

Глава 5

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ИЮНЯ, 20:04

Окна в машине закрыты, но кажется, будто пронесся порыв холодного ветра.

– Это просто семейное предание, – огрызаюсь я, хотя когда Дэйзи произносит это вслух, сердце начинает биться как бешеное. – К тому же состояние было передано бабушкиной матери, а затем перешло к ней самой. Это не могло произойти, если бы его не было.

– Может быть, по наследству перешла только часть состояния, – парирует Дэйзи. – И, может быть, бабушка растратила его или спрятала там же, где находилось все остальное.

– Держать деньги в тайнике столько лет не имеет смысла, – говорит дядя Арбор, заняв мою сторону. – Находясь в банке или в виде акций, они приносят проценты. Нет причин держать их там, где они не приносят дохода.

– Но вы помните ту статью о ней в «Роузтаун кроникл»? Подождите, я найду.

Дэйзи достает телефон, несколько минут что-то ищет, затем сует мне, открыв «Инстаграм»[5]. Я читаю вслух найденный Дэйзи пост, показывающий верхнюю часть полосы старой газеты с заголовком, помеченным тегом #ностальгическийчетверг. «Не могут ли заработная плата рабочих и другие денежные банкноты быть спрятаны под цветочными растениями? Работники “Роузвуд инкорпорейтед” требуют ответов».

– Кто это написал? – спрашивает дядя Арбор.

Я увеличиваю изображение.

– Теодор Хейворт. – Я хмурюсь. – Погодите, а не родственник ли он того самого мистера Хейворта, которого мы знаем?

Дэйзи с воодушевлением кивает:

– Да, вероятно, это его дед или еще какая-нибудь родня.

– Хейворты постоянно вынюхивают всякие сплетни о нашей семье, и так было всегда, – замечает дядя Арбор. – Это из-за них «Роузтаун кроникл» превратился в сомнительную светскую хронику. К тому же я спрашивал об этом маму много лет назад, и она заверила, что это и впрямь всего лишь легенда. Горожане придумали это про Гиацинту, потому что она платила им зарплату, которой едва хватало на жизнь, да еще срезала ее тем, кто не вырабатывал дневную норму.

– Или же она где-то прятала деньги, которые экономила на заработной плате, – говорит Дэйзи. – Она славилась своей алчностью.

– Говори о своих предках уважительно, – укоряет ее дядя Арбор. – К тому же это неправда. Петуния даже написала в дневнике, что это был всего лишь нелепый слух, обман. Он был разоблачен.

Дэйзи складывает руки на груди.

– Ладно. Тогда есть еще одна теория – денег вообще никогда не было.

Воцаряется тишина.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я наконец. – Ты же слышала Фрэнка. Ведь есть же особняк, «Роузвуд инкорпорейтед», вилла.

Она пожимает плечами.

– Да, осталось вещественное имущество. Но что, если деньги пропали? Фрэнк же сказал, что бабушка изымала их со счетов. И вообще, можем ли мы теперь доверять Фрэнку? Он же только что выставил нас за дверь.

– Он делает свою работу, – защищает его дядя Арбор, хотя мне ясно, что он тоже недоволен семейным адвокатом.

– Я не понимаю, почему никто из вас не хочет рассмотреть теорию о том, что деньги пропали. Иначе почему бабушка не помогла дяде Олдеру в прошлом году, что, вероятно, и привело его к…

– Хватит! – рявкает дядя Арбор, но мы все знаем, что она собиралась сказать.

«Самоубийство», – сообщил нам коронер в июле прошлого года, и воспоминание об этом навсегда выжжено в моем мозгу. Все Роузвуды собрались тогда в гостиной. Мама тоже была там, но мыслями она была уже далеко. Мысленно она уже собиралась уехать. В организме Олдера было обнаружено сочетание фармацевтических препаратов, имеющее токсическое действие.

Он был по уши в долгах, из-за него полгорода оказалось в таком же положении, поэтому полиция с чистой совестью закрыла расследование и согласилась с тем, что он покончил с собой.

Таким образом, он стал еще одним примером трагической смерти в семействе Роузвуд. Петуния умерла от болезни, предварительно чуть не разорив «Роузвуд инкорпорейтед». Мой дедушка заболел да так и не выздоровел. Тетя Дженель бросила семью. Так что смерть Олдера Роузвуда просто прибавили к этому горестному списку.

