Побег из Зазеркалья

Поставив две чашки на столик у окна, муж кивнул на стул. Словно собачонка, я послушно исполнила команду, села напротив. Нервно касаясь пальцами горячей кружки, я не поднимала глаз. Муж неспешными глотками пил обжигающий кофе.

– Давид, я…

– Очень бледная.

Я притихла. Муж всегда умел уходить от темы, которая была ему не интересна, от разговора, который казался ему лишним, и вытряхивать из собеседника все, что считал нужным. И все это без лишних усилий, с ловкостью фокусника. Я так и не освоила эту науку. Для меня она была сродни магии.

Но я обещала себе, что буду сильной. Не сдаваясь, попробовала вновь:

– Нам нужно поговорить…

– По дороге в клинику и поговорим.

– Клинику?

По спине пробежал холодок. Муж, конечно, почувствовал мой страх. И не удивился. Ведь в прошлый раз, когда он решил, что мне нужна медицинская помощь, я оказалась в психушке.

– У всего есть последствия. А с тобой много всего произошло. Я хочу убедиться, что ты в порядке. Бояться нечего. Мы поедем вместе. И вернем домой тоже вместе. Сегодня. Я буду рядом.

Это вовсе не утешало. Скорее даже пугало. И он отлично это знал, но вовсе не собирался менять решение.

Не притронувшись к кофе, я побрела вслед за мужем. В голове полнейший кавардак. Я цеплялась за мысли, словно утопленник за соломинку, и с тем же успехом шла ко дну. Оттого, должно быть, так и не смогла начать разговор. Давид и вовсе не собирался ничего обсуждать.

Припарковавшись у четырехэтажного здания клиники, он обошел машину и любезно открыл дверь с моей стороны. Протянул мне руку.

Я замерла испуганно. Это было глупо. Ведь Давид был отлично воспитан и этот жест всего лишь привычка.

Расценив мое поведение по-своему, муж повторил:

– Бояться нечего.

Амплуа спятившей истерически мне было не любо. Храбро вложив свою ладошку в его, я спрыгнула вниз из высокой кабины джипа.

Его горячие пальцы сомкнулись. Высвободиться он мне не позволил. Не отпуская повел ко входу в клинику.

Сеть клиник, частью которой являлось здание сие, принадлежала мужу. И это была лишь крошечная песчинка его империи, обширность которой я вряд ли смогла бы описать, даже очень постаравшись.

Виктор Строганов, отец Давида, создавал свой бизнес, как строят некоторые государства – от шатра в чистом поле до мировой державы. Скончавшись, он передал все единственному сыну. И Давид отца не подвел.

Развивая оставленные ему владения столь же успешно и стремительно, как Македонский завоевывал новые земли, Давид довольно скоро превзошел своего отца. Но, в отличие от великого полководца, познавшего всю горечь неудач, Строганова-младшего они обходили. Возможно, его планида была добрее.

Или не досаждало замыслам тщеславие. Давид относился к деньгам как к инструменту, не более. Жадность ему была не знакома. А бизнес он воспринимал как бесконечную шахматную партию. Не терял интерес, но и рабом азарта не становился. И в этом таилась одна из многих причин, почему обыграть его было практически невозможно.

У самого порога нас встретил заведующий клиникой. По случаю нашего визита заведение закрыли, полностью очистив от пациентов.

Едва ли не в пол поклонившись, заведующий шагнул ко мне. Старался карьерист напрасно, Давид не терпел фамильярностей, а раболепство и вовсе не выносил.

Не отпуская моей руки, муж легко завел меня за свою спину. Он ненавидел, когда кто-то крутился рядом со мной. Его бы воля, сидеть мне вечно в высокой башне за семью замками. И сдается мне, все вновь к этому идет.

– Ирина Николаевна наш лучший врач, пожалуй, лучше всего будет начать с нее… – тем временем пел заведующий.

Из-за спины мужа видеть его я не могла, только слушала без особого интереса слащавый голос. Обернувшись назад, с тоской посмотрела на летнее небо. Белоснежные облака таяли столь же неотвратимо и стремительно, как моя свобода.

Несколько часов спустя, протащившись по множеству кабинетов, повалявшись на множестве кушеток, покружившись в неведомых аппаратах и сдав едва ли не целую банку крови, я была отпущена с миром.

