Побег из Зазеркалья

Машинально потерев запястья, я усмехнулась:

– Я помню. Ты очень помог.

Буров отвернулся. Долго смотрел в окно. А потом сказал тихо:

– Давид был мне как сын. Он вырос на моих глазах. Его отец научил его управлять империей. Но война в нем воспитал я… И если в той машине действительно был он… я изничтожу того, кто сделал это. Изничтожу.

В правдивости слов Бурова я не сомневалась. Он вполне способен умыть кровью наш город, поддавшись жажде мести. И на пути к правде.

Вполне очевидно и то, что моя жизнь для него не преграда. И я действительно первая в списке на истязание.

– Завтра в девять я заеду за тобой.

– Зачем?

– Поедем на беседу к следователю.

Подобная перспектива никак не могла меня порадовать. Буров мою реакцию отметил, но ничего не сказал. Поднялся и ушел не прощаясь. И сдается мне, он знал гораздо больше, чем пожелал мне рассказать.

Настали тяжелые времена. И это лишь начало.

Выйдя в сад, я запрокинула голову вверх. Но небо было безучастно. Равнодушно.

Следующим утром Буров прибыл минута в минуту. В полном молчании мы отправились в путь. Вопросы пчелиным роем, жужжа и жаля, кружились в моей голове. Но и одного взгляда на Николая было достаточно, чтобы понять – желание придушить меня едва ли не сильнее скорби, что поселилась в его сердце. И я сочла за благо промолчать. Таращилась в окно и пыталась предугадать, чего ждать от жизни.

Когда же я поняла, куда именно мы едем, то не сдержалась и возмутилась:

– Ты говорил, нас ждет следователь!

– Так и есть.

– Тогда почему мы едем в морг?

– Потому что именно там он нас и ждет.

– Я не пойду.

Буров резко ударил по тормозам. Возмущенные водители, лишь чудом избежавшие удара, засигналили со всех сторон. Не ожидая подобного, я пребольно ударилась головой. Еще не оправившись от предыдущего сотрясения мозга, я, кажется, заработала новое.

Буров схватил меня за шкирку и дернул на себя. Зашипел свирепо:

– Пойдешь! И расскажешь все как было. Поняла?!

Сквозь боль и еще сиявшие после удара искры я посмотрела на него. Скривила губы в усмешке и спросила:

– Или что?

Подобного он не ожидал. Все эти годы я была для него аморфным существом, не приспособленным к жизни и не имеющим особой ценности. Он не понимал привязанности Давида ко мне и, уверена, был рад, когда я исчезла из жизни его воспитанника.

Теперь же все переменилось. Я переменилась. И Николаю еще только предстоит узнать насколько.

Горячие капли упали на его огромную руку. Он не заметил. Но когда кровь струйками потекла из моего носа, резко отпустил меня. Вытащив из кармана пиджака платок, швырнул мне в лицо.

– Вытрись.

– Благодарствую, – хохотнула я и приложила измятую ткань к лицу.

Показывать меня следователю в таком виде Буров не желал. Заехав на парковку морга, остановился, ожидая, что я приду в норму и видимость порядка и благоденствия будет восстановлена. Но все пошло не по плану.

Одновременно с нами на парковку въехал «Форд». Из него показались двое мужчин. Один из них, тот что постарше, с Николаем был знаком. Направился к его «Мерседесу» и приветливо улыбнулся. Тут он заметил меня. Нахмурился.

Буров знал, что прятаться уже нет смысла. Я и вовсе ничего не собиралась скрывать от следствия. Выпорхнула из машины и, придерживая окровавленный платок у лица, подошла к мужчинам.

Если кто-то ожидал, что я стану причитать и сокрушаться по любому из имеющихся поводов, то напрасно. Подобное в мои планы не входило.

Следователя звали Сергеем, а его помощника Юрием. Второй и шагнул ко мне, желая помочь:

– С вами все в порядке?

– Не особо. А как у вас дела?

Юрий посмотрел на меня как-то странно. Знай он, что я гостила в психушке, ему было бы проще. Но пока он это не раскопал и не понимал, как себя вести. Вмешался его босс.

– Позвони Диане. Пусть принесет аптечку.

Юрий кивнул и достал мобильный. Его босс сказал сухо:

– Пойдемте.

Бывать здесь мне уже доводилось. Дважды. В день похорон мамы, а потом и папы. Воспоминания эти все еще ранили. И, наверное, так будет всегда. Но проблемы дня сегодняшнего отвлекали от прошлого. В этом, пожалуй, был единственный плюс обрушившихся на меня неприятностей.