Главная проблема в том, что в словах Дэйзи есть логика. Прожив с бабушкой почти целый год, я постоянно наблюдала, как она отказывала в просьбах об инвестициях со стороны бизнесменов, которых подставил отец, что явно не способствовало имиджу филантропа. Но я не думаю, что бабушка растранжирила все деньги. Она всегда была деловой женщиной, мыслящей стратегически. Ее главным приоритетом была «Роузвуд инкорпорейтед», и она управляла этой компанией безупречно. Именно при ней масштабы компании стали велики как никогда.

Но иногда я не могу не гадать, был бы сейчас жив отец, если бы бабушка повела себя иначе.

Мы сворачиваем на частную дорогу. Роузвуд-Мэнор – единственный дом в городе, на территорию которого надо заезжать через ворота, но особняк дяди Арбора тоже выглядит внушительно. В нем живут только он и Дэйзи, но он огромен, окружен территорией, занимающей несколько акров, имеет девять спален и задний двор, ничем не уступающий бабушкиному. Бассейн, гидромассажная ванна, чаша для костра и вездесущие кусты роз явно говорят о том, что все это принадлежит Роузвудам. Безукоризненный белый кирпич стен копирует бабушкин особняк, но дом дяди Арбора лишен того элегантного очарования старины, которое окутывает имение, куда путь нам отныне заказан.

Дядя Арбор останавливается перед гаражом на четыре машины. Дэйзи выскакивает из автомобиля еще до того, как ее отец заглушает мотор, и в бешенстве вбегает в парадную дверь.

– Иди в дом, – устало говорит мне дядя Арбор. – А я вернусь туда и посмотрю, не удастся ли вразумить Фрэнка.

Я вцепляюсь в спинку его сиденья.

– Но ведь у тех женщин есть пистолеты.

– Я знаю. – Его голос звучит хрипло. – Я буду вести себя осторожно. Пока этот вопрос не будет улажен, этот дом – это и твой дом, Лили. У тебя всегда была здесь своя комната, но остальная его часть – тоже твоя. Это еще одна тема, на которую мне надо поговорить с Фрэнком. Я знаю, что тебе скоро исполнится восемнадцать и что тебе не нужен будет законный опекун, но я хочу сделать так, чтобы ты была обеспечена всем необходимым.

Я чувствую ком в горле, тянусь к дяде и целую его в щеку.

– Спасибо.

Я вхожу в дом, затворив за собой огромную дверь. Я прислоняюсь к ней спиной, а глаза горят от непролитых слез. А ведь я провела весь минувший год, стараясь доказать бабушке, что умею владеть собой и что я до кончиков ногтей именно та идеальная внучка, которой она хотела меня видеть.

Но сейчас мне хочется одного – что-нибудь разбить.

– Почему ты никогда не поддерживаешь мои идеи – вообще никакие?

Дэйзи стоит в дверном проеме парадной гостиной, уперев руки в бока. Убранство здесь ультрасовременное, совсем не похожее на традиционный стиль, царящий в особняке. На стенах висят абстрактные картины, большую часть комнаты занимает обитый блестящей черной кожей секционный диван. Камин отделан белым мрамором, на полке стоят серебряные канделябры. В черном шелковом платье Дэйзи выглядит так, будто была создана для этого дома, а он – для нее. Все еще стоя в вестибюле, я чувствую себя тем, кем и являюсь – непрошеной гостьей.

– Потому что это всего лишь легенда. – Мой голос тих и насмешлив. Если она хочет ссоры, то я буду только рада ответить тем же.

– Но это чертовски подозрительно, неужели непонятно? Если все ее деньги все еще существуют, то они, должно быть, спрятаны в особняке. Скорее всего, именно поэтому нам теперь туда вход закрыт и поэтому же она недавно уволила весь персонал.

– Она их уволила? – Это объясняет, почему из особняка после вечеринки нас отвез не Стьюи и почему тогда я не узнавала никого из поваров и другой прислуги. Бабушка была привязана к ним. Она бы не уволила их без необходимости. – Но с какой стати бабушке было это делать? С какой стати ей было что-то прятать?