Все это время, послушно следуя командам врачей, я не забывала смотреть по сторонам в поисках выхода. Но сбежать так и не решилась. Уверенность в том, что дальше ближайшего перекрестка я не уйду, меня не покидала. К тому же теперь я осталась без паспорта.

Едва прейдя в себя, я обыскала всю комнату, но все документы исчезли без следа. А значит мой побег стал еще более невозможен. Хотя, казалось бы, куда уж больше?

Усталая и несчастная я вернулась в кабинет заведующего. О медицине в нем напоминали только грамоты и дипломы на стене. В остальном же он ничуть не отличался от рядового офиса в любом бизнес-центре.

Подняв глаза от ноутбука, муж посмотрел выжидающе. На приеме у первого врача он был со мной. Внимательно слушал мои сбивчивые ответы. Хмурился. Но молчал. Ни он, ни я так и не решились поговорить о том, что случилось в ночь аварии.

– Меня отпустили, – буркнула я.

Давид захлопнул крышку ноутбука и небрежно отбросил его в сторону. Неспешно приблизился. Смотрел изучающе, будто лучше рентгена и МРТ был способен распознать таившуюся угрозу.

Я вспылила:

– Что еще? К гинекологу сходить?

На губах его показалась злая усмешка. И он спросил вкрадчиво:

– А надо?

В тот же миг во мне словно фейерверк взорвался. Но Давид знал меня слишком хорошо, да и реакция у него была отменная. Поймав мою руку в сантиметре от своей щеки, больно сжал запястье.

Засмеялся тихо и зло. И сказал насмешливо:

– С возвращением, детка.

Дверь кабинета с шумом открылась. Незадачливый заведующий выбрал не лучшее время, чтобы показаться на глаза. Попав впросак, бедолага замер в нерешительности.

Давид усмехнулся. Поцеловал мою руку, отчего на коже, кажется, останется ожог.

Не отпуская меня, взял ноутбук и потащил по коридору к выходу. Обратно тоже возвращались в молчании. А едва переступив порог особняка, я спрялась в спальне.

Довольно долго я нарезала круги в глухом негодовании. Когда же занятие сие меня окончательно вымотало, я не придумала ничего лучше, чем набрать ванну с пушистой пеной и раствориться в ней на последующие полчаса.

Мне стало легче. Не знаю, помогла ли горячая вода или взяла верх усталость. Но я успокоилась. Завернулась в халат и устроилась в кресле, которое так любил Давид.

В отличие от кухни, в спальне после моего исчезновения ничего не изменилось. Все стояло на местах в идеальном порядке. Как будто он ждал, что я вернусь…

Слезы отчаянья и стыда упали тяжелыми каплями на нежный шелк халата. Но я не заметила их. Устремив невидящий взгляд в цветущий сад, я пала под тяжестью воспоминаний.

Почти два месяца назад он прислал за мной в Швейцарию. Именно там, в элитной клинике высоко в горах, я и была заперта.

Томясь в роскошной палате под бдительным оком вышколенного персонала, я считала дни своего заточения. В отличие от осужденных за свои деяния преступников, я не знала, как долго продлится мое заключение. И приговор мне озвучен не был. Ведь все делалось для моего «блага». Точнее того, что мой муж считал благом для меня.

Но случилось несчастье, и Давид решил забрать меня в Петербург. По дороге домой я мучилась неизвестностью. Однако ни одна из самых страшных моих теорий не сравнялась с реальностью.

Заболел отец. С тех пор, как не стало мамы, сердце часто его тревожило. Не избежал он и операции. Но в этот раз врачи признали свое бессилие. Давид вызвал меня, чтобы попрощаться.

Он сказал мне об этом по пути из аэропорта, где встретил меня, в дом родителей. И я послала его к черту, не веря ни единому слову. Но стоило войти в спальню отца, как поняла, что муж был прав.

Отец скончался в ту же ночь. Он говорил, что ждал меня. И это была правда. Он не хотел уйти, не повидав меня напоследок.

После похорон я осталась в Петербурге. Должно быть, Давид не решил, что делать со мной дальше. Мне же все стало безразлично. Будто спящая красавица, уколовшаяся об острую иглу веретена, я погрузилась в странный сон, не отличая реальность от сновидений. Не замечая, как сменяют друг друга дни.

Давид же продолжал заниматься своими делами. И бизнес вынудил его отправиться в Москву. Он планировал вернуться одним днем, но переговоры затягивались. Оставлять же меня одну он боялся.