Вчетвером мы вошли в небольшой кабинет, заставленный книгами и папками со всех сторон. Кабинет был пуст. Как и письменный стол, приткнувшийся у стола. Рядом с ним стояло нарядное кресло с высокой спинкой в английском стиле. Здесь оно было совершенно неуместно. Но именно в него меня усадил Сергей.

Появилась хозяйка кабинета. И стоило ей войти, как все переменилось. Кажется, даже воздух стал иным. Пряным, свежим, с нотками шампанского.

Не знаю, как так случилось, что столь красивая и неординарная женщина нашла свое призвание в подобном заведении. Но в том, что не заметить ее или даже просто пройти мимо было невозможно – спору нет.

Диана обожала тридцатые годы прошлого века. Будь у нее машина времени, непременно перенеслась бы туда. Но за неимением оной, она впитала в себя всю прелесть ушедшей эпохи и ее красоту. И при этом она вполне органично вписывалась в реалии своей жизни и окружения. Привлекая еще больше внимания, вызывая еще большее влечение.

Ее иссиня-черные волосы, уложенные по моде той эпохи, оттеняли светлую кожу. Губы подведены ярко-алой помадой в цвет лаку на ногтях. Черные стрелки на глазах накрашены идеально, а нарисованная родинка над верхней губой игрива и очаровательна.

Медицинский халат скрывал несомненные достоинства ее фигуры. А длинные ножки в чулках со стрелочкой украшали туфельки «Мэри Джейн».

Без всякого интереса взглянув на присутствующих, Диана прошла к столу. Поставила аптечку и посмотрела на меня.

Первым с охватившим всех мужчин (и даже Бурова) волнением справился Сергей. С несвойственной робостью прошелестел:

– Доброе утро, Диана.

– Доброе, – ответила она равнодушно.

Натянула на тонкие пальчики медицинские перчатки и ласково коснулась моей щеки. Я послушно отпустила платок, давая ей возможность осмотреть меня. Он сплошь пропитался кровью и улетел в мусорную корзину.

Проследив его полет, Буров сказал недовольно:

– Девушка перенервничала.

Не удостоив его и взгляда, Диана спросила:

– След от удара на переносице тоже последствия стресса?

Буров счел за благо промолчать. Следователи обменялись многозначительными взглядами.

Сделав все необходимое, она бережно отерла мое лицо влажной салфеткой. Приложила лед, завернутый в полотенце и велела:

– Держи крепче.

Закончив со мной, Диана присела за свой стол. Посмотрела на следователей выжидающе. Несколько заискивающе Сергей спросил:

– Не возражаешь, если мы здесь опознание проведем?

Я тихо охнула. Юрий поспешил вмешаться:

– Опознание будет проходить по вещам покойного.

Диана кивнула и куда-то позвонила. Не прошло и пяти минут, как в кабинет протиснулся сутулый парень и положил на ее стол прозрачный пакет. В нем болтались несколько обгорелых предметов.

Должно быть, моя реакция на увиденное сказала присутствующим все, что нужно было знать. Но сухой язык протоколов требовал большего.

– Да, это вещи моего мужа. Обручальное кольцо, часы…все принадлежало ему.

Диана достала из ящика бутылочку минералки. Открыла ее и поставила на стол. Сказала наставительно:

– Маленькими глоточками.

И покинула свой кабинет. Сергей же, обращаясь к Бурову, велел:

– Подождите, пожалуйста, в коридоре.

– Но…

– Мы позовем, когда потребуется.

К подобному Николай не привык. Но сейчас было не то время, чтобы спорить.

Обманчиво ласково следователь спросил:

– Когда вы видели вашего мужа в последний раз?

Посыпавшиеся на меня вопросы ничуть не отличались от тех, которыми так долго досаждал мне Буров. И ответы мои были точь-в-точь тем, что уже произносила.

Но теперь каждое мое слово было записано на бумагу и стало частью уголовного дела. А я превратилась в подозреваемую в убийстве. Теперь уже официально.

В том, что муж был убит, следователи не сомневались. Опираясь на заключение Дианы, они знали, что убитый был вначале застрелен, затем помещен в машину, которую впоследствии подожгли. Пожар, по мнению следователей, был нужен для того, чтобы уничтожить улики и помешать следствию.

Сергей и Юрий уверяли, что во всем разберутся. Я в этом сомневалась. Но демонстрировала святую веру в силу их ума.

– Вы можете идти, – порадовал наконец Сергей.

Но я продолжала сидеть на месте и таращилась в пол. Расценив по-своему, он спросил:

– Вас отвезти домой?

– Нет, спасибо.

Положив на кончик стола подтаявший лед, я поднялась. Следователь нахмурился. Протянул мне свою визитку.