Дэйзи сникает.

– Я не знаю.

– Еще бы. Откуда тебе знать.

Дэйзи пристально смотрит на меня:

– Что ж, я хотя бы пытаюсь это понять. А ты просто впала в прострацию. – Она выходит в вестибюль и приближается ко мне. – Все это здорово злит тебя, да? Ведь в твоих глазах бабушка не могла сделать ничего неправильного, ничего плохого. Во всяком случае, до той самой вечеринки, когда оказалось, что она оплатила поездку в Милан для меня, а не для тебя.

Я ощетиниваюсь, на языке вертится тысяча едких ответов, но ни один из них так и не слетает с губ. Я просто поворачиваюсь к ней спиной и в ярости начинаю подниматься по лестнице.

– Что? Разве ты не думала, что получишь все? – не унимается Дэйзи, преследуя меня до самой комнаты. – Ты думала, что бабушка оставит тебе все деньги, потому что ты жила с ней. Признай, что ты тоже зла на нее.

Дойдя до двери в свою комнату, я резко разворачиваюсь, и в моих глазах читается что-то такое, отчего Дэйзи пятится, пока не утыкается в противоположную стену коридора.

– Ты ничего не знаешь о том, что я думала. Оставь меня в покое. – И я захлопываю дверь прямо перед ее носом.

Она пинает ее с другой стороны, затем захлопывает собственную дверь и через несколько секунд врубает музыку на полную катушку. Я сжимаю зубы, и по щекам текут слезы, которые я сдерживала весь день.

– Ненавижу тебя! – кричу я бледно-голубым стенам и ковру такого же цвета.

Это последние слова, которые я сказала отцу, и воспоминание о том дне обрушивается на меня. Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! Иногда я не понимаю, почему два самых могущественных слова так легко слетают с языка, хотя могут изменить все. Ненавижу и люблю.

Хотя мне всегда было нелегко произнести последнее.

Я смотрю на себя в зеркало туалетного столика и сдавленно смеюсь. По щекам размазана черная тушь, делая меня похожей на клоуна, что вполне уместно, потому что все происходящее напоминает дурную шутку. Во время оглашения завещания я действительно на секунду подумала, что могу унаследовать все состояние – в возрасте семнадцати лет.

«Почти восемнадцати», – шепчет тихий голосок в голове, что никак не помогает делу.

– Заткнись, – насмешливо произношу я вслух.

Когда прилив адреналина от перепалки с Дэйзи сходит на нет, его место занимает тревога. Я понятия не имею, что будет дальше. Что ждет не только меня, но и всю семью. Исчезновение состояния сделает нас посмешищем для города.

На мгновение мне становится жаль, что я не Дэйзи. Что я не могу погрузиться в музыку, пообщаться с тысячей подписчиков в «ТикТоке», зайти в групповой чат с друзьями или развести на заднем дворе костер. Позвонить последнему любовному увлечению и узнать, чем он сейчас занят. Забыться с ним и отдаться его прикосновениям.

Но я не она. Я не состою ни в каких групповых чатах, и, конечно же, у меня нет парня, который помог бы забыть этот ужасный день. Мне слишком стыдно написать сообщение Майлзу, которого я игнорировала в последнее время. Так что, чтобы отвлечься, у меня остается только один вариант.

И это не слишком хорошая идея.

Письмо, которое оставила мне бабушка, все еще смято в руке. Я переворачиваю его и провожу пальцем по красной сургучной печати. Когда я была маленькой, то наблюдала, как бабушка ставила эту печать на сотни конвертов. Иногда я засовывала в горячий сургуч палец, и тогда она грозилась сбрить мои брови. Но затем она всегда смеялась и целовала меня в макушку.

Я подсовываю под печать палец, пока она не лопается и идеальная роза не ломается. Подняв клапан конверта, я достаю сложенный листок бумаги. Это плотная открыточная бумага, которую бабушка использовала для каждого письма, готовясь к… я даже не знаю к чему. Думаю, к тому, чтобы написать свои последние слова.

Я быстро разворачиваю письмо и пялюсь на страницу.

Она… пуста.

Пуста.