Несмотря на возражения, заставил приехать к нему. Сильный туман парализовал работу Пулково, но и здесь мой муж-упрямец нашел выход. Билет на последний экспресс решил проблему.

Но в столицу поезд так и не прибыл. По пути произошла страшная авария. Я не должна была выжить. У меня не было шансов. Но Судьба распорядилась иначе.

Но все же для Давида я предпочла умереть. Каким бы ужасным и жестоким не было мое решение, я считала его правильным. У меня была на то причина. И так бы все и оставалось, если бы не случился пожар в школе и не проезжали мимо журналисты.

Теперь же я вновь оказалась запертой в золотой клетке, ключик от которой муж держал накрепко.

Утро следующего дня не принесло ничего хорошего. Я долго не выходила из своей комнаты в надежде, что муж отправится по делам и нам не придется видеться. Небольшая передышка мне бы не помешала. В мыслях творился страшный кавардак, а в его присутствии все становилось еще хуже. Я совершенно терялась, а временами и вовсе была не способна думать. Но Давид никуда не спешил, и напрасно я прислушивалась в желании услышать шум отъезжающей машины.

Смирившись с неизбежностью, я спустилась вниз. Сосредоточенно стуча по клавиатуре ноутбука, он работал на террасе. Подобное было непривычно, делами он предпочитал заниматься в кабинете, а не на свежем воздухе.

Но не успев толком удивиться, я оценила выбранное им место. С точки зрения стратегии (или тактики?) оно было оптимально. Не покидая плетеного кресла с мягкой подушкой, он прекрасно видел лестницу, миновать которую не могла я. А выглядело все довольно невинно, даже не придраться.

Тяжко вздохнув, я направилась на кухню. А едва достала банку с кофе, как появился и он.

– Я стал подумывать, ты объявила голодовку.

– Я много сплю. Видимо, та гадость, что ты вкачал мне в поселке, еще не выветрилась.

Он равнодушно пожал плечами и также спокойно добавил:

– Не беда. У тебя есть еще несколько часов, чтобы подготовиться.

– Подготовиться к чему? – насторожилась я.

– Сегодня к нам приедет твоя семья. Пора поведать им радостное известие – ты воскресла.

Фарфоровая чашка выскользнула из рук и вдребезги разбилась о пол. Осколки разлетелись в разные стороны. Давид нахмурился.

– Белль …

От звука собственного имени я вздрогнула. Словно ступая по треснувшему льду глубокого озера, я обошла мужа. Пошатываясь, поднялась к себе.

Просить его остановиться было бесполезно. Он уже все решил. И я не знаю, желал ли он наказать меня или пытался напомнить о том, что мне все еще есть кого терять. Но это было жестоко. Даже для него.

Муж ошибался, когда говорил, что приедет моя семья. Моей семьей были родители. Я не любила их, а обожала. Каждой клеточкой своей души. Мы жили лучше, чем написано в любой самой славной сказке. И так было до того самого дня, когда не стало мамы.

С ее уходом все переменилось. Отец замкнулся, стал нелюдимым. Я видела его боль, но ничем не могла помочь. Абсолютно ничем. Казалось даже, он тяготится мною, моими попытками вырвать его из плена воспоминаний, вернуть в реальность. Реальность без мамы была ему чужда. Жизнь без нее пуста. Холодна, как пронизывающий петербургский ветер зимой. Тогда я этого не понимала.

А он тратил слишком много сил, чтобы, заботясь обо мне, создавать видимость привычной жизни. Старательно улыбался. Изображал радушие. Скрывал проблемы с сердцем.

Думаю, ему стало проще дышать, когда Давид забрал меня из нашего дома. Он боялся, что, если его не станет, я останусь одна на всех ветрах. Почему-то родители считали, что я не способна позаботиться о себе сама. В этом они были похожи с мужем.

Давид тоже верит, что без него я не смогу. Как бы не так.

Еще у меня есть сестра. Ни много ни мало четвероюродная. Лара старше меня на двенадцать лет, и в детстве мне казалось, что именно по этой причине она меня не любит. На самом деле все было куда проще – она терпеть меня не могла и причины для это были не нужны.

Зато меня обожала ее мать. А я души не чаяла в тетушке. Помнится, я даже всерьез верила, что она волшебница. И иначе как феей не называла. Они были очень дружны с мамой. Потому, должно быть, Лара и жила целых два года в нашем доме, после того, как не стало тетушки. И это, надо признать, было испытанием для всех нас. Особенно для меня, ведь пока родители не видят, она частенько позволяла себе всякие пакости. Но я все равно надеялась, что она меня полюбит и мы будем дружить также, как дружат сестры в моих самых любимых книжках.