– Если у вас возникнут какие-либо проблемы, сразу звоните мне.

– Спасибо, – вновь поблагодарила я.

Мы оба прекрасно понимали, что наша встреча вовсе не последняя. И о том, что он сможет меня защитить, тоже никто иллюзий не испытывал.

Но все же, когда Буров поднялся навстречу мне, следователь сказал:

– Николай, есть разговор.

Буров нахмурился и вошел в кабинет. Я же мысленно поздравила следователей с тем, что теперь у них как минимум двое подозреваемых.

А пока старый вояка был занят, я поспешила скрыться. Вызвав такси, откинулась на спинку заднего сиденья и прикрыла уставшие веки.

Память как заведенная прокручивала одну и ту же сцену. Раз за разом. Вновь и вновь. Я видела, как муж приближается ко мне. Забившись в угол, я сжимаю в руках пистолет. Но пальцы мои дрожат так сильно, что трудно его удержать. Давид же все приближается. Что-то говорит.

Мне не разобрать его слов. Я лишь знаю, что спасенья нет.

И вскинув руку, я стреляю. Один выстрел. Второй. И на белоснежной его рубашке расползается алое пятно. По инерции сделав еще шаг, он замирает. Падает навзничь как подкошенный…

Как известно, слухи – самый быстрый способ коммуникации. И тот факт, что уже к обеду о гибели моего мужа стало известно всем и каждому, лишь подтверждает это.

Но я не жаловалась. Понимала, что это неизбежно. Как и то, что девять из десяти человек решат, что его смерть мне на руку. Еще бы, в одночасье стать наследницей всего состояния великих и могучих Строгановых.

Злые речи меня волновали мало. Полиции я тоже опасалась не слишком – хорошие адвокаты за большие деньги непременно помогут несчастной вдове. А вот лишнего внимания к своей персоне мне не хотелось. И потому я очень радовалась, что у особняка не выстроилась вереница репортеров, жаждущих сенсации.

Более того, журналисты по неведомой мне причине и вовсе проигнорировали столь значимое событие. Не было ни единой газеты, сайта или телеканала, где бы упоминалось убийство мужа. Это несколько удивляло. Но я списала все на усердие Бурова, решив, что и от него должна быть какая-то польза.

И все же происходящее действовало на меня куда сильнее, чем я бы того хотела. Вернувшись из морга, я неприкаянно бродила по особняку. А потом разозлилась, нарядилась и поехала в свой любимый ресторан.

Но на этот раз ужин задался не слишком. Еще не принесли заказ, как ко мне без всякого приглашения подсел слегка лысеющий коротышка лет пятидесяти. Мы виделись на каком-то приеме. Но даже под пытками я не смогла бы вспомнить, кто он и чем занимается.

Сложив губки бантиком, коротышка пропел:

– Мои соболезнования вдовице.

– Благодарствую сердечно.

Повисла пауза. Вероятно, в голове моего собеседника уже был сценарий этой встречи. Но все шло не так, как представлялось. А перестройка требовала времени.

Я не торопила. Пригубила вино и сказала:

– Я помню ваше лицо. Но не имя.

– Всеволодом Уваровым меня величать.

– Очень рада вновь познакомиться.

– Серьезно?

– Что?

– Рада?

– Должно быть иначе?

Коротышка прищурился и сказал:

– А ты забавная.

– Не очень. Чувством юмора меня не слишком наделили.

– Зато всего остального отсыпали будь здоров.

– На щедроты Судьбы не жалюсь. А вы?

– Что? – опешил он. Я легко пояснила:

– Хотели бы поиграть с Судьбой?

– С чего ты взяла?

– Интуиция.

– Как у ведьмы?

– Надеюсь, что нет. Их она подводила. Костры тому свидетели.

Уваров тихо хрюкнул и уставился на меня. Глазки его блестели хитро, а я гадала, как бы половчее избавиться от этого надоеды. Но уже понимала, что будет это непросто, оттого являла собой пример покорности.

– Не похожа ты на убитую горем вдову.

– Я вообще ни на кого не похожа. Только на саму себя.

– Потому Давид по тебе с ума и сходил?

– Домыслы. Рассудок моего мужа был ясен как небо в погожий день.

– Был? – Уваров усмехнулся. – Уже в прошедшем времени?

– Разве об ушедших говорят иначе?

– Что, даже не всплакнешь?

– Я переживаю горе по-своему. И не терплю публичности.

– Я слышал, художники все с приветом. А ты, говорят, талантлива. Значит, и вовсе того.

– Мерси.