На глаза снова наворачиваются слезы, когда я переворачиваю листок. Другая его сторона тоже пуста. Какого черта, бабушка? После всех наших писем, после всех этих лет я получаю только чистый лист бумаги?

Я бросаю его на лиловое покрывало и заглядываю в конверт, на случай если там есть что-то еще. Пусто. Ничего, кроме моего имени, написанного на обороте. Я снова беру листок бумаги. Почему же ты?..

– О! – восклицаю я.

На улице быстро стемнело, и в комнате воцарился полумрак. Я включаю прикроватную лампу и подношу листок к свету. Вот оно – в левом верхнем углу. Пятно.

– Как же ты любишь игры, – бормочу я и бросаюсь в ванную.

Хватаю мочалку, сую ее под струю воды и выжимаю, чтобы она стала только слегка влажной. Положив пустую страницу на кварцевую поверхность раковины, я провожу намоченной махровой тканью по пятну. И под воздействием влаги на бумаге проступают слова:

Дорогая Лилилав!

Я затаиваю дыхание и провожу мочалкой по остальной части страницы, стараясь не слишком намочить ее. На бумаге проступают слова, написанные изящным почерком бабушки. Ее последние слова.

Дорогая Лилилав!

Я знаю, что того времени, которое мы с тобой проведем вместе к тому моменту, когда ты получишь это письмо, будет недостаточно. Его и не могло быть достаточно, потому что я могла бы провести с тобой целую вечность. Я понимаю, что ты растеряна, возможно, напугана и, если я хорошо тебя знаю, скорее всего, рассержена. Ведь ты унаследовала нрав Роузвудов. Ты имеешь полное право испытывать все эти чувства. Как бы мне хотелось быть рядом, чтобы все объяснить.

Но меня рядом нет, так что тебе придется довериться мне. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Мое сердце принадлежит тебе.

Твоя бабушка

Я хватаюсь за раковину, чтобы не упасть, стараясь запомнить все слова, изгиб букв, представить сделанную на заказ ручку в ее руке с выступающими венами. Все это накрепко отпечатывается в мозгу. Но главное: в нем снова и снова крутится последняя строчка. Если ты хочешь получить ответы, ищи их там, где впервые расцвела моя любовь к тебе.

Это загадка. Загадка, которую бабушка придумала, зная, что разгадать ее смогу только я, ведь я всю жизнь играла в ее игры. И я точно знаю, про какое место она говорит.

Загвоздка в том, что теперь вход туда мне воспрещен. По ее приказу.

Если я хочу отправиться туда, то это обязательно надо сделать ночью. Я знаю, что камера видеонаблюдения есть только у парадных ворот, но, возможно, там все еще находятся Фрэнк и те две женщины или еще какая-то охрана. И дядя Арбор тоже может быть там. Так что возвращаться в Роузвуд-Мэнор сейчас не вариант. Я не хочу, чтобы меня поймали, когда я попытаюсь незаконно проникнуть в собственный дом.

В одном бабушка права – я действительно рассержена. И напугана, и растеряна, и испытываю еще множество эмоций. Ничто не могло подготовить меня к такому. К тому, что последние слова бабушки, адресованные мне, представляют собой что-то вроде подсказки.

И если это действительно так… Может, Дэйзи права? Неужели состояние и правда где-то спрятано?

Я не знаю, что и думать. Я так устала, что не могу мыслить ясно. Горе сродни болезни, оно забирается под кожу, проникает в кости. Оно давит, как утяжеленное одеяло. Оно тянет меня вниз. И оно мне знакомо, так неизбывно знакомо. Оно – мой старый враг.

Но это письмо подобно солнечному лучу, прорезавшему тьму. И, может быть, это мне и нужно, чтобы горе не захватило меня всю.

Я беру письмо и, вернувшись из ванной в комнату, снимаю черное платье и скидываю с ног туфли на высоких каблуках, так что они отлетают в угол. На прошлой неделе дядя Арбор прихватил кое-что из моей одежды, зная, что какое-то время я поживу здесь, но этих шмоток хватит не больше чем на пару следующих дней. К тому же, как это всегда бывает с мужчинами, играющими роли отцов, он понятия не имел, что мне нужно, и взял самые старые и безликие вещи и пару белых хайтопов, которые я не носила с десятого класса.