Мое желание понравиться сестре сыграло со мной жестокую шутку. Но об этом я не хочу даже думать.

Однако мои желания Давиду безразличны. И Лара вместе с мужем и сыном приедут на ужин. Наша встреча неминуема примерно также, как рандеву айсберга и «Титаника».

Еще по возвращении в дом мужа я поняла, что он отпустил всю прислугу. Не могу сказать, что меня это огорчило. Ибо в помощи я не нуждалась, а дом и сад, за которыми невозможно было уследить в одиночестве, вполне могли пережить некоторое время без тщательного пригляда. Однако мне было немного грустно, что я не повидаюсь с Полли, нашей чудесной домоправительницей, которую побаивались все. И даже сторонился Давид.

Полли, Полина Романова, пришла в дом Строгановых, когда Давиду едва исполнилось десять. Невысокая, пышная, невероятно шустрая и всегда румяная блондинка сразу же взяла под свое крыло как хозяйство семьи, так и ее домочадцев.

Работала она не покладая рук, никогда ни о чем не забывала и относилась очень бережно к людям и вещам. Несмотря на бесконечную занятость, она успевала хлопотать и о собственном доме. Растила двух румяных дочерей и с нежностью журила своего доброго, но не поспевавшего за темпом жены, мужа.

Мое знакомство с Полли состоялось накануне свадьбы. Кажется, я привязалась к ней еще до того, как успела встретить. Но теперь радовалась, что ее нет в особняке.

Не уверена, что смогла бы смотреть ей в глаза после всего того, что случилось.

Приготовления к ужину я намеренно проигнорировала. Но прячась в студии, я видела, как приехала машина с логотипом ресторана, который так нравился Давиду, и шустрый персонал, неся разнообразную снедь, скрылся в особняке.

Потеряв интерес к происходящему, я пробежалась взглядом по своей студии. По задумке архитектора, построившего особняк, здесь должен был располагаться зимний сад. Просторное помещение на втором этаже, занимавшее значительную часть крыла здания, подходило для этих целей идеально.

Возведенные полукругом стеклянные стены были украшены французским балкончиками с витыми чугунными решетками и увенчаны прозрачным куполом, сквозь который в комнату вливался поток света. Я любила свою студию в любую погоду, ведь она всегда была хороша. И вид, открывавшийся сразу на три стороны света, завораживал меня неустанно. Я проводила здесь большую часть своего времени, ведь это место было и моим замком, и моей крепостью. Так было всегда, но не теперь.

Я тяжко вздохнула и присела на краешек софы. Проведя пальцами по нежно-бирюзовому велюру, прикрыла веки. Мне вновь стало казаться, что я погружаюсь на дно глубокой реки. И тяжесть ее вод давит на меня нестерпимо, не оставляя шанса вздохнуть, выбраться. А где-то наверху смыкается лед неподъемную толщею.

Послышалось шуршание шин по дорожке из гравия. Уже зная, что увижу, я все же подошла к окну. Объехав по кругу величественную клумбу с гортензиями, машина сестры остановилась у самых ступенек. Пожелав себе быть сильной, я отправилась встречать гостей.

Ступая по коридору, я слышала их голоса. Но сердце мое стучало так громко, что слов разобрать не получалось. Впрочем, в этом не было нужды. Я понимала, о чем они говорят. В чем винят меня.

Давид заметил меня первым. Не сводя глаз смотрел, как я приближаюсь, спускаюсь по лестнице, держась за перила. Если он ожидал увидеть во мне раскаянье, то напрасно. Я жалела лишь о том, что мой побег провалился.

Выбирая наряд для ужина, я не мудрствовала. В отличие от Лары, я никогда и никого не пыталась поразить. И доказывать что-либо никому не желала. Я нравилась себе такой, какая есть, и чужое мнение мне было безразлично.

Так и сейчас, я выбрала простой сарафан цвета незабудок и длинные серьги с бирюзой. Заплела длинные волосы, оставив их лежать тяжелой косой на плече. Вот и все мои приготовления.

Сестрица же явно успела побывать в салоне красоты, где обзавелась замысловатой укладкой и стильным макияжем. Дорогое платье было из последней коллекции, а туфли стоили целое состояние. В ушах переливались бриллианты, а на правой руке сверкал излишне крупный изумруд.