Уваров сверлил меня взглядом, но с какого края подступиться не знал. Чертыхнулся и решил не мудрствовать.

– Ты ведь понимаешь, что одной тебе с этим не справиться?

Я посмотрела на равиоли с соусом песто, что только что подал официант, и с уверенностью сказала:

– Сдюжу. У меня хороший аппетит.

Уваров поморщился, глазки заблестели зло. Интересно, как он умудрился сколотить состояние? Ведь его лицо – открытая книга. Все мысли словно маслом написаны.

– Я не об этом!

– О чем же?

– Бизнесе Строгонова!

– О!

Сеня дернул щекой. Я стала раздражать его несказанно. Но не настолько, чтобы он покинул мой стол и присоединился к девице с глубочайшим декольте на вечернем платье, с которой явился в ресторан. Девица, к слову, метала в нашу сторону свирепые взгляды, и это начинало раздражать.

– Тебе потребуется помощь. Совет знающего человека.

– Не думаю.

– Серьезно? – усмехнулся Сеня.

А вот и он. Оскал желающего крови противника. Не волчий, конечно. Но и шакалы могут ранить смертельно.

– Я вовсе не собираюсь вникать в дела мужа, – принялась объяснять я. – Мы уже все обсудили с Николаем. Он согласился взять все эти хлопоты на себя. Я очень ему благодарна. Очень! Ведь бизнес – это совершенно не мое. Я человек творческий. И именно творчество – мое призвание. А не все эти цифры, переговоры… Б-р-р-р…

– Буров, значит, в деле…

Я кивнула в такт размышлениям Сени. Имя старого вояки, к слову, произвело на него впечатление. И не самое лучшее. По неведомой мне причине он его боялся. Но аромат чужих денег был столь пленителен, что отступать мой сотрапезник не собирался.

Вытащил из кармана визитку и протянул мне. Буркнул сердито:

– Позвонишь, когда созреешь.

Я посмотрела на белый прямоугольник и проблеяла:

– Не понимаю…

Уваров резко наклонился и прошипел зло:

– Слезами кровавыми плакать начнешь и поймешь. И тогда я буду именно тем, кто согласится тебе помочь. Ну а пока ешь свои пельмени и не умничай.

Уваров так осерчал, что даже не пожелал остаться. Быстрым шагом он пересек террасу и скрылся в закрытой части ресторана. Его спутница растерянно похлопала накладными ресничками и бросилась следом.

Я же сосредоточилась на угощении. И с большим удовольствием продолжила ужин в одиночестве.

Но все же хандра меня настигла. Не желая возвращаться в пустой дом, я колесила по ночному городу. Без цели. Не чувствуя времени.

И в какой-то момент я обнаружила себя в переулке по соседству с Летним Садом.

Небольшой трехэтажный дворец в стиле барокко был обращен фасадом на Миллионную улицу. Он был построен по заказу семьи любимой камер-фрейлины императрицы. И несколько поколений знатного рода проживали здесь свою жизнь. Кружили на балах, уходили на войну. Крестили детей и прощались с ушедшими.

Революция разбросала по свету членов семьи, разворотила роскошные интерьеры их дома. Но, на общем фоне вандализма и поругания, дворцу досталось не так уж и сильно. Он был отдан на нужды армии, и потому значительная часть убранства сохранилась в относительном порядке.

А перестройка дворец не пощадила. Его богатые залы были перекроены под офисы, разделены перегородками. Собственники и арендаторы сменялись нескончаемым потоком. Но каждый из них оставлял «шрам» на убранстве дома, пополняя собрание уродств и вредительств.

В этот период мой отец и купил здесь небольшое помещение. Скорее всего, в имперские времена в этой части дворца было одно из помещений для слуг. Прислуга попадала во дворец через черный вход, минуя великолепные дубовые двери парадного.

В девяностые один из новых собственников отгородил треть первого этажа, перестроив его под тихий офис с собственным выходом в переулок.

Отец же задумал открыть в этих стенах книжный магазин. Времена для подобного бизнеса были не самые лучшие и уж точно не спокойные. Но его это не остановило. Уже год как они с мамой были женаты, и он считал своим долгом обзавестись делом, которое будет кормить семью. И радовать его и молодую жену.

Продав доставшуюся от бабушки и дедушки квартиру, он осуществил желаемое. Но это было только начало.

Папа и мама не хотели, чтобы их книжная лавка походила на все остальные. Это было бы слишком просто. Уйдя с головой в каталоги исторических зданий, они неустанно искали подходящие интерьеры в фотографиях старинных библиотек. И вдохновляясь чужими творениями, они создали собственный, ни с чем не сравнимый мирок.

Книги были страстью отца. Он превратил их в дело жизни. Но по профессии он был краснодеревщиком. Причем отличным. И обустраивая свою лавочку, он проявил себя как искусный мастер.

Превратив дачу в мастерскую, он, не зная усталости, вырезал стеллажи для книжных собраний. Столики и кресла для посетителей. Даже мебель для небольшой каморки мамы, где она вела дела лавочки, была собственноручно выполнена им.

Когда же обустройство книжной лавочки было закончено, посетители потекли полноводной рекой. Многие из них приходили только посмотреть на убранство невиданного магазина. И их надежды усладить свой взор неизменно оправдывались.

Ведь в лавочке родителей действительно было на что посмотреть и чем полюбоваться. За тяжелой дверью, отреставрированной папой, таилось величественное убранство библиотеки. Вытянутое прямоугольное помещение родители разделили на три небольших зала резными узорчатыми сводами боковых стеллажей. И идя по анфиладе, можно было легко пройти насквозь всю библиотеку.

Не существовало одинаковых стеллажей. Все они были уникальны, но сливались в едином ансамбле. Полки каждого украшали вырезанные рукой папы гирлянды из цветов и растений. А по бокам, словно под заклятием невиданной колдуньи, замерли прекрасные русалки, страшные гаргулии, хитрые драконы и невиданные чудовища и звери, которых отец оживлял, вдохновляясь иллюстрациями сказок и старинными картами.

В первом зале располагался небольшой прилавочек, увенчанный старинной кассой в стиле модерн. Кассой никогда не пользовались. Но она была отличным дополнением к интерьеру. А новомодный атрибут, как именовал ее современную последовательницу папа, стоял под прилавком, невидимый взору посетителей.

Во втором, самом большом зале, были расставлены четыре резных стола, на отполированных дубовых и березовых столешницах которых стояли тяжелые лампы с плафонами из цветного стекла. Лампы были старинными, но купленными на барахолке за бесценок. Все как одна были в ужасном состоянии, и маме стоило немалых трудов вернуть им былое великолепие.

Третий зал скрывал за ширмой из красного дерева рабочий кабинет мамы. Папа именовал этот закуток каморкой. Но обожал, усевшись в кресло в викторианском стиле, болтать здесь с мамой или читать мне книги. Тут же таились самые ценные издания лавочки.

Обязанности мамы и папы распределились сами собой. Каждый занимался тем, что больше всего любит. Папа следил за лавочкой, чиня и ремонтируя все, что требуется. Общался с покупателями и вел бесконечные переписки с коллекционерами и ценителями. Мама же занималась бухгалтерией, педантично и бережно ведя все записи, оплачивая счета и общаясь со всевозможными инстанциями.

А я никакой пользы не приносила. Спала в люльке, что смастерил папа, за ширмой и видела сны. Потом научилась ходить и принялась резво бегать по залам, часто гневя посетителей. Но родители меня за баловство никогда не ругали. Вместо этого они читали мне все новые и новые книжки. И каждая услышанная история была интереснее предыдущей. Должно быть, поэтому школьные годы стали мукой для меня. В серых скучных стенах, где говорили так много зазубренных формальностей и заставляли быть как все, мне было бесконечно душно. Речи большинства моих учителей казались мне ужасными, скучными, в никакое сравнение не шедшими с теми удивительными вещами, что рассказывали мне книги.

Я часто прогуливала уроки. Но ругали меня разве что для порядка. Без всякого стремления переубедить или исправить. Да и прогулы мои проходили на глазах у родителей, меж полок обожаемых книг.

Пожалуй, не было человека счастливее меня, когда школьный ад наконец закончился. Я выпорхнула вольной птичкой прямиком в академию художеств. И этот новый мир понравился мне несказанно. Были в нем нехорошие углы и темные тени, но все они не значили ничего по сравнению с тем, что открывалось пред моими глазами.

Тогда и я смогла внести свой вклад в дело родителей. Отец часто что-то менял в лавочке, то переделывая, то усовершенствуя собственное творение. И вдруг ему разонравились резные панели, которыми был зашит потолок. Закидывая голову вверх, он хмурился и жаловался, что они «убивают» свет. Мама заверяла, что ничего подобного не видит. А он хмурился еще больше, ведь ее каморка освещалась только электричеством. Лучи солнца не достигали ее.

И тогда я предложила заменить темное дерево на роспись. Глаза папы загорелись до того, как я успела закончить свою мысль. Только поздний час удержал его от поездки за красками.

Но наследующий же день, так удачно совпавший с началом каникул, мы затянули стеллажи маленького зала в пленку. Мама затянула мои косы в свой старый платок. И работа закипела.