Впрочем, все это ей несказанно шло. И дорогие стильные наряды, и аромат денег с нотками успеха. Лара знала это лучше всех.

Как и то, что ее красота стоит дорого, а желающих отдать за нее если не душу, то полцарства найдется немало. И ее муж – успешный чиновник в прошлом, а ныне преуспевающий банкир, был одним из них. Она выбрала его за легкий характер и предсказуемость. За это же и не терпела его.

В такт моим шагам позвякивали тяжелые серебряные браслеты на запястьях. Я любила серебро и искусно выполненную работу одаренных мастеров. Наполняя свой ларчик, я привозила диковинки из разных стран, и со временем он превратился в пузатый сундучок из темного дерева, обитый серебром и украшенный разноцветными самоцветами. Откуда я неспешно доставала украшения, подбирая их к наряду. По первости муж считал это странным, привыкнув, что жены его партнеров увешаны драгоценными камнями как новогодние елки. Потом привык и стал усердно пополнять мою коллекцию. Но все, что дарил он, все же приходилось держать в сейфе.

Но все это в прошлом и теперь не имело никакого значения.

Сестрица волновалась, и это было непривычно. Но тщательно продумала, как будет развиваться встреча, как будет она блистать в диалогах и паузах. И это уже вполне типично.

В этом тоже мы были с ней не похожи. Я любила театр лишь на сцене, а она не видела без него жизни.

Так во всем. Даже внешне, мы были похожи разве что цветом волос, но и это еще в подростковом возрасте Лара исправила. После долгих экспериментов она осталась шатенкой, что несомненно было ей к лицу.

Впрочем, осознание того, что сестрица мне не ближе любой прохожей, пришло ко мне поздно и стоило слишком дорого. Но за наивность, равно как и глупость, всегда приходиться платить дорогой ценой. Заплатила и я. Сполна.

– Белль! – приложив руку к груди, охнула сестрица.

Бросилась ко мне. Но вдруг остановилась. Наши взгляды встретились. Лара заметно побледнела.

Я не прятала глаз. Ведь я дала себе слово быть храброй.

Обогнав мать, ко мне подбежал Киря. Племянника я любила. Славный мальчишка. Совсем недавно ему исполнилось пять, но я сидела под замком в психушке и пропустила его праздник.

Склонившись к малышу, я крепко его обняла. Он что-то забавно лепетал, а мне слышалось, как трещит моя никчемная броня.

– Изабелла, – шагнул ко мне Федор, муж Лары. – Очень рад тебя видеть… в добром здравии.

Федор смутился и сбился на полуслове. Он был хорошим человеком, и именно поэтому последние наши встречи были мукой для меня.

– Что ж, – громко сказал Давид, и от звука его голоса я содрогнулась. – Все к столу.

Киря посмотрел на меня удивленно. Потянул за руку и тихо, чтобы никто из взрослых не услышал, спросил:

– А мороженое будет?

– Не знаю, малыш, – призналась я, переходя на шепот. – Но, если что, я знаю, где хранят конфеты.

В столовой уже все было готово к приходу гостей. Угощенья были великолепны. Но вряд ли кто-то почувствовал их вкус.

Федор неловко ерзал на своем месте. Бледная и непривычно молчаливая Лара царственно сидела подле него. Расположившийся во главе стола Давид мало интересовался гостями, но с меня глаз не спускал. И пламя пожара казалось райским садом по сравнению с тем, что я чувствовала рядом с ним.

Первым не выдержал Федор. Кашлянув, он спросил робко:

– Как ты, Белль? Мы так…переживали за тебя.

Давид зло усмехнулся:

– Так переживали, что даже похоронили.

– Напрасные хлопоты, – зябко передернула плечами я.

Очередная злая усмешка Давида. И заботливое Федора:

– Неудивительно, что эта ужасная трагедия так повлияла на тебя! Увидев подобное, вовсе не сложно сбиться с пути. Я до сих пор помню те ужасные кадры с места крушения…

Федор не имел ни малейшего понятия о том, о чем с таким пылом вещал. И это хорошо. Ведь я бы злейшему врагу, худшему из злодеев, не пожелала бы оказаться в самом эпицентре двух несущихся навстречу друг другу поездов.

Но объяснять что-либо я даже не пыталась. События той ночи часто являлись ко мне в кошмарах. Но говорить о случившемся вслух я была не в силах.

А в оправданиях своего поступка не нуждалась вовсе. Я сбежала не из-за катастрофы. Она была лишь удачным поводом исчезнуть из собственной жизни.

Федор меж тем разошелся. Поглощенный воспоминаниями о хрониках увиденных репортажей, он с жаром рассуждал о причинах и жертвах, о последствиях и утратах. И тяжелая гнетущая тишина на него не давила – он не заметил ее.

– Заткнись же ты уже!

Окрик Лары прозвучал будто свист хлыста в ясном небе. Я вздрогнула. Федор посмотрел на супругу в замешательстве.

Нервно схватив бокал с алеющим на свету бордо, она сделала быстрый глоток. Тряхнула упрямо головой. Она сидела аккурат напротив меня, и я чувствовала, как кипит в ней ярость. Замерев неподвижно, я желала лишь, чтобы этот ужасный вечер кончился. А еще, чтобы сестрице хватило ума доиграть давно заученную партию.

Но ни то, ни другое не спешило сбыться. Сверля меня взглядом, Лара криво усмехнулась. Небрежно повертев бокал в руке, спросила с усмешкой:

– Ты еще не понял? Наша блаженная принцесса, наконец, прозрела!

Щеки мои запылали. Но надежда все еще теплилась в сердце. Не таясь, я посмотрела на сестру. Она вздрогнула. Но жажда крови, желание реванша были сильнее благоразумия и расчетливости.

Бури не миновать. И бесполезно надеяться на чудо.

Склонившись к сидевшему рядом со мной Кире, я спросила предательски дрожащим голосом:

– Хочешь порисовать в моей студии?

Личико ребенка оживилось. Глаза радостно засияли. Но Лара зашипела в глухой ярости:

– Не смей обращаться к моему сыну!

– Дорогая, ты что? – растерялся Федор.

На его слегка пухлых щеках появилась краска стыда. Но сестрице не было до этого дела. Чуть склонив голову к плечу, она спросила Давида приторно-сладко:

– Еще не понял? Она все знает. Все знает о нас!

В этот миг я почувствовала себя той самой фарфоровой чашечкой, что разбилась сегодня вдребезги. Все внутри меня со звоном разбилось, раскрошилось, разлетелось. Но об этом знала только я. Остальные же видели лишь неподвижно сидящую на своем месте Белль.

И в зыбкой страшной тишине прозвучал растерянный голос Федора:

– Я не понимаю… Что все это значит? Лара, о чем ты?!

Сестрица сорвалась. Словно оркестр грянул в пустом зале. Слова срывались с ее губ и, будто острейшие кинжалы, летели в каждого, кто имел несчастье находиться рядом. Много лет она хранила свою тайну. А теперь не знала удержу.

Словно во сне я поднялась. Положила на стол накрахмаленную салфетку, что все это время так отчаянно сжимала пальцами под столом. Ни на кого не смотря, ни с кем не прощаясь, ушла. Тихо прикрыла за собой дверь столовой. Словно опустила занавес над сценой, где пели панихиду моей прошлой жизни.

Пронзительный голос сестры и ее ужасные слова не долетали до второго этажа. Но едва оказавшись в своей спальне, некогда нашей с Давидом спальне, я начала задыхаться. Пошатываясь, я из последних сил вышла на балкон. Вцепилась руками в кованую решетку.

Прохлада летнего вечера, легкий ветерок с озера укутали меня. Зажмурившись накрепко, я почувствовала, как слезы обожгли мои щеки. Тут же смахнув их нетерпеливою рукой, я приказала себе успокоиться. Я дала себе слово, что справлюсь с этим. И нарушать его не собиралась.

Присев в плетенное кресло, я заставила себя дышать. Успокоиться. Взять себя в руки.

На удивление я справилась с собой довольно быстро. И когда в вечерней тиши раздался шум отъезжающей машины, и даже тогда, когда послышались шаги мужа, я не дрогнула.

– Белль!

Голос Давида звучал тревожно. Я почувствовала его страх. И это было дико само по себе.

Заприметив открытую дверь, он выбежал на балкон. Но заметив меня, сбился с шага.

– Белль…

– Не надо. Я не желаю ничего знать.

Давид тряхнул головой, будто своевольный конь роскошной гривой. Шагнул ко мне и, ухватив за плечи, выдернул из кресла.